Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава III. Мистер Ральф Никкльби получает печальные вести о брате, но стойко выносит ниспосланное ему испытание. Читатель узнает, с каким участием он отнесся к Николаю, который тут впервые появляется в рассказе, и как великодушно пр

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава III. Мистер Ральф Никкльби получает печальные вести о брате, но стойко выносит ниспосланное ему испытание. Читатель узнает, с каким участием он отнесся к Николаю, который тут впервые появляется в рассказе, и как великодушно пр (старая орфография)

ГЛАВА III.
Мистер Ральф Никкльби получает печальные вести о брате, но стойко выносит ниспосланное ему испытание. Читатель узнает, с каким участием он отнесся к Николаю, который тут впервые появляется в рассказе, и как великодушно предложил устроить его судьбу.

Покончив с завтраком с тою похвальной энергией и проворством, которые так приятно характеризуют всех деловых людей, мистер Никкльби дружески распростился со своим товарищем и в самом веселом расположении духа направил свои стопы к западной части Лондона. Поравнявшись с собором св. Павла, он отошел в сторону, под арку, чтобы поставить часы, и в ту минуту, когда взор его был устремлен на циферблат башенных часов, а рука, вооруженная ключиком, собиралась поставить стрелку, перед ним вдруг, как из под земли, выросла человеческая фигура. Это был Ньюмэн Ногс.

-- Это вы, Ньюмэн? - сказал мистер Никкльби, взглянув на него и продолжая свое занятие. - Принесли мне письмо насчет этого залога? Я так и думал.

-- Вы ошибаетесь, - отвечал Ньюмэм.

-- Как! И никто не заходил по этому делу? - спросил мистер Никкльби, в своем удивлении забыв про часы.

Ногс покачал головой.

-- Значит так-таки решительно ничего? - осведомился мистер Никкльби.

-- Не совсем. Кое-что есть.

-- Что же именно? - спросил хозяин сердито.

-- Вот это, - сказал Ньюмэн и не спеша извлек из кармана запечатанный конверт. - Почтовый штемпель - Странд... черная печать... траурная кайма... адрес написан женской рукой, - конверт с инициалами K. Н.

-- Черная печать? - проговорил мистер Никкльби, взглянув на письмо. - Да, кажется, и рука не совсем незнакомая... Знаете, меня нисколько не удивит, Ньюмэн, если в этом письме окажется известие о смерти моего брата.

-- Я в этом нимало не сомневаюсь, - невозмутимо отвечал Ньюмэн.

-- Это почему, сэр?

-- Да просто потому, что вы никогда ничему не удивляетесь, - вот и все.

Мистер Никкльби выхватил письмо из рук своего клерка и, бросив на него холодный взгляд, распечатал конверт, затем пробежал письмо, сунул его в карман, поставил стрелки и принялся заводить часы.

-- Оказалось то самое, что я думал, Ньюмэн, - заговорил мистер Никкльби, продолжая свое занятие. - Он умер. Вот неожиданность! Я бы никогда этому не поверил бы, право!

Излив свою скорбь в этих трогательных выражениях, мистер Никкльби засунул часы в жилетный карман, натянул потуже перчатки и, заложив руки за спину, медленно направил свои стопы прежнею дорогою к западу.

-- Остались дети? - осведомился Ногс, следуя за ним по пятам.

-- В том-то и штука, - сказал мистер Никкльби, как будто отвечая на собственные свои мысли. - Целых двое.

-- Двое! - повторил Ногс чуть слышно

Ньюмэн шел немного позади своего патрона. При этих словах лицо его исказилось судорогой; но было ли это непроизвольным движением парализованных мускулов, выражением скорбя или затаенного смеха - едва ли кто-нибудь, кроме него самого, мог бы ответить на этот вопрос. Говорят, лицо человека есть зеркало его души, истолкователь его мыслей; но лицо Ньюмэна Ногса представляло такую загадку, которую навряд ли взялся бы разрешить самый проницательный человек.

