Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XXX, доказывающая, что перемены возможны даже и в наилучшим образом организованных семействах.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XXX, доказывающая, что перемены возможны даже и в наилучшим образом организованных семействах. (старая орфография)

Глава XXX, доказывающая, что перемены возможны даже и в наилучшим образом организованных семействах.

Посмотрим теперь, что происходило в доме мистера Пексниффа с тех пор, как очаровательная Мерси вышла замуж.

Начнем с него самого. Отцы, во всех комедиях, отдав дочерей своих избранным их сердца, поздравляют себя с тем, что им больше не остается сделать ничего, как только умереть немедленно. Но мистер Пекснифф, отец более мудрого и положительного разбора, устроив счастие милой дочери доставлением ей прекрасного и кроткого супруга, был совершенно различных понятий. Он, повидимому, думал, что ему теперь только надобно начать жить, и что, лишившись одного утешения, он должен окружить себя другими.

Но как ни велика была склонность почтенного архитектора к невинным наслаждениям, он постоянно находил себе помеху. Милая Черри, уязвленная предпочтением, оказанным её сестре, объявила упорную войну своему дорогому папа. Она явно возмутилась против него и неутомимо нападала на своего родителя с безпримерным ожесточением.

Отец и дочь сидели однажды за завтраком. Том Пинч удалился, и они остались вдвоем. Мистер Пекснифф сначала нахмурился; но потом, разгладив чело, взглянул украдкою на свое детище. Нос её был очень красен и обнаруживал враждебные приготовления.

-- Черри, дитя мое, - воскликнул мистер Пекснифф: - что встало такое между нами? Что нас разъединяет?

-- Вздор, па! - отвечала очень просто покорная дочь.

-- Вздор! - повторил отец трогательным голосом.

-- О, теперь поздно говорить об этих вещах... Я знаю им цену.

-- Это жестоко! Это очень жестоко! Она мое дитя... Я носил ее на руках, когда на ней были еще шерстяные туфельки много лет тому назад!

-- Вам нет нужды упрекать меня этим, на. Я еще не таким множеством лет старше моей сестры, а она замужем за вашим другомь...

-- О, человеческая натура! Бедная человеческая натура! Подумать, что от такой причины поселился раздор!

-- От такой причины? Скажите настоящую причину, па, а не то я сама ее выскажу. Заметьте, я выскажу!

Мистер Пекснифф вдруг переменил тон.

-- Ты выскажешь? - вскричал он гневно. - Да. Ты уже сделала это вчера и делаешь всегда. Ты не знаешь приличий; ты на скрываешь своего нрава; ты сто раз обнаруживала себя при мистере Чодзльвите.

-- Я! О, конечно! Я мало об этом думаю.

-- Так и я также.

Дочь отвечала ему презрительным смехом.

-- А если уж мы дошли до объяснения, Черити, - сказал мистер Пекснифф, грозно подняв голову: - так скажу вам, мисс, что я не позволю вам этих пустяков! Я не допущу, чтоб вы так действовали.

(Тут она начала всхлипывать). И, может быть, я должна ожидать от вас еще худшого. Но мне все равно... да!

Мистср Пекснифф пришел в такое отчаяние от громкого голоса своей дочери, что, оглянувшись вокруг себя, схватил ее за плечи и затряс так, что затрепетал каждый волосок на её маковке. Она была до того удивлена таким нападением, что оно произвело желанное действие.

-- Я повторю это, если ты еще раз осмелишься говорить так громко! - воскликнул он, садясь и переводя дух. - Что ты разумеешь под тем, что с тобою поступили постыдно? Если мистер Джонс предпочел тебе твою сестру, я то тут чем виноват?

-- Но разве меня не обидели? Разве не пренебрегли моими чувствами? Разве он не обратился наперед ко мне? - всхлипывала Черити, всплеснув руками. - И о, Боже мой, я дожила до того, что меня трясут!

-- Доживешь до этого и в другой раз, если не будешь соблюдать приличия под этим скромным кровом! Ты меня удивляешь. Если Джонс о тебе не заботился, как ты можешь жалеть о нем?

-- А о нем жалеть?

-- Так к чему же ведут все твои проделки?

-- Но меня обманули, мой отец и сестра были в заговоре против меня. Я на нее не сержусь, - продолжала Черри, смотря сердитее, чем когда нибудь. - Я сожалею о ней, потому что знаю, какая участь ждет ее с этим злодеем.

