Наш общий друг.
Часть первая.
IV. Семейство Р. Вильфера.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть первая. IV. Семейство Р. Вильфера. (старая орфография)

IV. Семейство Р. Вильфера.

Регинальд Вильфер - имя довольно громкое, напоминающее, когда вдруг произнести его, бронзовые дощечки в сельских церквах, завитки в расписанных окнах и вообще Де-Вильферов, пришедших из-за моря с Вильгельмом Завоевателем. В нашей генеалогии замечательно то, что ни один Де-кто-нибудь ни когда не являлся к нам с иным кем-нибудь.

Однакоже, фамилия здесь выводимого Регинальда Вильфера была происхождения самого обыкновенного и следовала самым простым житейским призваниям, так что в течение многих поколений предки её снискивали себе средства существования разными занятиями в доках, в акцизном управлении и в таможне. Так и теперешний Регинальд Вильфер был простым, бедным клерком, бедным до того, что при ограниченном жалованье и при неограниченной семье он ни разу еще не мог достигнуть цели своего честолюбия, состоявшей в том, чтобы сделать себе новое платье, со включением шляпы и сапогов, все за раз в одно время. Его черная шляпа превращалась в коричневую, прежде чем он был в состоянии сшить себе новый сюртук, панталоны белели по швам и на коленках, прежде чем он мог купить себе сапоги; сапоги же изнашивались, прежде чем ему удавалось щегольнуть новыми панталонами; а к тому времени как он возвращался к шляпе, то и этот лоснящийся наряд новейшого времени являлся с проломленною верхушкой, как осевшая развалина минувших веков.

Если бы какой-нибудь выточенный из камня херувимчик мог когда-нибудь достигнуть совершенного возраста и явиться в одежде, то его фотография была бы наилучшим портретом Вильфера, пухлое, гладкое, невинное лицо которого всегда было причиной, что с ним постоянно обращались снисходительно, если только не совсем презрительно. Посторонний человек, войдя в ею бедную квартиру, часов около десяти но полудня, может статься, удивился бы, застав его сидящим в ожидании ужина. В нем было столько ребяческого, - и в очертаниях лица, и в пропорциях всего тела, - что, еслиб его старый школьный учитель повстречался с ним где-нибудь на Чипсайде {Многолюдная улица в Лондоне, в Сити.}, то, вероятно, не воздержался бы от желания поколотить его на месте же палкой. Короче сказать, он был херувимчик, достигший совершенного возраста, согласию с вышеупомянутым предположением, с проседью, с признаками заботы в выражении, и в обстоятельствах, положительно затруднительных.

Конфузливый от природы, он как будто боялся принимать на себя имя Регинальда, как имя звучащее домогательством на знатность происхождения. Поэтому он даже в подписи своей ставил, вместо его, лишь букву Р., и о том, какое имя заменяла она, говорил только своим задушевным друзьям, да и то не иначе как под великою тайной. Это послужило поводом к тому, что во всей окрестности Уипсинг Лена вошло в обыкновение приделывать к его фамилии имена из прилагательных и причастий, начинающихся с буквы Р. Некоторые из этих имен прибирались более или менее удачно, например, - ржавый, румяный, рыхлый; другия, напротив, изобретались без всякой возможной и применения, как, например: разъяренный, ревущий, рыкающий, ражий. Самое же популярное из всех придаваемых ему имен была Гомти, прибранное в минуту вдохновения каким-то джентльменом-весельчаком, принадлежавшим к кругу москатильных торговцев. Оно служило началом дружного хора, соло к которому исполнял тот же джентльмен, упрочивший этим место себе в храме славы. Припев с прибранным именем состоял в следующем:

Ромти, Ромти иддити, роу доу доу

Пойте туделль, тидделли, боу воу воу.

Так точно обращались к Вильферу даже в деловых письмах и обыкновенно начинали их словами: "Любезный Ромти". Он же в своих ответах на них все также постоянно подписывал: "Искренно вам преданный Г. Вильфер".

