Жизнь и приключения английского джентльмена мистер Николая Никльби.
Часть вторая.
Страница 4

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения английского джентльмена мистер Николая Никльби. Часть вторая. Страница 4 (старая орфография)

Она скрылась, и Николай почти без памяти вышел на улицу, думал сам не зная о чем, старался припомнить последния слова Магдалины, привести в порядок свои мысли ; но все было мрачно в уме его, и он ничего не понимал, ничего не помнил. В мучительном состоянии провел он целый день; к вечеру ему стало лучше.

Между-тем Грайд, - это был последний вечер его холостой жизни , - хлопотал , готовясь к завтрашнему дню. Он жил в одной из многолюднейших частей города, но в чрезвычайно тесной и грязной квартире, состоявшей только из одной комнаты с прихожею и темным чуланом, где помещалась его экономка. Три стула и два стола, обломанные и истертые, маленькая конторка, деревянная кровать с войлоком вместо тюфяка, и шкаф с двумя выдвижными ящиками, одним наверху, а другим внизу, составляли все украшение этой берлоги. Из-под кровати виднелся сундук, укрепленный толстыми железными скобками. Место, где он стоял, и несколько замков, которыми он был заперт, доказывало, что тут хранятся сокровища Грайда; но как велики были эти сокровища, из чего они состояли, того не знал никто, кроме самого хозяина. Ростовщик, без крайней надобности, не отходил от них ни на шаг, и теперь, когда мы вводим читателя в его мрачное и холодное жилище, он сидите подле своего демона. На Грайде серая байковая фуфайка, старые лосинные штаны, шерстяные чулки с дырами, и изорванные колоши. Он скорчился на полу перед постелью, на которой разложено разное старинное платье. Грайд берет одну вещь за другой, разсматривает ее со вниманием, которое почти можно назвать благоговением, и поет про себя хриповато-пискливым голосом песню, оканчивая каждый куплет припевом:

Трала-лада! трала-лада!

Где свахою любовь была,

Там счастью нет затменья.

Перебрав несколько штук и отложив их всторону, Грайд остановился наконец над фраком и панталонами табачного цвету.

-- Табачное! сказал он, приложив палец к носу: а что?.... каков-то я буду в табачном? Надо об этом подумать.

И молодость, и красота,

И ум, и сердца доброта --

Не пара, загляденье!

Трала-лала! трала-лала!

Где свахою любовь была,

Там счастью нет затменья.

В песне сказано "молодость".... Гм! Но ведь песни сложены мак пришлось к рифме, а не то, чтобы это уж так и надобно. Притом же.... позвольте! "Молодость?" Это слово тут очевидно относится только к невесте, и не к жениху; именно только к невесте. Хе, хе, хе! вот и дело с концом. Ну, а что касается до табачного, так нет.... нейдет! Посмотрим лучше вот на эту пару пивного цвету.

Грайд почтительно сложил прежнее платье и взял другое.

-- Пивная будет важная пара! сказал он повертывая ее на все стороны. Она, правда, еще не моя; мне дали ее в заклад. Но что за надобность? хозяин не узнает. Хе, хе, хе! в боковом кармане лежал шилинг, а он и не видал его.... дурачина! Я тотчас заметил этот шилинг, как разсматривал, годится ли платье в заклад, и разумеется.... хе, хе, хе!.... не сказал. Счастливая пара! Я надевал ее на похороны лорда Молфорда, после которого осталось большое именье, и наследник на другой же день заплатил мне все, что был должен..... Решено! я женюсь в этой паре.... Пег! душа моя! я буду венчаться в этом платье!

На это восклицание, из темного чулана, о котором мы говорили, выползла старая, сморщенная, горбатая и подслепая старуха, точь-в-точь похожая на одну из Макбетовых ведьм экономка Грайда, мистрис Пег Слейдерскью.

-- Что это, вы меня кликали, или колокольчик звенел? спросила она каким-то могильным голосом, приложив одну руку к уху.

-- В пивной? Но она совсем новая: ее нельзя еще надевать.

-- Чужая!.... Притом я хочу показаться в этот день как можно лучше.... понимаешь?

-- Понимаю; как не понимать? Только мне кажется, что если ваша невеста такая красавица, как вы говорите, так тут всё-равно: нарядитесь во что ни попало, наденьте хоть все эти кафтаны вдруг, а она не станет любить!

-- Ты сегодня не в духе, Пег Слейдерскью.

-- Нет, не то что не в дух: я говорю правду. К лицу ли вам жениться на молодой девчонке? Зачем заводить у себя эту дрянь?

-- Она будет разделять со мной время, будет играть на фортепьяно, будет петь, забавлять меня.

-- Что? что? покупать для нея фортепьяно?.... Ну смотрите! вам не миновать разоренья.

-- Ты ошибаешься, Пег. Я тебе говорил, что у нея самой есть приданое большое приданое. Следовательно, еще разбогатею, как женюсь.

-- Слышала; да всё-таки нет, не разбогатеете. Вот вам мое слово.

-- Но почему же, Пег?

-- Почему? Как почему?.... А помните, что вы мне обещали? помните ли, как вы тридцать лет сряду клялись, что либо я, либо никто?.... Хорошо! я не верила клятвам; но что касается до имения, так оно мое, все мое! Вы обещали: должны сдержать слово.

-- Так, Пег Слейдерскью. Но тут вышел необыкновенный случай..... прекрасная девушка и большое приобретение.

-- Прекрасная девушка!..... Ах вы, безстыдник!... Прекрасная девушка! Берегитесь, говорю вам! Худо, кто не держит слова. И Пег Слейдерскью не пустит никого к себе на голову.

Артур Грайд, зная всегдашнюю бранчивость и крутой нрав своей экономки, не обратил внимания на её пророчество, но спокойно начал убирать лишнее платье, и как гардеробом служил ему верхний выдвижной ящик в шкафу, то маленький старичишка, особо с каждой вещью, взбирался сперва на стул, а потом на стол, и оттуда уже, приведя себя в уровень с ящиком, укладывал все с величайшею осторожностью и почтением. Пег насмешливо смотрела на его труды, потом вышла и через несколько минут воротилась, неся в руке две мелкия монеты.

-- Вот остаток от нынешняго расходу.

