Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава XLIII, является в роли церемониймейстера, чтобы представить обществу некоторые личности.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава XLIII, является в роли церемониймейстера, чтобы представить обществу некоторые личности. (старая орфография)

ГЛАВА XLIII
является в роли церемониймейстера, чтобы представить обществу некоторые личности.

Поздно вечером, когда буря давно уступила место мирной тишине, а об ужине не были больше и помину не оставалось только переварить его во благовремении (причем мы считаем своим долгом заметить, что эта работа, благодаря совершенному спокойствию, веселому разговору и умеренному употреблению грога и коньяка, совершалась так правильно, как только могли этого пожелать ученые физиологи, научающие анатомию и все функции человеческого организма)... Итак, поздно вечером наши трое или, вернее сказать, двое друзей, так как мистер и мистрисс Броуди и по церковным, и по гражданским законам, составляли одно неразывное целое, были потревожены звуками гневных, угрожающих голосов, кричавших внизу у лестницы. Вскоре ссора приняла такие солидные размеры и сопровождалась до того свирепыми и кровожадными выражениями, что, кажется, если бы голова одного из близнецов-сарацинов свалилась на плечи какому-нибудь живому свирепому и неукротимому сарацину, гвалт и тогда не мог бы быть сильнее.

Вместо того, чтобы после первых бурных взрывов перейти в глухой гул голосов или недовольное ворчанье, как это обыкновенно бывает при всяких перебранках и ссорах в трактирах, в законодательных и других общественных собраниях, этот гвалт все усиливался, и хотя вопли вылетали, казалось, только из одной пары легких, но эта пара легких так выразительно и с такою энергией выкрикивала слова: "подлец, негодяй, нахал" и еще много других громких эпитетов, в такой же мере лестных для того, к кому они относились, что целый хор из дюжины голосов при обыкновенных обстоятельствах не произвел бы столько шума и гама.

-- Да что там такое случилось? - спросил Николай, бросившись к двери.

Джон Броуди сунулся было следом за ним, как вдруг мистрисс Броуди, побледнев, в изнеможении прислонилась к спинке своего стула и упавшим голосом заявила супругу, чтобы об принял во внимание, что если его особа подвергнется в этой истории хоть малейшей опасности, с её, мистрисс Броуди, стороны немедленно последует истерика, которая может повести к гораздо более серьезным результатам, чем он думает.

Джона Броуди видимо смутила последняя часть заявления жены, хотя в то же время его физиономия засияла гордостью и счастьем. Но, будучи не в силах оставаться спокойным, когда так близко от него шла горячая свалка, он решился на компромисс: подхватив жену под руку, он быстро спустился с лестницы вслед за Николаем, который был уже внизу.

Местом действия разыгравшейся ссоры был корридор гостиницы при входе в общую залу, и здесь-то собралось все население и гости этого учреждения, прислуга, постоянные посетители, даже несколько кучеров и конюхов. Вся эта публика обступила какого-то молодого человека, бывшого, суди по наружности, двумя-тремя годами старше Николая. Молодой человек, очевидно, не удовольствовался однеми угрозами и в своем негодовании зашел гораздо дальше, так как стоял он в одних чулках, а туфли его лежали в противоположном углу корридора, у самого носа другого субъекта, распростертого на полу во весь рост. Должно быть, сперва этот субъект был препровожден туда хорошим пинком, поднесенным по всем правилам искусства, а затем уже в голову ему полетели и туфли.

Завсегдатаи гостиницы, лакеи, кучера и конюхи, не говоря уже о молоденькой конторщице, выглядывавшей из полуотворенной двери буфета, все, как это можно было заключить по выражению лиц, покачиваниям головой, подмигиваниям и восклицаниям, были сильно расположены действовать против джентльмена в чулках. Николай тотчас сообразил положение дела и, видя молодого человека своих лет, совсем не похоже то на обыкновенного забияку, в таком затруднительном положении, естественно уступил благородному порыву первой минуты (которым так часто руководствуется в своих поступках молодежь) и решился принять его сторону против всех. Очертя голову бросился он в самую середину интересной группы, осведомляясь резким тоном, быть может, более резким, чем того требовало благоразумие при данных обстоятельствах, из-за чего произошел этот шум.

-- Ура! - воскликнул один из конюхов. - Место переодетому принцу!