-- Идите домой, - сказал мистер Никкльби, пройдя несколько шагов и оглянувшись на своего клерка, точно обращался к собаке. И не успель он договорить, как Ньюмэн был на средине улицы и минуту спустя исчез из вида, смешавшись с толпой.

-- Резонно, нечего сказать, очень резонно! - бормотал между тем мистер Никкльби, продолжая свои путь. - Брат никогда ничего не сделал для меня, да я никогда его об этом и не просил; и вот, не успел он закрыть глаза, как меня уже почему-то считают обязанным опекать совершенно здоровую женщину и её двух взрослых детей! Что они мне! Я никогда их не видал.

Углубившись в эти думы и тому подобные размышления, мистер Никкльби не заметил, как очутился на Странде, где, справившись с письмом относительно номера дома, который он искал, остановился у одного подъезда, приблизительно на середине этой многолюдной улицы.

В этом доме жил живописец-портретист, как о том свидетельствовала прибитая над дверью витрина в широкой золоченой раме. Под стеклом, на черном бархатном фоне, красовались портреты двух флотских мундиров с выглядывающими из них лицами и неизбежным аттрибутом каждого - подзорной трубой. Пониже помещался молодой военный в пунцовом мундире, а рядом литератор, с очень высоким лбом, чернильницей, пером и шестью книгами на фоне полуспущенной портьеры. Здесь же имелось весьма трогательное изображение молодой леди, углубившейся в чтение манускрипта в дремучем лесу, и превосходный портрет во весь рост сидящого на стуле ребенка с необыкновенно большой головой и взятыми в раккурсе ногами, уменьшенными до размеров двух ложечек для соли. Кроме вышеупомянутых перлов искусства, здесь было еще много голов пожилых леди и джентльменов, улыбающихся друг другу то под лазуревым, то под свинцовым небом, и написанная красивым почерком элегантная карточка с тисненным бордюром и с обозначением цен.

Мистер Никкльби взглянул на витрину с величайшим презрением и изо всей силы поднял и опустил дверной молоток; но ему пришлось три раза повторить этот маневр, и только по третьему разу ему отворила дверь служанка с необыкновенно грязным лицом.

-- Дома мистрисс Никкльби? - спросил Ральф со своей всегдашней резкой манерой.

-- Её фамилия - не Никкльби, - ответила девушка. - Вам верно нужно мисс Ла-Криви?

Мистер Никкльби бросил уничтожающий взгляд на дерзкую, осмелившуюся поправить его, и еще резче спросил, что она хочет этим сказать. Девушка только что собиралась ответить, когда с верхней площадки совершенно отвесной лестницы, видневшейся в глубине прихожей, раздался женский голос, осведомлявшийся, кого спрашивают.

-- Мистрисс Никкльби, - отвечал Ральф.

-- Это второй этаж, Ганна, - произнес тот же голос. - Как ты глупа! Дома второй этаж?

-- Минуту назад кто-то вышел; только, кажется, не второй этаж, а антресоли, - те, что живут без прислуги, - отвечала девица.

-- Ты лучше сделаешь, если пойдешь узнать, - сказала невидимка. - Только сперва покажи джентльмену, где звонок, да попроси его не поднимать такого стука, когда он придет в другой раз. Объясни, что у нас позволяется употреблять молоток только в тех случаях, когда испорчен звонок, да и то довольно постучаться один раз.

-- Ладно, - сказал Ральф, вступая в прихожую без дальнейших церемонии. - Простите пожалуйста, но не вы ли будете мисс Ла... забыл, как дальше.

-- Криви... Ла-Криви, - отвечал голос, и над перилами лестницы показалась желтая наколка.

-- С вашего позволения, мэм, мне хотелось бы сказать вам два слова, - продолжал Ральф.

