Домби и сын.
Часть шестая.
Глава V. Еще голоса на волнах.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Часть шестая. Глава V. Еще голоса на волнах. (старая орфография)

ГЛАВА V.
Еще голоса на волнах.

Все идет своим чередом. Волны охрипли, повторяя свои таинства; пыль лежит грудами на прибрежьи; морския птицы поднимаются в воздух и парят; ветры и облака стремятся по своему безследному пути; белые руки манят при лунном свете в невидимую страну, которая далеко за-водами.

С кротким и грустных удовольствием видит себя Флоренса снова в знакомых местах, где она бродила так печально, но все-таки была так счастлива; она думает о покойном брате там, где, бывало, часто с ним беседовала, когда вода волновалась недалеко от его колясочки. Теперь, сидя тут в задумчивости, она прислушивается к однообразному ропоту моря и слышит повторение маленькой истории умершого малютки, слышит отголоски его собственных слов; ей кажется, что вся её жизнь, надежды и печаля после того - в прежнем пустынном доме и пышном дворце настоящого времени - имеют свою долю в этих чудных напевах.

Добрый мистер Тутс, скитающийся поодаль и смотрящий внимательно на боготворимое им существо (он последовал за Флоренсою сюда, хотя из деликатности и не решился тревожить ее в, такое время), также слышит requim маленькому Домби на волнах, которые плавно движутся, поднимаются и опускаются, напевая вечный мадригал хвалы Флоренсе. Да! он подразумевает, бедный мистер Тутс, что волны говорят кое-что о временах, когда сам он чувствовал себя несколько-блистательнее и не таким безмозглым, как теперь; слезы выступают на его глазах при опасении, что теперь он скучен и глуп, и годится только для посмешища: это отравляет приятность, которую мистер Тутс ощущал, освободившись от непосредственной ответственности перед Чиккеном, уехавшим (на счет Тутса) готовиться на побоище с знаменитым боксером Ларки, или Жаворонком.

Но мистер Тутс ободряется, когда волны нашептывают ему ласковую мысль; постепенно и часто останавливаясь в нерешимости, он приближается к Флоренсе. Запинаясь и краснея, мистер Тутс прикидывается изумленным такою встречей, и уверяет, хотя он следовал по пятам за каретой, в которой, она ехала, от самого Лондона, глотая с наслаждением даже пыль из-под её колес, что он никогда в жизни не были так удивлен.

-- И взяли с собою Диогена, мисс Домби! говорит мистер!

Тутс, проникнутый насквозь прикосновением нежной ручки, протянутой ему так радушно и чистосердечно.!

Без сомнения, Диоген здесь, и без сомнения, мистер Тутс имеет причину заметить его, потому-что Диоген устремляется прямо к ногам мистера Тутса и, перекувыркивается в запальчивости этого движения, как настоящая собака знаменитого Монтаржи. Но порыв пса укрощен голосом его милой госпожи:

-- Смирно, ли, смирно! Разве ты забыл, кто сделал нас друзьями, ли? Стыдясь!

О! хорошо Диогену прижимать свою морду к её руке, метаться со стороны на сторону, кружиться около нея, лаять и бросаться, как бешеному, на всякого встречного, в доказательство своей преданности. Мистер Тутс был бы и сам готов броситься, как бешеный, на кого бы то ни было. Проходит мимо военный джентльмен, и мистер Тутс чувствует пламенное желание устремиться на него.

-- Диоген здесь к своим родном воздухе, мисс Домби, не так ли?

Флоренса соглашается, благодарно улыбаясь.

-- Мисс Домби, извините, но еслиб вы вздумали прогуляться к Блимберам, я... я иду туда,

Флоренса молча подала ему руку, и они пошли вместе, предшествуемые Диогеном. Ноги мистера Тутса трясутся; хотя он разряжен щегольски, однако ему кажется, что платье сшито не в пору, и он видит морщинки на мастерских произведениях Боргесса и Комп.; он был, бы довольнее, еслиб надел лакировавные сапоги.