Он служил клерком (приказчиком) в москатильном торговом доме Чиксей. Вениринг и Стобблс. Чиксой и Стобблс, его прежние хозяева, были оба как бы поглощены Венирингом, который служил у них сперва в качестве доверенного агента и комиссионера, а потом ознаменовал свое возвышение к верховной власти тем, что ввел в дела доча торговлю литым оконным стеклом, разного рода панелями красного дерева, отполированными французским лаком, и огромными штучными дверями.

Однажды вечером Р. Вильфер запер свою конторку, положил ключи в карман и отправился домой. Дом его стоял в местности, называемой Голловей, на север от Лондона, и отделявшейся от города полями и деревьями. Между Баттл Бриджем и тою частью Голловея, где жил Р. Вильфер, лежало пространство подгородной Сахары, на котором обжигались кирпича и черепица, вываривались кости, выколачивались ковры, вываливались отбросы, травились собаки и набрасывались громадными кучами пыль и сор, вывозимые из города подрядчиками. Пробравшись своею обычною дорогою до окраины пустыни, где пламя обжигальных известковых печей мелькало не ясными языками в тумане, Р. Вильфер вздохнул, покачал головой и сказал:

-- Ах! Кабы то да это, так было бы не это!

С таким комментарием на человеческую жизнь вообще, выведенным из опытов собственной, он пошел своим путем далее.

Мистрисс Вильфер, само собою разумеется, была женщина высокая и угловатая. Так как супруг её был человек херувимовидный, то на основании правила противопоставления супружеских единиц, она по необходимости была величественна. Она имела обыкновение покрывать свою голову носовым платком и подвязывать его ниже подбородка. Такой головной убор, вместе с парой перчаток, постоянно надетых на руки, даже и дома, она, повидимому, считала некоторого рода парадным нарядом, а вместе и доспехом против несчастий, всегда ею ожидаемого, если ей случалось быть в дурном расположении духа или в каком-нибудь затруднении. Р. Вильфер сам отчасти поник духом, когда увидел ее в таком героическом одеянии, в то время как она, поставив свечу в маленькой передней, сошла со ступеней крыльца и направилась чрчз небольшой передний двор, чтоб отворить ему решетчатую калитку.

С наружною дверью дома что-то случилось, потому что Р. Вильфер, подойдя к ней, выпучил глаза и вскрикнул:

-- Вот тебе на!

-- Что прикажешь делать, - сказала мистрисс Вильфер. - Сам мастер пришел с клешами, отодрал ее и унес с собой. Он говорить, что потерял всякую надежду на получение за нее денег, и потому, получив еще заказ приготовить новую дощечку к дверям Училища девиц, счел, что будет лучше для всех взять ее назад да переделать.

-- Пожег быть это и в самом деле лучше, друг мой, - как ты думаешь?

-- Ты хозяин в доме, Р. Вильфер, - отвечала жена. - Пусть будет так, как тебе кажется, а не как мне. Может статься, лучше было бы, еслиб он и дверь взял с собой.

-- Неужели невозможно?

-- Конечно, невозможно, друг мой! Подумай, как же можно? Ну, пусть будет так, как тебе кажется, а не как мне.

С этими словами покорности почтительная супруга повела его, спустившись на несколько ступеней, в небольшую передовую комнату нижняго этажа, чего-то в роде полукухни и полугостиной. В этой комнате сидела молоденькая девушка лет девятнадцати, чрезвычайно стройная и красивая собой, но с нетерпеливым и блажливым выражением в лице и плечах (которые в девушках её возраста всегда явственно выражает недовольство), и играла в шашки с своею младшею сестрой, - самою младшею иль членов дома Вильферовь. Чтобы не занимать целой страницы описанием всех Вильферов в розницу, а потом еще оптом, достаточно будет сказать теперь, что остальные члены семейства все были пристроены так или иначе, и что их было много. Так много, что если кто-либо из покорных детей Р. Вильфера являлся навестить его, то он, посчитав немного в уме, говорил про себя: "Вот из этой суммы единица!", а потом уже произносил громко: "Здравствуй Джон" или "Сусанна", смотря по тому кто являлся.