Голос отвечал, что для этого джентльмену стоит только пойти; но мистер Никкльби уже поднимался по лестнице и минуту спустя стоял на площадке перед обладательницей желтой наколки, у которой в pendant к головному убору оказалось такое же желтое плсттье и почти такое же лицо. Мисс Ла-Криви была весьма миниатюрная молодая леди лет пятидесяти; гостиная мисс Ла-Криви оказалась осколком с позолоченной витрины у наружной двери, только более обширных размеров и яснее опрятного вида.

-- Гм!.. - прокашлялась мисс Ла-Криви, прикрыв из деликатности рот черной шелковой митенькой. - Вам, вероятно, нужен портрет? У вас выразительная наружность, очень благодарная для портрета, сэр. Позировали вы когда-нибудь?

-- Как вижу, сударыня, вы ошибаетесь в цели моего посещения, - отвечал мистер Никкльби со своею обычною резкостью. - У меня нет шальных денег, чтобы бросать их на портреты, да если бы и были, мне, слава Богу, некому и портретов-то раздавать. Увидев вас на лестнице, я просто решил зайти поразспросить вас насчет кое-кого из здешних жильцов.

Мисс Ла-Криви вторично откашлялась на этот раз, чтобы скрыть свое разочарование, и сказала:

-- О, в самом деле!

-- Да, она действительно снимает всю квартиру, - ответила мисс Ла-Криви, - но так как в настоящее время второй этаж не нужен, то она и сдает его жильцам. Теперь там живет одна приезжая леди из провинции с двумя детьми.

-- Вдова? - спросил Ральф.

-- Да.

-- Бедная вдова, не так-ли? - снова осведомился Ральф, выразительно подчеркивая это коротенькое, но многозначущее прилагательное.

-- К сожалению, она, кажется, действительно не богата, - ответила мисс Ла-Криви.

-- Не кажется, а наверное, я это знаю, мэм. Не находите ли вы, что бедной вдове не следовало забираться в такую квартиру?

-- Вы правы, - поспешила согласиться мисс Ла-Криви, немало польщенная этим косвенным комплиментом её квартире. - Вы совершенно правы.

-- Я близко знаком с её делами, мэм, - продолжал Ральф. - Дело в том, что я ей родственник, и я должен вас предупредить, что вам лучше не держать у себя на квартире эту семью.

-- Надеюсь, однако, что в случае несостоятельности этой леди по выполнению принятых на себя денежных обязательств, - начала, покашливая, мисс Ла-Криви, - её родственники не откажутся...

-- Нет, откажутся, - поспешно перебил ее Ральф. - На них не надейтесь.

-- Если так, это меняет дело, - сказала мисс Ла-Криви.

-- Да, это так. А затем можете поступать по своему усмотрению. Я им родственник, мэм, и, насколько мне известно, единственный родственник, потому-то я и счел своим долгом довести до вашего сведения, что не беру на себя ответственности за их расточительность. На долго ли они у вас наняли квартиру?

-- Они взяли ее понедельно, и за первую неделю мистрисс Никкльби заплатила вперед.

-- В таком случае откажите им в конце недели. Лучшее, что они могут сделать, это вернуться туда, откуда приехали; здесь им совсем не место.

-- Конечно, - проговорила мисс Ла-Криви, нервно потирая руки. - Если мистрисс Никкльби нанимает квартиру, не имея средств платить за нее, она поступает недостойно порядочной дамы.

-- Я с вами вполне согласен, мэм, - сказал Ральф.

-- И разумеется, мне... им... в настоящем моем положении-беззащитной женщины, - продолжала мисс Ла-Криви, - невозможно терять мой квартирный доход.

-- Само собою разумеется, - подтвердил Ральф.

-- А между тем, - добавила мисс Ла-Криви, в душе которой природная доброта, очевидно, боролась с разсчетливостью, - между тем, я решительно ничего не. могу сказать ни против самой леди, дамы очень приятной и обходительной в обращении, хотя в настоящую минуту бедняжка, кажется, совсем убита горем, ни против её детей, прелестных, прекрасно воспитанных молодых людей, могу вас уверить.

