Домби и сын.
Часть седьмая.
Глава VI. Громовой удар.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Часть седьмая. Глава VI. Громовой удар. (старая орфография)

ГЛАВА VI.
Громовой удар.

Время не разрушало преграды между мистером Домби и его женою. Время, смягчающее гнев и горе, ничего не могло сделать для этих несчастных супругов, связанных между собою невыносимыми оковами. Их гордость, различная но роду и цели, была равносильна, а в борьбе их, упорной, как кремень, издавала огонь, попаливший все между ними и покрывавший их супружеский путь грудами пепла.

Будем справедливы к мистеру Домби. При своем странном характере, он не хотел уступить жене; но чувства его к ней не изменились. В глазах его, она была виновна тем, что не признавала его превосходства и не изъявляла своей покорности, и в этом отношении необходимо было усмирить ее и исправить; но во всех других случаях, он видел в ней женщину, которая в состоянии с честью оправдать его выбор и носить его имя.

Но Эдифь, со всею силою гордой ненависти, бросала свой мрачный взгляд на человека, через которого она узнала унижение и обиду и этот человек был муж её!

Мот ли назваться ненатуральным главный порок мистера Домби? Иногда на ум приходит вопрос: что такое человеческая натура, каким-образом изменяют ее люди, и при этой перемене натуралыю ли быть ненатуральным?

О, если бы добрый ангел снял крыши с домов более могущественною и кроткою рукою, чем бес романа, и показал христианам, какие черные тени кроются в иных домах, сопутствуя мрачному демону! Еслиб хотя одна ночь показала им бледные призраки, возстающие из смрадного и зараженного воздуха, где кроется порок и болезни! Светло и ясно было бы утро после такой ночи, потому-что люди сделали бы свет лучшим, чем он есть.

Но так же светел и благодатен был бы этот день для тех людей, которые никогда не видели окружавшого их мира, которые никогда не знали, что они также принадлежат к нему и никогда не подозревали своего нравственного унижения.

Но солнце такого дня никогда не восходило ни для мистера Домби, гии для жены его. Их путь был неизменен.

В-продолжение шести месяцев его болезни, их взаимные отношения оставались те же. Гранитная скала не могла бы тверже её стоять на его пути; замерзший поток, скрытый в глубине сырого погреба от всех лучей света, не мог бы быть мрачнее и холоднее его.

Надежда, оживившая сердце Флоренсы с появлением Эдифи, давно уже исчезла. Прошло два года, и ничто не оправдало её ожидании. Если в ней еще оставалась мысль, что Эдифь и отец её когда-нибудь могут быть счастливы, то, вместе с тем, она была убеждена, что отец никогда не будет любить ее. То время, когда ей казалось, что он смягчился, было давно изглажено воспоминанием о его прошедшей и настоящей холодности.

Флоренса все еще любила отца, но постепенно стала любить его как человека, который когда-то был, или мог быть для нея дорог. Оттенок тихой грусти, неразлучный с воспоминанием о маленьком Поле и о её матери, смешивался теперь с её мыслями об отце и как-будто превращал их в воспоминания. Потому ли, что он для нея умер, по тесной ли его связи с её любимыми существами, по сожалению ли о надеждах, которые он погубил - Флоренса сама не знала - но об отце, которого она любила, у ней осталась одна только смутная идея.

Эта перемена, подобная переходу от детства к юности, явилась вместе с этим переходом. Флоренсе было уже семнадцать лет, когда, в минуты печальных размышлений, эти мысли впервые пришли ей на ум.

Теперь она часто оставалась одна, потому-что сношения между ею и её О маменькою изменились во многом. Во время болезни отца, Флоренса в первый раз заметила, что Эдифь убегает её. Испуганная девушка, не понимая такой перемены, еще раз пришла к ней в комнату, ночью.

-- Маменька, не-уже-ли я вас оскорбила? спросила Флоренса.

-- Нет, отвечала Эдифь.

