Домби и сын.
Часть четвертая.
Глава I. Предмет изучения любящого сердца.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Часть четвертая. Глава I. Предмет изучения любящого сердца. (старая орфография)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА I.
Предмет изучения любящого сердца.

Сэр Барнет и лэди Скеттльс, очень-добрые люди, жили на хорошенькой даче около Фулэма, на берегах Темзы. Место их жительства было выгоднее всех прочих в то время, когда шлюпки гонялись на гребле по реке; но зато оно имело в другия поры свои маленькия неудобства, в числе которых можно назвать случайное появление реки в гостиной и современные этому исчезновения лугов и кустарников".

Сэр Барнет Скеттльс обыкновенно выражал свою личную значительность древнею золотою табакеркой и неизмеримым шелковым носовым платком, который вынимал всегда с особенною торжественностью, развертывал как знамя и употреблял, держа в обеих руках. Целью жизни сэра Барнета было постоянное расширение круга его знакомства. Сэр Барнет любил также знакомить людей друг с другом. На-пример, если ему удавалось залучить на свою гостеприимную дачу какого-нибудь сельского джентльмена или нового знакомца, он говаривал на другой же день его посещения: "А что, мой почтенный сэр, есть ли здесь кто-нибудь, с кем бы вы желали сойдтись? Какого разбора людеи предпочитаете вы: писателей, живописцев, скульпторов, актёров, или что-нибудь в этом род?" Гость, по всей вероятности, отвечал "да" и называл кого-нибудь, принадлежащого к одному из исчисленных разрядов. Хотя сэр Барнет имел с этим писателем, артистом или ученым столько же личных сношений, сколько с Птоломеем-Великим, но он уверял, что знаком с ним очень-хорошо и непременно-пригласит к себе.

В тот же день он отправлялся к нему с визитом, оставлял свою карточку и писал лаконическую записку: "Почтенный сэр, неизбежное зло при вашем высоком значении в области наук (или искусств, как приходилось)... один из друзей моего дома питает весьма естественное желание, разделяемое мною и лаяли Скеттльс... уверен, что гений выше светских церемоний... "вы окажете нам особенное отличие, доставя нам удовольствие вашего общества, и прочая, и прочая". И таким образом он убивал двух птиц одним камнем.

Вооружившись, по обыкновению, табакеркой и носовым платком, сэр Барнет Скеттльс предложил свой неизбежный вопрос Флоренсе, в первый же день её приезда. Флоренса, поблагодарив сто и уверяя, что у нея нет особенных друзей, вспомнила с болью в сердце о пропавшем без вести Валтере. Когда сэр Барнет повторил свое радушное предложение, говоря: "Моя милая мисс Домби, точно ли вы помните, что петь никого, с кем бы ваш почтенный папа - которому прошу передать лучшие наши комплименты - желал видеть вас более близкою?" - она невольно потупила глаза, и голос её трепетал при кротком отрицательном ответе.

Скеттльс-Младший, в туго-накрахмаленном галстухе и с значительно-укрощенным духом, проводил каникулы дома. Его не очень радовали убеждения почтенной матери, чтоб он как можно был внимательнее к Флоренсе. Другим горем юноши было общество доктора Блимбера и мистрисс Блимбер, приглашенных гостить под его родительским кровом; молодой джентльмен часто отзывался о них, что желает им проводить время капикул в Иерихоне.

-- Не укажете ли вы на кого-нибудь, доктор Блимбер? сказал ему тогда сэр Барнет.

-- Вы очень-любезны, сэр Барнет. Право, я не могу припомнить никого в особенности. Я люблю изучать своих собратий вообще, сэр Барнет. Что говорит Теренций? Каждый, у кого есть сын, занимателен для меня.

-- А не желает ли мпетрисс Блимбер видеть какого-нибудь знаменитого ученого?

Мистрисс Блимбор отвечала, что сочла бы себя особенно-счастливою, еслиб сэр Барнет мог познакомить ее с Цицероном; по как это неудобоисполнимо, то она довольствуется радушием и дружеским расположением, которыми ее удостоивают сэр Барнет и лэди Скеттльс.

Таким-образом, сэр Барнет увидел себя в необходимости ограничиться собравшимися у него гостями, чему Флоренса была очень-рада, потому-что ей предстояло между ними изучение одного предмета, весьма-близкого сердцу и занимавшого ее больше всех других.