Грайд запер ящик, спрыгнул на пол и кинулся к деньгам.

-- Тут недостает одной копейки, милочка.

-- Что? спросила Пег сердито.

-- Недостает копейки!

-- Проклятая! проворчал Грайд вполголоса: она вечно не слышит самого важного слова.

Он прокричал ей над ухом свое замечание, но Пег возразила, что вероятно женитьба свела его с ума; и в самом деле, при новой поверке, оказалось что Грайд ошибался. С веселой усмешкою взяв от Пег деньги, старик запер их в конторку и потом раскрыл большую книгу, в которой он записывал как ежедневный расход, так и все свои обороты.

-- Вот моя библиотека, говорил он, переворачивая листы и с любовию останавливая взор на некоторых цифрах, покрупнее прочих: у меня нет других книг, но зато эта - самая занимательная, какую только я знаю. Это мое собственное сочинение... хе, хе, хе!... сочинение Артура Грайда!.... Преинтересная книжка! Посмотрел бы я, какой из наших ученых и романистов сочинит такую!

Грайд углубился в приятные воспоминания, которые пробуждала в нем эта книга, история его жизни, и пел потихоньку:

Трала-ллаа! трала-лала!

Где свахою любовь была,

Там счастью нет затменья.

Наконец у соседей пробило девять часов. Он закрыл свое сочинение, осмотрел крепко ли заперта наружная дверь, потом заглянул в чулан к экономке, хотел кажется поцеловать ее в ознаменование последняго вечера холостой жизни, но довольствовался тем, что потрепал ее по щеке и, загасив свечу, лег на свой войлок, с твердым намерением проспать до-тех-пор, как прийдет время жениться.

Но утро дня в который назначена свадьба, всегда наступает для жениха раньше обыкновенного, и мало таких чудаков, которые в это утро могут проспать, или долго проваляться в постели. Что касается до Артура Грайда, он, по общему правилу, принятому всеми прошедшими и нынешними женихами, вскочил почти на разсвете и нарядился в свою пивную пару задолго до того времени, как Пег Слейдерскью подала ему скромный завтрак.

-- Куда хорош! сказала она, злобно смотря на него своими подслепыми глазами. Сколько раз вы говаривали: "Душечка моя, Пег! мы с тобой проживем целый век одни одинешеньки"? Вы это лгали, мистер Грайд! Вам понадобилась молодая жена. Женитесь, чорт с вами! Но помните, что вам говорит Пег Слейдерскью!

Разговор был прерван прибытием Ральфа. Жених и сват, не теряя времени, сели в извощичью коляску и поехали в дом невесты. Дорогою, мужество Грайда уменьшилось приметным образом; он начал робеть, задумываться, наконец замолчал. У дверей дому встретила их старая служанка Магдалины, с лицом, обезображенным слезами и безсонницей. Они вошли в первую комнату; там не было никого; никто не приветствовал жениха и его дружку; они были одни в четырех стенах и походили более на воров, которые заползли сюда, чтобы обокрасть хозяев.

-- Иной подумает, что здесь похороны а не свадьба, сказал наконец Ральф.

-- Хе, хе, хе! какой вы забавник! отвечал Грайд, стараясь преодолеть, свое замешательство.

-- Я ничего, любезный, а вот тебе так надобно позаботиться о своей фигуре. Смотри немножко повеселей. Ты похож на повешеную собаку.

-- Хорошо, хорошо. Но как вы думаете, отчего она до-сих-пор не выходит?

-- Выйдет, когда прийдет время. Потерпи.

-- Я терплю. Вы великий человек, мистер Никльби; вы все знаете.

Прошло еще с четверть часа. Медленные шаги послышались в соседственной комнате, и Брей вошел осторожно, делая знак гостям, чтоб они не шумели.

-- Тс! тс! Дочь моя всю ночь была нездорова; я думал... умрет. Теперь ей лучше. Она одета и плачет в своей комнате.

-- Готова; сию минуту выйдет.

-- Ну, слава Богу. А то... признаюсь.... скучно, если бы пришлось долго ждать конца этим нежностям.

Брей отвел Ральфа всторону и, указывая на Грайда, шепнул:

-- Взгляните на него.... Мы с вами решаемся сделать жестокое дело, мистер Никльби.

-- Какое жестокое дело?

-- Отдаем за него мою дочь.

Кто решается на несправедливость, тот редко оказывает сострадание к своей жертве. Скорее он найдет способ скрыть свое преступление, придать ему вид законности, и доказать, что жертва была необходима, или даже что она вовсе не жертва. Ральф Никльби с большим успехом подвизался на поприще такой логики, и когда Брей, по родительской слабости, высказал свое мнение о предназначенном браке, он отвечал не краснея:

-- Правда, жених очень стар, очень ветх; но мне кажется, что вы тогда бы только поступили жестоко, когда бы отдали свою дочь насильно за молодого. Отдавая мисс Магдалину... хотя бы и насильно... за старика, вы открываете перед ней прекрасную перспективу молодой и богатой вдовы; а она делая теперь угождение вам, вместе с тем приобретает возможность угождать со-временем всем своим женским прихотям, слабостям, сластолюбию.

-- Да, да, отвечал Брей вполголоса.

Он внимательно слушал дальнейшия мудрования Ральфа и кивал головой на все, что тот говорил, как-бы стараясь убедить себя в справедливости его суждений и в непогрешимости своего собственного поступка с дочерью.

-- Я пойду за нею, сказал он наконец, и тихими шагами вышел из комнаты.

Рзльф, проводив его взглядом, оборотился к жениху и сказал.

-- Ну, Грайд, поздравляю! У тебя дьявольская расчетливость. Тебе не долго прийдется кормить этого человека. Я позволю снять с себя голову, ежели он проживет месяца два, или три.

Жених только улыбкой отвечал на это утешительное пророчество, и они опять замолчали, в ожидании невесты. Через несколько минут за дверьми послышался шум женского платья и мужские шаги,

-- Очнись! шепнул Ральф, сердито топнув ногою. Чу! они идут. Будь похож на живого человека, тряхни свои старые кости.

Грайд торопливо вскочил и начал из всех сил вытягиваться, чтобы стоять сколько можно прянье; но дверь отворялась, и в комнату вошли - не Брей с Магдалиною, а Николай с Катею.

