Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава V. Николай едет в Иоркшир. Его прощанье с родными, попутчики и приключения в пути.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава V. Николай едет в Иоркшир. Его прощанье с родными, попутчики и приключения в пути. (старая орфография)

ГЛАВА V.
Николай едет в Иоркшир. Его прощанье с родными, попутчики и приключения в пути.

Если бы слезы, проливаемые в чемоданы путешественников, были талисманом от всяких бед и невзгод, можно было бы смело сказать, что путешествие Николая Никкльби начиналось при самых счастливых предзнаменованиях. Дела перед отъездом было так много, а времени так мало, столько надо было друг другу сказать на прощанье, а на сердце было так горько и тяжело, что слова не шли с языка, и сборы к предстоящему путешествию носили очень грустный характер. Мать и сестра заботливо припоминали то ту, то другую из необходимых для путешественника вещей, от которых Николай упорно отказывался, говоря, что оне могут понадобиться им самим, или даже, в крайнем случае, могут быть обращены в деньги. В таких безобидных спорах, в которых не было ничего, кроме самой горячей нежности с обеих сторон, прошел весь вечер накануне отъезда, и каждый раз, как такой спор приходил к концу, приближались к концу и сборы, а Кет суетилась все больше и больше и дольше плакала втихомолку. Наконец, чемодан был закрыт, и на столе появился ужин, более роскошный, чем обыкновенно, ради такого особенного случая. Не даром же, имея в виду этот ужин, Кет с матерью в тот день не обедали, уверив Николая, что пообедали, когда его не было дома. Бедный малый чуть не давился кусками, притворяясь, что ест с аппетитом, и несколько раз готов был разрыдаться, хотя пытался шутить и смеяться. Долго сидели они за столом, оттягивая минуту разлуки, но когда, наконец, пришло таки время проститься, все трое поняли, что напрасно они притворялись веселыми, стараясь обмануть друг друга, и дали волю слезам.

Николай проспал, как убитый, до шести часов утра и проснулся свежий и бодрый. Ему снился родной дом, - или то, что еще так недавно было его домом. Впрочем, это не делает разницы: слава Богу, мы хотя во сне видим былое, каким оно было, то, что прошло и больше никогда не вернется. Набросав карандашем несколько прощальных слов матери и сестре (он боялся последних минут разставанья) и положив свою записку у дверей Кет вместе с половиной своего скудного капитала, Николай вскинул на плечи чемодан и осторожно сошел с лестницы.

-- Это ты, Ганна? - услышал он голос мисс Ла-Криви из-за двери, сквозь щель которой проникал слабый луч горевшей свечи.

-- Нет, это я, мисс Ла-Криви, - откликнулся Николай и, спустив с плеч чемодан, заглянул в дверь.

-- Господи, как вы нынче рано поднялись, мистер Никкльби! - воскликнула мисс Ла-Криви, вскакивая с места и прикрывая руками свои папильотки.

-- Не раньше вас, однако, - сказал Николай.

-- Меня гонит с постели вдохновение, мистер Никкльби. Я сижу и дожидаюсь разсвета, чтобы воплотить на холсте зародившуюся у меня идею.

Мисс Ла-Криви действительно поднялась спозаранку, чтобы подмалевать фантастический нос безобразному мальчишке, чей портрет предназначался в подарок бабушке, которая жила в провинции и от которой ожидалось наследство в том случае, если бы на портрете внука она нашла фамильные черты.

-- Да, чтобы воспроизвести зародившуюся у меня идею, - повторила мисс Ла-Криви. - И, знаете, я нахожу, что жить в таком людном месте, как Странд, большое удобство. Нужны ли нам глаза или нос для портрета, стоит только стать у окна и смотреть: рано ли поздно они у вас будут.

-- А долго приходится ждать, чтобы найти, например, нужный нос? - с улыбкой спросил Николай.

-- О, это зависит главным образом от того, что вам требуется. Вздернутых и так называемых римских носов очень много, курносых и приплюснутых всех видов и сортов хоть отбавляй, особенно в дни митингов в Эксстор-Голле; но настоящие орлиные носы к сожалению, очень редки, и обыкновенно мы их приставляем военным и сановникам.

-- В самом деле! - сказал Николай. - Если только мне попадется подходящий нос во время моего путешествия, я постараюсь сделать набросок специально для вас, мисс Ла-Криви.

