Домби и сын.
Часть четвертая.
Глава IV. Горизонт темнеет.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Часть четвертая. Глава IV. Горизонт темнеет. (старая орфография)

ГЛАВА IV.
Горизонт темнеет.

Мистер Каркер-Управляющий встал вместе с жаворонками и пошел прогуливаться. Размышления его - а он размышлял с нахмуренными бровями - едва-ли поднимались в высоту вместе с жаворонками, или принимали направление в сторону их полета; скорее, они держались ближе к своему земному гнезду и оглядывались вокруг себя, среди пыли и червей. Не было, однако, птицы в воздухе, которая бы пела невидимее и скрывалась от человеческих взоров далее, чем скрывались мысли мистера Каркера. Он так хорошо управлял своим лицом, что о выражении его немногие могли бы сказать с определительностью более, как то, что оно улыбается, или размышляет. Теперь на нем выражалось напряженное размышление. По-мере-того, как жаворонок поднимался, Каркер глубже погружался в свои мысли. Чем яснее и звучнее были напевы жаворонка, тем серьёзнее делался мистер Каркер. Наконец, когда жаворонок спустился стремглав вниз, с усиленным потоком мелодических звуков, Каркер пробудился от своей мечтательности и оглянулся вокруг себя с внезапною улыбкой, исполненной вежливости и нежности, как-будто был окружен многочисленными наблюдателями, из которых предстояла возможность извлечь практическую пользу; после этого он уже не впадал снова в раздумье, а прояснял лицо как человек опомнившийся и продолжал улыбаться, как-будто для практики.

Может-быть, имея в виду важность первых впечатлений, мистер Каркер оделся в это утро особенно-тщательно. Он легкими шагами ступал по лугам, зеленым полянам и скользил между аллеями деревьев, пока не подошло время завтрака. Направившись к гостиннице ближайшим путем, мистер Каркер продолжал идти, проветривая свои белые зубы, и сказал вслух:

-- Теперь взглянем на вторую мистрисс Домби!

Мистер Каркер бродил за городом и теперь приближался к городу по прилтной дорожке, отененной густою зеленью деревьев, между которыми виднелись по-временам скамьи для желающих отдохнуть. Место это было уединенное, в особенности рано утром, и мистер Каркер, полагая себя в нем совершенно-одиноким, брел по траве вокруг толстых деревьев, как человек праздный, которому есть еще лишняя четверть часа времени и который не торопится.

Вскоре, однако, он убедился, что был в рощице не один. Выходя неслышными шагами из-за одного толстого дерева, которого старая кора походила на шкуру носорога или какого-нибудь чудовищного допотопного зверя, он увидел неожиданную фигуру на скамье, близехонько от себя. То была дама, щегольски-одетая и прекрасная собою; черные гордые глаза её были устремлены в землю, и в них виднелась внутренняя борьба сильных страстей. Нижняя губа её была закушена, грудь волновалась, ноздри трепетали, голова дрожала, слезы негодования текли но щекам, и ножка упиралась на мох, как-будто ей хотелось раздавить его в прах. Тот же взгляд, который увидел все это, показал ему ту же даму, которая встала с надменным видом утомления и отвернулась от него, не выражая на лице своем ничего, кроме небрежной красоты и презрительной величавости.

Оборванная и безобразная старуха, в роде бродящих по стране нищенствующих и ворующих, наблюдала украдкою гордую красавицу; лишь-только она встала, старуха очутилась перед нею, как выросший из земли гриб.

-- Позвольте вам погадать, хорошенькая лэди, сказала старуха, шевеля челюстями, как-будто скрывавшаяся под её желтою кожей мертвая голова порывалась выбраться.

-- Я знаю свою судьбу сама, был ответ.

" - Да, да. Может-быть, да не совсем-верно. Вы загадывали ее не так, когда тут сидели. Дайте мне шиллинг, и я вам разскажу все. На лице вашем видны богатства, богатства!

-- Знаю, возразила дама, проходя мимо её гордо и с мрачною улыбкой. - Я знала это и прежде.