-- Я в чем-нибудь виновата. Скажите, в чем? Вы совсем переменились со мною. Я очень чувствую эту перемену, милая маменька, потому-что люблю вас всем сердцем.

-- Я также люблю тебя, отвечала Эдифь. - Ах, Флоренса, верь мне, люблю более, чем когда-нибудь!

-- Зачем же вы так часто от меня уходите, зачем убегаете меня? спросила Флоренса. - Зачем иногда вы так странно смотрите на меня, милая маменька? Неправда ли, ведь это случается?

-- За что это? сказала Флоренса умоляющим голосом. - Скажите, за что, чтоб я могла исправиться. Скажите мне, что этого более не будет.

-- Флоренса, отвечала Эдифь, обнимая бедную девушку, стоявшую перед нею на коленях: - я не могу сказать тебе, зачем я это делаю. Не могу сказать, и ты не должна слышать; но это не может быть иначе. Не-уже-ли я была бы в состоянии так перемениться, если бы этого не требовала необходимость?

-- Не-уже-ли, маменька, мы должны быть чужими друг для друга?

Молчание Эдифи говорило "да".

Флоренса глядела на нее с возрастающим удивлением и ужасом, и слезы градом покатились по лицу её.

-- Флоренса, друг мой, выслушай меня! Я не могу видеть твоей печали... Успокойся... Взгляни, как я спокойна, а не-уже-ли я менее страдаю?

Эдифь приняла свой прежний вид и продолжала:

-- Мы не будем совершенно-чужими, но только по наружности будем чуждаться друг друга. В душе я всегда останусь для тебя та же. То, что я принуждена делать, делаю я не для себя.

-- Для меня, маменька?

-- Довольно, сказала Эдифь. - Милая Флоренса, мы должны реже видеться. Мы должны разрушить нашу связь.

-- Когда? вскричала Флоренса. - Когда, маменька?

-- Теперь же, отвечала Эдифь.

-- И навсегда?

-- Я не говорю этого. Я сама не знаю. Я даже не говорю, что дружба между нами вредна и неприлична, и что из нея не выйдет ничего доброго. Дай Бог, чтоб ты никогда не узнала пути, по которому я иду, и который Бог-знает куда приведет меня...

Голос её замер. Она сидела, смотря на Флоренсу с каким-то странным отчуждением. Прежняя гордость и гнев пробежали по чертам её лица, как дикий аккорд по струнам ара"ы. Но вслед за ними не видно было изнеможения. Она не опустила головы, не заплакала, не сказала, что вся её надежда на Флоренсу. Она казалась прекрасною Медузою, готовою превратить все в камень.

-- Маменька, я вижу в вас перемену, которая меня безпокоит. Позвольте мне с вами остаться.

-- Нет, друг мой, отвечала Эдифь. - Мне теперь лучше остаться одной. Не спрашивай меня более, но верь, что я бываю с тобою холодна не по своей воле. Как ни чужды мы будем казаться друг другу, я никогда не изменюсь для тебя. - Прости меня, что я как тень помрачила твой грустный дом, и не будем более говорить об этом.

-- Мы не разстанемся, маменька? прошептала Флоренса.

-- Мы должны казаться чужими, чтоб не разставаться, отвечала Эдифь. - Не спрашивай меня более. Ступай, Флоренса. С тобою неразлучны моя любовь и раскаяние!

С этой минуты, Эдифь и Флоренса были уже не те друг для друга. Оне встречались только за столом, и то при мистере Домби. Тогда Эдифь, надменная и молчаливая, никогда на нее не смотрела. При Каркере она старалась еще более отдаляться от Флоренсы. Но она горячо обнимала Флоренсу, когда ей случалось встречать ее одну, и часто, поздно возвращаясь домой, прокрадывалась она в комнату Флоренсы и благословляла бедную девушку. Флоренса сквозь сон слышала её кроткия слова и чувствовала её поцелуй на устах своих. Но это случалось все реже и реже.

