Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава XXVII. Мистрисс Никкльби знакомится с господами Пайком и Плеком и убеждается в их безграничном расположении и участии к ней.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава XXVII. Мистрисс Никкльби знакомится с господами Пайком и Плеком и убеждается в их безграничном расположении и участии к ней. (старая орфография)

ГЛАВА XXVII.
Мистрисс Никкльби знакомится с господами Пайком и Плеком и убеждается в их безграничном расположении и участии к ней.

Давно уже мистрисс Никкльби не чувствовала себя такой счастливой и гордой, как вечером того дня, когда, возвратившись от Ральфа, она могла предаться на свободе приятным мечтам, не покидавшим ее всю дорогу. "Леди Мельбери Гок, леди Мельбери Гок!" на этом вертелись все её мысли. "В прошедший вторник, в церкви св. Георгия в Ганновер-Сквере, его высокопреподобием епископом Лапдафским было совершено бракосочетание сэра Мельбери Гока из Мельбери Кастля в Северном Валлисе, с Катериной, единственной дочерью покойного Николая Никкльби, эсквайра, из Девоншира". "Как хорошо это звучит, честное слово!" - восклицала мысленно мистрисс Никкльби.

Проделав церемонию венчания со всеми сопутствующими ей празднествами к своему полному сердечному удовольствию, эта сангвиническая мамаша принялась рисовать в своем воображении длинный ряд почестей и отличии, ожидавших её Кет в той блестящей новой сфере жизни, куда она попадет. Разумеется, сна будет представлена ко двору. В годовщину её рождения, девятнадцатого июля ("в десять минут четвертого утра, потому что помню, я еще спросила тогда, который час," - подумала в скобках мистрисс Никкльби), сэр Мельбери задаст своим арендаторам парадный обет и в ознаменование торжественного дня возвратит им три с половивной процента из прошлогодней ренты, о чем будет подробно напечатано в великосветских газетах к удовольствию и безграничному восхищению всех их читателей. Портрет Кет появится по меньшей мере в шести альманахах, и на оборотной его стороне будет выведено изящным курсивом: "Стихотворение к портрету леди Мельбери Гок. Сэра Дингльби Даббора". А может случиться и так, что который-нибудь из этих альманахов, с более широкими задачами, чем его собратья, поместит еще и портрет матери леди Мельбери Гок с приложением стихотворения отца сэра Дингльби Даббера. Мало ли чего не бывает на свете! В журналах появляются иногда даже менее интересные портреты. И как только его мысль осенила добрейшую леди, лицо её безсознательно приняло то полусонное, кисло-сладкое выражение, которое называется томным и, будучи присуще всем подобным портретам, быть может, и объясняет загадку их обаятельного действия на публику.

В таких фантастических триумфах прошел для мистрисс Никкльби весь вечер того дня, когда она случайно познакомилась с титулованными приятелями Ральфа, и сновидения не менее пророческого и многообещающого свойства услаждали её сон всю эту ночь. Садясь на другой день за свой скромный обед, она была занята все теми же мечтами (быть может, слегка побледневшими при свете дня), когда молодая девица, состоявшая при ней в качестве не то компаньонки, не то помощницы по хозяйству, влетела в комнату в необыкновенной ажитации и возвестила, что какие-то два джентльмена желают видеть мистрисс Никкльби, - стоят в передней и просят позволения войти.

-- Господи, помилуй! - воскликнула мистрисс Никкльби, торопливо оправляя на себе чепец и воротничек. - Что, если это... Ах, Боже мой! И все это время они стоят в передней!.. Глупая! Что же ты не пригласила их в гостиную? Беги скорей, скажи, что просят пожаловать.

Пока девушка бегала вниз, мистрисс Никкльби на скорую руку убирала со стола посуду и все, что напоминало об еде. Не успела она запереть будет и усесться на диван с таким спокойным лицом, какое только сумела состроить, как в комнату вошли два джентльмена, совершенно ей незнакомые.

-- Мое почтенье, сударыня! - сказал один, делая ударение за втором слове.

-- Мое почтенье, сударыня! - повторил другой, перенося ударение на первое слово разнообразия ради.

Мистрисс Никкльби сделала книксен, улыбнулась, опять сделала книксен и, потирая в смущении руки, заметила, что она не имеет, кажется, чести...

-- Нас знать? - докончил первый джентльмен. - О, вся потеря на нашей стороне, мистрисс Никкльби, поверьте! Ведь еся потеря на нашей стороне, неправда ли, Пайк?