Если бы перед Ральфом явился мертвец, это не произвело бы над ним такого действия, как вид двух нежданных гостей. Руки его опустились; он невольно попятился, бледный, с полуоткрытым ртом, с выкатившимися глазами. Лицо его так искривилось от страха и бешенства, что он не походил на себя. В физиономия Николая тоже было заметно движение страсти, но он умел победят ее, и тихонько пожав Катану руку, остановился насупротив дядя.

Любопытно было видеть эти две пары, стоявшия одна против другой в глубоком молчании. С одной стороны... молодость, красота; с другой.... безобразие, старость. Тут - смелый и ясный взгляд благородного характера; там - мутный, болезненный взор подавленного гнева и испугу. Однако ж Ральф начал говорить.

-- Зачем ты пришел? сказал он: разбойник!... бунтовщик!... вор!...

-- Ступай вон, девчонка! вскричал Ральф, оборотясь к Кате: его мы выгоним силою, а ты.... ты ступай вон!

-- Я не пойду без брата, отвечала Катя. Вы можете и против меня употребить насилие;, я слаба, как девушка, же у меня есть сердце твердое, как у женщины. Я не пойду.

-- Слушай! сказал Ральф племяннику: тебе здесь нечего делать; все кончено. Ты пришел поздно. Ступай назад.

-- Нет, я останусь. Я хочу видеть отца дочь, хочу говорить с ними; а потом мы поговорим с вами.

-- Вот, Грайд, примолвил старик Никльби, оборотясь к своему другу: это сын моего родного брата. Он пришел сюда с там, чтобы помешать торжественному обряду, который должен здесь совершиться, и еще привел с собой эту негодницу, сестру свою, чтобы она полюбовалась твоим позором. Как ты об этом думаешь?

-- Я думаю? Хе, хе, хе! Но ведь вы говорите, что уж дело кончено: так что же мне думать? Видно, этому господину хотелось самому жениться на мисс Магдалине. А есть ли чем ему заплатить долги? Хе, хе, хе!

-- Что ж? вскричал Ральы, повернувшись опять к Николаю и Кате: вы нейдете? нейдете? Хорошо! Грайд, позови сюда Брея.... одного Брея, без дочери.

-- Смотрите! сказал Николай: берегитесь! Если из этого выйдет....

-- Грайд, позови Брея! позови Брея! продолжал кричать Ральф.

Грайд колебался. Старик Никльби, разъяренный как тигр, бросился-было сам к дверям во внутренния комнаты, но Николай загородил ему дорогу. В это время что-то тяжелое упало по ту сторону дверей, и вслед за тем раздался пронзительный вопль. Все остолбенели и взглянули друг на друга. Вопль не умолкал; послышались тяжелые шаги многих бегущих людей, и несколько голосов повторили в одно время: он умер!

-- Прочь! закричал Николай, оттолкнув дядю.

Он растворил дверь, протеснился сквозь толпу, которая собралась в другой комнате, и увидел... на полу лежит мертвый Брей, а Магдалина без памяти прильнула к его трупу.

Старуха-служанка в слезах объяснила Николаю, что больной, услышав крик Ральфа, пошел-было в приемную, дошел до половины комнаты, которая находится перед нею, вдруг остановился, подвинулся всторону, оперся на стул и упал. Оне с Магдалиной подбежали посмотреть, что, с. ним сделалось; но он уже не мог говорить: апоплектический удар окончил все болезни, которыми несчастный страдал так долго; через минуту его не стало.

С помощью верной старухи, Николай отнял Магдалину от бездыханного тела отца её, посадил в кресла и передал на попечения Кате. Мертвый был немедленно вынесен и положен на постель. Посторонних удалили. Николай позвал хозяев дому, объявил им свое имя и присовокупил, что он увезет сироту, но чтобы они с своей стороны ни о чем не безпокоились, потому что он, как поверенный друзей её, приведет все в надлежащий порядок. Грайд и старик Никльби, озадаченные внезапным переворотом своего дела, смотрели молча на распоряжения Николая, и не прежде как тогда уже, когда все было готово к отъезду Магдалины, Ральф начал говорить, объявив, что он не позволить ее увезти.

-- Кто не позволит? спросил Николай, грозно взглянувши на дядю и не выпуская руки Магдалины.

-- Я! отвечал Ральф.

-- Ты?.... Перестань, старый грешник! Все, что несчастный Брей был должен тебе и твоему товарищу, все это заплачено одною страшною уплатою его последняго долгу природе, и берегитесь вы, берегитесь оба: я еще открою ваши гнусные замыслы! Небо и люди накажут вас!

-- Но Грайд, возразил Ральф, задыхаясь от гневу: Грайд требует своей жены, и должен ее получит.

-- Грайд ничего не получить..... Прочь! пустите меня.

-- Прочь, говорю!

-- Одно слово!

-- Ни одного!

Николай поднял Магдалину на руки, и оттолкнув дядю, пошел вместе с Катей к дверям. Перепуганный Грайд проворно отскочил всторону, чтобы дать им дорогу. Ни тот ни другой не осмелились погнаться за Николаем, и только тогда уже, когда стук экипажа раздался под окнами, они взглянули друг на друга и пошли вон.

У крыльца дожидалась их коляска, в которой они приехали.

-- Вы так крепко жмете мне руку, что в ней кости начинают хрустеть, сказал Грайд, карабкаясь на подножки, с помощью своего приятеля, который сидел уж в коляске.

Они поехали.

-- Только бы полчаса! проворчал Ральф: только бы полчаса! Надо нее было умереть в такую минуту, когда жизнь его была так нужна! нужнее чем во всякое другое время!

-- Увы, мистер Никльби!.... Вы великий человек, гений, гигант!

Ральф отодвинулся в самый угол коляски и вовсю дорогу не говорил ни слова. Наконец коляска остановилась.

-- Что это?

-- Моя квартира, мистер Никльби.

-- Гм! я не заметил дороги.... Мне хотелось бы выпить стакан холодной воды. У вас можно достать стакан воды?

-- О! как же! стакан... чего вам угодно.

Кучер позвонил, но дверь не отворялась. Он начал стучать, и стучал так сильно, что эхо раздавалось на целую улицу, но всё напрасно.