-- Неужто вы и впрямь едете в Иоркшир, мистер Никкльби, да еще в такой холод, среди зимы? Я вчера еще об этом что-то слышала.

-- Да, еду, мисс Ла-Криви. Что делать? Нужда заставит калачи есть.

-- Мне очень жаль, что вы едете; вот все, что я могу на это сказать; жаль и вас самого, а еще больше вашу мать и сестру. Ваша сестра очень хорошенькая девушка, мистер Никкльби. Тем более причин желать, чтобы возле нея был человек, который мог бы защитить ее. Я ее упросила дать мне несколько сеансов для моей выставки. О, это будет прелестнейший миниатюр!

С этими словами мисс Ла-Криви взяла со стола небольшой портрет на кости с тщательно вырисованными на лице небесно-голубыми жилками и принялась им любоваться с таким самодовольствием, что Николай невольно позавидовал ей.

-- Если вы будете добры к Кет, а я в этом вполне уверен, я буду вам несказанно благодарен, - сказал он, пожимая руку своей собеседнице.

-- Можете на меня разсчитывать, - ответила добродушная леди. - Да хранит вас Бог, мистер Никкльби, всего вам хорошого!

Николай очень мало знал жизнь, но как-то инстинктивно догадался, что если он теперь поцелует мисс Ла-Криви, это во всяком случае не охладить её доброго расположения к тем, кого он оставляет. И он поцеловал ее несколько раз с шутливой галантностью, и мисс Ла-Криви выразила свое негодование только тем, что, поправив на голове свою желтую наколку, сказала: "Никогда ничего подобного я не слышала и не считала возможным".

Закончив таким образом это неожиданное свидание к удовольствию обеих сторон, Николай отправился в путь. Вскоре он нашел человека, который взялся донести его чемодан, а так как часы на башне показывали только семь, то он пошел потише. Теперь, без чемодана, ему было легче идти, зато на душе у него было наверно тяжелее, чем у носильщика, следовавшого за ним по пятам, несмотря на то, что у того была голая грудь, да и вообще такой растерзанный вид, что, вероятно, он ночевал где-нибудь в конюшне, а завтракал у городского насоса.

Не без любопытства оглядываясь но сторонам и подмечая в каждой улице, в каждом доме пробуждающуюся жизнь и деятельные приготовлении к наступающему дню, Николай невольно думал о том, какая масса людей всех сословий и состоянии находит себе кусок хлеба в Лондоне, между тем как он должен ехать за ними так далеко. Поглощенный этими грустными мыслями, он не заметил, как очутился в Сноу-Гилле перед воротами "Сарациновой Головы". Отпустив носильщика и сдав свой чемодан на хранение в контору дилижансов, Николай направился в ресторан на розыски мистера Сквирса.

ему уже после вчерашняго его свидания с Николаем. На столе перед почтенным педагогом стояла чашка кофе, тарелка с гренками и холодный ростбиф. Но в настоящого минуту сам он не завтракал, а приготовлял завтрак для детей.

-- Послушай, любезный, разве тут молока на два пенса? - спросил он, обращаясь к слуге и заглядывая своим единственным глазом в огромную синюю кружку, которую он слегка наклонил, чтобы точнее определить количество её содержимого.

-- Точно так, сэр, - отвечал слуга.

-- Редкая же, должно быть, вещь молоко у вас в Лондоне! - сказал во вздохом мистер Сквирс. - Пожалуйста, Вильям, долей кружку теплой водой.

-- До краев, сэр? - осведомился слуга. - Да ведь тут молоком-то и не попахнет!

-- Тебя не спрашивают! - оборвал его Сквирс. - Заказал ты мне хлеба и масла на троих?

-- Сию минуту, сэр.

-- Это не к спеху, у нас еще довольно времени впереди. Учитесь терпению, детки, и побеждайте свою жадность к еде: жадность большой порок. - Высказав это полезное правило нравственности, мистер Сквирс отправил в рот огромный кусок ростбифа и в эту минуту заметил Николая.

-- Здраствуйте, мистер Никкльби. Присядьте. А "мы" здесь, как видите, завтракаем.

Николай не видел, чтобы завтракал кто-нибудь, кроме мистера Сквирса, тем не менее он учтиво ответил на приветствие и постарался, насколько мог, принять веселый вид.