Сердце Флоренсы снова начало чувствовать вокруг себя пустоту. Как образ любимого отца мало-по-малу сделался для нея чуждым, так и Эдифь, подобно всем, к кому душа Флоренсы чувствовала привязанность, с каждым днем отдалялась от нея, подобно бледнеющему призраку; мало-по-малу, пропасть между ними становилась глубже и шире, мало-по-малу нежность и любовь Эдной охлаждались в борьбе с её непреклонным характером.

Одною только мыслью Эдифь старалась утешить себя в своей тяжкой потере. Флоренса, нетерзаемая более с одной стороны привязанностью к матери, с другой покорностью к отцу, могла любить их обоих и не быть ни к кому из них несправедливою. Как теням своего воображения, она могла дать им равные права в своем сердце, не оскорбляя их никакими сомнениями.

Так она и старалась делать. По-временам, мысль о причине перемены Эдифи пугала её воображение; но, уже привыкнув к тоске и одиночеству, Флоренса более не роптала.

Таким-образом, Флоренса достигла семнадцати лет. Уединенная жизнь сделала ее робкою и боязливою, но не ожесточила её кроткого характера. Она казалась ребенком по своей невинной простоте, женщиною - по скромной уверенности в самой-себе и по полноте чувства. И ребенок и женщина отражались и смешивались в её прекрасном лице и в нежной стройности Форм, как-будто весна не хотела исчезать с наступлением лета, и перемешивала едва распустившиеся цветы с их полным цветом. Но в её дрожащем голосе, в спокойном взгляде и в задумчивой красоте было выражение, напоминавшее умершого мальчика; даже совет, собиравшийся в лакейской, шептал между собою то Нсе, и качал головами, что, впрочем, не мешало ему есть и пить более обыкновенного.

От этого почтенного общества можно было вдоволь наслышаться о мистере Домби, его супруге и о мистере Каркере, который неудачно принял на себя роль посредника. Все оплакивали такой ход дел и единодушно утверждали, что причиною всего зла была мистрисс Пипичин, которую никто терпеть не мог в доме.

Обыкновенные посетители дома, и те, которых посещали мистер Домби и его супруга, считали их совершенною парою, по-крайней-мере по их одинаковой гордости, и ничего более о них не думали. Молодая дама с горбом долго не являлась после смерти мистрисс Скьюгон, уверяя своих задушевных друзей, что это семейство всегда напоминает ей надгробные памятники; но, приехав, она не нашла в доме ничего предосудительного, кроме связки золотых печатей, которую носил мистер Домби при своих часах. О Флоренсе она заметила, что ей не достает "хорошого тона". Многие, приезжавшие в дом только по особенным случаям, даже не знали, кто была Флоренса, и, уезжая, говорили: "В самом деле? это была мисс Домби, в углу? Она "не дурна, но слишком печальна и задумчива".

С трепетом в сердце Флоренса села за стол накануне того дня, когда должно было исполниться два года женитьбе её отца на Эдифи. Каркер, приглашенный по этому случаю, казался ей несноснее и страшнее обыкновенного.

Эдифь была богато одета, собираясь ехать на бал вместе с мистером Домби. За стол сели очень-поздно. Эдифь явилась, когда уже сидели за столом, и Каркер встал и довел ее до её стула. На лице её, сиявшем молодостью и красотою, было что-то безнадежно отделявшее ее от Флоренсы, и еще более от других. При всем том, Флоренсе показалось, что она взглянула на нее кротко, прежде чем погрузилась в свою неприступную холодность.

За обедом говорили мало. Флоренса слышала, как отец её разговаривал с паркером о делах, но она мало обращала внимания на их разговор, и только желала, чтоб скорее кончился обед. Когда подали дессерг и все слуги вышли, мистер Домби, который уже несколько раз откашливался с видом, непредвещавишм ничего доброго, сказал:

-- Вам вероятно известно через ключницу, мистрисс Домби, что завтра у нас будут к обеду гости?

-- Я не обедаю дома, отвечала она.