-- Называй его как хочешь, но чтоб это было кончено.

-- Нет, не кончено, не будет кончено. Не в одном этом мы с вами не сходимся. Я этого не допущу. Я этому не покорюсь. Знайте, что не покорюсь! Я еще не сошла с ума и не слепа!

Слова её поразили мистера Пексниффа. Досада его превратилась в кротость, и слова сделались ласковыми и льстивыми.

-- Милая моя, - сказал он: - если в минуту гнева я прибег к недоброжелательным средствам, чтоб остановить маленький взрыв, вредный для самой тебя - прошу у тебя прощения. Отец просит прощения у своего дитяти - этого, я думаю, достаточно для самой зверской натуры!

Но для мисс Пекснифф это оказалось недостаточным. Напротив, она повторила еще несколько раз, что она не сошла с ума, что не ослепла, что не допустит этого.

-- Ты заблуждаешься, дитя мое! Но я не хочу разспрашивать, в чем дело, не желаю знать этого. Нет, прошу тебя, каков бы ни был предмет твоего заблуждения, не станем говорить о нем! - прибавил мистер Пекснифф, краснея и протягивая руку.

-- Конечно, лучше избегать этого, сударь. Но я бы желала избегнуть этого вполне, а потому прошу вас найти мне жилище.

-- Жилище, дитя мое?

-- Другое жилище, папа, - возразила Черри с возрастающею величавостью. - Поместите меня у мистрисс Тоджерсь, или где бы то ни было, на независимой ноге; но если то случится, я не хочу жить здесь.

Может быть, воображение мисс Пекснифф представило ей в перспективе множество тоджерских энтузиастов, восторженно желающих пасть к ногам её. Может быть, мистер Пекснифф, при мысли о мистрисс Тоджерс, увидел легкое средство избавиться от безпокойств, причиняемых тяжелым нравом своей дочери.

Но он был человек с высокими чувствами и до крайности чувствительный. Он обеими руками прижал носовой платок к глазам и сказал:

-- Одна из моих птичек покинула меня, чтоб приютиться на груди чужого; другая хочет лететь к Тоджерс! Что мне остается?... Не знаю, что со мною делается!

Черити оставалась мрачною и непреклонною, несмотря на эти трогательные слова.

Тоджерс, нежели в доме твоего отца, ступай к ней! Не думай обо мне, дитя мое!

Мисс Черити, знавшая, что это предложение должно было доставить тайное удовольствие её родителю, подавила свою собственную радость и принялась договариваться в условиях. Мистер Пекснифф смотрел на этот предмет так близоруко, что угрожало другое разногласие, могшее кончитъся новым сотрясением; но постепенно, мало по малу, отец и дочь сходились и соглашались между собою, так что буря пронеслась мимо. Идея мисс Черити была так благоприятна обоим, что мудрено бы им было не сладить между собою. Устроили так, что план её будет немедленно приведен в исполнение, что разстроенное здоровье Черити и желание её быть ближе к сестре объяснят отъездь её мистеру Чодзльвиту и Мери, от которых она часто уходила под предлогом нездоровья. Согласившись на эти предварительные условия, мистер Пекснифф дал ей свое благословение со всем величием человека, утешающагося мыслию, что добродетель сама себя награждает. Таким образом, отец и дочь примирились между собою в первый раз после того достопамятного вечера, когда мистер Джонс, отвергши старшую сестру, предложил руку и сердце младшей, а мистер Пекснифф оправдал его поступок на основаниях высокой нравственности.

Но как же случилось, что мистер Пекснифф решился разлучиться с милою Черри? Что так сильно изменило взаимные их отношения? Отчего мисс Пекснифф доказывала так шумно, что она в здравом уме и что еще не ослепла? Невозможно, чтоб мистер Пекснифф имел намерение вступить во второй брак... или чтоб дочь его проникла в тайну таких замыслов своего родителя!

А вот, посмотрим.

Мистер Пекснифф, как человек без упрека, мог дозволить себе то, чего бы не могли обыкновенные смертные. Он знал чистоту своих собственных побуждений; а имея побуждение, он действовал. Но имел ли он сильные и ощутительные побуждения ко вступлению во второй брак? Да, и множество побуждении!

