Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XXIII. Мартин и Ком. вступают во владение своею землею. Некоторые подробности об Эдеме.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XXIII. Мартин и Ком. вступают во владение своею землею. Некоторые подробности об Эдеме. (старая орфография)

Глава XXIII. Мартин и Ком. вступают во владение своею землею. Некоторые подробности об Эдеме.

Случилось, что в числе пассажиров парохода было несколько человек в роде нью-иоркского приятеля Мартина, мистера Бивена; в обществе их он чувствовал себя довольным и счастливым. Они по возможности избавляли его от навязчивого красноречия мистрисс Гомини и обнаруживали в своих разговорах столько здравого разсудка и благородных чувств, что Мартин был ими очень доволен.

-- Еслиб в этой республике ценили ум и достоинство, - говорил он Мартину: - то в ней не было бы недостатка в людях полезных.

-- Они действуют здесь как плохие плотники, сударь: употребляют дрянные инструменты, когда под рукою есть хорошие. А лучше всего то, - продолжал Марк: - что если им удается сделать хороший удар, какие у порядочных мастеровых ежедневны, так что о них и не думают, - то здесь поднимают такой шум и поют такия похвалы, что оглушат хоть кого. Заметьте мои слова: если кто нибудь платит здесь свои долги, находя в торговом отношении невыгодным не платить их, потому что через это теряется коммерческий кредит - то его превознесут в таких громких речах, как будто с самого сотворения мира никто не возвращал взятых взаймы денег. Вот на чем они надувают друг друга. Я их понимаю!

-- Ты сделался что то необычайно глубокомыслен! - сказал Мартин, смеясь.

-- Может быть потому, что мы теперь ближе к Эдему, - подумал Марк. - А когда мы прибудем туда, я еще, пожалуй, сделаюсь пророком.

Он не высказал этих чувств; но необычайная веселость, которою они его исполняли, и сияющее радостью лицо его поддерживали бодрость духа Мартина.

Вскоре, они мало по малу начали разставаться со своими спутниками пассажирами. Постепенно города являлись реже и реже, так что по нескольку часов не было видно никаких жилищ, кроме бедных хижин дровосеков, у которых пароход останавливался, чтоб запасаться топливом. Небо, леса и вода - вот все, что они видели в течение целого дня, в продолжение которого зной быль нестерпимый.

Пароход двигался среди обширных, пустынных лесов; деревья росли густо по берегам, неслись по течению реки, или высовывали свои сучья из тины отмелей. День был жаркий, ночь туманная и сырая. Пароход шел все далее и далее, так что возвращение казалось уже невозможным, а надежда увидеть родину еще раз была как будто несбыточным сновидением.

Немного пассажиров оставалось на судне. Не слышно было между ними ни одного звука надежды или бодрости; никакие разговоры не сокращали тяжких, скучных часов. Еслиб путешественники не утоляли по временам своего голода, то их можно было бы счесть тенями, которых Харон везет по Стиксу.

Наконец, пароход прибыл к Новым Фермопилам, куда мистрисс Гомини хотела съехать в тот же вечер. Мартин несколько утешился этим известием. Марку не было надобности в утешении; он быль доволен.

Почти наступила ночь, когда пароход подошел к пристани; на крутом берегу возвышался отель; подле него было несколько деревянных сараев, или амбаров, и несколько разбросанных лачужек.

-- Вы, вероятно, переночуете здесь и отправитесь туда завтра утром, сударыня? - сказал Мартин.

-- Да куда мне еще отправляться? - спросила мистрисс Гомини или "мать новейших Гракхов", как ее называли в газетах.

-- В Новые Фермопилы.

-- Да разве я еще не там?

Мартин искал города глазами и, не найдя ничего, решился сказать об этом писательнице.

-- Да вот город! - вскричала она, показывая ему лачужки.

-- Это?

-- Ну, да! Каков он ни есть, он будет почище Эдема!

Дочь мистрисс Гомини, приехавшая на пароход вместе с своим мужем, подтвердила показание матери, что сделал и зять философки. Мартин с благодарностью отказался от приглашения мистрисс Гомини, предлагавшей ему посетить её дом на полчаса, которые пароход должен был там пробыть; проводив ее до пристани, он возвратился в задумчивости на пароход и грустно смотрел на перебиравшихся на берег переселенцев.

Марк стоял подле него и по временам решался взглядывать ему в лицо, чтоб угадать какое действие произвели на него слова мистрисс Гомини. Но выражение лица Мартина не давало ему ключа к его тайным мыслям, и они вскоре пустились в дальнейший путь.

-- Марк, - сказал он: - неужели одни только мы отправимся в Эдем?