-- Очень рад это слышать, сударыня, но это не мое дело, - сказал Ральфь, круто поворачивая к дверям, ибо эти панегирики нищим начинали его раздражать. - Я исполнил свой долг и, может быть, сделал даже больше, чем был обязан сделать. Никто ведь не скажет мне за это спасибо.

-- Очень вам признателен, мэм, - отвечал мистер Никкльби, поспешно ретируясь, - но мне еще надо зайти наверх, а время мне дорого; право, никак не могу.

-- Ну, так в другой раз, когда будете в этих краях, пожалуйста заходите, я буду очень счастлива. Не желаете ли, по крайней мере, захватить с собой росписание моих цен?.. Благодарю вас. Доброго утра!

-- Доброго утра, сударыня! - и Ральф поскорее захлопнул дверь во избежание дальнейших разговоров. - Ну-с, теперь к невестке! Уф!

Вскарабкавшись на другую отвесную лестницу такого же остроумного устройства, мистер Ральф Никкльби остановился на верхней площадке перевести дух, и в это время его нагнала служанка, которую предупредительная мисс Ла-Криви послала, чтобы доложить о госте жильцам. На этот раз физиономия молодой девицы носила явные следы безуспешных попыток привести себя в более приличный вид с помощью фартука, который был еще грязнее лица.

-- Как прикажете о вас доложить? - спросила, она.

-- Никкльби, - отвечал Ральф.

-- Мистрисс Никкльби, вас спрашивает мистер Никкльби, - возвестила девица, распахнув дверь.

Навстречу гостю поднялась дама в глубоком трауре; но, будучи не в силах сделать шагу от охватившого ее волнения, стояла, опираясь на руку худенькой, но очень хорошенькой девушки лет семнадцати, которая сидела возле нея. Тогда высокий юноша, года на два постарше молодой девушки, вышел вперед и приветствовал гостя, как своего дядю.

-- А, так значит ты Николай? - пробурчал Ральф, сурово сдвинув брови.

-- Да, сэр, это мое имя, - отвечал юноша.

-- Возьми же мою шляпу, - сказал Ральф повелительно. - Здравствуйте, сударыня, как поживаете? Не следует так поддаваться горю. Я никогда не поддаюсь.

-- Но мое горе так ужасно, так необыкновенно ужасно! - сказала мистрисс Никкльби, прижимая к глазам платок.

-- Что же в нем необыкновенного? - невозмутимо отвечал Ральф, растегивая пальто. - Мужья и жены умирают каждый день.

-- И братья тоже, не так ли, сэр? - сказал Николай, бросая на дядю негодующий взгляд.

-- Да, сэр, а также дерзкие мальчишки, у которых еще молоко на губах не обсохло, - отрезал дядя, опускаясь на стул. - Вы, сударыня, не упомянули в вашем письме, от какой болезни умер мой брат.

-- Доктора не нашли у него никакой болезни, - отвечала мистрисс Никкльби, заливаясь слезами. - Но у нас слишком много причин подозревать, что он умер от разбитого сердца.

-- Какой вздор! Я допускаю, что человек может умереть, когда сломает шею, ногу или руку, когда пробьет себе голову или даже разобьет нос. Но умереть от разбитого сердца - какая нелепость! Впрочем, разбитое сердце нынче в большой моде. Когда человек не может расплатиться с долгами, он умирает от разбитого сердца, а его вдова начинает считать себя жертвой.

-- Есть, как кажется, люди, вполне гарантированные от такой смерти по той простой причине, что у них нет сердца, - спокойно заметил Николай.

-- Позвольте узнать, сколько лет этому молодцу? - спросил Ральф, отодвигаясь назад вместе со стулом и смерив племянника презрительным взглядом.

-- Ему скоро минет девятнадцать, - отвечала вдова.

-- Девятнадцать, это! А чем вы намерены зарабатывать хлеб, сэр?

-- А если бы и разсчитывал, так не очень-то разгулялся бы на такия средства, - отрезал дядя, насмешливо поглядывая на племянника.