-- Господа, дорогу наследнику эфиопского короля! - кричал другой.

Не обращая внимания на эти шутки, которые всегда принимаются толпою с полным одобрением, если оне направлены против прилично одетого человека, Николай окинул присутствующих спокойно презрительным взглядом, затем обратился к молодому джентльмену, успевшему тем временем разыскать и надеть свои туфли, и с самым рыцарским видом повторил свой вопрос.

-- Совершенные пустяки! - отвечал тот.

Тут среди зрителей поднялся ропот, а самые смелые закричали: "Как пустяки?" - "Скажите на милость, он называет это пустяками". - "Хороши пустяки!" "Счастливчик, этот господин, если находит пустяками такую потасовку!" Истощив весь свой запас иронических замечаний, несколько человек принялись толкать Николая и другого джентльмена, главного участника скандала, то как будто нечаянно, натыкаясь и падая на них, то наступая им на ноги.

Но так как к подобной игре число участвующих необязательно ограничивать определенной цифрой, как в некоторых других, например, в карточных играх, то Джон Броуди также присоединился к играющим, к величайшему ужасу своей жены. Он бросился в толпу, работая кулаками направо и налево, причем смахнул локтем шапку с головы здоровенного конюха, который особенно враждебно отнесся к Николаю. Это вмешательство тотчас дало всему делу другой оборот: многие смельчаки попятились назад и остановились на почтительном разстоянии, охая от боли и проклиная тяжелые лапы деревенщины, отдавившей им ноги.

-- Пускай только попробует еще раз, - произнес джентльмен, лежавший до сих пор на полу, поднимаясь на ноги, но совсем не для того, чтобы мстить своему обидчику, как это можно было предположить, а из боязни, чтобы Броуди как-нибудь нечаянно не наступил на него.

-- Да, я только предлагаю ему еще раз попробовать!

-- Ну, а ты только попробуй повторить свои слова, и я разобью об твою башку все стаканы, что стоят вонь на том столе, за тобой, - сказал молодой джентльмен.

При этих словах один из лакеев, который все это время истирал руки от удовольствия, глядя на драку, и оставался спокойным, пока речь шла о битве голов, всполошился и начал упрашивать зрителей сходить за полицией, так как тут пахнет смертоубийством и он один отвечает за посуду и хрусталь заведения.

-- За что вы ударили его? - спросил один из присутствующих.

-- Да, да, скажите, за что? - подхватило еще несколько голосов.

Молодой человек, бывший, видимо не особенно популярным среди этого общества, холодно огляделся кругом и обратился к Николаю:

-- Вы сейчас спрашивали меня, что тут произошло. Извольте, я вам объясню. Вот этот господин, которого я только что отделал, сидел и пил со своим приятелем в общей зале, когда я вошел туда, собираясь тоже посидеть с полчаса перед сном. Я, видите ли, решил провести ночь в гостинице, чтобы не потревожить своих домашних в этот поздний час, так как они меня ждут только завтра. Господин этот в самых дерзких и оскорбительных выражениях заговорил об одной особе, которую я имею честь знать и которую я тотчас узнал по его описанию, так как он говорил громко и я разслышал каждое слово. Тогда я вежливо заметил ему, что он ошибается в своих догадках, а так как эти догадки были оскорбительного свойства, то я прошу его замолчать. Он исполнил в ту же минуту мое требование, но, выходя из залы со своим приятелем, возобновил этот разговор и говорил с еще большим нахальством. Тут уж я не выдержал, бросился на него, чтобы ускорить его выход из залы, и ударом кулака привел его в то положение, в котором вы его застали. А так как я нахожу, что знаю лучше всякого другого, как мне следует поступать, - прибавил молодой человек, видимо еще не остывший после ссоры, - то предлагаю каждому желающему выступить на защиту потерпевшого: я не отказываюсь драться!

Настроение Николая было в это время именно таково, что и самая ссора эта, и повод к ней, и развязка должны были заслужить его полное одобрение. Ежеминутно преследуемый воспоминанием о своей прелестной незнакомке, он чувствовал, что поступил бы точно так же, если бы какой-нибудь нахал вздумал в его присутствии оскорбительно отозваться о ней. И под впечатлением этих мыслей, он горячо принял сторону молодого человека, объявив, что тот поступил прекрасно и достоин уважения каждого порядочного человека. К этому мнению тотчас же присоединился и Джон Броуди; хоть он и не понимал хорошенько, в чем именно состояла заслуга молодого джентльмена в чулках, но тем не менее стал выражать ему свои симпатии так же горячо, как и Николай.