-- Да сударь; многие уже съехали отсюда, а другие съедут через несколько времени. Что ж за беда? Нам будет просторнее!

-- Что, сударь?

-- Как странно, что люди селятся в такой гадкой дыре, как хоть эта, когда почти под рукою есть места совсем другого рода.

Мартин говорил таким тоном, который очень далеко не был исполнен обычной его самоуверенности, и как будто боялся ответа Марка.

-- Что ж, сударь, нам надобно не слишком увлекаться надеждами, - возразил тот самым кротким голосом. - Ведь, даже Эдем не совсем еще отстроен.

-- Ради самого неба, - воскликнул Мартин сердито: - не ставь Эдема на одну доску с этим местом. Не с ума ли ты сошел?

С этими словами он отвернулся от своего Ком. и часа два проходил взад и вперед по палубе. Во весь вечер не сказал он Марку ни слова, кроме "доброй ночи", и даже на другой день не касался вчерашняго предмета, а говорил о вещах совершенно посторонних.

Но мере того, как они подвигались вперед и приближались к цели своего путешествия, скучное однообразие окрестной страны делалось более и более тягостных. Низменное болото, усеянное наносным валежником; топь, на которой самые деревья казались болезненными произрастениями тины, где зловредные испарения поднимались в виде туманов и ползли по гладкой поверхности воды, как будто ища, кого бы заразить своими смертоносными парами; где даже солнце, бросая свои жаркие лучи на разрушающия стихии порчи и гниения, усиливало их злокачественное влияние и наводило ужас. Вот куда приближался пароход!

Наконец, он остановился против самого Эдема. Воды всемирного потопа оставили это место как будто не больше, как с неделю назад: до такой степени было пропитано тиною отвратительное болото, носившее такое заманчивое название.

Так как подле берега было слишком мелко, то наших переселенцев свезли, вместе с их вещами, на шлюпке парохода. Между темными деревьями виднелось несколько шалашей, из которых лучший едва ли бы можно было сравнить с самым жалким хлевом; что же до набережных, рынков, публичных зданий, то о них не стоит и говорить.

-- Вот идет Эдемец, - сказал Марк. - Он поможет нам перебраться. Не унывайте, сударь. Эй, приятель!

Житель Эдема приближался к ним очень медленно, среди наступающих сумерек, опираясь на палку. Он был бледен и истощен; болезненные глаза его глубоко ввалились. Грубое синее платье висело на нем лохмотьями; голова была непокрыта, ноги босы. Не доходя до берега, он уселся на нем и подзывал их к себе знаками. Когда они исполнили его желание, он подпер себе бок рукою, как будто в мучительном страдании, с усилием перевел дух и с изумлением принялся их разсматривать.

-- Незнакомые! - воскликнул он.

-- Совершенно так, - отвечал Марк. - Как вы поживаете, сударь?

-- Лихорадка совсем одолела меня, - сказал он слабым голосом. - Я уже несколько недель не стоял на ногах. Это ваше? - спросил он, указывая на вещи новоприбывших.

-- Да, сударь, наше, - отвечал Марк. - Не можете ли вы указать на кого нибудь, кто бы помог нам перенести вещи в... в город?

-- Старший сын мой сделал бы это, еслиб мог; но он теперь трясется в лихорадочном ознобе и лежит завернутый в одеяла. А младший умер на прошлой неделе.

-- От души сожалею об отом, сэр губернатор, - сказал Марк, пожав ему руку. - Не безпокойтесь о нас. Пойдем-ка со мною, я возьму тебя под руку. Вещи наши здесь в безопасности, сударь, - продолжал он, обратясь к Мартину: - кажется, здесь не кому завладеть ими. Утешительно!

-- Нет, - вскричал незнакомец, стуча палкою в землю. - Таких людей надобно искать здесь, или в тех кустах, посевернее. Мы похоронили большую часть из них. Остальные ушли; а те, которые остались, не выходят из дома ночью.

-- Вероятно, ночной воздух несколько неблагоприятен?

-- Он смертельный яд!

Марк не обнаруживал ни малейшого неудовольствия; подав руку незнакомцу, он принялся разспрашивать его о месте, где находится купленная ими земля. Тот отвечал, что она близехонько от его сарайчика, и что он на время превратил их дом в хлебный магазин, но что постарается очистить его к завтрашнему утру. Потом он прибавил, что недавно еще похоронил прежнего хозяина того места своими собственными руками. Это сведение было принято Марком с таким же спокойствием, как и первое.