-- Можете быть покойны, - проговорил Николай, вспыхнув от гнева, - вас я не буду просить увеличить их.

-- Николай, милый мой, успокойся! - взмолилась мистрисс Никкльби.

-- Умоляю тебя, мой голубчик! - пролепетала молодая девушка.

-- Придержите ваш язычек, сэр! - сказал Ральф. - Клянусь честью, прекрасное начало, мистрисс Никкльби, - прекрасное, что и говорить!

Мистрисс Никкльби, вместо ответа, сделала только сыну знак, красноречиво моливший о молчании.

Несколько секунд дядя и племянник, ни слова не говоря, смотрели друг на друга. У старика было резкое, суровое, отталкивающее лицо; у юноши красивое, открытое и привлекательное. В глазах старика сверкали лукавство и алчность; взгляд юноши сиял умом и благородством. Фигура его была немного слишком тонка, но отличалась стройностью и силой, и помимо красоты и юношеской грации, поражавших в нем прежде всего, каждый его взгляд, каждое движение говорили о пылком молодом сердце, удерживая в известных границах даже этого старика.

Как ни резок может быть такой контраст на посторонний глаз, никто не чувствует его сильнее и глубже, чем тот, кто с горечью в душе сознает, насколько другой выше его. Сердце Ральфа наполнилось непримиримою злобой, и с этой минуты он возненавидел Николая. Так, молча, смотрели они несколько секунд друг на друга, но, наконец, Ральф не выдержал и отвел глаза, пробормотав с презрением: "Мальчишка!"

Старики часто бросают это слово, как упрек, в лицо молодежи, должно быт, с целью обмануть людей, уверив их, что те, кто его произносит, не хотели бы стать опять молодыми, хотя бы даже это было в их власти.

-- Итак, сударыня, - начал резко Ральф, - вы мне писали, что кредиторы вас до-чиста обобрали и у вас ничего не осталось?

-- Ровно ничего, - отвечала мистрисс Никкльби.

-- И вы истратили последния ваши деньги, чтобы приехать в Лондон посмотреть, не могу ли я чего-нибудь для вас сделать?

-- Я надеялась, - прошептала в смущении вдова, - что вы пожелаете что-нибудь сделать для детей вашего брата. Его последняя воля была, чтобы я обратилась к вам.

-- Это просто поразительно, - пробормотал Ральф, принимаясь шагать из угла в угол. - Стоит только человеку, у которого нет ничего за душой, почувствовать приближение смерти, чтобы он счел себя в праве разсчитывать на карман своего ближняго. Умеет ли что-нибудь ваша дочь?

-- Кет у нас прекрасно воспитана, - отвечала мистрисс Никкльби со слезами. - Скажи дяде, милочка, насколько ты подвинулась во французском языке и прочих науках.

Бедная девушка собиралась что-то сказать, но дядя безцеремонно ее перебил:

-- Надо будет попытаться отдать ее в обучение какому-нибудь ремеслу. Надеюсь, ваше нежное воспитание не будет служить препятствием к этому?

-- Конечно, нет, дядя, - отвечала девушка со слезами. - Я готова делать все, что хотите, лишь бы заработать кусок хлеба.

-- Вот и прекрасно, - сказал Ральф, немного смягченный красотою, а может быть и кротостью племянницы (думайте, что хотите). - Надо попробовать, а если тяжелая работа окажется тебе не под силу, можно будет перейти к шитью платьев или какому-нибудь другому, более легкому делу. Ну-с, а вы, сэр, умеете вы что-нибудь делать? - продолжал он, обращаюсь к племяннику.

-- Ничего, - грубо отвечал Николай

-- Николай только-что кончил свое образование, сказала мистрисс Никкльби, - лучшее, какое только мог дать ему отец, который разсчитывал...