-- Пусть теперь побережет свои косточки, - говорил между тем побежденный, с которого в эту минуту лакея удалял при помощи щетки следы падения на пыльный пол корридора. - Он мне ответит за то, что ударил меня здорово живешь. Где это видано, чтобы человек не смел найти девушку хорошенькой, не мог похвалить ее без того, чтобы его не искалечили за это?

Это размышление вслух вызвало большое сочувствие со стороны молоденькой конторщицы, которая, стоя перед зеркалом и оправляя свой чепец, заявила, что "только еще этого недоставало", что "если станут наказывать людей за такие невинные и естественные поступки, то битых скоро окажется гораздо больше, чем тех, которые бьют" и что она "совершенно по понимает поведения джентльмена. Таково её мнение".

-- Прелесть моя, - сказал молодой человек, наклонившись к ней, и прошептал еи что-то на ухо.

-- Это ровно ничего не значит, сэр, - возразила сухо девица, хотя в то же время, отворачиваясь, не могла удержать улыбки (за что мистрисс Броуди, стоявшая у лестницы, бросила на нее презрительный взгляд и сейчас же позвала мужа).

-- Но выслушайте же меня, - продолжал вполголоса молодой человек. - Если бы находить красивое красивым считалось преступлением, я был бы в эту минуту величайшим преступником в мире, так как я не могу устоять перед хорошеньким личиком; оно успокоивает меня, заставляет мгновенно стихать мой гнев. Вы могли уже заметить действие вашей красоты на меня.

-- Все это очень хорошо, - возразила девица, покачав головой, - но...

-- И знаю, что очень хорошо, - подхватил молодой человек, не спуская восхищенных глаз с хорошенького личика конторщицы, - именно это самое я и говорил вам сию минуту Но я хочу только сказать, что о красоте надо говорить с уважением, какое и подобает оказывать столь драгоценному дару небес, а этот франт не знает даже, как...

Молодая девица прервала этот разговор, крикнув лакею довольно пронзительным голосом, что не мешало бы побитому джентльмену удалиться из корридора и не загораживать дороги другим.

Лакей немедленно передал инструкцию конторщицы конюхам, а те в свою очередь, резко изменив тон по отношению к несчастной жертве, в один миг вышвырнули ее за дверь, точно какой-нибудь тюк.

-- Я почти уверен, что встречал уже где-то этого франта, - сказал Николай.

-- Неужели? - спросил его новый знакомый.

-- Готов побиться об заклад, что встречал, - продолжал Николай, что-то припоминая. - А, вспомнил! Ведь это писец из справочной конторы в Весть-Энде. То-то мне и показалось знакомым его лицо!

И в самом деле это был Том, писец из справочной конторы, с богомерзким лицом.

"Как странно!" думал Николай, припоминая все те случайности, которые часто, когда он менее всего этого ожидал, наводили его на мысль об этой конторе.

мне, где и когда я могу принести вам спою благодарность.

Отвечая на эти вежливые слова, Николай нечаянно бросил взгляд на поданную ему карточку и с удивлением воскликнул:

-- Мистер Фрэнк Чирибль! Уж не племянник ли вы братьев Чирибль, тот самый, которого ждут завтра?

-- Хоть я и не имею обыкновения величать себя племянником торгового дома братьев Чирибль, - отвечал, смеясь, мистер Фрэнк, - но я действительно племянник этих двух превосходнейших братьев, представителей известной торговой фирмы, и горжусь этим. А, вы, сэр, ужь не тот ли вы мистер Никкльби, о котором я так много слышал? Вот ужь никак не ожидал таким образом но знакомиться с вами, но смею вас уверить, что, как ни странна наша встреча, я искренно ей рад.