-- На нашей, Плек, - подтвердил другой жентдьмснь.

-- Мы часто сожалели об этом, - продолжал первый. - Ведь сожалели, Пайк?

-- Сожалели, Плек, - сказал второй.

-- Но зато теперь мы обрели, наконец, счастье, о котором так долго мечтали, по котором томились и вздыхали. Мечтали мы об этом счастье, Пайк, или не мечтали?

-- Мечтали, Плек, ты и сам это знаешь, - проговорил мистер Пайк с укоризной.

-- Слышите, сударыня, что он говорит, - подхватил мистер Плек, поворачиваясь к хозяйке. - Слышите вы это нелицеприятное свидетельство моего друга Пайка?.. Кстати, это мне напомнило... Формальности, формальности, ими нельзя пренебрегать в цивилизованном обществе. Позвольте вам представить: Пайк... мистрисс Никкльби.

Мистер Пайк приложил руку к сердцу и отвесил глубокий поклон.

-- Должен ли и я в свою очередь представиться вам, - продолжал мистер Плек, - и сам назвать свое имя, или должен просить моего друга Пайка (который, будучи формально представлен, может выполнить эту обязанность с большим правом)... просить его удостоверить перед вами, что мое имя действительно Плек? Должен ли я испрашивать чести вашего знакомства единственно на основании того глубокого участия, которое я принимаю в вашей семье, или же для меня будет выгоднее обратиться к вам в качестве друга сэра Мельбери Гока, - все эти вопросы, мистрисс Никкльби, я предоставляю решить вам самим.

-- Друзья сэра Мельбери Гока не нуждаются в рекомендациях, чтобы приобрести мое расположение, - отвечала благосклонно мистрисс Никкльби.

-- Как я счастлив это слышать! - воскликнул мистер Плек, придвигая стул вплотную к месту хозяйки и садясь. - Вы не поверите, как для меня отрадно сознание, что дорогой мой друг сэр Мельбери так высоко стоит в вашем мнении. Позвольте мне, мистрисс Никкльби, сказать вам только одно: когда сэр Мельбери узнает об этом, он будет счастливейшим из смертных, - положительно так... Пайк, садись.

-- Не может иметь значения - ваше мнение? - повторил в изумлении мистер Плек. - Пайк, какое значение для нашего друга имеет мнение мистрисс Никкльби?

-- Какое значение? - повторил, как эхо, Пайк.

-- Ну, да, какое? Огромное, не так ли?

-- Огромное, - подтвердил Пайк.

-- Мистрисс Никкльби не может не знать, какое глубокое впечатление произвела её очаровательная дочь на...

-- Плек, воздержись! - остановил его приятель.

-- Пайк прав, - пробормотал мистер Плек после многозначительной паузы - Я сболтнул не подумавши. Пайк совершенно прав. Благодарю, дружище.

"Боже ты мой, какая деликатность! - подумала мистрисс Никкльби. - Никогда в жизни ничего подобного не встречала".

Мистер Плек немного поломался, притворяясь, что он находится в величайшем замешательстве, и затем возобновил разговор покорнейшей просьбой забыть нечаянно сорвавшияся у него с языка необдуманные слова и объяснить их его безразсудной стремительностью. Единственная милость, о которой он позволял себе просить это, чтобы не сомневались в его искренности и добрых намерениях.

-- Потому что, когда я вижу, - сказал в заключение мистер Плек, - когда я вижу с одной стороны такую красоту и неотразимую грацию, а с другой такую пылкую преданность, я... Извини меня, Пайк, я не имел намерения снова поднимать эту тему... Переменимте разговор, господа.

-- Мы обещали сэру Мельбери и лорду Фредерику, - начал Пайк, - зайти к вам осведомиться, не простудились ли вы вчера?

-- О, нет, нисколько - поспешила ответить мистрисс Никкльби. - Передайте милорду и сэру Мельбери мою благодарность за внимание ко мне и скажите им, что вчерашний вечер прошел для меня вполне благополучно, вполне. И это тем более странно, что я вообще очень подвержена простуде. Помню, один раз я схватила такой насморк... Кажется, это было в тысяча восемьсот семнадцатом году... Позвольте: четыре да пять - девять... Да, так в семнадцатом году... Так я схватила тогда такой страшный насморк, что думала, никогда от него не отделаюсь, серьезно вам говорю. И представьте, меня вылечили одним очень простым средством... Не знаю, случалось ли вам слышать о нем, мистер Плек. - Вы берете ведро горячей воды, такой горячей, чтобы только можно было терпеть, размешиваете в нем фунт соли и на шесть пенсов отрубей самых лучших, затем ставите ведро перед собой, засовываете в него голову и сидите так по двадцати минут каждый вечер перед тем, как ложиться в постель. Я, кажется, сказала: голову. - Не голову, а ноги. Это замечательное средство, удивительно помогает. Как сейчас помню; я начала им лечиться на второй день Рождества, а к половине апреля насморк совершенно прошел. Вам это покажется чудом, когда я скажу, что начался он у меня с сентября.