Старый Мартин Чодзльвит подвергся постепенно важным переменам. Он сделался, сравнительно, гораздо сговорчивее прежнего еще с того самого вечера, в который он так неожиданно нагрянул в дом мистера Пексниффа. Характер его постепенно смягчился до безчувственного равнодушия почти ко всем, кроме Пексниффа. Он смотрел попрежнему, но нрав его значительно изменился. Он весь как будто поблек, так что если у него исчезла одна какая нибудь черта характера, то место её не являлось другой. Физическия чувства его также ослабели: он видел хуже, бывал иногда глух, не замечал происходившого при нем, и случалось, что по временам молчал по нескольку дней. Мистер Пекснифф заметил это с самого начала; имея в свежей памяти Энтони Чодзльвита, он видел в брате его Мартине те же признаки разрушения.

Для джентльмена столь нежно чувствительного, как мистер Пекснифф, такое зрелище было очень горестно. Он не мог не предвидеть возможности, что почтенный родственник его сделается жертвою людей себялюбивых, и что богатства его попадут в руки недостойных. Такая будущность огорчила его до того, что снь решился прибрать имение старика в свои собственные руки, отстраняя от него дурных искателей завещаний и предоставляя его своим стараниям. Сначала, он испытывал понемногу, возможно ли завладеть волею старого Мартина и взять над ним верх; видя усилия свои успешными, сверх ожидания, мистер Пекснифф уже начинал думать, что слышал звон денег старого Мартина в своих собственных карманах.

Но, размышляя об этом предмете, он всегда чувствовал, что Мери Грегем представляет его замысел значительный камень преткновения. Что старик ни говори, но мистер Пексниф знал, что он очень к ней привязан, что он доказывал это при тысяче незначительных случаях, всегда был доволен, когда Мери подле него, и безпокоился, если отсутствие её бывало продолжительно. Мистер Пекснифф не хотель верить, чтоб Мартин действительно поклялся не оставить ей ничего, и очень хорошо знал, что беззащитное положение сироты тяготило душу старого Чодзльвита. - "А что", - говорил мистер Пекснифф: - "еслиб я на ней женился?.. Еслиб, уверившись наперед в его согласии, - а бедный джентльмен уже почти выжил из ума, - я женился бы на ней!"

Мистер Пекснифф живо чувствовал прекрасное - особенно в женщинах. Обращение его с ними было до крайности вкрадчиво, что отчасти входило в состав его любезного и обходительного характера. Прежде еще, чем зародилась в голове его мысль о второй женитьбе, он уже много раз доказывал Мери, как нежно чувствовал влияние её красоты. Доказательства этого обожания бывали, правда, принимаемы с негодованием, но это ничего не значило. Вскоре чувства его разгорелись до такой степени, что прозорливая Черри поняла их без большого труда. Таким образом, интерес и склонность действовали в мистере Пексниффе заодно.

Что до мысли отмстить молодому Мартину за его грубые выражения при разставаньи с ним, мистер Пекснифф был так добродетелен, что его нельзя было подозревать в кознях против внука его почтенного друга. Насчет отказа со стороны Мери, Пекснифф также нисколько не безпокоился, уверенный вполне, что она никогда не выдержит, если он и старик Чодзльвить станут действовать против нея заодно. Нравственные правила мистера Пексниффа не заставили его соображаться в этом случае с желаниями её сердца: он вполне был убежден в своих добродетелях и в том, что всякая женщина, какую бы он ни избрал, должна считать подобную честь особенным блаженством.

-- Что, мой добрый сэр, - сказал почтенный архитектор, встретившись в саду с стариком Мартином: - как поживает мой безценный друг в это очаровательное утро?

-- Вы говорите обо мне? - возразил старик.

-- А, сегодня он глух, как я вижу... О ком же иначе, почтенный сэр? - прибавил он вслух.

-- Вы могли говорить о Мери.

-- Конечно, так. Совершенно справедливо. Я мог говорить о ней, как о безценном друге, надеюсь...

-- Надеюсь, что так. Я думаю, она этого стоит.

-- Думаете! Вы думаете, мистер Чодзльвит!

-- Я слышу, что вы говорите, но не могу уловить ваших слов. Говорите громче!

-- Он глух, как кремень, - подумал Пекснифф. - Я говорил, почтенный сэр, что мне приходится разстаться с моею Черри.