Наружность дома доктора Блимбера имеет свой прежний схоластический и ученый вид. Наверху невредимо окно, куда Флоренса заглядывала, ища бледного личика, окно, где бледное личико озарялось радостью увидя ее, и откуда исхудалая ручонка посылала ей нежные поцелуи. Дверь отворена прежним слабооким молодым человеком, который глупо оскаливает зубы при виде мистера Тутса. Их вводят в кабинет доктора Блимбера, где слепой Гомер и Минерва дают им аудиенцию, как и в-старину, при степенном чиканьи больших стенных часов залы; глобусы стоят на своих прежних местах, как-будто свет, остановился и ничто в нем не погибло, покоряясь общему закону, который вертит, и вертит его без устали, а между-тем призывает все к земле,

И вот, сам доктор Блимбер, с своими учеными ногами; и вот мистрисс Блимбер в чепчике небесного цвета; и вот Корнелия, со своими песчанистыми рядами кудрей и блестящими очками: она роется по-прежнему как могильщик в могилах мертвых языков. Вот стол, на котором сидел бедный малютка, одинокий и безпомощный, "новый мальчик" училища; сюда доходит отголосок воркотни старых учеников, живущих стариками в старой комнате и на старых началах!

-- Тутс, говорит доктор Блимбер: - очень рад видеть вас, Тутс.

акает в ответ.

-- И видеть вас, Тутс, в таком хорошем обществе.

Мистер Тутс объясняет с побагровевшим лицом, что он встретил случайно мисс Домби и что, так-как мисс Демби пожелала, подобно ему, видеть это старое училище, то они и пришли сюда вместе.

-- Без сомнения, мисс Домби, вы заглянете к нашим молодым друзьям, сказал доктор Блимбер. - Все ваши прежние сотоварищи, Тутс. Я полагаю, в нашем портике нет новых учеников, моя милая (обращаясь к Корнелии), с-тех-пор, нам нас оставил мистер Тутс?

-- Кроме Битерстона, отвечала дочь.

-- Да, правда, Битерстон новое лицо для Тутса.

Новое и для Флоренсы: в учебной комнате, Битерстон - уже не тот Битерстон, который был мучеником мистрисс Пинчин - является в тугом галстухе и брыжжах, и уже носит часы с цепочкой. Но Битерстон, рожденный под каким-нибудь зловещим созвездием Бенгала, чрезвычайно-чернилен; лексикон его до того страдает водяною от безпрестанных справок с ним, что уже не хочет закрываться и как-будто зевает в. доказательство потребности покоя. То же самое делает обладатель его, Битерстон, подверженный самому "высокому давлению" доктора Блимбера; но в зевоте Битерстона, видна огрызающаяся злость, и говорят, будто-бы он даже выражал желание поймать "старого Блимбера" в Индии. Там бы этот старый чорт увидел себя очень-скоро унесенным во внутрь страны его (т. е. Битерстона) кулиями и передан Т'хаггам {Секта смертоубийц в Индии.}: вот что он может ему обещать.

Бриггс работал по-прежнему над жерновами мельницы знания; Токер, также; Джонсон также; и все остальные. Старые ученики заняты больше всего, с неутомимым усердием, старанием забыть все, что они знали, когда были молодыми учениками. Все вежливы и бледны по-прежнему; между ними мистер Фидер, "баккалавр искусств", с костлявыми руками и щеткоподобною годовой, трудится без устали над Геродотом, которым только-что зарядил себя, и остальными мудрецами, стоящими за ним на полке.

Визит освобожденного Тутса произвел сильное впечатление даже между, этими степенными юношами; на него смотрят с некоторым благоговением, как на перешедшого через Рубикон и уже неожидаемого назад; покрой его платья, кольца на руках и другия галантерейные безделушки возбуждают у него за спиною толки в-полголоса. Желчный Битерстон, не современник мистера Тутса, прикидывается перед младшими учениками будто последния вещи возбуждают его презрение: он говорит, что желал бы видеть Тутса с такою дрянью в Бенгалге, где у его матери ость изумруд, взятый из скамеечки какого-то раджи. Вот это вещь!