-- Какое ужасное приключение! - воскликнул мистер Пайк.

-- Ужасное! - повторил мистер Плек.

-- Но стоит выслушать о нем ужь ради того, чтоб узнать, что мистрисс Никкльби в конце концов выздоровела, - неправда ли, Плек?

-- Да, благодаря этому обстоятельству, рассказ получает захватывающий интерес.

-- Однако, Плек, - сказал вдруг Пайк, как будто спохватившись, - мы так увлеклись интересной беседой, что и забыли о нашем поручении. - Мы явились к вам но поручению, мистрисс Никкльби..

-- По поручению? - повторила в приятном изумлении добрейшая дама, уму которой мгновенно и в самых ярких красках представилось формальное предложение руки и сердца по адресу Кет.

-- От сэра Мельбери, - докончил Пайк и прибавил помолчав: - Я думаю, вы здесь очень скучаете?

-- Скучаю иногда, сознаюсь, - отвечала мистрисс Никкльби.

-- Так вот, сэр Мельбери Гок просил нас передать вам его глубокое почтение и нижайшую просьбу удостоить вашим присутствием его ложу на сегодняшний спектакль.

-- Тем более причин, дорогая мистрисс Никкльби, чтобы вы позволили себе это маленькое развлечение. Пайк, проси мистрисс Никкльби.

-- Прошу вас, согласитесь, - сказал Пайк.

-- Вы должны согласиться, - упрашивал Плек.

-- Вы очень добры, - заговорила нерешительно мистрисс Никкльби, - но...

-- Пожалуйста никаких "но", - любезно перебил ее Плек, - в нашем словаре не допускается таких слов. В ложе будут ваш деверь, лорд Фредерик, сэр Мельбери, Пайк. Об отказе не может быть и речи. Сэр Мельбери пришлет за вами экипаж в сорок минут седьмого, минута в минуту. Вы не будете так жестоки, не лишите всех нас удовольствия, мистрисс Никкльби...

-- Вы так любезно настаиваете, что я, право, не знаю, что и сказать, - проговорила достойная леди.

-- Не говорите ничего, ни слова, ни звука, дорогая мистрисс Никкльби! - И мистер Плек продолжал, понизив голос: - Мне хочется сказать вам на ушко одну вещь. Правда, я изменяю данному слову, но это вздор и, уверяю вас, меня в этом можно извинить, хотя, если бы мой друг Пайк нас подслушал, он надрал бы мне уши, поверьте, что так, - вот до чего развито чувство чести в этом человеке!

Мистрисс Никкльби бросила боязливый взгляд на рыцаря Пайка, который в эту минуту отошел к окну, и мистер Плек продолжал, сжимая ей руку:

-- Ваша дочь одержала победу, с котярой я могу вас поздравить. Сэр Мельбери Гок - её преданный раб. Кха... гм.

Тут мистер Пайк вдруг схватил с камина какую-то небольшую вещицу и возгласил театральным тоном:

-- Ах, что это, что я вижу!

-- Что же ты видишь, мой друг? - спросил его Плек.

-- Это лицо, эти черты, это божественное выражение! - ломался мистер Пайк, падая на стул с таинственной вещицей в руках, которая оказалась портретом миниатюр. - Исполнение слабо, несовершенно, но это то же выражение, те же черты, то же лицо.

-- Я узнаю его даже отсюда, - подхватил мистер Плек в экстазе восторга. - Неправда ли, сударыни, это слабое подобие...

-- Это портрет моей дочери, - заявила с гордостью мистрисс Никкльби.

Это был действительно портрет мисс Никкльби, который маленькая мисс Ла-Криви принесла им показать за два дня перед тем.