-- Как! вы не дадите мне ничего? Не хотите дать мне шиллинга, чтоб я вам погадала? Сколько и.е вы мне дадите за то, чтоб я не сказала вам будущого? Дайте шиллинг, не то я за-" кричу вам вслед вашу судьбу! кричала старуха сердитым, зловещим голосом.

Мистер Каркер, мимо которого проходила красавица, выступил к ней на встречу, вежливо снял шляпу, и, остановив старуху, сказал ей, чтоб она замолчала. Дама отблагодарила его легким наклонением головы и пошла дальше.

-- Так дайте вы мне что-нибудь, не то я закричу ей вслед! кричала старуха, порываясь пройдти, не смотря на его протянутую руку. - Или, прибавила она, вдруг понизив голос, глядя ему пристально в глаза и забыв на минуту предмет своего гнева: - дайте мне что-нибудь; не то я закричу её судьбу вам вслед!

-- Мне? возразил управляющий, запуская руку в карман.

-- Что же ты знаешь? спросил Каркер, бросив ей шиллинг. - Знаешь ли ты, кто эта хорошенькая лэди?

Старуха зашевелила челюстями сильнее, прислонилась к обросшему мохом пню, вытащила из тульи шляпки черную трубчонку, высекла огня, и, закурив молча, глядела пристально на вопросителя.

Мистер Каркер засмеялся и отвернулся.

-- Хорошо! воскликнула старуха. - Одно дитя умерло, а другое живо; одна жена умерла, а другая наготове. Ступайте к ней!

Мистер Каркер невольно оглянулся и остановился. Старуха, продолжавшая курить и шевелить челюстями, как-будто разговаривая с невидимым бесом, указала пальцем в ту сторону, куда он шел, и засмеялась.

-- Что ты там бормочешь, ведьма?

Старуха не отвечала и продолжала курить, жевать и велешить подбородком. Пробормотав ей прощание не из самых лестных, мистер Каркер продолжал идти своею дорогой; выходя из рощицы, он еще раз оглянулся и увидел старуху, стоявшую в прежнем положении, с трубчонкою в зубах, с протянутым вперед пальцем. Ему даже показалось, будто она вскрикнула ему вслед: "Ступайте к ней!"

Мистер Каркер нашел в гостиннице все в готовности к самому изъисканному и роскошному завтраку. Мистер Домби и майор Багеток ожидали прибытия дам - первый, холодный и спокойный, а товарищ его пыхтел и одувался в сильной степени раздражения. Наконец, туземец отворил двери настеж, и через краткий промежуток времени появилась разряженная и томная, но уже не молодая дама.

-- Милый мистер Домби, я боюсь, что мы опоздали, но Эдифь пошла выбирать хорошенький пункт для пейзажа и задержала меня. Лживьпшии из майоров (она подала ему мизинец), здоровы ли вы?

-- Мистрисс Скьютон, сказал мистер Домби: - позвольте осчастливить моего приятеля Каркера (он сделал особенное ударение на слове "приятель", как-будто выражая: так и быть, позволю ему поважничать этим отличием), представя его вам. Вы слыхали от, меня несколько раз имя мистера Каркера.

-- Очень-рада познакомиться с мистером Каркером.

Мистер Каркер был, разумеется, в восторге.

-- Скажите, ради самого неба, гди Эдифь? воскликнула мистрисс Скьютон. - О, она у дверей, дает Витерсу наставления на счет рамок к этим рисункам! Милый мистер Домби, будьте так любезны.

Мистер Домби уже отправился за Эдифью. Он вскоре воротился, ведя под руку ту самую щегольски-одетую даму, которую Каркер встретил в рощице.

-- Каркер... начал мистер Домби. - Но они уже узнали друг друга, и мистер Домби остановился в изумлении.

-- Я обязана этому джентльмену, сказала Эдифь с величавым поклоном: - за избавление меня сейчас от докучливости какой-то нищей.