-- Гостей будет немного, продолжал мистер Домби, как-будто не слыша её ответа: - человек двенадцать или четырнадцать. Сестра моя, майор Бэгсток, и другие, отчасти вам знакомые люди.

-- Я не обедаю дома, повторила Эдифь.

-- Как ни сомнительно для меня приятное воспоминание, сопряженное с этим днем, продолжал мистер Домби: - но есть приличия, которых нельзя нарушать перед светом. Если вы не имеете уважения к самой-себе, мистрисс Домби...

-- Никакого, отвечала она.

-- Сударыня, вскричал мистер Домби, ударив рукою по столу: - выслушайте меня до конца. Я говорю, что если вы не имеете уважения к самой-себе...

-- А я говорю, что не имею никакого...

Он взглянул на нее; но лицо её не изменилось бы перед взглядом самой смерти.

-- Каркер! сказал мистер Домби, спокойно обращаясь к своему поверенному: - так-как вы уже прежде были посредником между мною и мистрисс Домби, то, для сохранения приличий, я буду просить вас сказать мистрисс Домби, что если она не имеет уважения к самой-себе, то я

-- Скажите своему господину, что я успею переговорить с ним об этом предмете, и переговорю наедине.

-- Мистер Каркер, зная причину, по которой я должен отказать вам в этом прав, не передает мне таких ответов.

Сказав это, мистер Домби ожидал, какое действие произведут его слова.

-- Здесь ваша дочь, сэр, сказала Эдифь.

-- Моя дочь здесь и останется, сказал мистер Домби. Флоренса, вставшая с места, села опять, закрыв лицо руками и дрожа.

-- Моя дочь, сударыня... начал мистер Домби.

Но Эдифь тотчас остановила его.

-- Я сказала, что буду говорить только с вами. Если вы не совсем потеряли разсудок, то можете понять меня.

-- Я имею власть говорить с вами, сударыня, где и когда хочу; а я хочу говорить здесь и сию же минуту.

Она встала и хотела выйдти из комнаты, но потом села опять и спокойно сказала:

-- Говорите!

-- Во-первых, я должен заметить вам, что этот угрожающий вид совсем-неприличен, сказал мистер Домби.

Эдифь засмеялась. Брильянты закачались и задрожали в её волосах. Говорят, что были драгоценные камни, которые тускнели, когда их владетелю угрожала опасность. Обладая такими качествами, её брильянты потускли бы теперь, как свинец. Каркер слушал, опустив глаза.

-- Что касается до моей дочери, продолжал мистер Домби: - то ей не безполезно будет знать, какого поведения относительно меня она должна остерегаться; теперь вы можете служить для нея лучшим примером, и я надеюсь, что она им воспользуется.

-- Теперь я не остановлю вас и не встану, хотя бы горела комната, сказала Эдифь, не изменяя ни взгляда, ни голоса.

Мистер Домби наклонил голову в знак насмешливого внимания, и продолжал свою речь. Но в ней уже не было прежней уверенности. Безпокойство Эдифи о Флоренсе, её равнодушие к нему и к его замечаниям, мучили и раздражали его, как смертельная рана.

-- Мистрисс Домби, сказал он: - моей дочери не безполезно будет знать, как неуместен и нестерпим капризный характер, особенно в людях, которые обязаны другим своим удовлетворенным самолюбием и выгодами. Мне кажется, что и то и другое сопряжено с местом, которое вы здесь занимаете.

-- Нет! я не встану, не уйду, не произнесу ни одного слова, хотя бы горела комната, повторила Эдифь.

-- Очень-натурально, мистрисс Домби, что вам неприятно видеть слушателей этих печальных истиц; хоть я и не понимаю, почему при других оне должны иметь большую силу, чем при мне. Очень-натурально, что вы ни при ком не хотели б слышать, что у вас упрямый характер, который вы не можете скоро исправить, но который вы должны исправить, мистрисс Домби. Я замечал в вас этот недостаток еще до нашей женитьбы, видя ваше обращение с вашею покойною матушкою. Исправить все это зависит от вас-самих. Начав этот разговор, я очень-хорошо помнил, что моя дочь здесь; надеюсь, что завтра вы не забудете, что есть посторонние, и из приличия приймете гостей как должно.