Николай ответил любезностью на любезность, и молодые люди дружески пожали друг другу руку. Затем Николай представил своему новому знакомому Джона Броуди, который все еще не мог опомниться от восхищения перед молодым человеком, сумевшим так ловко заставить хорошенькую конторщицу переменить фронт. Фрэнк быль представлен и мистрисс Броуди, после чего все четверо отправились наверх, где и провели еще с полчаса в разговорах, к обоюдному удовольствию. Нужно отдать справедливость мистрисс Броуди: сна смело начала разговор с заявления, что из всех нахалок, каких она когда-либо встречала, "это конторщица" была, но её мнению, самой безобразной, самой легкомысленной и нахальной.

Мистер Фрэнк (как это доказывает только что описанная сцена потасовки в корридоре гостиницы) был очень вспыльчивый молодой человек, что, конечно, не диво и часто встречается в людях; но это не мешало ему быть веселым и приятным собеседником. Наружностью он очень напоминал двух превосходных братьев, которых Николай так любил. Как и они, он был прост в обращении, в нем было также много искренности и добродушия, а эти черты всегда привлекают людей. Кроме того, он был довольно красив, неглуп, живого характера. Через несколько минуть он так освоился со всеми странностями Джона Броуди, точно они были знакомы между собой с самого детства. Неудивительно поэтому, что, когда пришло время расходиться но домам, мистер Фрэнк оставил по себе самое благоприятное впечатление не только в достойном детище Иоркшира и его жене, но и в Николае, который, обдумывая все случившееся по дороге домой, пришел к заключению, что он сделал сегодня весьма приятное и желательное приобретение в лице своего нового знакомца.

"Но что всего страннее, так это моя встреча с этим клерком из справочной конторы, - думал он. - Мне кажется, неправдоподобно, чтобы племянник был знаком с тою очаровательной девушкой. Я помню, Тим Линкинвотер, говоря мне о том, что мистер Фрэнк возвращается домой, чтобы сделаться компаньоном нашей фирмы, рассказывал также, что он провел четыре года в Германии, управляя делами фирмы, а последние шесть месяцев - в северной Англии, где быль занят устройством её агентства; итого четыре с половиною года его не было здесь. Она же не может быть старше семнадцати, восемнадцати лет; следовательно, она была ребенком, когда он уехал из Лондона. Он не мог её знать; вероятно, даже не видал никогда. Он не может дать мне никаких сведений о ной. И во всяком случае, - добавил он в ответ на преследовавшую его тайную мысль, - не может быть, чтобы он был её первою любовью, - это очевидно".

Нужно ли верить, что эгоизм - необходимый элемент той человеческой страсти, которую называют любовью? Не лучше ли, не спокойнее ли уверовать в те прекрасные сказки, которые рассказывают нам об этом чувстве поэты? Конечно, нам известны примеры, когда мужчины и женщины с великодушием, приносящим им большую честь, отказывались от предмета своей любви в пользу своих соперников и соперниц, но, к сожалению, при этом всегда бывало доказано, что такое великодушие было вынужденным и что эти благородные мужчины и женщины с достоинством отказывались от того, что им было все равно недоступно. Так точно простой солдат, не принося большой жертвы, может дать обет никогда не носить ордена Подвязки, или бедный сельский священник, будь он хоть семи пядей во лбу и необычайно благочестив, но если у него нет длинной родословной (я не говорю, конечно, о его собственных детях, которые по своему количеству нередко представляют собою весьма и весьма длинную ветвь родословного дерева), может навсегда отказаться от епископской митры, которой ему и без того никогда не видать.

Николай Никкльби упрекал бы себя в низости, если бы в душе его зародилось желание извлечь из своей встречи с Фрэнком какую-нибудь выгоду для себя в смысле приобретения еще большого доверия со стороны братьев Чирибль, и в тоже время он погрузился в другие разсчеты самого эгоистического свойства.

Что если этот племянник станет его соперником? Он на все лады переворачивал этот вопрос в своем уме и придавал ему такую важность, точно от разрешения его зависело все остальное; он безпрестанно возвращался к нему и негодовал при одной мысли, что на свете мог быть другой человек, осмелившийся увлечься девушкой, с которой сам он никогда во всю жизнь не сказал ни слова.

своего воображаемого соперника личным для себя оскорблением, охотно, впрочем, разрешая ему обладать всевозможными хорошими качествами и в какой угодно мере в глазах всех других. Как видите, в этом было много истинного эгоизма. А между тем Николай был искренняя, благородная натура, и мало нашлось бы людей с менее своекорыстными мыслями и побуждениями. Но мы не имеем никаких оснований предполагать, чтобы мысли и чувства Николая, влюбленного, каким мы его видим теперь, не походили на мысли и чувства всех других людей, находящихся в этом состоянии духа, которое поэты воспевают, как необыкновенно возвышенное.