-- А, Вильям, уже долил молоко? - сказал Сквирс, увидев лакея. - Хорошо. Не забудьте же хлеб с маслом.

При этом новом напоминании о хлебе и масле все пятеро мальчуганов облизнулись от голода и проводили слугу жадным взглядом.

Между тем мистер Сквирс пробовал молоко.

-- Вот так роскошь! - сказал он, облизываясь. - Подумайте, дети, сколько на улицах бедных сирот, которые с радостью попробовали бы этот напиток. Ужасная это вещь - голод, не правда ли, мистер Никкиьби?

-- Ужасная, сэр, - подтвердил Николай.

-- Когда я скажу: нумер первый, - продолжал мистер Сквирс, придвигая кружку поближе к детям, - первый слева, ближайший к окну, возьмет кружку и отопьет глоток; когда я скажу второй, он передаст ее следующему и так далее, пока очередь не дойдет до пятого. Готовы ли вы?

-- Готовы, сэр! - прокричали мальчики хором.

-- Хорошо, - сказал Сквирс, преспокойно принимаясь за завтрак, - ждите команды. Учитесь терпению, детки, учитесь подавлять вожделения своей плоти. Вот метода, с помощью которой мы закаляем детский характер, мистер Никкльби, - продолжал педагог, поворачиваясь к Николаю с набитым ртом и с трудом пережевывая говядину и гренки.

Николай что-то пробормотал в ответ, он и сам хорошенько не знал, что именно.

Между тем мальчуганы, терзаемые мукой ожидания, поглядывали то на кружку, то на хлеб с маслом (появившийся тем временем на столе), то на огромные куски, которые отправлял себе в рот их наставник.

-- Благодарю тебя, Христе Боже наш, яко насытил еси мя земных своих благ, - произнес Сквирс, покончив с завтраком. - Нумер первый, начинай!

Нумер первый набросился на молоко, как волченок: но едва успел он отхлебнуть ровно столько, чтобы еще пуще раздразнить аппетит, как мистер Сквирс отдал приказ передать кружку второму, который в свою очередь принужден был передать ее в самый интересный момент следующему, и так далее. Эта процедура повторялась в том-же порядке, пока, наконец, нумер пятый не осушил последнюю каплю.

-- А теперь, - сказал Сквирс, разделив три порции намазанного маслом хлеба по числу ртов, - теперь ешьте живей, времени остается немного; кондуктор сейчас затрубит, и уж тогда не взыщите, все по местам!

Не успел он договорить, как мальчики с отчаянной торопливостью накинулись на еду; а школьный учитель (который после завтрака пришел в самое благодушнейшее настроение, с улыбкой поглядывал на них, ковыряя вилкой в зубах. Но не прошло и минуты, как затрубил рожок.

Николай был совершенно ошеломлен таким хозяйственным распоряжением, но ему некогда было раздумывать; надо было усадить мальчиков на империал дилижанса, помочь им перенести и разместить их багаж, и присмотреть, чтобы вещи мистера Сквирса были осторожно уложены в ящике под козлами, ибо, как оказалось, все эти хлопоты входили в круг обязанностей старшого помощника наставника в Дотбойс-Голле. В самом разгаре этой возни, уже приходившей, впрочем, к концу, в Николаю подошел его дядя, мистер Ральф Никкльби.

-- Вот вы где, сэр! А я вас ищу, - сказал Ральф. - Видел ты мать и сестру?

-- Где оне? - воскликнул Николай, с живостью оборачиваясь.

-- Да вот оне, приехали тебя провожать. Должно быть у них много лишних денег в кармане. Я пришел сюда и застал, как оне расплачивались с извозчиком.

-- Мы боялись опоздать; нам так хотелось повидаться с ним еще раз перед разлукой, - сказала мистрисс Никкльби и, не обращая внимания на посторонних зрителей, толпившихся на дворе, крепко обняла сына.

-- Конечно, сударыня, вы в своем деле лучший судья, - отвечал Ральф. - Я только сказал, что вы расплачивались с извозчиком. Я никогда не плачу извозчикам по той простой причине, что никогда их не беру. Вот уже тридцать лет, как я не знаю, что значит ездить на извозчике на свой счет, и надеюсь, что не буду ездить еще тридцать лет, если только проживу так долго.