В доме, где она гостила, было несколько детей, столько же откровенных и счастливых с своими отцами и матерями, как розовые личики, на которые она часто грустно засматривалась через улицу из своего уединения. Дети эти не знали принуждения и свободно обнаруживали любовь свою. Флоренса старалась постичь их тайну, добиться, чего не достает ей самой, узнать, какое простое искусство известно им и неизвестно ей; каким образом научиться у них показать отцу, что она его любит и приобрести себе любовь его.

Много дней сряду наблюдала Флоренса этих детей. Много раз, рано по утрам, вставала она с восходом солнца, прохаживалась взад и вперед по берегам реки прежде, чем кто-нибудь поднимался в доме, заглядывала в окна их комнат и думала о спящих детях, которых так лелеят, о которых так нежно заботятся. Флоренса чувствовала себя тогда больше одинокою, чем в огромном опустелом доме; она иногда думала, что ей там лучше, чем здесь, и что она была спокойнее, скрываясь там, нежели находясь здесь в обществе детей одних с нею лет и видя, как много она от них отличается. Но она решилась постичь их тайну и оставалась среди их, терпеливо надеясь достичь своей цели.

Но как узнать это? Как заметить начало? Тут были дочери, встававшия утром и ложившияся спать поздно вечером; они уже обладали сердцами своих отцов: им не приходилось превозмогать отвращение, бояться холодности, разглаживать сердито-нахмуренные брови. По мере того, как утро подвигалось и роса высыхала на цветах, на траве, отворялись окна их комнат; оне бегали и резвились по лугу, и Флоренса, глядя на их юные, веселые лица, думала: чему ей можно научиться от этих детей? Ей у них уже поздно было учиться! Каждая девочка могла безбоязненно подбегать к отцу, протягивать губки для ожидавшого их поцелуя, обвивать рукою шею, наклонившуюся для принятия этой детской ласки. Она не могла начать такою смелостью. О, неуже-ли ей оставалось все меньше и меньше надежды по мере того, как она наблюдала!

Она очень-хорошо помнила, что даже ограбившая ее старуха - когда еще она была маленьким ребенком - старуха, которой дом, лицо, все слова и жесты остались неизгладимо в её памяти, - что и эта старуха говорила с нежностью о своей далекой дочери; и как страшно она плакала в мучении безнадежной разлуки с своим дитятей! Но и её Покойная мать любила нежно дочь свою. Тогда, по-временам, обращаясь мыслями к бездне, отделявшей ее от отца, Флоренса начинала трепетать, и слезы выступали у нея на глазах, при мысли, что еслиб мать была жива, то, может-быть, и она охладела бы к ней за недостаток того качества, которое могло бы привязать к ней отца. Она чувствовала, что омрачает этим светлую память матери, что это не имеет никакого основания и вовсе несправедливо; но она до такой степени усиливалась оправдать жестокосердие отца и считать себя одну виноватою, что была не в силах удержать подобного предположения, промелькавшого мимолетным зловещим облаком в уме её.

очень любила (как и все) слушать по вечерам её пение. Старушка тогда садилась подле нея и смотрела на нее с истинно-материнским участием. Дня через два после приезда этих посетительниц, Флоренса, сидя в одно теплое утро в садовой беседке, и задумчиво глядя сквозь ветви её на резвившихся на лугу малюток, услышала голоса прохаживавшихся близехонько подле нея тётки и племянницы, которые говорили о ней. Она вола в это время цветочные венки для одной девочки, любимицы всего общества.

-- Флоренса такая же сирота, как и я, тётушка? спросила дитя.

-- Нет, мой ангел. У нея нет матери, но отец жив.

-- Она в трауре по своей бедной мама? воскликнула с живостью девочка.

-- Нет, по брате.

-- У нея нет другого брата?

-- Нет.

-- А сестры?

-- Нет.

-- Ах, как мне жаль её!

Оне приостановилась и молча посмотрели несколько минут на гребшия мимо лодки. Флоренса, услышав свое имя, встала-было и собрала цветы, чтоб выйдти из беседки, но села опять и снова принялась за работу, надеясь не слышать ничего-больше. Разговор, однако, вскоре возобновился.

-- Флоренсу здесь все любят, и она, право, стоит этого, сказала серьёзно девочка. - Где же её папа?