-- Считаю за особенное счастие, что мог оказать такую ничтожную услугу даме, которой гордился бы быть преданнейшим слугою, отвечал Каркер с низким поклоном.

Каркер заметил в светлом и испытующем взгляде красавицы подозрение, что он втайне наблюдал ее до своего появления в минуту докучливости старухи; а она заметила по его взгляду, что подозрение её было не без основания.

-- Мне очень-приятно, сказал мистер Домби с напыщенною любезностью: - что джентльмен, столь близкий ко мне, как Каркер, имел счастие оказать малейшую услугу мистрисс Грэнджер; но я завидую ему и жалею, что не имел этого счастия сам.

-- Клянусь Богом, сэр! воскликнул майор, увидя слугу, пришедшого с известием о завтрак: - мне странно, что никто не может иметь чести и счастия перестрелять всю эту нищенствующую сволочь. Но вот рука Джое Б., если мистрисс Грэнджер удостоит принять ее, чтоб идти к столу!

-- Я очень-рада, мистер Каркер, сказала Клеопатра за завтраком, поглядев на него в лорнет: - вашему удачному приезду. Вы поедете с нами; а мы предпринимаем самую обворожительную экспедицию.

-- Всякая экспедиция будет обворожительна в таком обществе, возразил Каркер: - но я полагаю, что она сама-по-себе чрезвычайно-интересна.

-- О! замок очарователен! Воспоминания средних веков и все это... Вы верно в восторге от средних веков, мистер Каркер?

-- Без сомнения.

-- Прелестные времена! Сколько в них энергии! сколько живописного! Как они далеки от пошлого, вседневного!.. О, еслин они оставили нам хоть часть своей поэзии!

Во все время этих чувствительных возгласов, мистрисс Скьютон внимательно следила за мистером Домби; который смотрел на Эдифь; та слушала, не поднимая глаз.

-- Какие чудесные картины в замке! Вы верно восторженный любитель картин, мистер Каркер?

-- Уверяю вас, мистрисс Скьютон, сказал мистер Домби тоном величавого снисхождения:-что Каркер большой знаток в картинах и сам очень-искусный художник. Я уверен, что он будет в восхищения от вкуса и таланта мистрисс Грэнджер.

-- Годдем, сэр! воскликнул майор Бэгсток. - По моему мнению, вы преудивительный Каркер и умеете делать все на свете.

-- О! улыбнулся Каркер смиренно. - Вы слишком-любезны, майор. Я умею делать очень-немногое. Но мистер Домби так благосклонно оценяет все бездельные знания; которые человеку, как я, почти необходимо приобретать, по которых сам он, в своей далеко-возвышеннейшей сфере, гораздо-выше, что...

Мистер Каркер пожал плечами и замолчал.

Во все это время, Эдифь не поднимала глаз. По когда Каркер перестал говорить, она взглянула на мистера Домби. Взгляд был мгновенный, но в нем виднелось презрительное удивление, которое не ускользнуло от одного наблюдателя, улыбавшагося за другим концом стола.

-- Вы, к-несчастию, бывали уже в Варвике, мистрисс Грэнджер? спросил мистер Домби.

-- Несколько раз.

-- Значит, эта поездка вам наскучит.

-- О нет, совсем нет.

-- Милая Эдифь! Ты совершенно как твой кузен лорд Финикс. Он был в Варвике пятьдесят раз, а еслиб приехал в Лимингтон завтра, то верно посетил бы в пятьдесят-первый раз.

-- Мы все большие энтузиасты, мама, не правда ли? возразила Эдифь с холодною улыбкой.

-- Может-быть, слишком-большие для нашего душевного спокойствия, мой ангел; но мы вознаграждаемся ощущениями.