-- Итак, для вас не довольно знать, что происходило между нами; недовольно, что этот человек, сказала Эдифь, указывая на Каркера, сидевшого с опущенными глазами: - что этот человек напоминает вам нанесенное мне оскорбление; недовольно, что вы можете смотреть на нее, прибавила она, обращаясь к Флоренсе: - радуясь тому, что вы сделали, радуясь моей муке; недовольно, что этот день памятен мне по борьбе, в которой я желала бы умереть! Вы прибавляете ко всему этому довершающую низость, делая ее

Эти слова оскорбили величие мистера Домби. Они только сильнее прежнего пробудили в нем старое чувство. Опять пренебреженное им дитя, в эту трудную минуту его жизни, привязало к себе даже эту непокорную женщину, и было так могущественно, когда он был так безсилен!

Он обратился к Флоренсе и приказал ей выйдти из комнаты. Флоренса повиновалась, закрыв лицо руками, дрожа и плача.

-- Я понимаю, сударыня, сказал мистер Домби с торжествующим видом: - что один только дух противоречия заставил вас обратиться сюда с вашею привязанностью; но этому не бывать, мистрисс Домби, этому не бывать...

-- Тем хуже для вас, отвечала Эдифь, не изменяя ни лица, ни голоса. - Да, повторила она: - то, что дурно для меня, во сто раз хуже для вас. Поймите это, если вы ничего более понять не можете.

Брильянты, перевитые с её черными волосами, ярко блестели и сверкали. Они не имели дара предсказывать, иначе почернели бы и потускли, как запятнанная честь. Каркер по-прежнему сидел и слушал, опустив глаза.

-- Мистрисс Домби, таким поведением вы не смягчите меня и не заставите переменить моего намерения.

-- Одним только этим я еще не изменяю себе, отвечала Эдифь: - но, еслиб я знала, что какая бы то ни было перемена может смягчить вас, я, конечно, пренебрегла бы сю. Я не исполню ничего, о чем вы просите.

-- Я не привык просить, мистрисс Домби, я приказываю.

-- Завтра меня ни в каком случае не будет в вашем доме. Я не буду выставлена на показ, как непокорная раба, которую вы купили. Если мне приходится вспоминать о дне моей свадьбы, то я вспоминаю о нем, как о дне стыда. Уважение к самой-себе, светския приличия, что они для меня? С вашей стороны, вы исполнили все, чтоб сделать их для меня ничем, и они ничто!

-- Каркер! сказал мистер Домби после некоторого размышления: - мистрисс Домби забывается до такой степени, что заставляет меня положить конец этим безпорядкам.

-- В таком случае освободите меня от цепи, которою я скована, сказала Эдифь, не изменясь ни в лице, ни в голосе. - Отпустите меня.

-- Сударыня! вскричал мистер Домби.

-- Освободите меня; дайте мне волю!

-- Сударыня! повторил он. - Мистрисс Домби!

-- Скажите ему, что я требую развода, сказала Эдифь, обращая к Каркеру свое гордое лицо. - Пусть все это кончится разом. Скажите ему, что я соглашаюсь на все его условия; богатство для меня не нужно. Чем скорее, тем лучше.

-- Мистрисс Домби! вскричал её муж с неописанным изумлением: - не-уже-ли вы думаете, что я в состоянии слышать подобное предложение? Знаете ли вы, сударыня, кто я? Знаете ли, что я представитель? Слышали вы когда-нибудь о торговом доме Домби-и-Сына? Люди станут говорить, что мистер Домби - мистер Домби! - развелся с женою! Простые люди станут говорить о мистере Домби и его домашних делах! Не-уже-ли вы весамом-деле думаете, мистрисс Домби, что я позволю насмехаться над своим именем? Вздор, вздор, сударыня! Вы сказали нелепость. Стыдно!

Мистер Домби захохотал.