-- Не стучи, сказал Грайд: моя Пег Слейдерскью глуха и ничего не услышит. Лучше звони: она увидит, что колокольчик шевелится.

Но ни звон, ни стук нисколько не помогли. Соседи Грайда выглядывали из окон; некоторые собрались около коляски -и разсуждали. Одни говорили, что может-быть Пег сделалась больна; другие, что может-быть она умерла; третьи, что она налилась и заснула. Один какой-то забавник вспомнил, что в это утро, была назначена Грайдова свадьба, и уверял, что человек, с ним приехавший, должна быть молодая его жена, переодетая в мужское платье. Как бы то ни было, но дверь всё не отворялась, и Грайд наконец решился изломать замок.

-- Мне что-то страшно, шептал он Ральфу, остановясь на пороге.

-- Ну! ну! отвечал Ральф, толкая его вперед: уж мы не увидим ничего страшнее того, что видали.

не было. Грайд заглянул в её чулан, осмотрел все углы, спрашивал у соседей, которые жили на одной с ним лестнице: Пег Слейдерскью не было, и никто ничего не знал о ней.

-- Видно, старая ведьма унесла с собой что было приготовлено к свадебному обеду, сказал Ральф, не видя вокруг себя каких признаков угощения.

Грайд знал, отчего нет этих признаков, но слова Ральфа заставили его подумать о своих сокровищах, хотя мысль что Пег Слейдерскью могла обокрасть его, была совсем несовместна с Грайдовым понятием об этой старухе, которая, впродолжении тридцати, лет, всегда более чем он сам, заботилась о сбережении каждой принадлежавшей ему копейки. Прежде всего Грайд кинулся к сундуку: замки были целы; он подошел к конторке , бледный, трепещущий, завизжал, как поросенок, которого режут.

-- Что с вами сделалось?

-- Украли!... украли!

-- Что украли? деньги?

-- Нет... хуже.

Грайд дрожащими руками нарывал все бывшия в конторке бумаги, выкидывал одну за другою на пол, и задыхаясь, говорил:

-- Пускай бы она украла мои деньги, все мои деньги! это было бы лучше: у меня немного денег.

-- Но что же она украла? спросил Ральф.

-- Ох!.... она украла.... одну бумагу, по которой можно бы достать иного денег тот самый документ, что принадлежит Магдалине Брей. Старая корга видела, куда я его прятал. Злодейка!.... Она не умеет читать, но другие прочтут что том написано, и раскажут Магдалине и вашему племяннику, и друзьям их, и всем. О! я пропал, пропал!

-- Послушайте, сказал Ральф довольно холодно: мне кажется, что тут еще нет большой беды. Старуха не могла убежать далеко. Объявив полиции, вы...

-- Ай, ай! Боже меня сохрани! Объявить полиции! Тогда я наверно погибну. Спросят, где я взял бумагу, зачем скрывал ее у себя... Посадят меня в тюрьму, засудят, отправят в ссылку... О нет! нет!

Видя, что у Грайда нечего делать, Ральф Никльби без церемонии надел шляпу и пошел домой. Там ждала его новая неприятность, известие, что торговый дом, которому он, не больше недели назад, вверил десять тысяч фунтов, обанкрутился и хозяева бежали за границу. Ральф побледнел, прочитав это известие, но минут пять спустя, он сидел и говорил вполголоса:

-- Было время, когда ничто не могло взбесить меня так, как подобная новость. Десять тысяч фунтов! ... десять тысяч! я бы лопнул от бешенства, потерявши такую сумму. Но теперь... теперь это не трогает меня, как прежде; теперь я бешусь только на одно, на одно... на то, что этот гордый, дерзкий мальчишка опрокидывает все мои замыслы и торжествует надомной всякий раз, как скоро я вздумаю отомстить ему!

Ральф схватил колокольчик и начал громко звонить.

-- Беги в гостинницу Арабской Головы, сказал он вошедшему Ноггсу: спроси там, не здесь ли Сквирс, и если он в Лондоне, зови его ко мне сию же минуту.

Промежуток времени от ухода Ноггса до прибытия мистера Сквирса был очень не велик, но Ральф успел успокоить свое волнение и принял педагога с самым веселым и ласковым видом.

-- Здравствуйте, здравствуйте, любезный мой мистер Сквирс! Как ваше здоровье?

но он всегда хочет чего-нибудь страшного. Вообще в школ благополучно, кроме того, что на всех детях была какая-то сыпь. Впрочем и это принесло пользу: отбило их от еды поправило им желудки. В жизни человеческой, мистер Никльби, добро всегда перемешано со злом, а зло с добром.

-- Так, так, отвечал Ральф; но отложим мораль, а поговорим лучше о деле.

-- Что прикажете?

-- Вы, верно, помните неудачную попытку воротить того увечного малого, что бежал из вашего училища?

-- Смайка? или по-нашему, Сняли?.... Как же не помнить! Мистрис Сквирс до сих пор сокрушается, что потеряла такого слугу. Бывало, она колотит его с утра до вечера: и дом в порядке, и она довольна.

-- Признайтесь, вам хотелось бы наказать негодяя, который держит его при себе?

-- То есть мистера Николая Никльби, вашего племянника? - Ах, сэр! признаюсь.

-- Я могу вам помочь. Николай.... не называйте его моим племянником: я этого не люблю Николай влюблен в одну девчонку, которая теперь очень бедна, но может разбогатеть, потому-что есть документ, по которому ей достается большое наследство. Документ этот был в руках моего приятеля, но украден у него старой служанкой, по имени Пег Слейдерскью. Надо отыскать эту служанку и выманить у нея документ, чтобы Николай и его любовница не воспользовались именьем.

-- Гм! проворчал Сквирс: мне хотелось бы чего-нибудь посущественнее. Тут речь о будущем благе, а хорошо бы пощекотать мистер Николая в том, что у него есть на лицо.

-- Со временем, Сквирс! со временем! Но пока время не наступило, благоразумие требует не упускать и этого случая.

-- Справедливо, мистер Никльби. Как же вы думаете приступить к делу?

-- Надо найти человека, который бы взялся отыскать и обмануть Пег Слейдерскью.

-- Не забудьте, мистер Никльби, что при этом потребуются издержки.