Как только мистер Пайк убедился, что его догадка насчет портрета верна, он принялся изливаться в превыспренних панегириках божественному оригиналу, осыпая портрет поцелуями в пылу энтузиазма. А мистер Плек прижимал к сердцу руку мистрисс Никкльби и в свою очередь поздравлял ее с такой дочерью так искренно и горячо, что на глазах у него выступили слезы. Бедняжка мистрисс Никкльби сначала слушала с снисходительным самодовольством, но под конец совсем размякла при виде таких доказательств внимания и преданности к её семье. Впрочем, не только она, но даже служанка случайно заглянувшая в дверь, застыла на месте в немом изумлении перед дикими восторгами двух друзей дома.

Мало-по-малу, однако, восторги их поостыли. Тогда мистрисс Никкльби принялась занимать их пространными ламентациями то поводу постигшого ее разорения. Весьма картинно и обстоятельно описала она свой старый деревенский дом: не пропустила ни одной комнаты до кладовой включительно, припомнила насколько ступенек надо было спуститься, чтобы попасть в сад, в которую сторону повернуть, чтобы войти в гостиную, и пересчитала весь кухонный инвентарь до последней кастрюли. Воспоминание о кухне естественно привело ее в погреб, где она окончательно заблудилась между боченками, бутылками и, вероятно, блуждала бы очень долго, если бы названия этих полезных предметов из хозяйственной утвари не напомнили мистеру Пайку по весьма понятной ассоциации идей, что ему "чертовски хочется пить".

-- Знаете что, - сказал этот достойный джентльмен, - если бы вы послали в таверну ззять порцию джина с водой, я бы положительно выпил.

И когда джин появился, мистер Пайк положительно выпил, и пил с большим удовольствием. Мистер Плек ему помогал, а мистрисс Никкльби смотрела и восхищалась той невзыскательной простотой, с какою эти светские франты удостоили снизойти до простой оловянной кружки из ближайшей таверны. Мигтрисс Никкльби не знала, что это чудо объясняется очень просто. Она не знала, что господам в роде Пайка и Плека, промышляющим себе обед собственной изворотливостью или, вернее, глупостью своих ближних, случается попадать во всякия переделки и что в крутые для них времена они не брезгают самыми простыми и примитивными способами для удовлетворения своих аппетитов.

-- Итак, в сорок минут седьмого экипаж будет здесь, - сказал мистер Пайк, вставая. - Позвольте... еще один взгляд на милые черты. Да, вот оно это прелестное личико! Все то же, неизменно прекрасно. (Поразительный факт, в скобках сказать, принимая в разсчет, что дело шло о портрете). Ах, Плек, Плек!

Мистер Плек вместо ответа с большим чувством поцеловал руку у мистрисс Никкльби. Мистер Пайк сделал то же, после чего оба стремительно вышли.

Она никогда не видела сэра Мельбери в обществе Кет, ни разу до вчерашняго дня не слышала его имени, а между тем не сообразила ли она с самого начала, в чем тут секрет? И она попала в самую точку, - теперь на этот счет не может быть сомнений. Какое торжество! Не говоря уже об оказанном ей лично лестном внимании, которое и само по себе могло служить достаточным доказательством, разве не выдал тайны сэра Мельбери его ближайший друг, от которого у него наверно нет секретов? "Я просто влюблена в этого милейшого мистера Плека, - положительно влюблена", - решила мистрисс Никкльби.

Но среди всего этого благополучия, так неожиданно свалившагося на почтенную даму, ее безпокоило одно обстоятельство, а именно: у нея не было никого, перед кем она могла бы излиться. Она было совсем уж решилась идти к мисс Ла-Криви и рассказать ей все, но тут же подумала: "Не знаю только, ловко ли это будет? Мисс Ла-Криви, конечно, хорошая женщина, но не своему положению в свете она настолько ниже сэра Мельбери, что, я боюсь, нам неприлично брать ее в поверенные. Бедняжка!" И, на основании этого важного соображения, добрейшая душа окончательно отказалась от мысли доверить свою тайну маленькой портретистке и удовольствовалась тем, что запустила несколько весьма таинственных и туманных намеков насчет будущого своего величия по адресу служанки, которая и выслушала их с достодолжным почтением.

Ровно в назначенный час явился обещанный экипаж, и не какая нибудь извозчичья карета, а собственный экипаж с лакеем на запятках, отличавшимся такими толстыми икрами, что, если оне были и не совсем соразмерны с объемом туловища, зато независимо от него, как абстрактные икры, могли быть смело выставлены в королевской академии в качестве модели. Весело было смотреть, с каким эффектом толстоногий лакей подсадил мистрисс Никкльби в экипаж, захлопнул за ней дверцу и вскочил на запятки. А так как добрейшая лэди оставалась в полном неведении того грустного факта, что этот джентльмен, приложив к носу золотой набалдашник своей длинной трости, весьма непочтительно подмигивал на нее кучеру поверх её же собственной головы, то и возседала на своем месте, гордо выпрямившись, исполненная сознания своей важности.