Тётка после краткого молчания отвечала, что не знает. Выражение её голоса остановило Флоренсу, которая опять хотела встать и показаться: она осталась прикованною на месте, прижав цветы обеими руками к груди.

-- Он в Англии, тётушка, надеюсь?

-- Я думаю так. Да. Я знаю, что он в Англии.

-- Был он когда-нибудь здесь?

-- Я полагаю, что нет... нет.

-- Приедет он к ней сюда?

-- Не думаю.

-- Разве он хромой, или слепой, или болен, тётушка?

Цветы, которые Флоренса прижимала к груди, начали высыпаться на землю, когда она услышала эти слова, сказанные с таким удивлением. Она сжала судорожно цветы и в невыразимой тоске опустила голову.

об этом и она может быть очень-огорчена, если услышит, что истина известна здесь всем.

-- О, никому, тётушка!

-- Знаю, знаю. На тебя можно положиться. Я боюсь, Кетти, что отец Флоренсы мало думает о ней, видит ее очень-редко, никогда в жизни не был с нею ласков, а теперь просто избегает её. Она бы нежно любила его, еслиб он мог ее терпеть, но он не хочет - хоть тут она нисколько не виновата; ее должны любить все добрые и жалеть о ней.

Еще несколько цветов выпало из рук Флоренсы; оставшиеся были влажны, но не от росы.

-- Бедная Флоренса! милая, добрая Флоренса! кричала девочка.

-- Знаешь ли, зачем я тебе об этом рассказала, Кетти?

-- Чтоб я была с нею очень-ласкова и старалась угождать ей. Так, тётушка?

-- Отчасти, но не совсем. Хоть мы и видим ее веселою, с милою улыбкой для всех, готовую угождать всем нам; хоть нам кажется, что она здесь веселится, а ей не может быть весело и радостно. Как ты думаешь, Кетти?

-- Я боюсь, что нет.

-- И ты можешь понять от чего, когда она видит детей, которых любят и ласкают родители, которыми гордятся родители - как многими здесь - от-чего ей в тайне может быть оченьгрустно?

-- Да, милая тётушка, очень-хорошо понимаю. Бедная Флоренса!

Еще несколько цветов выпало на землю, а оставшиеся в руках дрожали, как от дуновения осенняго ветра.

-- Кетти, сказала дама серьёзным, но кротким и спокойным голосом, произведшим на Флоренсу с самого начала такое впечатление: - из всех детей, которые здесь, ты одна можешь быть её естественным и безвредным другом; у тебя нет тех невинных средств, какие у более-счастливых детей...

-- О, тётушка, ниг детей счастливее меня! воскликнула девочка, прижимаясь к тётке.

-- Какие у других детей, чтоб напоминать ей о её несчастий. Вот почему я хочу, чтобы ты старалась всячески подружиться с нею.. Ты лишилась родителей, когда, благодаря Бога, не могла еще понимать всей тяжести этой потери - вот почему ты больше других имеешь прав на дружбу бедной Флоренсы,

-- Но вы меня любите, тётушка, и всегда любили...

-- Как бы то ни было, мой дружок, но твое несчастие легче, чем несчастие Флоренсы: нет на свете сироты больше покинутой, как дитя, которого не хочет любить живой отец.

Цветы разсыпались на землю, как пыль; осиротелая Флоренса закрыла себе лицо руками, опустилась на траву и плакала долго и горько.

Однако, она не отказывалась от достижения своей цели; её господствующею мыслью было: отец не знает, как она его любит, следственно, должно употребить все усилия, чтоб рано или поздно сердце отца постигло это; а между-тем, не должно дозволить себе ни одного необдуманного слова, взгляда, жеста, нечаянного увлечения чувства, которое могло бы обвинить отца и подать повод к разговорам, в роде слышанного ею недавно.

В обращении своем с девочкою, которую она очень полюбила и которую имела столько причины помнить, Флоренса не забывала об отце. Если она будет показывать ей свою привязанность слишком-явно, этим утвердится в мыслях, по-крайней-мере, одной особы мысль, что отец её жесток и безчувствен.Слышанный из беседки разговор заставил ее воздерживать свою собственную склонность к ребенку, чтоб охранить репутацию отца.

Когда собирались в кружок для чтения вслух, и в повести упоминалось о нечадолюбивом отце, она страдала, боясь, чтоб кто-нибудь не применил этого мысленно к её отцу. Всякое обстоятельство подобного рода тревожило ее, и она часто помышляла о возвращении в старый, опустелый дом, под угрюмою тенью которого душа её нашла бы себе отдых и спокойствие.