-- А что же она сделала?

-- Какие смешные вопросы! Он сегодня просто ребенок, - пробормотал мистер Пекснифф. После того он прибавил нежно громким голосом: - она не сделала ничего, почтенный друг мой.

-- Она нездорова и горюет об отсутствии сестры: оне с колыбели обожают друг друга. Я хочу отправить ее в Лондон для перемены места.

-- Очень разсудительно.

-- Радуюсь, что вы так думаете. Надеюсь, что в её отсутствии я буду пользоваться вашим обществом в здешних скучных местах?

-- Я не имею намерения уехать отсюда.

-- Так почему, почтенный друг мой, не хотите вы переселиться ко мне? Я уверен, что в моем смиренном доме вы найдете больше удобств, нежели в деревенской гостинице! Простите меня, мистер Чодзльвит, но мне кажется, что как бы "Дракон" ни был хорош, он едва ли место, приличное для мисс Грегем:

Мартин подумал с минуту и потом взяв Пексниффа за руку, сказал:

-- Вы правы, он не место для нея.

-- Один вид кеглей уже должен быть неприятен для души деликатной.

-- Конечно, кегли - забава простонародья.

-- Так почему же не поместить мисс Грегом здесь? Я здесь один, потому что Томаса Пинча не считаю. Наш прелестный друг займет комнату моей дочери; вы выберете себе какую угодно, а я надеюсь, что мы не станем ссориться!

-- Вероятно, нет.

Мистер Пекснифф пожал старику руку. - Мы понимаем друг друга, почтенный сэр. - Теперь он мой! - подумал он с восхищением.

-- Вы предоставляете вопрос о вознаграждении на мое усмотрение? - сказал старик после краткого молчания.

-- О, не говорите об этом!

-- Я вам говорю, что вы предоставите этот вопрос мне! - возразил Мартин с проблеском своего старинного упрямства. - Так ли?

-- Если вы этого непременно желаете...

-- Желаю, всегда желаю. Я всегда плачу за то, чем пользуюсь, хоть бы это было даже вам. Впрочем, после всего, я не оставляю намерения разсчитаться с вами окончательно.

Архитектор не мог говорить от избытка чувств. Он попробовал уронить слезу на руку своего покровителя; но слезы не нашлось на этот случай.

-- Да будет день этот как можно отдаленнее! - воскликнул он с благочестием. - О, сударь, еслиб вы знали, какое живое участие принимаю я в вас и ваших: - я говорю о вашей прекрасной питомице!

-- Правда, - отвечал старик: - правда. Она нуждается в участии. Я худо сделал, что воспитал ее по своему. Когда, она была ребенком, я радовался при мысли, что сделал ей добро, поставя ее между собою и лживыми платами. Но теперь она уже женщина, и я не имею такого утешения. У нея теперь нет другого покровителя, кроме её самой. Действительно, она нуждается в деликатном участии. Да, я вижу это!

-- Но еслиб была возможность определить её положенье, почтенный друг мой? - намекнул Пекснифф.

-- Оборони Бог! Но, почтенный сэр, есть другие способы: право, есть. Но я теперь так взволнован, что не желал бы продолжать разговора об этом предмете. Я даже не знаю, что говорю. Позвольте потолковать об этом в другой раз.

-- Разве вы нездоровы? - спросил Мартин с безпокойством.

-- Нет, нет! Но мы поговорим об этом в другой раз. Я немножко прогуляюсь. Бог с вами!

Старик Мартин пожал ему руку. Мистер Пекснифф поглядел ему вслед; в это время случилось, что Мартин оглянулся я дружески кивнул Пексниффу, который с чувством отвечал на его приветствие.

-- Было время, и еще недавно, - подумал мистер Пекснифф: - когда он не хотел даже смотреть на меня! Как усладительна такая перемена! Теперь мне кажется, что я могу обвертеть его вокруг своего мизинца, хотя по наружности он тот же!

По правде сказать, мистер Пекснифф приобрел действительно большое влияние над Мартином Чодзльвитом. Мартин соглашался с ним во всем и одобрял все его слова и поступки. Старик как будто для того только избегал до сих пор сетей искателей его богатства, чтоб сделаться игралищем добродетельного архитектора.