-- Знаю. Я с своей стороны готов дать пятьдесят фунтов тому, кто принесет мне эту бумагу и при моих глазах бросит в камин.

-- Пятьдесят фунтов? Это еще не много. Притом вы, я вижу, хотите заплатить деньги тогда уже, когда вам принесут бумагу, а по-моему, нужно бы див что-нибудь и вперед.

-- Пожалуй, я дам вперед десять фунтов, с вычетом из пятидесяти; только бы нашелся верный человек.

-- Но кого же вы думаете употребить на это дело, мистер Никльби?

-- Вот то-то не знаю. Если бы например, вы!...

-- Я? - Помилуйте! Досуг ли мне заниматься такими коммиссиями? и из чего? из пятидесяти фунтов, тогда-как я в это время могу залучить пяток учеников, которые дадут мне сто гиней в год!

Ральф не стал его уговаривать, но, продолжая беседу, так раздражил Сквирса против своего племянника, что содержатель Дотбойсской школы наконец сам предложил себя к услугам по делу о документе.

Ральф подумал и отвечал: - Хорошо. Сквирс отобрал, у него некоторые нужные сведения, и потом заметил, что сто фунтов, право, очень дешево за такую услугу.

-- Уж прибавьте еще пятьдесят, сказал он, положив свою руку на руку Ральфа и делая гримасу, которая служила ему улыбкою.

-- Полноте, Сквирс! вскричал РаЛьф.

-- Нет, право, прибавьте.

Старику было до-смерти жаль денег, но он еще пуще смерти боялся, чтобы документ не попал в руки племянника.

-- Так и быть! отвечал он, после тяжелого вздоха, как-будто произнес важный приговор.

-- Вот, теперь чисто! вскричал Сквирс. Будьте уверены, что я сделаю все, чего вы хотите. Можете считать наперед, что документ уж у вас. Я не пощажу ни трудов, ни времени, потому что вы конечно заплатите за мой стол и квартиру-в гостиннице, где я стою.

-- Хорошо, хорошо.

Сквирс потряс Ральфову руку и вышел. Через несколько дней, он уведомил Никльби, что отыскал следы Пег Слейдерскью; потом, что надеется скоро открыть её жилище; потом, что открыл его; и наконец - что завтра идет к старухе, в полной уверенности кончить с одного разу все дело. Но здесь мы должны воротиться к Николаю и к тем, кого он так нежно любил.

Несмотря на то, что молодой человек снабдил свою мать самыми обстоятельными сведениями из истории Магдалины Брей, почтенная мистрис Никльби пребывала в глубоком недоразумении по этой части, и всякия новые пояснения и истолкования, не поясняя ей ничего, еще больше сбивали ее с толку.

-- Ах, Боже мой, Боже мой! говорила она своей дочери. Ежели мистер Чарльз Чирибль не хотел, чтобы мисс Магдалину отдали замуж, так почему же он до жаловался лорду-канцлеру и не просил определить ее в богадельню на казенное содержание? а если он и братец его, мистер Нед, так любят мисс Магдалину, то что ж они сами на ней неженятся?

-- Маменька, вы, кажется, не хорошо поняли...

-- Не поняла? Спасибо, Катя! - Вот учтивая дочка! Не поняла! Я, слава Богу, была двадцать лет замужем: так мне ли не понимать, что это такое?

-- Знаю, маменька, что вы очень опытны. Но мне кажется, что вы смешиваете некоторые обстоятельства.

-- Врешь, Катя. Тут обстоятельства сами за себя говорят: их нечего смешивать. Вы с Николаем про меня, Бог знает, что думаете; но я, право, не меньше вас смыслю. К чему, например, эта суматоха из-за мисс Магдалицы Брей? Ее хотели выдать за джентльмена, который старше её. Ну, что же? И твой отец был старше меня пятью годами, да мы прожили же свой век!

Таким образом мистрис Никльби, на перекор всем усилиям Кати, терялась безпрестанно в новых сомнениях, до-тех-пор пока возвращение братьев Чирибль не разсеяло мрака, окружавшого её умную голову. Близнецы так расхвалили Николая за внимание к Магдалине, что мистрис Никльби стала смотреть на дело совсем с другой стороны; а когда братец Чарльз обратился и к ней с благодарностью за попечения о бедной сиротке, прося продолжить свои к ней милости, тогда мистрис Никльби положительно объявила, что всегда одобряла и одобряет поступок своего.сына и с важно-таинственным видом прибавила несколько светлых догадок о происхождении и будущей судьбе сироты.

Между-тем Магдалина находилась в бедственном Состоянии. Внезапный удар, который поразил её душу, вместе с предшествовавшими ему страданиями и быстрою переменой, которая за ними последовала, совершенно истощили её нежные силы. Опомнившись от первого потрясения, она впала в опасную и продолжительную болезнь. Врачи говорили, что бедная девушка может лишиться разсудка и самой жизни. Катя принимала в ней искреннее участие, и Магдалина умела ценить его. Да кому же и ценить эти милые, истинно женския, услуги, как не другой такой же женщине, с сердцем готовым принять и запечатлеть в себе всякое чистое и снятое чувство женского сердца? Когда Магдалина начала выздоравливать, это было радостно для всего семейства; но Катя торжествовала более всех. Она почти не отходила от Магдалининой постели, почти не выпускала руки её. Молодые подруги проживали целые месяцы в один час, целые годы в один день; расказывали друг другу про свою прежнюю жизнь, с восхищением замечали каждое сходство своих характеров, и оживающая Магдалина тысячу раз благодарила Катю за Николая, на которого она так похожа.

-- Слава Богу! слава Богу! говорила мистрис Никльби всякий вечер по возвращении Николая: здоровье мисс Магдалины приметно поправляется. Но надо сказать, мой друг, что она прелегкомысленная и очень недалекая девочка. Вообрази себе, оне с Катей целый день только и говорят, что о семейных делах, о тебе, о твоих склонностях и привычках, а никогда нет дельного и умного разговору.