Вид Флоренсы возбуждает одурманявающия чувства; все молодые джентльмены влюбляются в нее снова, кроме вышеупомянутого желчного Битерстона, который не влюбляется по свойственному ему духу противоречия. Во всех сердцах рождается черная ревность к мистеру Тутсу, и Бриггс изъявляет мнение, что "наконец он еще вовсе недовольно-стар". Но мистер Тутс уничтожает такой коварный намек сразу, обратясь громко с мистеру Фидеру: "каково поживаешь, Фидер?" и пригласив его к себе обедать сегодня же в Бедфорд-Отель, по праву каковых подвигов он и мог избавиться от всех вопросов, как сам "Старый Парр".

Много пожатий руки, много расшаркиванья, и сильное желание со стороны каждого из молодых джентльменов свалить мистера Тутса в милостивом расположении мисс Домби. Потом, когда мистер Тутс удостоил минутного хаканья свою" прежнюю конторку, он и Флоренса ушли с мистрисс Блимбер и Корнелией, а доктор Блимбер, выходя после, всех и запирая за собою двери, замечает:

-- Джентльмены, мы теперь приймемся за наши занятия.

Одно только это, да разве еще немногое другое, слышит ученый доктор в говоре моря, или слыхал от него вовсю свою жизнь.

Флоренса уходят потихоньку в прежнюю спальню покойного брата, вместе с мистрисс Блимбер и Корнелией; мистер Тутс, чувствует, что там нет надобности ни в нем, ни в ком бы то ни было, стоит у дверей и беседует с доктором, или, скорее, слушает мудрые речи доктора, и удивляется, как мог он некогда считать этот кабинет великим святилищем, и самого доктора с точеными круглыми ногами, похожими на ножки духовного фортепьяно, за великого и грозного человека. Флоренса вскоре спускается вниз и прощается; мистер Тутс откланивается также; Диоген, который во все это время пугал безпощадно слабоокого молодого человека; бросается за двери и весело лает на утес, между-тем, как Мелия и другая служанка доктора Блимбера выглядывают из верхняго окна, посмеиваются над "этим мистером Тутсом" и говорят о мисс Домби: "право, однако, а ведь она не похожа на своего брата, только пригожее его?"

Мистер Тутс, увидя слезы на глазах Флоренсы, когда она сошла с верху, мучится отчаянием и безпокойством, и думает, что сделал худо, предложив ей это посещение. Но он скоро приходит в себя, когда она говорит, что ей было очень приятно иметь эти давно-знакомые места; она беседует о них с удовольствием, идучи с своим кавалером вдоль взморья. Голоса волн, нежный голос Флоренсы, когда они подходят к дому мистера Домби, и необходимость разстаться с нею - все это порабощает мистера Тутса до того, что у него не остается ни на волос свободной воли. Когда на прощаньи она дружески протянула ему руку, он не в силах был выпустить ее из своей руки.

Улыбающийся и невинный взгляд Флоренсы ставить его в тупик.

-- Еслиб вы позволили мне... еслиб не сочли вольностью, мисс Домби, что я... без всякого поощрения с вашей стороны... еслиб мог надеяться, знаете...

Флоренса смотрит на него вопросительно.

-- Мисс Домби, (он чувствует, что теперь ему уже деваться некуда, и надобно продолжать волей или неволей), я, право, в таком состоянии... так обожаю вас, что не знаю, что с собою делать. Я самое жалкое существо. Еслиб мы были теперь не на углу сквера, я бы опустился на колени и умолял бы вас - без всякого поощрения с вашей стороны - позволить мне только надеяться, что могу...могу считать возможным, что вы...

-- О, прошу вас, перестаньте! восклицает Флоренса, испуганная и огорченная. - Не делайте этого, мистер Тутс. Перестаньте, прошу вас. Не продолжайте. Из дружбы ко мне, не продолжайте!

Мистер Тутс пристыжен ужасно и открывает рот.

-- Вы были ко мне так добры. Я вам так благодарна, имею столько причин считать вас своим добрым другом, столько люблю вас (Тут невинное лицо улыбнулось ему с самым милым и ласковым взглядом), что уверена, вы хотели только проститься со мною!

-- Конечно, мисс Домби, я... я... Вы совершенно угадали. Только этого я и хотел. Это ничего...

-- Прощайте, мистер Тутс!

-- Прощайте, мисс Домби! Надеюсь, вы перестанете думать об этом. Это... это ничего, благодарю вас. В этом нет на малейшей важности...