С лицом, сияющим от убеждения в такой отрадной истине, начал мистер Пекснифф свою утреннюю прогулку. Утро было летнее, прекрасное. Безмятежный Пекснифф бродил по зеленым лугам, мимо прозрачных прудов, под тенью раскидистых деревьев, на каждой ветке которых птички приветствовали erо веселым пением.

Запнувшись случайно за корень одного старого дерева, мистер Пекснифф приостановился, чтоб обозреть почву, которую попирали его благочестивые стопы. И каково было его изумление, когда он увидел недалеко от себя прекрасную Мери! Сначала, он обнаружил намерение удалиться от нея; но потом прибавил шагу, чтоб догнать ее, напевая что то так мило и так невинно, что ему только не доставало крылышек, чтоб казаться птичкою.

Услышав за собою мелодические напевы, Мери оглянулась. Мистер Пекснифф послал ей поцелуй рукою и мигом очутился подле нея.

-- Беседуете с природой? - сказал он. - И я также.

Она отвечала, что прекрасное утро заставило ее зайти дальше, нежели бы ей хотелось, но что теперь она намерена возвратиться домой. Мистер Пекснифф сказал, что он быль совершенно в таком же положении, и предложил ей свою руку.

Мери отказалась и пошла так скоро, что Пекснифф начал ей выговаривать. - Вы мечтали, когда я к вам подошел. Зачем вы теперь так жестоки, что бежите от меня? Неужели вы меня избегаете?

-- Да, вас, вы это знаете, - отвечала она, обернувшись к нему вспыхнувшим от негодования лицом. - Оставьте меня, ваше прикосновение мне неприятно!

Его прикосновение, то целомудренное и патриархальное прикосновение, которое так радовало мистрисс Тоджерс! Мистер Пекснифф сказал, что ему горестно слышать такия слова.

-- Если вы не заметили этого прежде, - сказала Мери: - то уверьтесь из моих собственных уст, и если вы благородный человек, то не обижайте меня более.

-- Хорошо, хорошо! Но вы уязвляете меня до глубины души. Это жестоко! Однакож, я не могу с вами ссориться, Мери.

Она залилась слезами.

Он обхватил её стан, поймал другою рукою её руку, теребил её пальцы и по временам целовал их, говоря:

-- Я рад, что мы встретились. Очень рад! Теперь мне предстоит возможность говорить с вами откровенно. Мери, - продолжал он нежнейшим голосом, к какому только был способен: - душа моя! Я вас люблю!

Странные существа девушки! Она как будто задрожала.

Она силилась высвободить свою руку, но это был так же легко, как высвободиться из объятий разнежившагося боа констриктора.

-- Хоть я и вдовец, но меня не стесняет ничто, несмотря на то, что у меня две дочери. Одна из них, как вам известно, замужем. Другая, имея в виду - почему не сознаться в этом? - близкую перемену положения своего отца, удаляется из моего дома. Я пользуюсь доброю славой, надеюсь. Наружность моя и манеры не чудовищны, я уверен в этом. Люди любят отзываться обо мне хорошо. Мы будем счастливы друг с другом и в обществе нашего почтенного мистера Мартина, мой ангел! Что вы на это скажете, мой розанчик?

-- Может быть, вы и заслуживаете мою благодарность, - отвечала Мери торопливо: - примите ее. Но прошу вас, оставьте меня, мистер Пекснифф.

Добродетельный человек жирно улыбнулся и притянул ее еще ближе к себе.

-- Если вы намерены принудить меня силою идти с вами и выслушивать ваши наглости, - сказала Мери с негодованием: - то не удержите свободного выражения моих мыслей. Вы для меня глубоко ненавистны и отвратительны. Я знаю ваши настоящия свойства и презираю вас!

-- Нет, нет! - возразил Пекснифф сладко. - Нет!

-- Не знаю, какими лукавствами приобрели вы себе влияние над мистером Чодзльвитом; но будьте уверены, сударь, что он узнает обо всем!

Мистер Пекснифф томно поднял взоры и тотчас же опустил их. - О, право? - сказал он с величайшим хладнокровием.

-- Разве недовольно того, что вы из дурных, корыстолюбивых видов пользуетесь каждым его предразсудком и ожесточаете сердце, от природы доброе, не допуская истины до его слуха? Разве недовольно, что вы в силах действовать так и действуете? Неужели ко всему этому вы будете еще и со мною так грубы, так жестоки, так подлы?