Часто вместе с Николаем приходил на дачу и молодой Франк Чирибль, которого старики присылали наведываться о здоровье Магдалины. В таких случаях мистрис Никльби делала чрезвычайно важную физиономию: посещения Франка, казалось ей, заключали в себе особенный, таинственный смысл. Она говорила, что братьям Чирибль не было никакого поводу присылать его для осведомления о Магдалинином здоровья, что они достаточно извещаются о том через Николая, и что мистер Франк ходит на дачу единственно длятого, чтобы видеть Катю. С намерением убедиться еще более в справедливости этой догадки, она вздумала делать над Франком разные опыты: мной раз она обращалась с ним ласково, дружески; а там, холодно, скрытно; сегодня, кажется, готова отдать ему душу; завтра, принимает его как чужого, говорит пошлости, не улыбнется; сегодня, вся простосердечие и милая наивность; завтра, сурова, как спартанка, горда, как римлянка. Иногда, если ни Николая ни Кати нет в комнате, она начинает говорить Франку, будто намерена отправить дочь свою года на четыре во Францию, или в Шотландию, а порой и в Америку; иногда она пугает молодого человека разными предположениями насчет замужства Кати, открывает, по доверенности, что за нее сватается какой-нибудь прежний сосед, что все на это согласны, что дело стало только за Катею: скажет да, и все кончено, к общему удовольствию.

весьма искусно и вкрадчиво сделала предварительно несколько общих замечаний о любезности и красоте Франка, потом обратилась к частым его посещениям, начала отыскивать их причину, и после многих, истинно мастерских, оборотов, привела наконец к тому, что Франк занят Катею, а как братья Чирибль конечно откажут ему все свое имение, - заключила она, - то сестра твоя не должна упускать из виду такого выгодного жениха".

Николаю никогда и в голову не приходило, чтобы сестра его могла быть женою Франка, и хотя он не положился безъотчетно на уверения матери, однако ж встревожился, потому что план доброй старушка был совсем несогласен с его образом мыслей. Ловить для Кати богатого жениха; за благодеяния братьев Чирибль навязать их племяннику нищую сестру свою, это казалось ему делом до крайности низким. Чтобы уклониться от споров с матерью, он не предложил ей ни одного возражения, но в то же время дал себе слово поговорить об этом с сестрою.

Случай к разговору представился на другой же день. Пользуясь свободной минутой, когда Катя была одна, Николай завел с нею речь о положении их семейства, и сказал между прочим, что ей пора подумать о женихе. Катя покраснела и заплакала.

-- Что с тобой, Катя?

Но бедная девушка не могла говорить.

-- Милая, продолжал молодой человек: ежели у тебя есть что-нибудь на сердце, ежели ты кого-нибудь любишь; откройся брату: это твой лучший друг.

Она стыдливо прижалась к его плечу и обливалась слезами.

-- Ты любишь, сказал он вполголоса, лаская ее: я вижу, ты любишь.

-- Ах, братец!

-- И мне не мудрено отгадать, кого любишь ты, Катя.

-- Я очень несчастлива.

-- Франка.

Бедная девушка крепко сжала Николая в своих объятиях и вздохнув, вместе с этим вздохом выронила заветное да.

-- Не плачь, не плачь, мой друг! сказал тогда Николай: открой мне лучше всю повесть твоего сердца; скажи, не говорил ли мистер Франк, что и он тебя любить.... Говорил? Не стыдись, мой друг; ты видишь, что в этом совсем не так трудно признаться. Ведь я брат твой, я друг твой! Может-быть, он предлагал тебе руку? хорошо; предлагал. Ну, что же ты отвечала?

-- Я отказала, братец.

-- Почему?

-- Потому что он богат, а я бедна. Он вчера говорил мне об этом, и я отвечала - нет. Я просила, чтобы он больше не ходил к нам, и вот, он не пришел сегодня.

-- О, моя Катя! моя благородная Катя! вскричал Николай, с восторгом обнимая сестру свою: я наперед знал, что ты так поступишь.

-- Он уговаривал меня отменить решение, продолжала Катя: говорил, что мистер Чарльз и мистер Нед не станут противиться его счастию, что он вымолит, у них согласие на наш брак; но я сказала... ах, братец! я сказала, будто-бы не люблю его и никогда за него не выйду.... Я думала, братец, что мне так надо сказать, потому что я ему не пара: его родные будут недовольны, ты сам тоже...

Разговор был прерван прибытием мистрис Никльби, которая, войдя, объявила, что Смайк опять упал в обморок. Николай побежал к больному; его нашли лежащим без памяти на крылечке в сад, подняли и перенесли на постель. Скоро, попечениями друга, он был приведен в чувства, но это никого не порадовало: с некоторого времени бедный Смайк сделался так болен, что едва таскал ноги, похудел и позеленел еще пуще прежнего, получил одышку, потерял голос, всякий день падал в обморок. Доктор напрасно употреблял разные средства; наконец объявил, что ежели еще можно спасти жизнь несчастного молодого человека, так не иначе, как чистым деревенским воздухом.

было принято: на другой день братец Чарльз, заведя Николая в свой особенный кабинет, принудил его взять значительную сумму на путевые издержки и на лечение.

-- Нельзя терять ни минуты, мистер Никльби, говорил он при этом случае: нельзя терять ни минуты, сэр. А ехать с бедненьким Смайком надобно вам самим, непременно самим: вы его любите и станете беречь лучше всякого другого. Может-быть, он не умрет при ваших стараниях; а если уж Богу угодно, чтобы он умер, так всё же не годится оставлять его одного: тяжело умирать в разлук с другом и в чужом месте. Не покидайте его, мистер Никльби, доставьте ему всякия удобства в дороге, не жалейте ничего, и.... авось Бог милостив! - Братец Нед! продолжал братец Чарльз, постучавшись в комнату братца Неда: мистер Никльби хочет с вами проститься. Он уезжает не на долго: больному скоро будет лучше о! верно будет..... и тогда мистер Никльби воротится, и все пойдет хорошо: да, братец Нед, все пойдет хорошо?

Вечером Тим Линкинватер явился опять на дачу с разными дополнительными, словесными и вещественными, поручения"ии от братьев Чирибль; а на следующее утро Николай и Смайк отправились в дорогу. Больной был слабее обыкновенного, не говорил, не жаловался, но плакал, плакал горькими слезами.

-- Посмотри, сказал ему Николай, выглянув из окошка кареты: они всё-еще стоять на дороге и смотрят на нас. Вот Катя: она машет платком. Оглянись на нее, сделай знак, что ты с нею прощаешься.