Мистрисс Скьютон кротко вздохнула и с невинностью глядела на свое дитя. Лицо Эдифи было обращено к мистеру Домби, когда он адресовался к ней с своим вопросом, и оставалось в том же положении, пока она говорила с матерью, как-будто оказывая ему внимание, если он хочет сказать еще что-нибудь. В манере этой простой вежливости было что-то особенное; казалось, будто она была вынуждена, будто она была следствием противного торга, от которого отказаться невозможно; в ней виднелась борьба гордости с невольным, но горьким унижением, и все это опять не избежало внимания улыбавшагося наблюдателя, который утвердился в мнении, составленном о красавице под деревьями рощи.

Каркер поехал верхом.

Мистер Каркер держался шагах во сте от экипажа и наблюдал сидевших в нем во всю поездку, как кошка. Куда бы он ни обернул голову, притворяясь, будто его интересуют луга, поля, жилища или бабочки, он не сводил края глаза с чопорной фигуры своего патрона, обращенного лицом к нему, и с пера, которое свешивалось так презрительно и небрежно с шляпки красавицы. Раз только, перескакивая через низкую ограду и пустившись в галоп через поле, чтоб опередить экипаж и очутиться подле дверец, когда он остановится у цели путешествия, спустил он с глаз предметы своей наблюдательности. Помогая дамам выидти, он встретил удивленный взгляд Эдифи, но тотчас же, когда она оперлась на его руку, вид её показывал, что она его вовсе не замечает.

Мистрисс Скьютон сама вызвалась показать Каркеру все красоты замка. Она решилась идти под руку с ним, а также с майором, которого подобные спутники должны были излечить от варварского неуважения ко всему поэтическому. Такое случайное распоряжение оставило мистеру Домби полную свободу вести Эдифь, с которою он пошел по залам замка с чинною величавостью.

Мистрисс Скьютон начала с Каркером восторженный разговор о прелести прошедших времен и их романтизме; но так-как она, не смотря на свое восхищение, а он, не смотря на свою вежливость, наблюдали с самым напряженным вниманием мистера Домби и Эдифь, то замечания и ответы их часто приходились наудачу и невпопад. Разсуждая о портретах и картинах, Каркер вдруг остановился и воскликнул:

-- О, сударыня! Если вы говорите о картинах, вот вам группа! Какая галерея в свете может похвалиться подобною!

Улыбающийся джентльмен показывал в это время на мистера Домби и Эдифь, стоявших наедине в середине другой залы.

Они не обменялись ни взглядом, ни словом. Стоя вместе, рука-об-руку, они казались разделенными более, чем еслиб между ними протекали моря. Даже в гордости их было такое различие, как-будто тут стояли самое гордое и самое смиренное создания во всей вселенной. Она, прелестная и грациозная до нельзя, но небрежная к самой-себе, к нему и ко всему окружающему, с выражением негодования на свою красоту, как-будто эта красота была ненавистною ливреей, которую она носила по сверх-естественному принуждению; он, напыщенный, холодный, натянутый, чопорный, накрахмаленный с ног до головы. Оба были так противоположны друг другу; присутствие их здесь казалось таким неестественным столкновением контрастов, что казалось, будто окружавшия их картины выражали эту чудную несообразность. Суровые рыцари и мрачные воины смотрели на них искоса. Прелат с поднятою рукою отвергал возможность приближения такой четы к алтарям Божиим. Тихия воды на ландшафтах, отражавшия в себе солнечные лучи, спрашивали: не-уже-ли нельзя было утопиться, если не предстояло другого спасения? Развалины кричали: "смотрите сюда и увидите, что сталось с нами, обрученными, с враждебным временем!" Животные терзали друг друга, как-будто для морали им. Амуры и купидоны улетали в испуге, и мученичество не представляло подобных терзаний в своей живописной истории пыток.

Не смотря на все это, мистрисс Скьютон была так восхищена зрелищем, на которое Каркер обратил её внимание, что не могла воздержаться и воскликнула почти вслух: "О, как это очаровательно, как исполнено души!" Эдифь услышала это, оглянулась и вспыхнула от негодования до самых волос.

-- Моя Эдифь знает, что я восхищалась ею! сказала Клеопатра, дотронувшись до нея почти с робостью парасолем. - Милое дитя!