Впрочем, Николай не терял времени на анализ своих мыслей и чувств, а продолжал всю дорогу и потом всю ночь думать и грезить все об одном и том же. Придя в конце концов к убеждению, что Фрэнк не знал его таинственной незнакомки, а поэтому не мог и ухаживать за ней, он в то же время сообразил, что и его шансы не велики, так как он, может быть никогда в жизни не встретится больше с любимою девушкой. На этой гипотезе он начал строить самые зловещия предположения, одно печальнее другого, предположения, перед которыми бледнел и стушевывался даже призрак его соперника Фрэнка. То были муки Тантала, не дававшия ему покоя даже во сне.

Что бы ни говорили поэты и романисты, но никто еще не наблюдал таких случаев, на основании которых можно было бы установить, как факт, что солнце может хоть на один час замедлить или поспешить своим восходом или закатом в угоду какому-нибудь пылкому влюбленному. Солнце твердо знает свои общественные обязанности и, подчиняясь росписанию Гринвичской обсерватории встает неизменно по календарю, никогда не позволяя себе поддаваться каким-либо личным соображениям. Таким образом утро для Николая настало в свое время при обычной обстановке: контора открыта, ежедневное течение дел ничем не нарушается; единственным выходящим из ряду событием в будничной конторской рутине явился приезд мистера Франка Чирибля, удостоившагося самых радушных приветствий и сияющих улыбок со стороны своих достойных дядюшек и более серьезного, хотя и не менее сердечного приема со стороны Тима Линкинвотера.

-- Подумайте только, как странно это вышло, что мистер Фрэнк и мистер Никкльби встретились вчера вечером! - сказал Тим Линкинвотер, медленно сходя со своего табурета, становясь спиной к конторке, что он делал всегда, когда собирался сообщить что-либо важное, и обводя глазами присутствующих. - В этой вчерашней встрече наших двух молодых людей я усматриваю замечательное совпадение. И пусть кто-нибудь осмелится мне сказать, что такое удивительное совпадение может случиться еще где-нибудь, кроме Лондона!

-- Не могу судить об этом, - отвечал Фрэнк, - но...

Азии? Еще меньше. В Африке? Ничуть не бывало. Вы скажете в Америке? Но вы солжете, если скажете это, потому что вы отлично знаете, что нет. Ну, так говорите же, где это место? Где? - вопрошал Тим, скрестив на груди руки.

-- Я не имел намерения оспаривать этот пункт, - отвечал смеясь молодой Чирибль. - Я никогда не позволил бы себе совершить такую ересь. Я хотел только сказать, когда вы перебили меня, что я очень благодарен этому совпадению, вот и все.

-- О, если вы не оспариваете этого пункта, - сказал Тим, сразу умягчаясь, - это иная статья. Но, говоря откровенно, я был бы рад, если бы вы его оспаривали, вы или кто-либо другой. Я уничтожил бы вас и всякого другого своими аргументами, безапелляционными аргументами, - добавил Тим, слегка похлопывая своими очками по указательному пальцу своей левой руки.

Но так как не нашлось никого, кто пожелал бы принять на себя защиту четырех частей света против Тима или, вернее сказать, кто пожелал бы от Тима получить позорнейший "мат" (ибо такова была неизбежная участь смельчака, который дерзнул бы на такую защиту), то Тим прекратил свою аргументацию в виду её безполезности и взобрался опять на свой табурет.

-- Брат Нэд, - сказал Чарльз Чирибль, дружески похлопав по плечу Тима, - мы должны чувствовать себя счастливыми, имея помощниками таких двух молодых людей, как наш племянник Фрэнк и мистер Никкльби; они послужат ним источником истинного удовольствия.

-- Что касается Тима, - прибавил Чарльз, - то о нем не стоит говорить: он мальчик, дитя, ничего еще не выражающее своей особой; Тима нечего принимать в разсчет. Ну, что вы об этом думаете, мистер Тим, гадкий вы повеса?

-- Я думаю, что ревную вас к вашим любимчикам и буду искать другого места: прошу вас принять это к сведению.