-- Что сын его сделает со временем блестящую карьеру, - перебил Ральф - Старая история! Вечно на что-то надеются и ничего не делают. Если бы мой брат был человеком дела, человеком благоразумным, вы были бы теперь богатой женщиной. Если бы он, не теряя времени, поставил сына на дорогу, как это сделал мой отец со мной, хотя я быль в ту пору года на полтора моложе этого молодца, он быль бы теперь вам опорой в вашем бедственном положении, а не обузой. Но мой брат был человек безпечный и безразсудный; вам это лучше, чем кому-нибудь знать, мистрисс Никкльби.

Это прямое обращение к её чувствам навело вдову на мысль, что, может быть, она могла, бы более выгодно распорядиться своею тысячью фунтов, и ей невольно пришло в голову, каким подспорьем была бы теперь для нея такая сумма. Эти горестные соображения вызвали из глаз её новые обильные слезы, и в припадке отчаяния эта добрая, малодушная женщина принялась жаловаться на свою горькую долю и, рыдая, вспоминать, что она всегда была рабою своего бедного мужа. Она всегда говорила ему, что могла бы сделать лучшую партию (случаи к тому представлялись не раз). Что же касается денег, то при жизни мужа она даже не знала никогда, куда оне идут. Уж, конечно, если бы он больше ей доверял, они не очутились бы теперь в таком положении. Так разглагольствовала мистрисс Никкльби, изливаясь в горьких сожалениях, общих, вероятно, большинству замужних дам не только во время вдовства, но часто и при жизни их главы и повелителя, а может быть, и в оба эти периода. В заключение своей речи мистрисс Никкльби заявила, что вообще дорогой её сердцу покойник никогда не слушался её советов, за исключением одного случая, - что было столь же непреложною, сколько и горькою истиной, так как этот единственный случай послужил причиной их общого разорения.

Мистер Никкльби выслушал все это с сдержанной улыбкой и, когда, наконец, вдова замолчала, принялся за свой допрос с того самого места, на котором его прервали её излияния.

-- Хотите вы работать, сэр? - спросил он племянника, нахмурившись.

-- Конечно, хочу, - высокомерно отвечал Николай.

-- В таком случае взгляните сюда. Мне это случайно бросилось в глаза нынче утром; благодарите за это свою счастливую звезду.

После такого вступления мистер Ральф Никкльби вытащил из кармана газету и, просмотрев объявления, прочел следующее:

-- Воспитание. - В учебном заведении мистера Вакфорда Сквирса, в Дотбойс-Голле, близ живописной деревеньки Дотбойс, у Грета-Бридж в Иоркшире, принимаются мальчики на полный пансион со столом, одеждой, бельем, учебными пособиями и всем необходимым, до карманных денег включительно. Основательное изучение всех языков, живых и мертвых, математики, орфографии, геометрии, астрономии, тригонометрии, употребления глобуса, алгебры, фехтования (по желанию), арифметики, фортификации и прочих отраслей классического образования. Условия: годичная плата - двадцать гиней. Накладных расходов никаких. Отпусков и вакаций не полагается. Прекрасный стол по всем правилам гигиены. Мистер Сквирс в настоящее время в Лондоне. Принимает ежедневно с часу до четырех. "Сарацинова Голова", Сноу-Гилль. - N. В. Нужен опытный помощник, предпочтительно школьный учитель с дипломом. Вознаграждение - пять фунтов в год".

-- Но у него нет диплома, - сказала мистрисс Никкльби.

-- Ну, без этого можно и обойтись.

-- Да и вознаграждение так ничтожно, и потом... это так далеко! - пробормотала Кет.

-- Молчи, Кет, моя милочка, - остановила ее мать, - дядя знает, что для нас лучше.

рекомендаций и практических знаний найти себе в Лондоне честный заработок с вознаграждением, которого хватило бы хоть на сапоги, и если это ему удастся, я даю ему тысячу фунтов, т. е. я дал бы, - поспешил поправиться Ральф, - если бы они у меня были.

-- Бедный брат! - сказала молодая девушка. - Ах, дядя, неужели мы должны так скоро разстаться?

