Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава I, служит вступлением к остальному.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава I, служит вступлением к остальному. (старая орфография)

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА

КНИГА 13.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ
к журналу "ПРИРОДА и ЛЮДИ"
1909 г.

ЖИЗНЬ и ПРИКЛЮЧЕНИЯ НИКОЛАЯ НИКЛЬБИ.

Перевод М. А. Шишмаревой.

ПОД РЕДАКЦИЕЙ
М. А. Орлова.

С-ПЕТЕРБУРГ.
Книгоиздательство П. П. Сойкина Стремянная, собств. д. No. 12.

ГЛАВА I
служит вступлением к остальному.

Когда-то в одном уединенном уголке графства Девонширского жил некий мистер Годфри Никкльби, почтенный джентльмен средних лет, спохватившийся немного поздно, что ему надо жениться. А так как он не был ни достаточно молод, ни достаточно богат, чтобы претендовать на руку богатой невесты, то и женился по любви на одной скромной леди, своей старой зазнобе, и леди вышла за него по той же самой причине, по которой он женился на ней. Так иногда два игрока, не имея возможности играть в карты на деньги, садятся за мирную партию единственно из любви к искусству.

Быть может, иные злобствующе люди, с пессимистическим взглядом на брачную жизнь, заметят мне, что мою почтенную парочку было бы лучше сравнить с двумя боксерами, которые, когда судьба им не благоприятствует и фонды их стоят низко, накидываются друг на друга, как истые рыцари, из одного удовольствия подраться. И действительно, в одном отношении это сравнение было бы весьма подходящим: как два отважные бойца по окончании поединка обходят публику со шляпой в руке, разсчитывая, что, может быть, великодушие зрителей даст им возможность выпить и закусить, так точно и мистер Годфри Никкльби с супругой, по истечении медового месяца, уныло оглянулись вокруг, в надежде, что, может быть, случай, так или иначе, доставит им возможность увеличить их средства к жизни... А доход мистера Никкльби в период его женитьбы колебался между шестьюдесятью и восемьюдесятью фунтами стерлингов в год.

Боже мой, мало ли народу на свете! Даже в Лондоне, где в то время проживал мистер Никкльби, едва ли кто-нибудь мог пожаловаться на недостаток населения. Просто удивляешься, когда видишь, как долго человек может высматривать в толпе и не найти ни одного дружеского лица, а между тем это так. Мистер Никкльби смотрел и смотрел, пока глаза у него не заболели, как болело и сердце, но друг не отыскивался. Когда же, утомленный этими безплодными поисками, он обращал свой взгляд к домашнему очагу, он и здесь не находил облегчения. Говорят, что взор живописца, ослепленный слишком долгим созерцанием ярких красок, отдыхает на более однообразных темных цветах; но вокруг мистера Никкльби все было так мрачно и темно, что, я думаю, он был бы рад освежиться как раз обратной стороной этого контраста.

Наконец, через пять лет, в течение которых мистрисс Никкльби подарила своего мужа парою сыновей, и бедный джентльмен, в конец измученный заботами о пропитании своей возрастающей семьи, начал серьезно подумывать, не пуститься ли ему на небольшою коммерческую спекуляцию, не застраховать ли свою жизнь в следующую четвертную получку и не свалиться ли затем случайно с верхушки какой-нибудь башни. В одно прекрасное утро он получил по почте письмо с траурною каймою, извещавшее его, что его дядя, мистер Ральф Никкльби, скончался и завещал ему все свое состояние, равнявшееся скромной сумме в пять тысяч фунтов стерлингов.