-- Я никогда бы себе не простила, если бы не увидела его, - сказала мистрисс Никкльби. - Бедный мой мальчик! Он ушел, даже не позавтракав, чтобы только не разстраивать нас лишний раз.

-- Все это, разумеется, весьма трогательно, - сердито проворчал Ральф. - Но я вам вот что скажу: когда "я" вступал в жизнь, я довольствовался копеечной булкой и кружкой молока, которые ежедневно покупал себе на завтрак по дороге в Сити. Ушел без завтрака! Скажите, какие нежности!

-- Послушайте, Никкльби, - сказал Сквирс, подходя и застегивая на ходу пальто. - Мне кажется, вам лучше будет занять заднее место. Я боюсь, как бы который-нибудь из мальчиков не свалился: тогда пропали мои двадцать фунтов в год.

-- Голубчик Николай, кто этот грубый человек? - шепнула Кет, слегка дотрогиваясь до руки брата.

-- Эге! - проворчал Ральф, у которого был очень чуткий слух и который разслышал этот вопрос. - Не хочешь ли, моя милая, познакомиться с мистером Сквирсом?

-- Это директор школы? Не может быть! Вы шутите, дядя! - воскликнула Кет, отступая.

-- А мне было послышалось, что ты хочешь с ним познакомиться, - отрезал Ральф со своею всегдашней саркастической, холодной манерой. - Мистер Сквирс, это моя племянница, сестра Николая.

-- Очень рад с вами познакомиться, мисс, - сказал Сквирс, приподнимая шляпу. - Желал бы я, чтобы мистрисс Сквирс надумала брать пансионерок, а вас пригласила бы наставницей. Впрочем, чего доброго, она стала бы меня ревновать. Ха-ха-ха!

Если бы хозяин Дотбойс-Голла мог знать, что делалось в эту минуту в сердце, его помощника, он открыл бы, к своему великому удивлению, что никогда во всю свою жизнь он не был так близок к тому, чтобы получить звонкую оплеуху. Но видно Кет была догадливее мистера Сквирса, потому что она поспешила отвести брата в сторону и тем избавила его патрона от неприятной возможности убедиться в этом на практике.

-- Николай, кто этот человек? - спросила Кет. - И какого рода место тебя там ожидает?

-- Я и сам еще хорошенько не знаю, Кет, - отвечал Николай, сжимая её руку. - Должно быть эти иоркширцы вообще народ грубый и неотесанный, - вот все, что я могу пока сказать.

-- Да, по этот человек... - начала было Кет.

-- Он мой начальник, наниматель - не знаю уж, как и назвать, - поспешно перебил ее Николай, - и я был осел, что принял близко к сердцу его глупую шутку. Однако, он что-то поглядывает в нашу сторону, должно быть, время садиться. Храни, тебя Господь, дорогая моя, до свиданья! Мама, не забывай, что, может быть, мы скоро свидимся! Прощайте, дядя! Благодарю вас от всего сердца за все, что вы для меня сделали и что намерены сделать... Я готов, сэр!

После этого поспешного прощанья Николай проворно взобрался на империал и послал рукою нежный привет матери и сестре.

В ту минуту, когда кучер с кондуктором в последний раз сверяли пассажиров с числом взятых билетов, когда носильщики вытягивали у путешественников свои последние шестипенсовики, когда разносчики газет в последний раз предлагали им утренние номера, а лошади нетерпеливо побрякивали сбруей перед тем, как пуститься в путь, Николай вдруг почувствовал, что его кто-то тихонько потянул за ногу. Он взглянул вниз и увидел Ньюмэна Ногса с каким-то грязнейшим конвертом в руках.

-- Что вы? - спросил Николай.

-- Тише! - произнес Ногс, кивая на мистера Ральфа Никкльби, который в нескольких шагах от них о чем-то озабоченно перешептывался со Сквирсом.--Возьмите, прочтите. Никто ничего не знает. Ответа не нужно.

-- Ответа не нужно, - повторил Ногс.

Николай сделал было новую попытку его удержать, но Ньюмэн Ногс уже исчез.

рожок. Еще один, последний взгляд на милые, грустные лица внизу, на суровое лицо мистера Ральфа Никкльби, - и дилижанс уже подпрыгивает по мостовой Смитфильда.