У театра та же торжественная церемония: опять прыжок лакея с запяток, опять хлопанье дверцы и высаживанье. В довершение триумфа мистрисс Никкльби господа Пайк и Плек дожидались на подъезде, чтобы проводить ее в ложу, а мистер Пайк простер свою вежливость до того, что набросился на какого-то старика с фонарем, случайно подвернувшагося ему по дороге, и посулил "расквасить" ему нос к неописанному ужасу мистрисс Никкльби, заключившей - скорее по чрезмерному возбуждению мистера Пайка, чем на основании какого-либо предшествующого знакомства с этимологией слова "расквасить", - что дело не обойдется без кровопролития. По-счастью, впрочем, мистер Пайк ограничился только угрозой, и они добрались до ложи без дальнейших приключений, если не считать выраженного тем же воинственным джентльменом желания "задать взбучку" помощнице капельдинерши за то, что она перепутала номер их ложи.

Не успели усадить мистрисс Никкльби в кресло за занавеску, как явились сэр Мельбери и лорд Фредерик в безукоризненно изящных костюмах: от верхушки шляпы до кончиков перчаток, и от кончиков перчаток до носков сапог оба являли из себя истых дэнди. Сэр Мельбери как будто еще больше осип со вчерашняго дня, а лорд Фредерик смотрел каким-то сонным. По этим признакам, а также и по тому, что оба они были не совсем тверды на ногах, мистрисс Никкльби вполне правильно заключила, что они только-что пообедали.

-- А мы, сейчас.... пили сейчас за здоровье вашей прелестной дочери, мистрисс Никкльби, - шепнул ей сэр Мельбери, усаживаясь у нея за спиной.

"Ого, недаром говорят: в вине правда!" - подумала проницательная дама и сказала: - Вы очень любезны, сэр Мельбери.

-- Нет, нет, клянусь честью, вся любезность за вами. С вашей стороны было так мило приехать.

-- А с вашей - меня пригласить, не так ли, сэр Мельбери? - отвечала мистрис Никкльби, мотнув головой с необыкновенно тонким видом.

-- Я так жаждал познакомиться с вами, - сказал на это сэр Мельбери, - так старался заслужить наше доброе мнение, мне так хотелось, чтобы между нами установилось взаимное понимание, гармония душ, что, оказывая вам эту любезность, я действовал в своих интересах. Говорю это прямо, потому что не хочу, чтобы вы заблуждались на мой счет. Я страшный эгоист, клянусь честью!

-- Ах, нет, сэр Мельбери, я вам не верю! - протянула томно почтенная леди. - С таким открытым и благородным лицом нельзя быть эгоистом.

-- Однако ж вы удивительно наблюдательны, - заметил сэр Мельбери.

-- Вот уж нет! Я никогда ничего не замечаю, - проговорила мистрисс Никкльби таким тоном, который предоставлял её собеседнику догадываться, что эта дама, напротив, замечает очень и очень многое.

-- Я вас просто боюсь, - продолжал баронет. - Господа, честное слово, я боюсь мистрисс Никкльби, так она проницательна, - прибавил он, оглянувшись на своих спутников.

Пайк и Плек покачали головой с таинственным видом и объявили в один голос, что они давно это заметили. Мистрисс Никкльби хихикнула в приятном конфузе, сэр Мельбери засмеялся, а Пайк и Плек захохотали во все горло.

-- Но где же мой деверь, сэр Мельбери? - спохватилась вдруг мистрисс Никкльби. - Без него я бы ни за что не согласилась приехать. Надеюсь, он придет?

-- Пайк, - промямлил сэр Мельбери, доставая зубочистку, небрежно откидываясь на спинку кресла и показывая всем своимь видом, что ему лень придумывать ответ, - Пайк, где Ральф Никкльби?

-- Плек, - сказал Пайк, подражая движениям баронета и сваливая на приятеля обязанность соврать, - Плек, где Ральф Никкльби?

Мистер Плек собирался что-то ответить, когда в соседней ложе послышались шорох платьев и говор входивших. Это отвлекло внимание джентльменов: все четверо многозначительно переглянулись. Сэр Мельбери вдруг насторожился, прислушался и начал шепотом умолять своих друзей "ради Бога, не шуметь".