-- Не могу.... ах! не могу! вскричал Смайк, прижимаясь в угол и закрывая рукой глаза. Не уж ли она всё стоит на дорог? видите вы ее?

-- Вижу, вижу. Вот она опять машет платком. Я отвечал ей за тебя.... Но вот уж их и невидно!.... Полно, друг мой, будь повеселее: ты с ними еще увидишься.

Смайк поднял руки, сложил их и сказал: Там, в небесах....

Его голос дрожал и слезы лились ручьями. - Между-тем оставшиеся на даче воротились домой и печально беседовали об уехавших. С этого дня их жизнь потекла скучно, однообразно: с ними не было общого их любимца и утешителя, Николая. Катя тосковала в разлуке с братом и плакала потихонько о своей несчастной любви. Магдалина была также задумчивее обыкновенного. Наконец горесть двух девушек была усилена новым, для них очень неприятным, случаем: братья Чирибль нашли нужным переместить Магдалину к себе. Легко вообразить, как подруги страдали, когда наступила минута разлуки. С этих пор Катя стала еще печальнее и не находила отрады ни в чем. Даже сама мисс Ла-Криви не могла разсеять ее своей неистощимой веселостью; притом добрая портретчица сама как-будто заразилась общим расположением к грусти. Один Ньюмен Ноггс, который, в отсутствие Николая, почти ежедневно заходил на дачу, сохранял свое прежнее хладнокровие, но и он казался озабоченным, просиживал не более десяти минут и уходил, говоря, что у него есть дело, что ему некогда.

И подлинно Ноггс теперь вел не прежнюю жизнь. Бывало, он с осьми часов утра торчит в конторе у Ральфа, в пять часов по полудни идет обедать, а в десять часов вечера, пьяный, ложится спать: теперь он нередко опаздывает в контору, обедает не всегда в той харчевне, где прежде обедывал, и спать, ложится не пьяный. Его часто видит у братьев Чирибль, он дружески, разговаривает с Тимом Линкинватером, Франком, и его приглашают в кабинет братца Чарльза и в кабинет братца Неда. Хозяин его заметил перемену в поведении своего конторщика и был весьма, недоволен, потому что очень часто не находил его на своем месте в положенные часы.

Однажды он сидел в своей комнат. Перед ним стоял нетронутый завтрак, а возле того место, по которому Ральф в задумчивости колотил пальцами, лежали часы его. Давно прошло время, когда он обыкновенно клал их в карман и отправлялся на охоту за фунтами и за шилингами; Ральф не замечал этого, сидел, опустив голову на руку и смотрел на пол. По всему было видно, что ему что-то не хорошо. Нравственное ли страдание мучило старика, или он занемог физически, но лицо его было разстроено, в глазах выражалась какая-то усталость, и он поминутно оглядывался кругом, как-будто пробуждаясь от сна и не узнавая места, где он находится.

-- Что это меня давит? говорил он тихо. Я никогда не нежил себя: следовательно мне не с чего захворать. Сон мой был всегда крепок, сновидения никогда не пугали меня, но теперь....

Он прижал руку ко лбу.

-- Ночи проходят, ночи уходят, а я не имею покою. Случится заснуть: страшные грезы одолевают меня; всё одни и те же ненавистные лица мелькают перед глазами, всё мои враги, недоброжелатели; они подсматривают что я делаю, подслушивают что я говорю, и потом..... страшно! Просыпаясь, я чувствую, что силы мои нисколько не подкрепились, потому что грезы мешали отдыху...... О! если бы мне одну покойную ночь! я сделался бы опять человеком.

Взгляд Ральфа случайно упал на часы, и это дало другое направление его мыслям.

-- Странно! сказал он: Ноггса нет до-сих-пор! Что сделалось с этим пьяницей? Я начинаю подозревать, что он плутует....

Ральф позвонил и велел кухарке сбегать проворнее в квартиру Ноггса, узнать, почему он нейдет к своей должности, и ежели болен, так отчего не уведомил. Кухарка через полчаса воротились с докладом, что Ноггс не ночевал дома и соседи ничего про него не знают.

-- Вас спрашивает какой-то господин, прибавила она в заключение.

-- Я велел отказывать! закричал Рзльф.

-- Но он говорит, что есть какое-то важное дело, которого нельзя отложить.

Оправивши волосы и приняв обыкновенную свою Инну, Ральф положил в карман часы, прошел две комнаты, отделявшия его от конторы, и отворив туда дверь, увидел перед собой мистер Чарльза Чирибль.

-- Что это значит? чему я обязан таким неожиданным посещением, сэр?

-- И неприятным, конечно, отвечал братец Чарльз: да, я знаю, мистер Никльби, и неприятным.

-- Вы известны за человека, который всегда говорит правду, сказал Ральф: не хочу спорить с вами. По-крайней-мер позвольте надеяться, что свидание наше не будет продолжительно. Нельзя ли его кончит эту же минуту? Вы, кажется, любите откровенность и простоту. Вот двери: не угодно ли? Мы люди разных характеров. Ступайте благополучно своей дорогой и не мешайте мне итти по своей.

-- По своей! повторил братец Чарам, смотря на Ральфа с состраданием.

-- Да, по своей! вскричал Ральф. Ступайте вон, сударь! Я хозяин в своем дом.

-- Мистер Никльби, отвечал братец Чарльз, с обыкновенным своим спокойствием: я пришел к вам против воли, совершенно против воли. Мне не хотелось к вам итти. Я знал, что сделаю вам неудовольствие и буду принят дурно.

-- Господин Чирибль! вы наконец выводите меня из терпения. Если вам непременно нужно болтать здесь всякий вздор; вот вам стул: садитесь, и вот вам конторка: она будет вас слушать. Что касается до меня, то я ухожу. Мое почтение, господин Чирибль..

Ральф застегнул свой сюртук и надел шляпу, но братец Чарльз остановил его за руку.

-- Ни полслова!

-- Я не ангел, мистер Никльби; я грешный человек, как и все; но я пришел возвестить мир и спокойствие душе вашей...... если только вы смягчите ее для принятия этих благ.

-- Благодарю покорно, сэр. Мне не нужны ваши подарки. А пуще всего, мне некогда вас слушать: у меня есть дела.