Бедный мистер Тутс отправляется в свою гостинницу с отчаянием в душе, бросается на постель и лежит долго, как-будто в "этом" пребольшая важность. Но мистер Фидер, "баккалавр искусств", приходит к обеду и доставляет этим большую отраду мистеру Тутсу, который иначе наверное не мог бы решать, когда он встанет. Мистер Тутс обязан, однако, встать и принять гостя с должным радушием.

Благородное влияние этой общественной добродетели, гостеприимства (не говоря о добром вине и хороших кушаньях), отверзает сердце мистера Тутса и разогревает его разговорчивость. Он не рассказываем мистеру Фидеру о происшедшем на углу сквера; но на вопрос мистера Фидера: "Когда же этому свершиться?" Мистер Тутс отвечает: "Есть некоторые предметы"... Чем мистер Фидер спущен немедленно тона на два ниже. Мистер Тутс удивляется, но какому праву смел Блимбер делать замечания на счет того, что он в обществе мисс Домби: если он сделал это из дерзости, то он, Тутс, вызовет его на дуэль, будь он хоть сто раз доктор наук; но он полагает, что это произошло от одного только невежества. Мистер Фидер с этим совершенно-согласен.

Мистер Фидер, однако, как задушевный друг, не исключен из доверенности мистера Тутса, который требует только, чтоб о ней упоминалось с таинственностью и чувством. После нескольких рюмок вина, он предлагает тост за здоровье мисс Домби, замечая:

-- Фидер, ты не можешь себе представить, с какими чувствами я предлагаю этот тост!

-- О, напротив, друг Тутс; они вполне к твоей чести, старый приятель.

После этого, мистер Фидер растроган дружбою, и они пожимают друг другу руки. Фидер говорит, что если Тутсу когда-нибудь понадобится брат, то ему известно куда адресоваться, и он получит его немедленно по почте или с пересылкой. Мистер Фидер говорит также, что, по его мнению, Тутсу необходимо выучиться играть на гитаре или по-крайней-мере на флейте: женщины вообще любят музыку, когда за ними ухаживают - в чем он убедился собственным опытом.

Это наводит мистера Фидера на исповедь, что он имеет виды на Корнелию Блимбер. Он уведомляет мистера Тутса, что не считает её очков серьёзным препятствием, и если доктор согласится на благое дело и потом откажется от своих занятий, то им не придется голодать. По его мнению, если человек заработал себе трудом порядочную сумму, то он обязан отказаться от дальнейших, занятий по своей части; а Корнелия будет спутницею жизни, которою всякий мужчина может гордиться. Мистер Тутс, вместо ответа, пускается в дикия похвалы совершенствам мисс Домби и намекает, что иногда ему приходило в голову пустить себе пулю в лоб. Мистер Фидер находит такой поступок безразсуднымъ* и показывает ему, как лекарство примиряющее с существованием, портрет Корнелии, с очками и прочими принадлежностями.

Так проводят вечер эти мирные души. Когда вечер сменился ночью, мистер Фидер идет домой в сопровождении Тутса, который разстается с ним у самых дверей доктора Блимбера. Но мистер Фидер только "на фальшивую" поднимается по лестнице: когда мистер Тутс скрылся из вида, он спускается снова и идет бродить по взморью один и размышляет о своих планах и надеждах. Мистер Фидер слышит ясно, как волны говорят ему, что доктор Блимбер наверно откажется от педагогических дед; он чувствует романическое удовольствие, глядя снаружи на старый дом и мечтая, что доктор выкрасит, его наперед, а потом подвергнет тщательному исправлению.

Мистер Тутс также бродит взад и вперед около хранилища его безценного алмаза; в жалобном расположении духа и подвергаясь подозрениям полиций, он смотрит вверх на окно, где виден свет, который, без-сомнения, в комнате Флоренсы. Но он ошибается: это комната мистрисс Скьютон, Флоренса, уснувшая уже в другой комнате, видит себя в кротких сновидениях среди прежних сцен, и воспоминания прошедшого оживают перед всю; а между-тем, фигура, которая в угрюмой существенности заменяет больного малютку, угасшого в другом месте, и напоминает снова - но как различно! - о смерти и тлении, лежит тут, безсонная, жалкая и плаксивая. Безобразна и мертвенна лежит она на ложе не-отдыха; а подле нея, в страшно-безстрастной красоте, которая страх угасающим глазам больной - сидит Эдифь. Что говорят волны им в тишине ночи?...