-- Что такое? В чем дело? - спросила мистрисс Никкльби.

-- Тише! - прошептал сэр Мельбери, сделав ей знак замолчать. - Лорд Фредерик, узнаете вы этот голос?

-- Пусть чорт меня возьмет, если это не голос мисс Никкльби, - отвечал милорд.

-- Не может быть! - проговорила мамаша и, заглянув за занавеску, вскрикнула: - А ведь и в самом деле она! Кет, милочка, здравствуй!

-- Как видишь, мой друг.

-- Но каким образом? С кем?.. - начала было Кет и вдруг попятилась, увидев человека, посылавшого ей воздушные поцелуи и улыбавшагося из-за спины её матери.

"Господи, как она попала в эту компанию!" пронеслось в голове Кет.

Неожиданность была так ошеломляюща, так грубо напомнила бедной девушке все, что произошло на обеде у Ральфа, что она страшно побледнела. Эти симптомы волнения не ускользнули от мистрисс Никкльби, и проницательная дама не замедлила приписать их страстной любви. Но как ни была она польщена этим открытием, делавшим такую честь её сообразительности, это не помешало её материнскому сердцу встревожиться за Кет. Она проворно вышла из своей ложи и постучалась в соседнюю. Мистрисс Вититтерли, которая, сами собою разумеется, не могла остаться равнодушной к представлявшейся ей возможности познакомиться с лордом и баронетом, сейчас же сделала мужу знак отворить. Таким образом не прошло и минуты, как компания мистрисс Никкльби наводнила соседнюю ложу вплоть до дверей, так что господам Пайку и Плеку осталось только местечко, чтобы просунуть головы.

-- Дорогая моя девочка, - сказала мистрисс Никкльби, нежно целуя дочь, - какая ты била сейчас бледная! Ты меня просто перепугала!

-- Вам верно показалось, мама, или, может быть, это... от ламп, - отвечала Кет, испуганно озираясь и видя, что никакия объяснения здесь невозможны.

Кет слегка поклонилась, закусила губы и отвернулась к сцене. Но отделаться от сэра Мельбери было не так-то легко. Он выступил вперед с протянутой рукой, и так как мистрисс Никкльби услужливо оповестила дочь об этом обстоятельстве, той не оставалось ничего больше, как подать ему руку. Сэр Мельбери удержал ее, в своей и разсыпался в пространных комплиментах, а Кет все это время вспоминала, что произошло между ними, и справедливо возмущалась этой новой дерзостью, только усугублявший оскорбление, уже нанесенное ей этим человеком. Затем последовали поклоны и приветствия, во-первых, со стороны лорда Верисофта, во-вторых, со стороны Пайка и Плека, и, наконец, в довершение обиды, молодой девушке пришлось; по требованию мистрисс Вититтерли, исполнить церемонию представления, назвав по именам всех этих ненавистных людей, внушавших ей такое омерзение.

-- Мистрисс Вититтерли в восхищении, - заговорил, потирая руки, супруг этой дамы, - в восхищении, милорд, я в этом уверен, что ей представился случай завязать такое лестное знакомство, и я надеюсь, милорд, оно не остановится на этом. Джулия, дорогая моя, только ты пожалуйста не волнуйся, я тебя очень об этом прошу. Мистрисс Вититтерли, надо вам заметит, сэр Мельбери, натура в высшей степени увлекающаяся. Слабое пламя свечи, пушок на кожице персика, пыль на крылышках бабочки, вот что такое мистрисс Вититтерли. Дуньте на нее, и её нет: она погасла, растаяла, как дым.

Сэр Мельбери, казалось, подумал, что было бы очень недурно, если бы прекрасная леди и в самом деле растаяла, как дым. Тем не менее он сказал, что удовольствие от завязавшагося знакомства было во всяком случае обоюдное. Лорд Фредерик не замедлил прибавить: "Конечно, обоюдное", и, разумеется, Пайк с Плеком поспешили заявить из дверей: "В высшей степени обоюдное, чтобы не сказать больше".

-- Я так люблю драму, милорд! - пролепетала мистрисс Вититтерли с томной улыбкой.

-- Я всегда бываю больна после Шекспира, На другой день после спектакля я еле жива. Должно быть реакция от таких впечатлении бывает слишком сильна... Ах, Шекспир, это такой восторг!

-- Да-а, умный был человек, - заметил милорд.