Но Эдифь засмеялась не тем смехом. Ей лучше было бы умереть, чем засмеяться так, как она засмеялась ему в ответ, устремив на него свой взгляд. Ему легче было бы умереть, чем, сидя в своем величии, слышать этот смех.

-- Нет, мистрисс Домби, продолжал он: - нет, сударыня. Развод между нами невозможен, и потому я снова советую вам подумать о своих обязанностях. Я хотел просить тебя, Каркер...

-- Я хотел просить тебя, Каркер, продолжал мистер Домби: - сказать мистрисс Домби, что я поставил себе правилом никому не позволять себе противоречить и никого не допускать повиноваться другим, вместо меня. То, что было говорено о моей дочери, не должно быть. За-одно ли моя дочь с мистрисс Домби, я не знаю, и не хочу знать; но после того, что говорила сегодня мистрисс Домби, что слышала моя дочь, я прошу тебя сказать мистрисс Домби, что если она по-прежнему будет заводить несогласия в моем доме, то я буду считать отчасти виновною мою дочь и постараюсь показать ей свое неудовольствие. Мистрисс Домби спрашивала "не довольно ли", что она сделала то и то. Потрудись ответить ей, что не довольно.

-- Позвольте! вскричал Каркер. - Как ни затруднительно мое положение, тем более, что я с сожалением должен выразить противное мнение, осмелюсь спросить, не лучше ли вам разсмотреть вопрос о разводе. Знаю, как оно кажется несообразно с вашим высоким положением в свете, и понимаю твердость, с которою вы объявили мистрисс Домби, что одна только смерть может разлучить вас; по, принимая в соображение, что мистрисс Домби, живя в здешнем доме, и, по вашим словам, делая его местом несогласий, вредить мисс Домби, не лучше ли будет согласиться на её просьбу и пожертвовать ею для сохранения вашего высокого места в свете?

Блеск его глаз снова упал на Эдифь, которая стояла, смотря на мужа с злою улыбкою на лице.

-- Каркер! отвечал мистер Домби, нахмурив брови: - ты не понимаешь своего положения, предлагая мне свои мнения о таком предмете, и не понимаешь меня, изъявляя такия мнения. Довольно.

-- Может-быть, сказал Каркер: - вы не поняли моего положения, удостоив меня чести вести переговоры с мистрисс Домби...

-- Совсем нет. Ты должен был...

-- Как ваш подчиненный, унизить мистрисс Домби. Я позабыл. О, да, вы этого именно хотели! Извините.

Наклонив голову перед мистрисс Домби с видом уважения, дурно согласовавшимся с его словами, он украдкою взглянул на Эдифь.

Ей легче было бы превратиться в чудовище и упасть замертво, чем стоять с этою улыбкою на лице, во всем величии красоты и ненависти падшого духа. Она подняла руку к короне драгоценных каменьев, блестевшей на голове её, и, выдернув ее с силою, которая заставила разсыпаться по плечам её роскошные черные волосы, бросила брильянты на пол. С каждой руки она сняла по брильянтовому браслету, швырнула их, и растоптала блестящую груду. Не произнеся ни слова, не потупив своего огненного взгляда, не изменив ужасной улыбки, она до конца смотрела на мистера Домби, пока не вышла из комнаты.

Флоренса довольно слышала для того, чтоб понять, что Эдифь любила ее по-прежнему, что она страдала для нея и хранила эти страдания втайне, чтоб не возмутить её спокойствия. Флоренса не хотела говорить ей об этом, но желала одним безмолвным и горячим поцелуем убедить ее в своей благодарности.

Мистер Домби уехал один в этот вечер, и Флоренса, вышед из своей комнаты, но всему дому искала Эдифь, но напрасно. Эдифь была в своих комнатах, куда Флоренса давно перестала ходить, и где она и теперь не смела её безпокоить. Но, не теряя надежды встретиться с нею до ночи, она ходила из, комнаты в комнату и блуждала по великолепному, но скучному дому, никого не встречая.