-- Здравствуйте, мои птички! Как поживаете? - сказал Р. Вильфер и, потом обратившись к мистрисс Вильфер, уже усевшейся в угол и сложившей свои перчатки, продолжал: - Знаешь ли, мои друг, я полагаю, что так как мы очень выгодно отдали нам первый этаж, и так как теперь уже нет тебе места для занятий с ученицами, даже еслиб ученицы...

-- Молочник говорил мне, что он знает двух молодых особ самой высшей респектабельности, которые желают поместиться в хорошем заведении, и взял тать адрес, - перебила мистрисс Вильфер, монотонно-строгим голосом, как будто бы она читала вслух акт парламента. - Скажи своему отцу, Белла, в прошлый понедельник что ли это бы.ю?

-- Да, мама; только мы с тех пор ничего больше об этом не слыхали, - отвечала Белла, старшая дочь.

Притом же, мой друг, - продолжал супруг, - если у нас нет места куда бы поместить двух молодых девушек...

-- Извините, - снова перебила мистрисс Вильфер, - это совсем не две молодые девушки, а две молодые особы самой высшей респектабельности. Белла, скажи своему отцу, что говорил молочник.

-- Друг мой, ведь это все равно.

-- Нет, совсем не все равно, - сказала мистрисс Вильфер тем же однозвучным голосом. - Извините меня!

-- Говоря все равно, мои друг, я хочу сказать, что все равно относительно помещения, только относительно помещения. Если нет места для двух молодых особ, какие бы оне не были респектабельные, - в чем я, конечно, и не сомневаюсь, - то где же нам поместить этих особ? Я больше ничего не говорю. Я только смотрю на это, друг мой, - сказал её супруг, примирительным ласкательным и доказательным тоном, - я только смотрю на это - и уверен, что ты со мною согласишься, мой друг, - с самой гуманной точки зрения.

-- Мне больше ничего не остается сказать, - отвечала мистрисс Вильфер, отрицательно махнув перчатками. - Пусть будет так, как вам кажется, а не как мне кажется.

Тут мисс Белга, потеряв зараз три шашки, что и повело к её проигрышу, вдруг запальчиво толкнула шахматную доску, и все шашки покатились со стола на пол. Сестра её, ставь на колени на пол, начала подбирать их.

-- Бедная Белла! - проговорила мистрисс Вильфер.

-- Отчего же, мой друг, не сказать бы тоже "бедная Лавиния?" - прибавил Р. Вилъфер.

-- Извините, - сказала мистрисс Вильфер. - Совсем нет. Лавиния не знает тех испытаний, которые перенесла Белла. Испытания, которым подверглась дочь ваша Белла, может быть, не имеют ничего себе подобного, и они перенесены ею, могу сказать, благородно. Еслибы вы не видели вашей дочери Беллы в черном платье, которое она одна во всем нашем семействе носит, еслибы вы не помнили обстоятельств, которые заставили ее носит такое платье, и еслибы вы не знали, как она встретила эти обстоятельства, тогда вы, кладя голову на подушку, могли бы сказать: "Вечная Лавиния!"

В это время мисс Лавиния, все еще ползавшая на коленах, проговорила из-под стола, что она нисколько не желает, чтобы папа или кто-либо другой "беднякал" ее.