-- Нет никакой, матушка; она только в вашем, воображения.

-- Только в моем воображении! Все только в моем воображении... Смотри! Невозможно, чтоб ты не видела!..

-- Право, матушка, нет ничего. Не-уже-ли я бы могла сидеть спокойно, еслиб тут было действительно что-нибудь подобное?

-- Спокойно? глядя на нее дико: - теперь пропало - а почему ты

-- Очень сожалею, матушка.

-- Сожалеешь! Ты, кажется, всегда сожалеешь... только не обо мне.

С этим она расплакалась. Метая безпокойную голову со стороны на сторону на подушке, она распространяется о невнимательности дочери, и о том, какою она всегда была матерью, и какая добрая мать старуха, которую оне встретили, и какого холодностью дочери платят матерям за их попечения. Среди всей этой сбивчивой болтовни, она вдруг умолкает, взглядывает на дочь, вскрикивает, что разсудок её уходит, и прячет лицо и подушку.

Эдифь наклоняется, над нею с состраданием и старается успокоить ее. Больная старуха обхватывает её шею обеими руками и говорит с ужасом во взоре:

-- Да, матушка, да.

-- А что говорил тот... как его зовут, я никогда не помнила имен - майор - то страшное слово, когда мы уезжала - ведь это не правда? Эдифь! (вскрикнув и вытаращив глаза) со мною ведь теперь делается не это?

Ночь за ночью, свет виден в окне, и фигура умирающей старухи лежит на постели, а подле сидит Эдифь, и неугомонные волны взывают неумолкно к обеим. Ночь за ночью, возни охрипли, передавая свои таинства; пыль лежит грудами на прибрежьи; морския птицы поднимаются и парят в воздухе; ветры и облака стремятся по своему безследному пути; белые руки манят при лунном свете в невидимую страну, которая далеко за водами...

И все больная старуха смотрит в угол, где каменная рука - по её мнению, часть статуи с какого-нибудь могильного памятника - поднимается, чтоб ее ударить. Наконец, рука эта опускается тяжко; тогда видна на постели немая старуха, съёженная и скорченная; половина её уже мертва.

"доброе старое творение", которое было такою матерью, и делает гримасы, не видя её в толпе. Такова фигура, которую часто привозят на взморье, где её экипаж останавливается; во никакой ветр не навеет на нее свежести; ропот моря не имеет для нея утешительного слова. Она лежит и-прислушивается к нему по целому часу; но речь волн для нея мрачна и безнадежна; страх изображается на лице её, и когда глаза блуждают в далеком пространстве, им представляется только широкая полоса печальной пустыни между небом и землею.

Флоренсу она видит редко, а когда видит, то бывает сердита и делает гримасы. Эдифь подле нея всегда и держит Флоренсу дальше от своей матери; а Флоренса, ночью, в своей постели, трепещет при мысли о смерти в таком образе; она пробуждается и прислушивается, думая, что смерть уже пришла в дом. Лучше, чтоб немногие глаза видели больную: дочь её бодрствует у кровати одна. Тень даже на этом оцененном рукою смерти лице, заострение даже этих осунувшихся и угловатых черт, и сгущение покрывала перед глазами в плотность гробового покрова, затмившого последний тусклый свет - наконец пришли. Блуждающия над одеялом руки слабо соединяются ладонями и направляются к дочери; а голос - непохожий на её голос, или на какой бы то ни было, говорящий смертным языком, звучит: "Ведь я тебя вскормила!"

Эдифь, без слез, становится на колени, чтоб привести свой голос ближе к поникающей голове и отвечает:

-- Матушка, можете ли вы меня слышать?

Голова неподвижна, но выражает как-то: "Да".

-- Я сказала вам тогда, что прощаю ваше участие в ней и молю Бога, чтоб Он простил мое собственное в ней участие. Я сказала вам, что прошлое забыто между нами. Повторяю это и теперь. Поцелуйте меня, матушка.

Эдифь приложила губы к побелевшим губам матери, и на мгновение все стихло. Но вдруг мать её, с девическим смехом и скелетом Клеопатры, поднимается в постели...