глядя на собравшееся в доме сэра Барнета юное общество. Но и дети бедных людей ушли для нея слишком-далеко вперед: их давно уже любили, и перед ними не было железного затвора у входа в родительское сердце.

Был один работник, которого она часто замечала трудящимся рано утром, и подле него девочку, почти одних лет с нею. Он был очень-беден и не имел, по-видимому, никакого постоянного промысла: в малую воду он скитался по обмелевшим берегам реки и отьискивал в илу и тине обрывки тряпья и кусочки железа; то обработывал жалкий клочок неблагодарной почвы перед своею хижиной; то починивал или замазывал дрянную, старую лодку, ему принадлежавшую, или делал что-нибудь в том же роде для соседа, как приходилось. Но над чем бы он ни трудился, девочка оставалась всегда праздною и сидела подле него в дремотном, полубезчувственном состоянии.

Флоренсе часто хотелось заговорить с этим бедняком, но у нея не доставало духу, тем более, что он не делал ни шага ей на встречу. Однажды утром, случилось ей, однако, очутиться близехонько подле него, когда он разогревал смолу, чтоб залить проконопаченную лодку, лежавшую вверх килем подле разведенного огня. Услыша шорох её платья, он поднял голову и пожелал ей доброго утра.

-- Доброго утра, отвечала Флоренса, подходя к нему еще ближе. - Вы рано за работой.

-- Я бы рад был начинать еще раньше, мисс, еслиб только была работа.

-- Разве ее так трудно найдти?

-- Мне трудно.

Флоренса взглянула на его дочь, которая сидела неподвижно, с поджатыми ногами, с локтями на коленях и подперши подбородок обеими руками.

-- Это ваша дочь?

Он с живостью поднял голову, посмотрел с прояснившимся лицом на девочку, кивнул ей и отвечал: "Да". Флоренса также обратилась к ней с ласковым приветствием, но та проворчала ей что-то в ответ сердито, с недовольным жестом.

-- И ей также не достает работы?

Он покачал головою: - Нет, мисс, я работаю за двоих.

-- Разве вас только двое?

-- Да, мисс. Мать её умерла десять лет назад. Э-гой! Марта! - он свиснул ей: - скажи-ка что-нибудь этой хорошенькой барышне!

Девочка повела с нетерпением своими сгорбленными плечами и отвернула голову. Дурна, безобразна, капризна, оборвана, грязна - но любима! О, да! Флоренса видела, как бедняк взглянул на свою дочь: она знала человека, во взгляде которого ей никогда не счастливилось прочитать то же выражение.

-- Я боюсь, что моей бедняжке сегодня утром хуже! сказал работник, оставя свое дело и разсматривая дочь с состраданием, еще более выразительным на его суровом лице.

-- Она больна?

Отец глубоко вздохнул. - Не думаю, чтоб у моей Марты набралось и пяти дней здоровых в пять лет.

-- Эй, эй, Джон! даже и больше, чем в пять лет, сказал сосед, подошедший помочь ему с лодкой.

-- Правда. Очень может быть. Она так давно, давно больна!

-- А ты все баловал и нежил ее, Джон, так-по она стала в тягость и тебе и всем.

Флоренса понимала - кто мог понять это лучше её? - как искренни были слова отца. Она придвинулась к нему и с радостью готова была пожать его грубую руку, поблагодарить его за нежность к жалкому предмету, на который все смотрели совершенно иначе, нежели он.

-- Кто бы стал баловать мою бедняжку - если называть это баловством - когда бы я ее бросил?

-- Да, да, Джон. Ты грабишь себя, чтоб угодить ей. А она об этом и не думает!

Отец снова поднял голову и свиснул дочери. Марта ответила тем же сердитым движением, и он был счастлив.

-- За одно это, мисс, сказал сосед с улыбкою тайного участия: - чтоб добиться от нея только этого, он никогда не выпускает ее из вида.

-- Потому-что приидет когда-нибудь день, когда и половина этого от моего несчастного дитяти будет то же самое, что поднять мертвеца!

Флоренса осторожно положила несколько монет на старую лодку и ушла.