Вскоре житель Эдема привел их к жалкой лачужке, грубо выстроенной из древесных обрубков; дверь или упала или ее снесло ветром, а потому шалаш был отперт настежь темной ночи и диким впечатлениям окрестных ландшафтов. Исключая небольшого запаса, о котором им говорил новый их сосед, там ничего не было. Он дал им грубый факел вместо свечи; Марк воткнул его в щель стены и объявил, что новое жилище их смотрит настоящим замком. После того он увлек Мартина к пристани, за оставленным там чемоданом. Во все время ходьбы их туда и назад, Марк не переставал говорить, чтоб как нибудь ободрить своего главного партнера.

Много найдется людей, которые будут стоять твердо в своих разрушенных домах, подкрепляемые гневом и жаждою мщения, но упадут духом при виде падения своих воздушных замков. Когда Мартин и Марк возвратились в свою лачужку с чемоданом, первый не выдержал, упал на землю и громко зарыдал.

-- Бог с вами, сударь! Что это вы! - вскричал мистер Тэпли с ужасом. - Не делайте этого, ради Бога, не делайте! Такия средства не помогали еще никогда, да и не помогут, ни мужчине, ни женщине, ни ребенку! Перестаньте, или я не выдержу...

Нет сомнения, что он говорил правду, потому что необыкновенное безпокойство, с которым он смотрел на Мартина, вполне подтверждало слова его.

-- Вы просите у меня прощения, сударь? Главный партнер просит прощения у своего Ком.? Должно быть, под нашей фирмою что нибудь неладно; надо пересмотреть книги и счеты. Вот во-первых, мы сами. Все здесь на месте. Вот соленая свинина, вот сухари. Вот виски; он пахнет необычайно отрадно. Вот оловянная кружка: это уже само по себе богатство. Вот одеяло. Вот топор. Кто решится подумать, что мы снабжены не наилучшим образом? Я чувствую себя как кадет, отправляющийся служить в Индию, когда отец его председателем Комитета Директоров. А когда я приготовлю грог, то ужин у нас будет самый роскошный, со всеми редкостями настоящого времени года. - Марк поспешил достать воды и приготовить все к ужину.

Невозможно было не ободриться в сообществе такого человека. Мартин сел на землю подле чемодана, вынул нож и молча принялся есть и пить.

-- Вот видите, сударь, - сказал Марк: - вашим ножом и моим мы пригвоздим простыню поперек двери, или того места, где, по правилам высокого просвещения, должна бы находиться дверь. Потом, против дыры внизу, я поставлю чемодан. - Желал бы теперь знать, - продолжал он, сделав все по сказанному: - что помешает нам провести ночь спокойно и удобно, если мы с вами завернемся в эти одеяла.

Несмотря на веселую болтовню, Марк долго не мог заснуть. Он завернулся в одеяло, взял в руку топор и улегся поперек порога двери. Безпокойство и бдительность не допустили его сомкнуть глаза. Новизна их безпомощного положения, опасение человеческого или животного врага, страшная неизвестность насчет способов к существованию, страх смерти, неизмеримое удаление от Англии и тьмы препятствий для возвращения туда... такия обстоятельства в состоянии отнять сон хоть у кого! Как Мартин ни старался показать своему товарищу, что он спит, но Марк был уверен в противном и нисколько не сомневался, что и он предается размышлениям, подобным его собственным. Это было хуже всего, потому что уныние - первый помощник злокачественного влияния вредного климата. Никто еще так не радовался приближению утра, как Марк, пробудившись от прерывистого сна, при виде света, проглядывавшого в их хижину сквозь прибитую ко входу простыню.

Он тихо вышел, потому что теперь товарищ его спал. Умывшись в реке, Марк принялся обозревать Эдем. Там было всего на все около двух десятков лачуг, из которых половина казалась необитаемою; все были гнилы и полуразвалились. Самая жалкая и заброшенная носила на себе надпись: "Контора Национального Банка". Она глубоко погрязла в глине, так что не было никакой надежды к её исправлению.

или ограды, недоконченной ни в одном месте; обломки и шесты её развалились и гнили на болотистой почве. Три или четыре тощия собаки, изнуренные голодом; несколько длинноногих свиней, отправлявшихся в лес для отыскания себе пищи; несколько полунагих ребятишек, выглядывавших из хижин, - вот все живые существа, которых он увидел. Удушливый пар, жаркий и нездоровый, поднимался из земли и висел над всеми окрестными предметами; черная тина выступала из впадин, остававшихся от его ног на топкой почве.

Собственное их владение состояло почти исключительно из леса. Деревья росли там так тесно, так близко одно от другого, что чуть не выдавливали друг друга; слабейшия из них, изуродованные, в странном положении, томились, как калеки. Лучшия из них страдали также от тесноты; высоко над корнями и стеблями их разрасталась длинная болотная трава, огромные плевелы и чахлый кустарник: все это не разделялось между собою по своим породам, но перемешивалось и сбивалось в кучу, составляя густую чащу, у корней которой была не земля и не вода, а какая-то вязкая гнилая смесь.