-- Я в этом уверена, моя милая, - ответила мать, - потому что у тебя прекрасное сердце. И у сестры твоей Сесилии тоже прекрасное сердце, но в ином роде: у ней сердце исполнено чистейшей преданности, пре-вос-ходное сердце. Самоотвержение Сесилии показывает удивительный, чисто женский характер, каких мало на свете. У меня теперь в кармане письмо от твоей сестры Сесилии, полученное сегодня утром, чрез три месяца после её свадьбы, - бедное дитя мое! - Она пишет мне, что муж её принужден, совершенно неожиданно, дать своей бедной тетке убежище в своем доме. "Но я останусь верна ему, мамаша," так она трогательно пишет, "я не покину его; я не должна забывать, что он муж мой. Пускай его тетка приезжает". Если это не высокое чувство, если это не женская преданность, то!... - Достойная мистрисс Вильфер махнула перчатками в том смысле, что более уже ничего нельзя сказать; котом она плотнее подтянула на голове носовой платок и завязала его туже под подбородком.

Белла, которая уже сидела на коврике перед камином, уставив свои карие глазки на огонь и захватив в рот локон своих каштановых волос, усмехнулась на это, потом надулась и почти заплакала.

-- Я уверена, сказала она, хотя вы, папа, и не жалеете меня, что несчастнее меня нет на свете девушки. Вы знаете, как мы бедны (как ему было не знать этого!); вы знаете, какая представлялась мне блестящая надежда на богатство, и как она улетела и как я смешна в этом нелепом трауре, который ненавижу - смешна, как вдова, никогда не бывавшая замужем. А вы все-таки меня не жалеете... Ах, нет, жалеете, жалеете!

щеке.

-- Но знаешь папа, ты должен пожалеть обо мне.

-- Да, я и жалею, моя милая.

-- Ну то-то же! Я об этом и говорю тебе. Если бы меня оставили в покое и не говорили ничего, кажись мне бы это не так тяжело было. Но этот гадкий мистер Ляйтвуд счел своею обязанностью, как он выразился, написать и объяснить мне об этом деле, и через это я должна была отказаться от Джорджа Симпсона.

Тут Лавиния, подобрав последнюю шашку, поднялась с полу и перебила: - Уж о Джордже-то Симпсоне, Белла, сделай милость, ты никогда не заботилась.

-- А разве я говорю, что заботилась, мисс? - Потом, надувшись снова и продолжая держать локон во рту, прибавила: - Джордж Симпсон очень любил меня, я ему очень нравилась, и он терпел все, что я с ним ни делала.

-- Ты обращалась с ним очень грубо, - сказала снова Лавиния.

-- А разве я сказала, что не обращалась грубо, мисс? Я не намерена разчувствоваться о Джордже Симпсоне. И только хочу сказать, что Джордж Симпсон все-таки лучше, чем ничего.

-- Ты даже и этого и и разу не показала ему, - опять проговорила Лавиния.

-- Ты ребенок и дурочка, - возразила Белла, - а то-бы ты не стала говорить таких глупых слов. Что же, по твоему, следовало мне делать? Подожди, пока ты выростсшь, и не изволь говорить чего не понимаешь? Ты только глупость свою показываешь!

Тут Белла, надувшись опять, наклонила голову и, вынув изо рта локон, посмотрела много ли она откусила от него.

--Что может безобразнее этого, Боже мой! Такого нелепого казуса, я думаю, никогда не бывало! Я и говорить бы не стала об этом, еслиб это не было так смешно. Ну, не смешно ли, что какой-то неизвестный человек плывет из-за моря жениться на мне, сам не зная, желает ли он этого или нет? Не смешно ли подумать, какая не ловкая была бы наша встреча? Скажите, как могла бы я любить его, если завещана ему по духовной, как дюжина ложек, при чем все остальное заранее накрошено и высушено, как померанцевая корка. Извольте после этого разговаривать о померанцевых цветках. Срам, да и только! Конечно, все что тут есть смешного могло бы угладиться деньгами, потому что я люблю деньги, нуждаюсь в деньгах, страшно нуждаюсь. Для меня бедность ненавистна, а мы унизительно бедны, оскорбительно бедны, отвратительно бедны, скотски бедны. А теперь самое-то смешное и осталось при мне, да еще вот сметное платье! Я уверена, что в то время, как разнеслась молва о Гармоновом убийстве по всему городу и иные стали думать, что это самоубийство, то разные наглецы по клубам и по площадям, наверное, острили, что несчастный решился лучше утопиться, чем жениться на мне. Очень вероятно, что они позволяли себе такия глупости, и я не удивляюсь этому. Нечего сказать, приятное положение! Подумайте только, что я такое? Вдова не вдова, Бог знает что! А подумайте еще каково, после всего этого, оставаться нищею, да вдобавок ходить в трауре по человеке, которого я никогда не встречала, а встретила бы, так возненавидела.