Так как коротенькия ножки сидевших на империале пятерых мальчуганов не доставали до полу, вследствие чего им поминутно грозила опасность свалиться, то пока дилижанс ехаль по мостовой, Николай должен был прилагать всю свою физическую и нравственную энергию, чтобы благополучно выполнить свою трудную задачу - удерживать их на местах.

Неудивительно, что он вздохнул с облегчением, когда дилижанс остановился у трактира "Павлин" в Ислингтоне. Еще большее облегчение почувствовал он, когда на империал влез новый пассажир, пожилой джентльмен с добродушным румяным лицом, и сказал, что он сядет на другой конец общей скамьи, чтобы помочь ему присматривать за детьми.

-- Если мы посадим этих малышей посредине, они будут в безопасности, если бы даже им вздумалось заснуть, - сказал незнакомец.

-- Если вы будете так добры, сэр, то лучше нам и не придумать, - сказал Сквирс. - Мистер Никкльби, посадите троих между собою и этим джентльменом, а Беллинг и Сноули - младший сядут между мной и кондуктором. Трое ребят сойдут за двух взрослых, - добавил он в виде пояснения, обращаясь к незнакомцу.

. - У меня есть брат, который, смело могу сказать, был бы очень доволен, если бы мясники и пекари всего королевства считали его шестерых ребятишек за двоих

-- У вашего брата шестеро малюток? - спросил с живостью Сквирс.

-- Да, и все мальчики

-- Мистер Никкльби подержите корзинку, - проговорил Сквирс торопливо.. - Позвольте мне, сэр, вручить вам адрес учебного заведения, где все шесть сыновей вашего брата могут получить воспитание, - самое просвещенное, самое нравственное и гуманное, - за двадцать гиней в год с человека, за двадцать гиней, сэр!... или лучше скажем так, за всех гуртом сто фунтов.

-- Именно, сэр, - отвечал почтенный педагог. - Меня зовут Вакфорд Сквирс, и я не стыжусь в этом признаться. Вот это мои воспитанники, сэр, а это - один из моих помощников, мистер Никкльби, - сын джентльмена; прекрасно знает математику, классические языки и коммерческия науки. Дело у нас поставлено на широкую ногу. Мои воспитанники изучают всевозможные науки; за издержками, я не стою. Обращение с детьми чисто отеческое; стирка и все прочее включено в эту же плату.

-- По чести, преимущества удивительные! - проговорил незнакомец, поглядывая на Николая с сдержанной улыбкой, но с самым откровенным удивлением.

-- Вы совершенно правы, сэр, - сказал Сквирс, засовывая руки в карманы пальто преимущества удивительные, но и мы с своей стороны требуем взамен верного обеспечения. Я не соглашусь иметь дело с мальчишкой, который не в состоянии мне уплатить пяти фунтов пяти шиллингов за четверть вперед, - нет, ни под каким видом, хотя бы вы умоляли меня об этом на коленях со слезами,.

-- Это очень осмотрительно с вашей стороны, - заметил путешественник.

-- По местам, джентльмены! - крикнул кондуктор, взбираясь на козлы.

-- Готово у тебя, Дик? - спросил его кучер,

-- Готово! Ну, покатили!

И в самом деле дилижанс тронулся в путь под громкие звуки рожка и при спокойном одобрении столпившихся знатоков лошадей и карет, в особенности конюхов, которые стояли, перекинув попоны через плечо, и любовались дилижансом, пока он не скрылся из вида, а потом разошлись по конюшням, расточая грубые похвалы "шикарному выезду".

и плечам, объявил к общему сведению, что "сегодня страшно холодно". Затем он опросил всех пассажиров, кто куда едет и где кто слезает. Получив удовлетворительные ответы на свои вопросы, он заметил, что вчерашний снег чертовски испортил дорогу, и наконец, "взял на себя смелость" осведомиться, нет ли "случаем" у кого из джентльменов табакерки? А так как табакерки ни у кого не оказалось, то он сообщил с таинственным видом, что слышал на прошлой неделе от одного доктора, ехавшого в Грантам, будто нюхать табак вредно для глаз; но он, кондуктор, этому не верит, так прямо и говорит, что не верит, потому что никому нельзя запретить иметь свое мнение. Не получив на это замечание никаких возражений, он вытащил из шляпы пакет в серой бумаге, надел на нос роговые очки и раз шесть прочел вслух адреса на пакете, после чего положил пакет на прежнее место, снял очки и окинул всех присутствующих торжествующим взглядом; затем еще немного потрубил в свой рожок и, наконец, исчерпав все имевшиеся в его распоряжении рессурсы для развлечения почтеннейшей публики, скрестил на груди руки (насколько это ему дозволяло безчисленное множество навешанных на него одеяний) и, устремив разсеянный взор на мелькавшие мимо знакомые предметы, погрузился в безмолвие. Если что и привлекало на себя его внимание, так это лошади да коровы, встречавшияся по дороге, и которых он окидывал критическим взглядом знатока.