Мастер Каркер снова увидел внутреннюю борьбу, которую подметил так неожиданно в роще. И опять надменная, томная усталость и равнодушие скрыли ее непроницаемым облаком. Она не взглянула на Каркера, но сделала матери едва-заметный знак приблизиться, что та и исполнила немедленно, вместе со своими кавалерами, и во всю остальную прогулку по замку не отходила от дочери.

Общество посетителей обошло весь замок, останавливалось против замечательных картин, оглядело стены, башни и проч., наконец снова уселось в коляску и поехало любоваться окрестными видами. Мистер Домби заметил церемонно, что очерк одного из местоположений, набросанный прелестною рукою мистрисс Грэнджер, был бы ему приятнейшим воспоминанием этого очаровательного дня, и без того весьма-памятного. Тощий Витерс, державший под мышкою альбом Эдифи, тотчас получил повеление подать его, а экипаж остановился, чтоб дать Эдифи возможность нарисовать вид, который мистер Домби собирался приложить к своим остальным сокровищам.

-- Я боюсь, не безпокою ли вас? сказал мистер Домби.

-- Нисколько. Которую сторону желаете вы иметь? отвечала она, обратившись к нему с прежнею принужденною внимательностью.

Мистер Домби поклонился так, что затрещал крахмал его тугого галстуха, и изъявил желание предоставить выбор прекрасной артистке.

-- Нет, прошу вас, назначайте сами.

-- В таком случае, положим, что хоть отсюда. Пункт этот очень-хорош... или, Каркер, как вы думаете?

Случилось, что на первом плане, близехонько от них, стояла группа деревьев, несколько похожая на ту, среди которой мистер Каркер встретил в то утро Эдифь. У одного дерева стояла скамья, и оно очень походило видом и характером на то, подле которого сидела взволнованная красавица.

-- Осмелюсь ли подсказать-мистрисс Грэнджер, что с этого пункта вид должен быть очень-интересен, даже любопытен?

Взоры её устремились по направлению хлыстика мистера Каркера, и потом она быстро взглянула на него. Это был второй взгляд, которым они обменялись после свидания за завтраком, и теперь выражение его было еще несомненнее.

-- Хотите, чтоб я рисовала оттуда?

Коляска поехала к тому месту, которое должно было привести мистера Домби в восхищение. Эдифь, не вставая с места, открыла альбом и начала рисовать с своим обычным гордым равнодушием.

-- Карандаши мои притупились...

-- Позвольте мне... или Каркер сделает это лучше. Ихаркер, прошу вас, позаботьтесь о карандашах мистрисс Грэнджер.

Мистер Каркер подъехал к самым дверцам коляски, с поклоном и улыбкой взял карандаши у мистрисс Грэнджер, и принялся очинивать их. Потом он подавал ей карандаши по мере цадобностин восхищался её необыкновенным дарованием, особенно искусством рисовать деревья, смотрел на её работу и оставался все время подл нея. Мистер Домби стоял в коляске как статуя, а Клеопатра и майор нежничали между собою как древние голубки.

-- Довольны вы этим, или желаете большей отделки? спросила Эдифь, показывая рисунок мистеру Домби.

-- Удивительно, превосходно! восклицал мистер Каркер. Рисунок был отложен в сторону для мистера Домби, альбом и карандаши убраны, экипаж поехал дальше, а Каркер приотстал и снова поскакал легким галопом вслед за обществом; думая, может-быть, что рисунок этот был передан его патрону как вещь сторгованная и купленная; что, не смотря на наружную готовность красавицы, её надменное лицо, наклоненное над бумагою, или взгляды, бросаемые на рисунок, была лицом и взглядами гордой женщины, запутанной в корыстной и противной её чувствам сделке. Но как бы ни думал мистер Каркер, он улыбался, и когда казалось, что он любуется природою и вполне наслаждается приятным воздухом и прогулкой, он все не сводил края глаза с коляски и её пассажиров.