-- Не надоедай дяде своими глупостями, моя милая, - заметила мистрисс Никкльби. - Ты видишь, он о нас же хлопочет... Дорогой Николай, что же ты ничего не скажешь дяде?

-- Сейчас, сейчас, мама, - отвечал Николай, который до сих пор молчал, видимо о чем-то размышляя. - Послушайте, сэр, если мне посчастливится получить это место, к которому, кстати сказать, я так мало подготовлен, что ожидает их, - тех, кого я здесь оставлю?

-- Я позабочусь о твоей матери и сестре, отвечал Ральф, - но заметь, только в том случае, если ты возьмешь это место. Я берусь устроить их так, чтобы оне могли жить, ни от кого не завися. Оне и недели не останутся здесь после твоего отъезда, на этот счет будь покоен.

-- Ну, этого не бойся. Он с радостью примет тебя по моей рекомендации. Ты только постарайся быть ему полезным, и, - как знать, может быть, со временем ты станешь его компаньоном. А если он умрет, подумай только, карьера твоя сделана.

лорд так полюбит меня, что по окончании курса упросит своего отца позволить ему взять меня с собой на континент в качестве друга и наставника, а когда мы вернемся из нашего путешествия, доставит мне выгодное место. А, дядя, ведь хорошо это будет?

-- Еще бы! - проговорил насмешливо Ральф.

-- И как знать, может быть, в одно из своих посещений (потому что он, конечно, будет меня навещать) он встретится с Кет (так как, разумеется, Кет будет у меня хозяйкой) и они полюбят друг друга и женятся. Ведь может случиться? Неправда ли, дядя, как знать?

-- И как мы тогда будем счастливы! - воскликнул с восхищением Николай. - Что значит горе разлуки в сравнении с радостью встречи! Кет станет настоящей красавицей, и я буду так ею гордиться!.. А маме-то какая радость, когда мы все опять будем вместе! Все старые невзгоды забыты и...

Картина будущого была так прекрасна, что Николай не выдержал, хотел было улыбнуться, и... зарыдал.

Много слез пролила при мысли об этой первой разлуке честная, простая семья, вскормленная глухой, тихой провинцией, незнакомая с тем, что называют светом (весьма условное выражение, под которым часто подразумеваются негодяи, живущие в свете). Когда же первый взрыв горя миновал, все трое принялись обсуждать со всем пылом не искушенной опытом надежды ожидающую их блестящую перспективу. Но мистер Ральф Никкльби скоро положил конец этим разглагольствованиям, напомнив, что если они будут даром терять время, то какой-нибудь более счастливый соискатель перебьет Николаю дорогу к счастью, которую им указала сама судьба в виде газетного объявления, и разрушит все их воздушные замки. Это своевременное напоминание мгновенно оказало свое действие: разговор прекратился. Николай самым тщательным образом списал адрес мистера Сквирса, и дядя с племянником немедленно отправились на розыски этого достойного джентльмена. Николай уже успел убедить себя, что он был страшно несправедлив к своему родственнику, почувствовав к нему необъяснимую антипатию с первого взгляда. Мистрисс Никкльби с своей стороны прилагала все старания уверить дочь, что дядя в сущности гораздо добрее, чем кажется, и мисс Никкльби с подобающею почтительностью отвечала, что это очень возможно.

Уж если говорить всю правду, на мнение почтенной леди не мало повлиял в этом случае косвенный комплимент деверя её проницательности и уму (так, по крайней мере, она истолковала себе его обращение к ней за подтверждением нелестного его отзыва о её муже). Мистрисс Никкльби нежно любила мужа и обожала детей, но Ральф так искусно затронул одну из самых чувствительных струн человеческого сердца (а Ральф до тонкости понимал все его худшия стороны, хоть и не знал лучших), что с этой минуты достойная леди стала не на шутку считать себя интересной страдалицей, несчастной жертвой легкомыслия своего покойного мужа.