-- И знаете, милорд, - продолжала мистрисс Вититтерли после довольно продолжительной паузы, - я заметила, что его пьесы стали действовать на меня гораздо сильнее с тех пор, как я побывала в этом милом, убогом маленьком домике, где он родился. Были вы там когда-нибудь?

-- Ни разу.

имя в книге для посетителей, какой-то неземной восторг охватывает тебя: чувствуешь, как в тебе загорается огонь вдохновения.

-- Да, да, я непременно там побываю, - сказал лорд Фредерик.

-- Джулия, жизнь моя, - вмешался тут мистер Вититтерли, - ты вводишь в заблуждение милорда, неумышленно, но все-таки вводишь его в заблуждение. Это твоя поэтически натура, друг мой, твоя эфирная душа, твое горячее воображение вдохновляют тебя, а вовсе не место. Место самое обыкновенное, и оно тут не при чем.

-- А мне так кажется, что и место играет здесь роль, - сказала вдруг мистрис Никкльби, до этой минуты молчавшая, - по крайней мере, я помню, когда я ездила в Стратфорд с моим бедным покойным мистером Никкльби (это было вскоре после нашей свадьбы)... мы ехали из Бирмингама в почтовой карете... Кажется, в почтовой, или я ошибаюсь? прибавила почтенная дама, помолчав, и затем продолжала: - Да, наверное так, потому что, помню, я еще заметила тогда, что у кучера над левым глазом был зеленый щиток... Так вот приехали мы в Стратфорд, осмотрели могилу Шекспира и домик, где он родился, воротились в гостиницу, и представьте, всю эту ночь мне снился человек из гипса во весь рост и в натуральную величину, весь в черном и в отложных воротничках, подвязанных шнурком с двумя кисточками. Он стоял, прислонившись к столбу, глубоко о чем-то задумавшись. А когда поутру я проснулась и рассказала свой сон мистеру Никкльби, он сказал, что мне снился Шекспир, каким он был при жизни. Неправда ли, странно?.. Стратфорд... Стратфорд... - продолжала мистрисс Никкльби, что-то соображая. - Да, так, это было наверно в Стратфорде, потому что, помню, я ожидала тогда моего старшого сына Николая и в то самое утро страшно перепугалась мальчишки итальянца, продававшого картины. Удивительное еще счастье, мэм, - зашептала вдруг эта невинная леди, нагибаясь к мистрисс Вититтерли, удивительное счастье, что из моего сына не вышло Шекспира. Подумайте, какая это была бы ужасная вещь!

Когда мистрисс Никкльби привела свой интересный анекдот к вожделенному концу, Пайк и Плек предложили, чтобы половина общества перешла в соседнюю ложу и, как всегда, усердствуя в интересах своего патрона, вели свою тактику так искусно, что Кет, несмотря на все свои протесты, принуждена была взять руку сэра Мельбери Гока и идти с ним. Их сопровождали мать её с мистером Плеком, но достойная леди, возмнив себя дипломаткой, приложила все старания, чтобы ни разу не взглянуть в сторону дочери, и весь вечер была, повидимому, поглощена остроумной беседой мистера Плека, который, в качестве специально для этой цели приставленного к ней часового, в свою очередь не зевал и пользовался всяким удобным случаем занять её внимание.

Виттитерли, то он был слишком занят, чтобы принимать участие в их беседе: надо же ему было оповестить своих знакомых, бывших в театре, что дескать "те два джентльмена, которых вы видите во втором ярусе, в ложе мистрисс Вититтерли, высокородный лорд Фредерик Верисофт и его ближайший друг и приятель, блестящий сэр Мельбери Гок", известие, воспламенившее кипучей злобой и завистью сердца многих почтенных матрон и заставившее позеленеть от отчаяния шестнадцать незамужних их дочерей.

Спекталь, наконец, кончился, но Кет опять таки должна была позволить сэру Мельбери свести ее с лестницы, и опять господа Пайк и Плек маневрировали так удачно, что без всяких заметных стараний с чьей бы то ни было стороны бедная девушка с своимь кавалером очутились не только последними, но и довольно далеко от остальных.

-- Куда вы спешите? - сказал сэр Мельбери, видя что Кет порывается вперед и пытается высвободить свою руку.

Она ничего не ответила, но не убавила шагу.

-- А, если так... - проговорил сэр Мельбери хладнокровно и без дальнейших церемоний остановился, прижимая к себе её руку.

-- Отчего же?... Послушайте, моя милочка, ну, зачем вы притворяетесь недовольной?