Тим нашел свою остроту такою необыкновенно забавною, что, положив перо на чернильницу и сойдя или, вернее, скатившись со своего насеста (совершенно против своего обыкновения совершил все методически и спокойно), разразился громким хохотом и при этом так страшно затряс головой, что пудра с его волос столбом понеслась по всей конторе. Братья Чирибль, конечно, не отстали от Тима и искренно хохотали при одной мысли о возможности такой добровольной разлуки. Фрэнк и Николай присоединились к старикам и хохотали еще громче, отчасти, может быть потому, что старались скрыть свое волнение, вызванное этим маленьким инцидентом. Да, правду сказать, и трое старых друзей были очень растроганы, хотя и силились замаскировать свои чувства громким смехом. И этот взрыв чистосердечного, простодушного веселья доставил всем троим гораздо больше удовольствия, чем могло бы найти его избранное общество в самой тонкой и едкой остроге, отпущенной на счет какого-нибудь отсутствующого приятеля.

-- Мистер Никкльби, - обратился брат Чарльз к Николаю, отводя его в сторону и ласконо пожимая ему руку, - я в большом нетерпении узнать, хорошо ли и удобно ли вы устроились, дорогой мой, в вашем коттедже. Мы сочли бы себя неблагородными относительно тех, кто нам служить, если бы допустили их испытывать неудобства и лишения, оградить их от которых в нашей власти. Я бы также очень желал познакомиться с вашей матушкой и сестрой, мистер Никкльби, и воспользоваться случаем, уверить их, что те маленькия услуги, которые мы всегда счастливы им оказать, с лихвою вознаграждаются вашим рвением в исполнении ваших служебных обязанностей. Пожалуйста, ни слова, дорогой мой, прошу вас. Завтра, ведь, воскресенье, так завтра же я позволю себе явиться к вам к вечернему чаю, надеясь застать вас дома. Если же ваши дамы найдут почему-нибудь неудобным этот день или час для моего визита, то я приду в другой раз, когда ты назначите: для меня все дни будут удобны. Так, значит, и решим. Брат Нэд, дружок, мне нужно сказать тебе два слова.

видел только новое доказательство того лестного для него расположения, которым он и раньше пользовался у этих превосходных старичков, и деликатная доброта их вызывала в его сердце чувство глубокой благодарности и любви.

Весть о том, что на следующий день у них будет гость (да еще какой!), пробудила в душе мистрисс Никкльби весьма разнородные чувства - радость и сожаление. Правда, с одной стороны предстоящий визит высокого гостя предвещал ей близкий возврат в "хорошее" общество и связанное с этим почти забытое удовольствие утренних визитов, вечеринок с "чашкою чая" и т. п.; но, с драгой, - она не могла вспомнить без горечи о своем блаженной памяти серебряном чайнике с ручкой из слоновой кости и таком же молочнике, которые некогда были предметом её гордости и покоились из года в год на самой верхней полке шкапа, всегда обернутые в замшу для сохранности. Эти две вещи представлялись её опечаленному воображению так живо, точно стояли у нея перед глазами.

-- Как бы мне хотелось знать, кто купил мой прелестный ящичек на распродаже наших вещей, - сказала мистрисс Никкльби, печально качая головой. - Он всегда стоял у меня в левом углу, подле маринованного лука. Ты помнишь этот ящичек, Кет?

-- Отлично помню, мама.

-- А мне что-то плохо этому верится, когда я вижу, с каким равнодушием ты об этом говоришь, - отвечала мистрисс Никкльби строгим тоном. - Во всех наших потерях, Кет, есть одна сторона, которая, признаюсь, для меня тяжелее самых потерь: это - возмутительное равнодушие и безпощадная холодность, с какими относятся к ним окружающие. Я говорю это совершенно искренно, Кет, - и мистрисс Никкльби потерла себе нос с обиженным видом.