Она шла по галерее, выходившей на лестницу и освещавшейся только по особенным случаям, как вдруг увидела, что кто-то спускался вниз по лестнице. Думая увидеть отца, она спряталась в темноте; но это был мистер Каркер. Звон колокольчика не возвестил о его уходе, и его не провожал ни один слуга. Он тихонько сошел с лестницы, сам отпер дверь и тихонько запер ее за собою.

Непреодолимое отвращение к этому человеку заставило затрепетать Флоренсу. Казалось, в ней охладела кровь. Оправясь, она поспешно ушла в свою комнату и заперла за собою дверь; но и тут, запершись вместе с собакою, она не могла освободиться от чувства ужаса, как-будто везде ей угрожала опасность.

Это чувство тревожило ее целую ночь. Встав поутру с тяжелым воспоминанием о семейных несчастиях, она опять повсюду искала Эдифь, искала целое утро. Но Эдифь не выходила из своей комнаты, и Флоренса не могла ее видеть. Узнав однако, что предположенный обед отложен, Флоренса надеялась, что Эдифь выедет вечером, и решилась дождаться её на лестнице.

Когда наступил вечер, ей послышались знакомые шаги. Бросившись к комнате Эдифи, Флоренса встретила ее одну.

Каков же был её ужас и удивление, когда, при виде её, Эдифь со слезами отступила назад и вскрикнула:

-- Не подходи ко мне! Поди прочь! дай мне пройдти!

-- Маменька! сказала Флоренса.

-- Не называй меня этим именем! не говори со мной! не смотри на меня! не прикасайся ко мне, Флоренса!

Флоренса, стоя перед её бледным -лицом и помутившимся взглядом, видела, как-будто сквозь сон, как Эдифь подняла руки, и затрепетав всем телом, бросилась от нея и исчезла.

-- Где маменька? был её первый вопрос.

-- Маменька уехала на обед, отвечала мистрисс Пипчин.

-- А папенька?

-- Мистер Домби в своей комнате, мисс, сказала мистрисс Пипчин: - и я лучше всего советую вам раздеться и лечь спать. Это средство достойная женщина находила лучшим лекарством от всех бед.

Наконец, Флоренсе удалось освободиться от мистрисс Пипчип и её свиты. Оставшись одна, она сначала с сомнением по думала о случившемся на лестнице, потом со слезами, и наконец с тем невыразимым отчаянием, которое она испытала уже накануне.

Она решилась не засыпать до возвращения Эдифи и, не найдя возможности говорить с нею, удостовериться по-крайней-мер, что она благополучно возвратилась домой. Флоренса сама не знала, какой таинственный ужас заставил ее Припять это намерение, и не смела догадываться. Она знала только, что до возвращения Эдифи не успокоится её растерзанное сердце.

Вечера, превратился в ночь; наступила полночь; Эдифь не возвращалась.

Флоренса не могла ни читать, ни успокоиться на минуту. Она ходила по комнате, отворяла дверь и выходила на галерею, выглядывала из окна на улицу, прислушивалась к шуму ветра и падению дождя, садилась у камина, вставала и смотрела на луну, которая, как корабль, гонимый бурею, мчалась по морю облаков.

В дом все уже спало, кроме двух слуг, ожидавших внизу возвращения своей госпожи.

Пробило час. Стук карет то раздавался в отдалении, то приближался, то вдруг затихал. Постепенно наступала тишина, изредка прерываемая порывом ветра или шумом дождя. Пробило два часа. Эдифь не возвращалась.

Флоренса, сильно встревоженная, ходила взад и вперед по комнате и по галерее, и смотрела на луну, напоминавшую ей бледное лицо несчастной женщины. Пробило четыре... пять - Эдифь не возвращалась!

В доме стали уже безпокоиться, и Флоренса слышала, как один из слуг разбудил мистрисс Пипчин, которая встала и пошла к дверям её отца. Следя за нею по лестнице, Флоренса видела, как отец её вышел в халате, и испугался, когда ему сказали, что мистрисс Домби еще не возвращалась домой. Он послал на конюшню узнать, возвратился ли кучер, и в ожидании ответа начал поспешно одеваться.