Прогулка по развалинам Кенильворта и поездки к некоторым живописным пунктам заключили дневную экспедицию. Мистрисс Скьютон и Эдифь поехали домой; мистер Каркер получил благосклонное приглашение Клеопатры посетить ее вечером, вместе с мистером Домби и майором, чтоб послушать музыку Эдифи; наконец, трое джентльменов отправились обедать в свою гостинницу. После обеда, они пошли к мистрисс Скьютон, у которой, кроме-их, не было никого чужого. Рисуики Эдифи виднелись на всех столиках; тощий паж Витерс подавал чай; Эдифь играла на Фортепьяно и на арфе и пела. По даже самая музыка её выполнялась как-будто по заказу мистера Домби. На-пример:

-- Эдифь, мой милый ангел, сказала мистрисс Скьютон через час после чая: - мистер Домби умирает от желания послушать тебя.

-- У мистера Домби осталось достаточно жизни, чтоб изъявить это желание самому.

-- Чего же вы желаете?

-- Фортепьяно? проговорил мистер Домби нерешительно.

-- Что хотите. Выбирайте.

В-следствие чего она села за фортепьяно. То же самое было с арфою, с пением, с выбором пьес или арий, которые она играла и пела. Такое холодное и принужденное, но вместе с тем скорое согласие на все желания мистера Домби не избегло наблюдательного взора Каркера; он заметил также, что мистер Домби очевидно гордился своею властью над красавицей и не упускал случая выказать ее. На разставаньи, мистер Домби, отвесив церемонный поклон Эдифи, наклонился над креслами Клеопатры и сказал ей вполголоса:

Клеопатра была, разумеется, взволнована до крайности непонятною речью и могла только закрыть глаза и протянуть мистеру Домби руку; а тот, не зная наверно, что с нею делать, выпустил ее.

-- Домби, да ступайте же! кричал майор от дверей. - Годдем, сэр! старый Джое чувствует сильное желание назвать Ройяль-Отель гостинницею трех веселых холостяков, в честь нашу и Каркера.

Мистрисс Скьютон осталась на софе, а Эдифь подле арфы, и обе сидели молча. Нать, играя веером, взглядывала часто украдкою на дочь, которая мрачно предалась своим мыслям, с потупленными глазами.

Так просидели оне целый час, не обменявшись ни одним словом, пока не явилась горничная мистрисс Скьютон, чтоб постепенно приготовить её ночной туалет. Горничной скорее бы следовало явиться скелетом, с косою и песочными часами, нежели женщиной, потому-что прикосновение её походило на прикосновение самой смерти: Клеопатра превращалась в старуху, желтую, изношенную, кивающую, с красными глазами, собранную как вязанка дряхлых костей в старую фланелевую кофту. Все тело её съеживалось, волосы спадали, темные дугообразные брови превращались в клочки седых волос, и раскрашенная старая кокетка делалась морщинистым, отвратительным остовом. Даже самый голос её переменился, обратясь к Эдифи, когда оне снова остались наедине.

-- От-чего ты мне не сказала, что он приидет сюда завтра утром по твоему назначению? спросила старуха резко.

-- От-того, что вы это знаете, мама.

-- Вы знаете, что он меня купил, продолжала дочь: - или купит завтра. Он обдумал эту сделку, показал ее своему приятелю и гордится ею. Он думает, что сделка выгодна, покупка Достаточно дешева, и завтра все будет кончено. Боже! Дожить до этого и понимать это!

Совокупите в одно прекрасное лицо чувство сознания своего унижения и пылающее негодование ста женщин, сильных гордостью и страстями: и вот оно, закрытое белыми, трепещущими от негодования руками!

-- Что ты под этим разумеешь? спросила сердитая мать. - Разве ты с детства...

-- С детства! сказала Эдифь, глядя ей прямо в глаза. - Когда была я ребенком? Какое детство оставили вы на мою долю? Прежде, чем я начала понимать себя, я уже была женщиною - коварной, лукавой, разсчетливой, корыстолюбивой, разставляющей сети мужчинам. Вы произвели на свет не младенца, а хитрую женщину. Полюбуйтесь на нее. Она теперь в полном блеске!