Марк отправился к пристани, где они в прошлую ночь оставили свои вещи; там он нашел с полдюжины мужчин, болезненных, исхудалых, безпомощных, но охотно помогших ему перенести вещи от берега к их новому жилищу. Говоря об Эдеме, они качали головами и не нашли сказать ему ничего утешительного. По их словам, все, у кого только были средства выехать, уехали; оставшиеся лишились своих жен, детей, братьев, друзей, и много страдали сами. Большая часть им была тогда больна; ни один не имел даже подобия того, чем был был прежде. Они чистосердечно предложили Марку свою помощь и советы, и, оставя его на время, грустно потащились куда каждому было нужно.

В это время начал пробуждаться Мартин; но он много переменился в одну ночь. Он был очень бледен и томен; говорил о боли и слабости своих членов и жаловался на тусклость зрения и слабость голоса. Усиливая свою деятельность по мере того, как положение их становились хуже, Марк снял дверь с одного из покинутых домиков и приладил ее к своему жилищу; потом отправился за подмеченною в другой опустелой хижине грубою скамьею и принес ее с торжеством; установив эту мебель подле дома, он разставил на ней оловянную кружку и другия части сервиза, так что придал всему этому вид буфета. Весьма довольный таким устройством, он вкатил в дом бочку с мукою и поставил ее торчком в виде столика, в одном углу. Сундук должен был служить столом для обеда. Платья, простыни и тому подобное, он развесил по стенам на гвоздях и колышках. Наконец, он притащил огромную вывеску (приготовленную Мартином собственноручно в "Национальном Отеле") и приделал ее к самому видному месту дома с такою же важностью, как будто благополучный город Эдем существовал действительно, и они были завалены работами. На вывеске красовалась написанная большими буквами надпись: "Чодзльвит и Ком. Архитекторы и Землемеры".

-- Эти инструменты, - сказал Марк, достав из чертежного ящика Мартина два циркуля и воткнув их стойком в косяк над дверьми: - нужно выставить на открытом воздухе, в доказательство того, что мы имеем в запасе все нужное. А теперь, если какому нибудь джентльмену нужно выстроить дом, то пусть он поторопится заказом, пока другие не отобьют нас от него.

-- Здесь прямо на дороге стоит преуродливое дерево, - говорил он: - лучше его срубить. Печь мы исправим после обеда. Нет места, в котором было бы такое удобство получать глину, как в Эдеме; это очень приятно!

Но Мартин не говорил ни слова. Он просидел все это время, подперши голову обеими руками, глядел на катившияся мимо струи, думая, может быть, что оне быстро текут в открытое море, на большую дорогу к родной Англии, которой ему уже не суждено видеть снова.

Даже сильные удары топора, которым Марк срубал дерево, не могли пробудить его из горестного раздумья. Видя, что все усилия ободрить своего унывшого товарища безплодны, Марк приостановил работу и подошел к нему.

-- Не упадайте духом, сударь.

-- Что жь, сударь? Всякий из здешних жителей может сказать то же самое, и многие скажут, может быть, с большим основанием, нежели вы. Вставайте, сударь, да лучше делайте что нибудь. Не облегчится ли ваш дух, еслиб вы вздумали написать несколько личных замечаний Скеддеру?

-- Нет, Марк, мне уже не до него.

-- Ну, если не до него, так вы, наверно, нездоровы, и вас нужно лечить.

-- Не заботься обо мне. Хлопочи лучше для самого себя: тебе скоро не будет другой заботы. Тогда, да поможет тебе Бог добраться до родины, и прости меня за то, что я привел тебя пода! Мне здесь суждено умереть; я почувствовал это, лишь только ступил ногою на берег. Во сне или наяву, Марк, я думал всю ночь только об этом.

вы начинаете приучаться к здешнему климату. А ведь это, знаете необходимо.

Мартин молчал и покачал головою.

-- Подождите с полминуты, пока я сбегаю к кому нибудь из соседей, чтоб спросить, чего бы вам дать. Они должны об этом знать и ссудят нас наверно тем, что для вас будет лучше; завтра вы будете так же бодры и крепки, как всегда были. Я возвращусь чрез минуту, а покуда не унывайте!

-- Ну, мистер Тэпли, - сказал Марк, ударив себя кулаком по груди в виде ободрения; - теперь дела, кажется, смотрят так худо, как только возможно. Другого подобного случая показать себя молодцом ты, наверно, не встретишь во всю жизнь. Итак, Тэпли, подобно быть крепким или никогда!