"размять ноги", как он говорил, а так как всякий раз он возвращался с покрасневшим носом и сильною наклонностью ко сну, нам остается заключить, что эти экскурсии были ему чрезвычайно полезны. Питомцы мистера Сквирса (которые, для подкрепления своих сил должны были довольствоваться остатками завтрака и каким-то необыкновенным питьем, находившимся на хранении у мистера Сквирса и сильно смахивавшим на сухарную воду, попавшую по ошибке в бутылку из под водки) то засыпали, то просыпались, то плакали, то стучали зубами от холода, смотря по обстоятельствам и по настроению духа. У Николая и у добродушного джентльмена нашлось много предметов для разговора, и среди оживленной беседы и возни с ребятишками время для них шло быстро, насколько это было возможно при таких неблагоприятных условиях.

Так прошел день. В Итон Слокомбе путешественников ждал обед, в котором приняли участие все пассажиры купэ: четверо наружных, один, сидевший внутри дилижанса, Николай, добродушный джентльмен и мистер Сквирс. Пятерых мальчуганов посадили перед огнем, чтобы они оттаяли, и вместо обеда дали им по тартинке. Станции через две зажгли фонари; здесь же поднялась невообразимая суматоха по случаю появления новой пассажирки, взятой в одной из придорожных гостиниц, - весьма безпокойной леди с огромным количеством всевозможных узелков и плащей. К немалой потехе наружных пассажиров эта леди громко жаловалась, что её собственный экипаж опоздал за нею приехать, и умоляла кондуктора дат ей клятвенное обещание, что он будет останавливать каждую зеленую карету, которая попадется им навстречу, каковое обещание кондуктор и дал, ни на минуту не задумавшись, хотя на дворе не видно было ни зги и он сидел спиной к дороге. Но важная леди на этом не успокоилась. Уже усевшись в карету, она заметила, что ей придется ехать наедине с мужчиной, и потребовала, чтобы зажгли маленькую лампочку, которая была у нея в ридикюле, и только тогда лошади, наконец, тронулись крупною рысью и дилижанс опять покатил.

Между тем ночь становилась все темнее и повалил крупный снег. Не было слышно ни звука, кроме завывания ветра, так как стук колес о лошадиных копыт заглушался снежным ковром, покрывавшим землю и становившимся с минуты на минуту все толще и толще. Когда дилижанс въехал в Стамфорд, там было так безлюдно, точно город весь вымер: только мрачные громады старинных церквей отчетливо обрисовывались, вздымаясь над побелевшей землей. Когда проехали еще двадцать миль, двое из наружных пассажиров предусмотрительно воспользовались остановкой в Грантаме, чтобы переночевать в лучшей из английских гостиниц, в "Короле Георге". Оставшиеся закутались поплотнее в шарфы и плащи и, когда город с его теплом и светом остался позади, они примостились, кто как мог, на своем багаже, и, покорно вздохнув, приготовились к новой борьбе с холодной вьюгой, завывавшей в открытом поле.

Дилижанс отъехал одну или две станции от Грантама, т. е. был приблизительно на полпути до Ньюворка, когда Николай, только-что было вздремнувший, проснулся от сильного толчка, чуть не сбросившого его со скамьи. Ухватившись за перила, он увидел, что дилижанс сильно накренило на бок, но лошади продолжают тащить его вперед, и пока озадаченный этим обстоятельством и оглушенный пронзительными криками дамы в купэ, он колебался - прыгнуть ли ему на землю, или остаться на месте, дилижанс тихонько повалился на бок и вывел его из затруднения, выбросив на дорогу.