-- Дела?..... Хорошо, мистер Никльби. Я знаю, что вы деловой человек; у вас всегда много дел; я знаю. Но если вам нет времени поговорить со мною теперь, так приходите к нам после, когда отделаетесь; приходите ко мне и к братцу Неду и к Тиму Линкинватеру. Мы будем вас дожидаться; только, сегодня, мистер Никльби, пожалуйста сегодня: иначе, поздно.

Он сел на стул Ноггса, в ожидании, не прийдет ли пропавший конторщик. Голова старого грешника была наполнена мрачными мыслями: ему представлялся то Ньюмен, изменяющий своему хозяину, то мистер Сквирс, о котором он две недели не получал никакого известия. Наконец, часу в пятом после полудня, разстроенный и измученный, он пошел со двора, бродил из улицы в улицу, и сам не зная как, очутился у дому мистера Сноли. Жена благочестивого человека встретила его на крыльце.

-- Мужа нет дома, сказала она, притворив за собою дверь: он долго не воротится.

-- Знаете ли вы меня? спросил Ральф.

-- Знаю, отвечала мистрис Сноли.

-- Слышу, слышу, сэр; но я говорю вам, что его нет дома понимаете? Дела ваши с ним кончились. Не смотрите на меня так сердито: ведь я не струшу.

-- Баба! вскричал Ральф в бешенстве: мне нужно видеть твоего мужа. Пусти меня!

-- Не пущу.

-- Пусти!

С этим словом дюжая мистрис Сноли оттолкнула Ральфа и захлопнула дверь. Старик услышал, что она запирает ее на замок, простоял минуты две в нерешимости и пошел. Шаги его направились к той гостиннице, где жил Сквирс: он думал, не узнает ли чего о сообщнике своих преступлений. Но Сквирс пропал без вести: никто не знал, что с ним случилось.

Терзаемый безпокойством, начиная во всем подозревать измену, невольно предаваясь какому-то мрачному предчувствию, Никльби хотел-было итти к братьям Чирибль, как вдруг ему вздумалось завернуть еще к Грайду. "Может-быть, думал он, Пег Слейдерскью задержали, как воровку, и с ней вместе задержали Сквирса. В таком случае Грайд должен знать все." Ральф удвоил шаги и скоро очутился перед жилищем старого скряги. Там все было безмолвно и сумрачно; окна задернуты ветхими черными занавесками, нигде не приметно ни малейшого следа жизни. Никльби позвонил, сперва тихо, потом звонче, потом еще звонче. На четвертый, или на пятый звон, одно из окошек в квартире Грайда начало потихонько растворяться, и из него боязливо выглянула лысая голова ростовщика.

-- Отоприте, Грайд! закричал Ральф.

-- Тише! тише! отвечал ростовщик, махая ему рукой и безпрестанно прятаясь за стену: не звоните!.... не звоните у меня!..... не говорите со мною!..... Чтобы соседи не увидели!..... это опасно...... Подите прочь!

-- Тс-с-с!..... Какие ужасы!..... Подите прочь!

-- Чего подите! Мне надобно с вами поговорить об одном важном деле. Слышите? Отоприте скорее.

-- Нельзя! нельзя!.... Подите прочь.... пока никто не видал! О какие ужасы! страхи! опасности!..... о!

Грайд затворил окошко и более не показывался, не смотря на продолжительный звон Ральфа.

И он пошел прямо в контору братьев Чирибль.

-- Мое имя Никльби, сказал он, входя в комнату, где сидел Тим Линкинватер.

-- Знаю, сэр, отвечал Тим, смотря на него сквозь очки.

-- Мне нужно поговорить с одним из ваших хозяев, который был у меня сегодня поутру.

Тим Линкинватер вышел в другую комнату и через несколько секунд воротился, говоря, что Ралфа просят пожаловать в кабинет.

-- Кто из вас, господа, мистер Чарльз, к которым я сегодня виделся?

-- Я, мистер Никльби, я! торопливо отвечал братец Чарльз. Прошу покорно садиться. Сядемте, братец Нед. Сядемте, Тим Линкинватер.

-- Но мы, кажется, должны бы говорить наедине.

обо всем советуемся, во всем ему доверяем. Господин Тим Линкинватер живет у нас сорок лет; он наш друг, он прекрасный человек... да, мистер Никльби, господин Тим Линкинватер прекрасный человек.

-- Ну, пожалуй, если это необходимо. Только прошу вас говорить откровенно и коротко. Некоторые слова, сказанные вами сегодня поутру, заставляют меня думать, что вы вмешиваетесь в дела мои. Я желаю знать, по какому праву, кто вам это позволил. Хотя мнение света для меня очень мало значит, однако ж я не хочу быть безмолвною жертвою клеветы и злобы. Вы сами конечно не потерпели бы этого; следственно не имеете права отказать и мне в справедливости.

Ральф говорил так свободно и твердо, что всякий посторонний незнающий обстоятельств дела, почел бы его его человеком обиженным, который вступается за свои беззаконно нарушенные права.

-- Очень хорошо, очень хорошо, мистер Никльби, сказал братец Чарльз.

Он позвонил в колокольчик; отворилась дверь, и в комнату вошел человек, в котором Ральф узнал Ньюмена Ноггса.

что ни скажет, все ложь!.... Подлинно честное и справедливое дело!

-- Погодите, мистер Никльби, сказал Ноггс. Вы говорите, что я готов продать душу, что я лгун. А купили ли вы мою душу? заставили ли вы меня лгать?..... Нет! я служил вам честно, служил потому только, что мне было нечего есть, а почему мне было нечего есть, это вам лучше всех известно.

-- Тише, тише! сказал Тим Линкинватер, дергая Ноггса за полу.

-- Нет! вскричал Ноггс: я долго молчал; теперь пришло время говорить, и я говорю. Слушайте, Никльби! Вы сказали, что я подкуплен. А кто подкупал Сквирса? кто подкупал Сноли? кто сговаривался с Грайдом? Вы говорите, что я негодяй. А кто приискивал способы погубить своего племянника? кто хотел предать повесе свою племянницу, чтобы удобнее разорить его? Нет, Никльби! я беден, я пью; но я честный человек, я был, остался и всегда буду джентльменом!