Задерните розовые занавесы! Теперь еще нечто на полете. Кроме ветра и облаков... Задерните плотнее розовые занавесы!

-----

существо, как кузен Финикс, создано нарочно для свадеб и похорон, а положение его в семействе требует, чтоб с ним советовались.

-- Домби, говорит кузен Финикс: - клянусь душою, мне очень-неприятно видеть вас по такому горестному случаю. Бедная тётка! Она была чертовски-живая женщина...

-- Очень, отвечает сухо мистер Домби.

-- И отправилась, право, молодою, знаете, принимая в разсчет... Уверяю вас, в день вашей свадьбы я считал ее надежною еще лет на двадцать. В сущности факта, я сказал одному знакомому у Брука - маленькому Билли Джо перу... вы его знаете, наверно - с лорнетом в одном глазе?

Мистер Домби делает отрицательный знак. - Касательно похорон, намекает он: - я бы полагал...

он очень-неисправен и, в сущности факта, в чертовски-плохом состоянии. Но еслиб, он не был немножко-далеко, я бы, пожалуй, починил его; да беда еще вот какая: туда, я боюсь, съезжаются разные люди и делают пикники за железною решеткой, в ограде.

Мистеру Домби ясно, что это место неприлично.

-- Там есть в деревне необыкновенно-хорошая церковь, продолжает задумчиво кузен Финикс: - чистый обратив старинной англо-норманской архитектуры и удивительно нарисованная этою мастерицей, лэди. Дженни Финчбюри - она ходит в преузком корсете и претуго шнуруется - да ту испортили штукатуркой, а притом, очень-далеко отсюда.

-- Может-быть, Брайтон, надоумил мистер Домби.

-- Клянусь честью, Домби, лучшого нам ничего и не придумать! Эта на месте, видите, и там вообще очень-весело живут.

-- Я сочту обязанностью согласиться на любой день, который вы сами вздумаете назначить. Я буду иметь пребольшое удовольствие - печальное удовольствие, разумеется - проводить мою бедную тётку к пределам... то-есть, в сущности факта, до могилы, заключает кузен Финикс, не успев в более-красноречивом риторическом обороте.

-- Угодно ли вам будет выехать из города в понедельник? спросил мистер Домби.

-- Понедельник для меня самый удобный день; ничего не может быть совершеннее. В-следствие чего мистер Домби обещает кузену Финиксу заехать за ним в понедельник и откланивается. Кузен Финикс провожает его до лестницы и говорите на прощаньи: - право, мне очень-жаль, Домби, что вам приходится иметь столько хлопот.

-- Вовсе нет, отвечает мистер Домби.

успокоения. Кузен Финикс, сидя в траурной карете, узнаёт по дороге несчетное множество знакомых, но из приличия не обращает на них внимания, а только исчисляет их вслух, но пере появления, для назидания мистера Домби: "Том Джонсон, с пробковою ногой; от Вайта. Как, ты здесь, Томми? Фолей, на кровной кобыле. Смалдеры, девушки"... и так далее. Во время похоронной церемонии, кузен Финикс смотрит уныло, замечая, что такия обстоятельства заставляют человека подумать, в сущности факта, о своей ненадежности; глаза его действительно влажны, когда все кончилось. Но он скоро успокоивается. То же делают все остальные друзья и родственники покойной мистрисс Скьютон, о которой майор постоянно рассказывает в своем клубе, что она никогда не куталась как должно; а девица "со спиною", которая так хлопочет с своими веками, говорит с легким вскрикиваньем, что покойница была необычайно-стара и умерла от разного рода ужасов, и... лучше не упоминайте, об этом.

Итак, мать Эдифи лежит в земле, не "упоминаемая" милыми подругами, которые глухи к войнам, охрипшим от повторения своих таинств; слепы к пыли, лежащей грудами на прибрежьи, и не видят белых рук, которые при лунном свете манят в невидимую страну, далекую, за водами... Но все идет по-прежнему, на взморье неизвестного моря; Эдифь стоит там одна, прислушивается к волнам, бросающим ей под ноги сырые колючия травы, которыми будет усыпан дальнейший жизненный путь её.