Слуга явился вместе с кучером, который уверял, что он приехал домой еще в десять часов вечера. Он отвез госпожу к её старому дому в Брук-Стриде, где ее встретил мистер Каркер...

".... Мистер Каркер сказал ему, чтоб он не приезжал за госпожою, и отпустил его."

Флоренса видела, как побледнел её отец, и слышала, как дрожащим голосом велел он позвать горничную мистрисс Домби. Весь Дом был в тревоге. Горничная явилась, бледная, испуганная.

Она сказала, что рано одела свою госпожу, почти за два часа до её выезда, и что мистрис Домби, по обыкновению, отпустила ее спать. Она сейчас из покоев своей госпожи, но...

-- Но что? что такое? спросил мистер Домби, как сумашедший.

Отец Флоренсы схватил свечу, которую кто-то поставил на пол, и с таким бешенством побежал на верх, что Флоренса, в страхе, едва успела убежать. Добежав до своей комнаты, вне себя от ужаса, она слышала еще, как отец ей с яростью ломился в дверь.

имела. Это была та самая комната, где в зеркале он видел гневное лицо, приказывавшее ему выйдти вон; та комната, где он думал о том, какой вид приимут все эти вещи, когда он увидит их опять!

В бешенстве бросив их в коммод и заперши его на ключ, он увидел на столе Эдифи какие-то бумаги. Это был их свадебный контракт и письмо. Он прочел, что она убежала, что он был опозорен. Он прочел, что она убежала в самый день свадьбы с тем человеком, которого он избрал для её унижения! Мистер Домби выбежал из комнаты и из дома, с неистовою мыслью отъискать ее на том месте, куда ее привезли, и стереть все следы красоты с торжествующого лица её...

Флоренса, сама не зная, что она делает, накинула шаль и шляпку, чтоб бежать по улицам, везде отъискивал Эдифь, и потом, сжав ее в своих объятиях, спасти ее и привести домой. Но когда, вышед на лестницу, она увидела, как испуганные слуги бегали вверх и вниз со свечами, шепчась и избегая встречи с её отцом, она вспомнила о своей беззащитности, и, спрятавшись в одну из больших и богатых комнат, чувствовала, как её сердце разрывалось от грусти.

для нея чуждее и отвлеченнее. Не понимая всей глубины его бедствия, она сожалела о нем, как о покинутом и обиженном отце, и сердце снова влекло ее к нему.

Он был недалеко от нея. Флоренса еще не успела отереть слезы, когда послышались шаги его. Он приказывал слугам заниматься своим делом и пошел в свою комнату, где продолжал ходить взад и вперед.

Увлекаясь привязанностью, позабыв свою робость и помня только о его горе, Флоренса бросилась вниз по лестнице. Когда она входила в зал, он выходил из своей комнаты. Она бросилась, простирая к нему руки, и с криком: "милый, милый папенька!" хотела броситься к нему на шею.

Но в бешенстве, он поднял руку и ударил бедную девушку, так-что она зашаталась на мраморном полу. Вместе с этим ударом, он сказал ей, что такое была Эдифь, и велел ей идти по её следам, так-как оне всегда были неразлучны.

Флоренса не упала к его ногам, не закрыла лица дрожащими руками, не плакала, ни одним словом не выразила упрека. Но она взглянула на него, и вопль отчаяния вырвался из её сердца. Смотря на него, она чувствовала, что он сгубил ту нежную привязанность, которую она к нему питала, не смотря на его поступки. Она чувствовала, что его жестокость, пренебрежение и ненависть превозмогли ее и разбили в дребезги. Она чувствовала, что у нея на земле нет более отца, и как сирота выбежала из его дома.

Еще минута - и мрак запертого дома сменился блеском ясного утра, и Флоренса, опустив голову, чтоб скрыть свои горькия слезы, очутилась на улицах.