мы живем вместе, а для меня это гораздо дороже каких-то жалких безделушек, отсутствия которых мы и не чувствуем. Я видела горе и нужду, которые влечет за собою смерть главы семьи; я испытала горечь одиночества в чужом доме, разлуку с близкими, милыми сердцу в тяжелую пору настигшей нас бедности, в то время, когда единственным для нас утешением в безысходном горе была бы совместная жизнь; я пережила все это. Как же вы можете удивляться тому, что я считаю нашу теперешнюю жизнь покойною и счастливою и, видя вас, моих любимых, подле себя, не имею других желаний, не питаю никаких сожалений? Правда, было время, и не очень давно, когда мне вспоминались довольство и утехи нашей прежней жизни, и я жалела о них, жалела, может быть, чаще, чем вы думаете; но я притворялась, что не останавливаюсь на таких мыслях, в надежде, что этим я заставлю и вас меньше сожалеть об утраченном. О, нет, мама, я не безсердечна! Бог свидетель, что если бы я была такою, я была бы счастливее. Мама дорогая, - прибавила Кет с возрастающим волнением, - я всегда чувствую разницу между этим домом и тем, где мы провели столько счастливых лет, одну только разницу, в тем, что лучшее, благороднейшее сердце, когда-либо страдавшее в этом мире, покинуло нас и перешло в иной лучший мир.

-- Кэт! Мое дорогое дитя! - воскликнула мистрисс Никкльби. - Я много раз вспоминала его ласковые, нежные слова перед смерью, - продолжала Кет. - В последний вечер, уходя на ночь к себе, он проходил мимо моей комнаты, заглянул ко мне и сказал: "Да хранит тебя Господь, малютка!" Как он был бледен, мама! Я знаю, он умер от разрыва сердца: наверно горе убило его. Я была тогда так молода, что и не думала об этом.

Тут бедная девушка не могла больше сдерживаться и дала волю слезам. Припав к матери, она плакала, как малый ребенок, и слезы облегчили её сердце.

Тут кстати будет заметить к чести человеческой природы, что, когда наше сердце размягчено, когда его преисполняет сознание счастия и чувство любви, мы охотно отдаемся воспоминаниям о дорогих умерших. Как не допустить после этого, что наши лучшия мысли и чувства играют роль волшебного талисмана, который наделяет нашу душу способностью поддерживать таинственное общение с душами тех, кого вы горячо любили на земле. Увы! Как часто приходится этим терпеливым ангелам витать над нами в тщетном ожидании того магического слова, которым мы всегда можем их призвать к себе, которое нам так легко произнести и которое так редко приходить нам на ум и на уста, что, наконец, совсем забывается.

Бедная мистрисс Никкльби, привыкшая говорить без разбору все, что приходило ей в голову, не подозревала, что дочь её могла питать такия чувства и мысли, тем более, что ни самые тяжкия испытания, ни несправедливые упреки никогда не приводили ее к такому признанию. Но теперь, когда жизнь их при покой, мирной обстановке, стала радостна и светла, и под влиянием счастливого воспоминания о прошлом настолько овладели душою Кет, что она была не в силах таить их долее, - теперь мистрисс Никкльби поняла, как часто она бывала несправедлива к дочери. Разговор этот взволновал и ее; она обняла Кет, и в сердце её шевельнулось чувство, похожее на раскаяние.

многое множество маленьких, и мистрисс Никкльби уже готовилась, со свойственным ей отсутствием вкуса, разукрасить ими стены гостиной, по Кет спасла семейную честь, предложив матери избавить ее от лишняго труда, и убрала комнаты сама изящно и просто. Маленький коттедж никогда еще не смотрел таким прелестным и нарядным, как в это утро яркого солнечного дня; но ни гордость Смайка, любовавшагося своим садиком, ни гордость мистрисс Никкльби, одобрительно оглядывавшей свою меблировку, ни даже гордость Кегь, молодой хозяйки, собственноручно убравшей дом, не могли сравниться с гордостью Николая, когда он глядел на сестру. И в самом деле, самый аристократический и богатый замок Англии мог бы гордиться этим прелестным личиком и изящной фигурой, если бы они служили его украшением.

Около шести часов вечера мистрисс Никкльби была повергнута в жесточайшее смятение давно ожидаемым стуком в наружную дверь, и с приближением по корридору шагов двух парь ног это волнение все росло и росло. Бедная женщина вне себя от волнения, тоном пророчицы возвестила, что "это двое господ Чирибль, - "она уверена в том... И действительно, то были двое Чириблей, но только не братья, а мистер Чарльз Чирибль и его племянник мистер Фрэнк. Мистер Фрэнк начал с того, что извинился за свой непрошенный визит; на это мистрисс Никкльби с подобающей любезностью и грацией ответила, что от всего сердца извиняет его поступок, тем более, что она сосчитала свои серебряные ложки и оказалось, что их не только хватит на всю компанию, но даже одна останется лишней.