-- Притворяюсь! - воскликнула с негодованием ист. - Как вы еще смеете после всего, что случилось, заговаривать со мной, обращаться ко мне, показываться мне на глаза?

-- А знаете, мисс Никкльби, в гневе вы еще прелестнее, - объявил сэр Мельбери, нагибаясь, чтобы лучше видеть её лицо.

-- Я ненавижу вас, презираю от всего сердца! - проговорила в отчаянии бедная девушка. - Если вам доставляет удовольствие внушать отвращение, вы... Пустите меня к ним, сейчас же пустите! Если вы не выпустите меня сию же минуту, я отброшу в сторону все благоразумные соображения, удерживавшия меня до сих пор, и приму такия меры, которые будут чувствительны даже для вас.

-- Если ни уважение к моему полу, ни мое беззащитное положение не могут заставить вас отказаться от этого грубого, безчеловечного преследования, - продолжала Кет, в своем волнении почти не сознавая, что она говорит, - то у меня есть брать, который заставит вас дорого поплатиться.

-- Клянусь жизнью, так она еще краше! - сказал сэр Мельбери невозмутимо, как будто разсуждал сам с собой, и тихонько обнял ее за талию. - Положительно она мне больше нравится, когда сердится, как теперь, чем когда молчит, скромно опустив глазки.

Кет не помнила, как она добралась до сеней, где ее ожидала остальная компания. Ни на кого не глядя, она вырвалась от своего спутника, быстро прошла на подъезд, вскочила в экипажи и, забившись в угол, залилась слезами.

Пайк и Плек, памятуя свою обязанность, постарались отвлечь внимание общества от инцидента с Кет. Выскочив на подъезд, они принялись выкрикивать экипажи, задирать разных господ из публики, стоявших по близости, и в этой суматохе благополучию усадили перепуганную мистрисс Никкльби в её экипаж. Отделавшись от этой дамы, они перенесли свою любезность на мистрисс Вититтерли и заставили ее забыть о молодой девушке, оглушив почти до потери сознания. Наконец, оба экипажа отъехали, оставив четырех достойных друзей под портиком театра. Тогда все четверо переглянулись и принялись хохотать.

другу. - Все вышло, как по писанному: мой лакей оборудовал дело со служанкой, мы подмазались к маменьке и теперь дом этих господ открыт для нас во всякое время. И все обделано в одне сутки!

-- Да, - проговорил милорд, - но я должен был весь вечер просидеть со старухой.

-- Нет, вы только послушайте его! - воскликнул сэр Мельбери, поворачиваясь к своим клевретам. - Послушайте, что говорит этот неблагодарный ворчун! Право, я, кажется, дам торжественную клятву, никогда больше не помогать ему в его замыслах. Ну, не позорно ли это с его стороны?

Пайк спросил Плека, а Плек спросил Пайка, не позорно ли это, но ни тот, ни другой не ответил.

-- А разве я неправду сказал? - оправдывался лорд Фредерик. - Разве не правда, что я весь вечер просидел со старухой?

вздумается, уходить, когда надоест, сидеть, сколько хочешь, и делать, что хочешь - если бы вы, высокородный лорд, не полюбезничали с хозяйкой, с этой дурой из дур? Неужели вы думаете, что я вожусь с этой девочкой ради себя? Не прожужжал ли я ей уши, расхваливая вас? Не переносил ли я весь вечер, как терпеливый осел, её гримасы и дерзости ради вас? Да за кого, наконец, вы меня принимаете? Разве я для всякого это сделаю? И неужели за все мои старания я не заслуживаю ни капли благодарности?

-- Вы чертовски добрый малый, Гок, - проговорил бедный простофиля, пожимая руку приятелю. - Клянусь жизнью, вы чертовски добрый товарищ.

-- Так как же по вашему? Правильно я поступил?

-- Как подобает добродушному, глупому, преданному псу, каков я и есть, не так ли?

-- В таком случае я удовлетворен, - сказал сэр Мельбери. - А теперь пойдем раскитаемся с французиком и с немецким бароном, которые так ловко обчистили наши карманы вчерашнюю ночь.

С этими словами безкорыстный джентльмен взял под руку своего друга, и они пошли, причем сэр Мельбери не преминул оглянуться назад и подмигнуть с презрительной улыбкой господам Пайку и Плеку, а те зажали рты платками в знак своего безмолвного восхищения такою ловкой тактикой и последовали за своим патроном и его жертвой на почтительном разстоянии.