После разговора с бедным работником, Флоренса начала думать, что бы почувствовал её отец, еслиб она вдруг занемогла и стала гаснуть, как её покойный брат? Поймет ли он тогда, как она его любила? Сделается ли она ему тогда милее? Приидет ли он к её постели, когда зрение её отуманится? обнимет ли ее, поймет ли, зачем она в позднюю ночь приходила в кабинет его?

Да, она была уверена, что он смягчится, когда она будет при смерти, будет тронут, вспомнив последния минуты жизни маленького Поля, и скажет: "Милая Флоренса, живи для меня, и мы будем любить друг друга, будем счастливы, как могли бы быть счастливы многие годы назад!"

Золотистые струйки, игравшия на стене спальни маленького Поля, представились её воображению частицами потока, мирно текшого к месту отдохновения, где ее ждут, держа друг друга за руку, нежно-любящия ее существа. Она помышляла с благоговейным трепетом, но без ужаса, о той самой реке, о которой так часто говорил её брат, что она уносит его.

Отец и умирающая дочь еще живо представлялись Флоренсе, когда, меньше, чем через неделю, сэр Барнет и лэди Скеттльс предложили ей прогуляться вместе с ними по большой дороге. Флоренса охотно согласилась, и лэди Скеттльс велела сыну своему немедленно приготовиться к прогулке. Ничто не восхищало лэди Скеттльс столько, как её первенец рука-об-руку с Флоренсой.

Молодой Барнет, правду сказать, вовсе не чувствовал себя от этого в восторге; но кротость Флоренсы обыкновенно примиряла молодого джентльмена с его участью, и потом они шли в весьма-дружественном расположении духа, сопровождаемые до крайности довольными сэром Барнетом и лэди Скеттльс.

То же случилось и в этот раз. Флоренса почти успела успокоить и развеселить юного Барнета, как проехад мимо их верхом какой-то джентльмен, взглянул на все общество с большим вниманием, осадил лошадь и воротился, держа в руке шляпу.

Джентльмен этот особенно пристально смотрел на Флоренсу. Когда маленькое общество приостановилось, чтоб пропустить его вперед, он сперва поклонился Флоренсе, а потом сэру Барнету и его супруге. Флоренса не помнила, чтоб когда-нибудь видела его прежде, но невольно вздрогнула от его приближения и отступила назад.

-- Лошадь моя совершенно смирна, мисс, уверяю вас, сказал джентльмен.

Но не лошадь, а что-то в самом джентльмене - чего она сама не могла определить - заставило ее отшатнуться, как-будто почувствовала себя ужаленною.

-- Я имею честь говорить с мисс Домби? сказал он с самою пленительною улыбкой. Флоренса кивнула утвердительно. - Мое имя Каркер. Я едва могу надеяться, чтоб Домби могла меня помнить иначе, как по имени - Каркер.

Флоренса, чувствуя странную наклонность к ознобу, хотя день был и жаркий, представила Каркера сэру Барнету и лэди Скеттльс, которыми он был принят весьма-благосклонно.

Сэр Барнет угадал немедленно, что Флоренса желала бы написать письмо к отцу, и потому предложил воротиться, приглашая мистера Каркера отобедать запросто, в верховом туалете. Мистер Каркер был уже, к-несчастию, отозван; но если мисс Домби угодно писать, он готов проводить ее и ждать сколько бы ни было времени. Говоря это с самою любезною из своих улыбок, он наклонился к Флоренсе довольно-близко, чтоб погладить шею лошади; глаза их встретились и ей казалось, будто его взоры высказали ясно: "О "Сыне и Наследнике" нет известий!"

Испуганная, сконфуженная, отступившая от него по инстинктивному побуждению, Флоренса ароизнесла едва внятным голосом, что она ему очень-благодарна, но писать не будет; ей нечего писать.

-- И ничего не пошлете, мисс Домби?

-- Ничего... Скажите ему только, что я его очень, очень люблю!

сношений. Мистер Каркер улыбнулся, раскланялся с величайшею почтительностью и уехал, произведя на сора Барнета и лэди Скеттльс весьма-выгодное для себя впечатление. Флоренсу бросило тогда в такую дрожь, что сэр Барнет невольно припомнил ей народный предразсудок, предполагающий, будто в таких случаях кто-нибудь переходит через могилу, где ей суждено покоиться. Мистер Каркер, заворачивая за угол, оглянулся назад, поклонился и исчез, как-будто он едет прямо на кладбище с этою целию.