Таким образом появление неожиданного гостя никого не смутило; и только одна Кет сначала довольно часто краснела от смущения. Старый джентльмен был так прост и любезен, а молодой так удачно вторил ему в этом, что не было и следа той натянутости, которая всегда портит первое знакомство, и которой Кет со страхом ждала "от этого оффициального визита", как она выражалась.

За чайным столом беседа стала еще непринужденнее: говорили о самых разнообразных предметах, сыпались шутки и остроты. Так, например, старый мистер Чирибль возвестил обществу, что один молодой джентльмен из присутствующих, во время своей поездки по Германии был сильно заподозрен в сердечном увлечении некоей девицей, дочерью одного немецкого бургомистра, а молодой Чирибль с пылким негодованием отверг это обвинение, что доставляло мистрисс Никкльби удобный случай заметить со свойственною ей тонкостью, что именно эта горячность защиты и служит доказательством того, что в обвинении таится доля правды. После этого молодой джентльмен стал умолять старого джентльмена сознаться, что тот только пошутил, что старый джентльмен и исполнил, заставив, однако, молодого довольно долго просить. Молодой мистер Чирибль так упорно отстаивал себя в этом вопросе, что даже "весь покраснел", как выражалась впоследствии мистрисс Никкльби, всоминая эту сцену; сна особенно охотно повторяла это свое замечание, так как находила, что, говоря о своих победах, молодые люди вообще далеко не отличаются скромностью и что при подобных рассказах стыдливый румянец редко покрывает их лица; но за то похождения свои они раскрашивают по собственному усмотрению, вопреки всякому уважению к истине.

После чая все общество отправилось в сад, и так как вечерь был чудный, решили выйти в поле, где и гуляли до глубоких сумерек. Всем казалось, что время летит слишком быстро. Авангард составляли Кет под руку с братом и мистер Фрэнк, с которым она весело болтала. В некотором разстоянии от них следовала мистрисс Никкльби с братом Чарльзом. Бедная леди была так растрогана добротою старого джентльмена, который горячо расхваливал Николая и восхищался Кет, что неудержимый поток её обычных излияний на этот раз совершенно изсяк или, по крайней мере, держался в границах благоразумия.

заговаривал с ним, положив ему руку на плечо, то Николай, с улыбкой обернувшись к нему, делал ему знак подойти к ним и поболтать со старым другом, так хорошо понимавшим его и обладавшим удивительною способностью, точно по волшебству, разглаживать морщины на его лбу и вызывать улыбку на его грустное, безвременно увядшее лицо.

Несомненно, что гордость один пять семи смертных грехов, но несомненно и то, что из числа их должна быть исключена материнская гордость, ибо она имеет своим источником две добродетели: надежду и веру. Такою именно гордостью было преисполнено сердце мистрисс Никкльби весь этот вечер, и когда гуляющие направились наконец, к дому, лицо бедной женщины еще носило следы слез, самых сладких и счастливых, какие она пролила за всю свою жизнь.

После скромного ужина, за которым общее настроение тихой радости, казалось, исходило от хозяйки, гости стали прощаться. При этом произошел маленький инцидент, подавший повод к веселому смеху: мистер Фрэнк Чирибль во второй раз пожал руку Кет, позабыв, что он уже с нею простился. В этой ошибке дядя Чарльз усмотрел новое неопровержимое доказательство того, что племянник его поглощен своей страстью к немецкой девице, и общество встретило его шутку дружным хохотом. Счастливые люди легко заражаются весельем.

Одним словом, весь этот день был для наших друзей днем безоблачного, светлого счастья. На долю каждого из нас выпадают подобные дни (желаю моим читателям почаще видеть их в своей жизни), и мы впоследствии вспоминаем о них с большим удовольствием. Так вспомнили и об этом дне участники его тихого веселья, для которых он составил эпоху в жизни.

Однако, и в этот счастливый день не все веселились: исключением был только один человек и, к сожалению, именно тот, кто больше всех нуждался в счастье, потому что никогда не знал его.

ниц с сердцем, исполненным отчаяния и горя.