Мистер Пекснифф молча и хладнокровно продолжал вести ее по прежнему.

-- Неужели ничто не может вас тронуть, сударь?

-- Милая моя, - заметил мистер Пекснифф с безмятежною усмешкою: - привычка наблюдать за своими поступками - и скажу ли? - привычка быть добродетельным...

-- Лицемером! - прервала Мери.

-- Нет, нет - добродетельным, - эта привычка научила меня ограждать себя так, что меня трудно разстроить. Подобный факт любопытен, но справедлив. И она думала, - продолжал он, игриво прижимая ее к себе: - что она может делать такия вещи! Мало же она знает мое сердце!

Действительно мало, потому что она готова была предпочесть ласки ящерицы или змеи нежностям мистера Пексниффа!

-- Полноте, полноте! - продолжал он: - Два слова поставят нас опять в приятное положение. А не сержусь на вас.

-- Вы не сердитесь!

-- Нет! Я уже сказал. Ни вы также?

Под рукою его было сильно бьющееся сердце, которое говорило совершенно противное.

-- Я уверен, что нет, и я скажу вам почему. Есть два Мартина Чодзльвита, моя миленькая. Если гнев ваш дойдет до слуха одного из них, то повредит этим другому. А ведь вы не захотите вредить ему?

-- Вспомните, моя прекрасная, что мы можем серьезно поссориться. Мне бы не хотелось вредить даже лишенному наследства молодому человеку. Но это так легко! О, очень легко! Как вы думаете, имею я влияние над нашим почтенным другом? Что-ж, может быть, имею! Немудрено...

-- Нет, - продолжал он задумчиво. - Серьезно говоря, моя прелесть, я бы на вашем месте хранил свою тайну тля себя. Мы сегодня утром разговаривали с нашим почтенным другом, и он очень желает, с безпокойством желает пристроить вас как нибудь. Значить, все равно, скажете ли вы ему о сегодняшнем или нет. А Мартин младший может от этого пострадать; мне жаль его, хоть он того и не заслуживает. Да.

Она заплакала так горько и с таким непритворным отчаянием, что мистер Пекснифф счел благоразумным оставить её талию и держать ее только за руку.

-- А что до нашей доли в этом милом секрете, - сказал мистер Пекснифф, - так мы лучше промолчим о нем. Вы согласитесь, что такая мера благоразумнее всего. Я, кажется, слыхал - не помню, когда и где, что вы с Мартином младшим, будучи еще детьми, очень любили друг друга. Когда мы женимся, вы вспомните с удовольствием, что ваша детская привязанность прошла для его же пользы, а не продлилась к его вреду: тогда

Выход из леса, в котором происходили эти нежности, быль недалеко от дома мистера Пексниффа. Он приостановился и, приподняв её мизинец, сказал с игривостью:

-- Укусить его, а?

Но не получив ответа, он поцеловал её пальчик: потом поклонился к её лицу своим дряблым, обвислым лицом - потому что лицо его было дрябло, несмотря на его добродетели - и с благословением, которой из такою источника должно было доставить ей благополучие на всю жизнь, позволил ей уйти.

После этой сцены, мистер Пекснифф был разгорячен, бледен; он казался робким, низким, гадким и потому не решился войти к себе, не поправившись и не успокоившись наперед. Минуты через две, однако, он переступил через порог своего дома с таким спокойным и добродетельным видом, как будто были верховным жрецом летней погоды.

-- Так скоро, дитя мое?

-- Вовсе нескоро. Я писала к мистрисс Тоджерс, и она будет ждать меня у дилижанса. Теперь, мистер Пинч, вы скоро останетесь полным господином вашего времени!

Мистер Пекснифф только что вышел, а Том только что пришел.

-- Полным господином? - повторил Пинч.

-- Как, разве вы выходите замуж?

-- Не совсем. Я еще не решилась на это, хотя давно могла бы быть замужем, еслибь захотела.

-- Разумеется! - отвечал Том от чистого сердца.

потому что я всегда буду любить вас за вашу смелость в тот

Том поблагодарил ее за дружбу и доверенность, хотя таинственность её слов сводила его с ума и не давала ему уснуть чуть ли не всю ночь.

На другой день, мисс Черити торжественно положила на стол гостиной ключи от всего хозяйства, грациозно простилась со всеми и покинула родительский кров.