Так как покойный при жизни никогда не подавал о себе вести племяннику, если не считать серебряной ложки в сафьяном футляре, присланной старшему его сыну, окрещенному из благоразумной предусмотрительности в честь дядюшки Ральфом, - подарок, который в виду того, что этой ложкой нечего было есть, можно было принять за насмешку над тем обстоятельством, что ребенок родился без этой полезной домашней утвари во рту. Мистер Годфри Никкльби вначале отказывался верить полученному им известию. Однако, по наведении справок, оно вполне подтвердилось. Первоначально почтенный джентльмен действительно имел было намерение оставить все свое состояние королевскому человеколюбивому обществу и даже сделал завещание в этом смысле; но так как за несколько месяцев перед тем это полезное учреждение имело несчастие спасти жизнь одному его бедному родственнику, которому он выплачивал пенсию в размере трех шиллингов и шести пенсов в неделю, то мистер Гальфь, в припадке естественного раздражения, изменил свою волю в приписке к завещанию, по которой оставлял все свое имущество племяннику своему Годфри Никкльби, причем в специально предназначенном для этой цели параграфе упоминал о своем негодовании не только против общества за спасение жизни его бедному родственнику, но и против бедного родственника, допустившого общество спасти ему жизнь.

и на доходы с имения, какие только он в состоянии будет извлечь из того и другого. Это настолько ему удалось, что, когда он умер (лет пятнадцать спустя после того, как получил наследство, и лет пять после смерти жены), он оставил старшему своему сыну, Ральфу, три тысячи фунтов капитала, а младшему, Николаю, тысячу фунтов и ферму, - самую крохотною земельную собственность, какую только можно себе вообразить.

Братья воспитывались в одной и той же школе в Эксетере и, каждую неделю приезжая домой, часто слышали из материнских уст длинные рассказы о том, какие бедствия претерпел на своем веку их отец и каким влиянием пользовался их богатый дедушка в свое время. Эти рассказы производили на братьев совершенно различное действие: у младшого, мальчика тихого и робкого по характеру, они отбивали всякую охоту поближе познакомиться со светом и еще больше развивали в нем природную его склонность к мирной рутине сельской жизни; старший же, Ральф, вывел из них два великих правила житейской морали: во-первых, что богатство есть единственный верный источник счастья и могущества; во-вторых, что добиваться богатства дозволительно всеми средствами, за которые не карает закон. "Ведь если деньги деда не приносили пользы, пока он был жив, зато оне сделали немало добра после его смерти, - разсуждал Ральф. - Оне поставили на ноги отца, который их сберегает для меня, чего же лучше? Да и старику оне были, собственно говоря, далеко не лишния: он наслаждался мыслью о них всю свою жизнь, и все его близкие завидовали ему и ухаживали за ним". Таким образом мысленные монологи Ральфа всегда сводились к одному заключению, что нет на свете ничего лучше денег.

Не довольствуясь одними отвлеченными разсуждениями и не желая зарывать в землю данный ему от Бога талант, этот многообещающий юноша еще со школьной скамьи начал практиковать ростовщичество, конечно, в ограниченных размерах. Он небезвыгодно пускал в оборот свой небольшой капитал из грифелей и костяшек и мало-по-малу расширил свои операции до медной монеты государственной чеканки включительно, - спекуляции, приносившей ему значительные барыши. Он не затруднял своих должников ни сложными записями, ни отвлеченными математическими выкладками; все его правила процентов сводились к одному золотому правилу: два пенса за полпенни. Эта коротенькая формула значительно упрощала разсчеты, легко усвоивалась по своей необыкновенной простоте и удерживалась в памяти лучше любого из арифметических правил. Мы смело могли бы рекомендовать ее вниманию капиталистов, крупных и мелких, в особенности маклеров и банкиров; но, отдавая справедливость этим джентльменам, считаем своим долгом заметить, что многие из них пользуются ею уже давно и по сей день с великим успехом.

Не признавал юный Ральф Никкльби и тех запутанных, кропотливых вычислений сроков платежей, которые так затрудняют всякого, кому приходилось высчитывать проценты. На этот счет у него было одно общее правило: капитал с процентами должен уплачиваться наличными деньгами в ближайший срок получки должником карманных денег, т. е. в ближайшую субботу. Таким образом, была ли сделка заключена в понедельник или в пятницу, проценты оставались одинаковыми. "За один день следовало брать даже больше, чем за пять, - весьма резонно разсуждал мистер Ральф, - ибо в первом случае можно с большою вероятностью предположить, что должник находится в крайности, иначе он не стал бы занимать на таких невыгодных для себя условиях".