-- Взгляните на меня, никогда незнавшую, что значит иметь благородное сердце и любить. Взгляните на меня, наученную лукавству и разсчетам в возрасте, когда дети предаются только невинным ребяческим играм. Меня выдали замуж в юности за человека, к которому я не чувствовала ничего, кроме равнодушия. Взгляните жь на меня, которую он оставил вдовою, умерши прежде, чем перешло к нему ожиданное наследство - это было справедливым наказанием вам! - и потом скажите сами, какова была моя жизнь десять лет после того.

-- Мы старались всячески пристроить тебя. Вот, в чем прошла твоя жизнь. Теперь ты дождалась этого.

-- Нет невольницы на рынке, нет лошади у барышников, которую бы в-продолжение десяти постыдных лет показывали, выставляли и разглядывали так, как меня, мама! воскликнула Эдифь с пылающим челом и тем же горьким ударением на последнем слове. - Разве это не правда? Разве я не сделалась поговоркою мужчин всех родов? Разве глупцы, развратники, мальчишки, сумасброды не бегали за мною и потом не отставали от меня один после другого, потому-что вы были слишком-просты, не смотря на всю вашу хитрость? Разве, наконец, мы не приобрели себе самой незавидной знаменитости? Чему я не подверглась в половине сборных пунктов публики, которые означены на карт Англии? Разве меня не навязывали и не выставляли на продажу всюду о везде, пока во мне не умерла последняя искра уважения к самой-себе? Теперь я себя ненавижу, презираю! И вот, в чем состояло мое

-- Ты бы давно могла быть замужем, по-крайней-мере двадцать раз, еслиб достаточно поощряла искавших твоей руки.

-- Нет! воскликнула дочь со всею энергией бурной гордости и стыда: - тот, кому суждено меня взять, возьмет, как этот человек, которого я не завлекала и не заманивала ничем. Он увидел меня на аукционе и вздумал купить - пусть покупает! Когда он пришел для осмотра своей будущей собственности, или чтоб сторговать меня, то потребовал список моих достоинств и пожелал удостовериться в них - я безпрекословно исполняла его желания, делала все, чего он требовал, и больше ничего не намерена делать. Он покупает меня по своей доброй воле, оценив по-своему и чувствуя могущество своих денег. Я не подстрекала его ничем; ни вы не подстрекали... на сколько я могла не допустить этого.

-- Эдифь, ты странно говоришь с своею матерью.

-- И мне так кажется; мне это еще страннее, чем вам. Но воспитание мое кончилось давным-давно. Я теперь уже не молода и упала постепенно так-низко, что не могу начать идти другим путем или остановить вас на вашем. Зародыш всего, что очищает и облагораживает грудь женщины, никогда не волновал меня. Мне нечем поддержать себя, когда я презрительна в своих собственных глазах. (Она произнесла слова эти с трогательною грустью, которая вскоре исчезла, когда она прибавила с дрожащими губами:) И так, вы видите, мы знатны, но бедны, и я очень-довольна тем, что мы будем богаты при помощи таких вас

-- Этого человека! Ты говоришь, как-будто ненавидишь его.

-- А вы думали, может-быть, что я его люблю? Сказать ли вам, продолжала она, устремив неподвижный взгляд на мать: - кто понял нас насквозь, кто постиг нас так, что я перед ним чувствую себя еще более униженною, чем перед самой-собою?

-- Ты, кажется, нападаешь на этого несчастного... как его зовут? Каркера! возразила холодно мать. - Мне кажется, что мнение его о тебе не помешает тебе нисколько пристроиться. Зачем ты так смотришь на меня? Или ты нездорова?

Тогда явилась горничная, которой следовало бы быть костлявым олицетворением смерти, и увела Клеопатру в спальню. Старуха, надев фланелевую кофту, как-будто переродилась: у ней появились недуги дряхлости, и она побрела, кивая головой и опершись на руку своей служанки.