После всего сказанного нами о молодом джентльмене, читатель, вероятно, проникся к нему вполне естественным восхищением и, может быть, даже думает, что он-то и будет героем повествования, которое мы собираемся начать. Чтобы раз навсегда покончить с этим недоразумением, мы спешим вывести его из заблуждения, немедленно приступив к началу рассказа.

Со смертью отца Ральф Никкльби, которого незадолго перед тем пристроили к месту в один из торговых лондонских домов, отдался весь своей старой страсти к наживе, и эта страсть так его поглотила, что в течение многих лет он ни разу не вспомнил о брате. А если когда и случалось, что черную мглу, в которой он жил (ибо страсть к золоту создает вокруг человека именно мглу, более разрушительную для всех его чувств, чем одуряющий дым от жаровни) - если и случалось, что эту мглу прорезывало воспоминание о товарище его детских игр, это воспоминание наводило его на мысль, что если бы они с братом были дружны, как прежде, тот попросил бы у него денег взаймы. И мистер Ральф Никкльби пожимал плечами и говорил себе: пусть лучше все остается так, как оно есть.

Между тем Николай жил в отцовском доме холостяком до тех пор, пока, соскучившись этою одинокою жизнью, не женился на дочери соседа-помещика с приданым в тысячу фунтов. Эта достойная леди родила ему двоих детей - сына и дочь, и когда сыну пошел девятнадцатый год, а дочери минуло четырнадцать, мистер Никкльби оглянулся кругом, отыскивая каких-нибудь средств пополнит свой капитал, потерпевший немалый урон вследствие прибавления семьи и расходов по воспитанию детей.

-- Попробуй спекулировать, - сказала мужу мистрисс Никкльби.

-- Спе-ку-ли-ровать, моя милая? - переспросил мистер Никкльби с видимым сомнением.

-- А отчего же бы и нет?

-- Глупости! - сказала мистрисс Никкльби.

-- Я не совсем в этом уверен, моя милая, - сказал мистер Никкльби.

-- Но ведь наш Николай уже почти взрослый, - продолжала почтенная леди, - и пора подумать о том, чтобы поставить его на дорогу; да и у бедняжки Кет нет ни гроша за душой. Взгляни на брата, разве он был бы тем, что он есть, если бы не спекулировал?

-- Это правда, - отвечал мистер Никкльби, - хорошо, моя милая. Да. Я попробую спекулировать.

Предприятие лопнуло; четыре компаньона купили себе виллы во Флоренции; четыреста бедняков разорились, и в их числе сам мистер Никкльби.

-- Даже дом, где я живу, могут у меня отнять не дальше как завтра, - говорил бедняга со вздохом. - Каждая мелочь из старой, давно привычной обстановки перейдет в чужия руки.

Эта последняя мысль до того его огорчила, что он сейчас же слег в постель, решившись, повидимому, спасти от разгрома хоть эту необходимую принадлежность своей обстановки.

-- Мужайтесь, сэр! - сказал ему аптекарь.

-- Не следует так унывать, - присовокупила сиделка.

-- Грех возставать против воли Божией, - наставительно произнес священник.

-- Великий грех, особенно семьянину, - добавил сосед.

Мистер Никкльби только покачал головой и попросил их всех выйти из комнаты; потом поцеловал детей и жену и, поочередно прижав их к своему измученному сердцу, в изнеможении упал на подушки. Все окружающие были уверены, что он рехнулся от горя, потому что после этого он стал заговариваться: говорил о доброте и великодушии своего брата и вспоминал то хорошее старое время, когда они были вместе в школе. Но этот бред скоро прошел; тогда мистер Никкльби, торжественно поручив свою семью Тому, Кто никогда не покидает беззащитных вдов и сирот, ласково им улыбнулся и, отвернувшись к стене сказал, что он хочет уснуть.