Жалобы молодой девушки в эту минуту были прерваны легким стуком в полуотворенную дверь комнаты. Стук этот повторился дга или три раза прежде, нежели его заслышали.

-- Кто бы такой? - сказала мистрисс Вильфер своим обычным томом парламентского акта. - Войдите!

Вошел джентльмен. Мисс Белла, с поспешным и звонким восклицанием, вскочила с коврика и, оправив обкусанные локоны, откинула их в надлежащее место на шее.

-- Служанка ваша отворяла наружную дверь в то время, как я подошел к крыльцу, и привела меня к этой комнате и сказала, что меня ожидают. Извините, я сознаю, что мне следовало бы послать ее прежде с докладом к вам.

-- Помилуйте, - говорила мистрисс Вильфер, - это совершенно лишнее. Рекомендую - вот две мои дочери. Р. Вильфер это тот самый джентльмен, который нанял у вас первый этаж. Он был так добр, что назначил для своего посещения нынешний вечер, чтобы застать вас дома.

Джентльмен смуглый. Тридцати лет по большей мере. Лицо выразительное, можно даже сказать, красивое. Приемы очень неловкие. Он в высшей степени неразвязен, робок, застенчив, смущен. Глаза его на мгновение обратились к мисс Белле, а лотом опустились, когда он заговорил с хозяином дома.

-- Будучи совершенно доволен квартирою, мистер Вильфер, её положением и ценою, я полагаю, что небольшое условий в двух, трех строках и уплата денег вперед удовлетворят нас обоих? Я желал бы прислать свою мебель без замедления

Мистер Вильфер, в продолжение этой короткой, обращенной к нему речи, сделал два или три медленные движения рукою, указывали на стул. Джентльмен сел, положил робко одну руку на кончик стола, другою застенчиво приподнял свою шляпу к губам и прикрыл ею рот.

-- Г. Вильфер, начала мистрисс Вильфер, обратившись к мужу, джентльмен предлагает нанимать ваши комнаты по четвертям года, с тем, чтобы в случае отказа с той или другой стороны предуведомить за четыре месяца.

-- Я полагаю, - отвечал джентльмен после некоторого молчания, - что рекомендация не есть необходимость. По правде сказать, она едва ли возможна, потому что я совершенный странник в Лондоне. Относительно вас мне не нужно рекомендации; поэтому, может статься, вы не потребуете ее и относительно меня. Это было бы справедливо с обеих сторон. Из нас обоих я, кажется, оказываю больше доверия; я буду платить сколько причтется вперед, и притом моя мебель будет находиться в вашем доме. Между тем как вы, будучи в затруднительных обстоятельствах... это только мое предположение...

-- Следовательно, я могу лишиться своей мебели.

-- Хорошо-с! - заметил весело Р. Вильфер. - Деньги и имущество, без сомнения, самые лучшия рекомендации.

-- Вы, папа в самом деле полагаете, что оне самые лучшия? - спросила мисс Белла, не оборачивая от камина головы и грея ноги, поставленные на предкаминную решетку.

-- Из лучших, моя милая.

Джентльмен слушал, ее с лицом исполненным внимания, хотя не поднимал глаз и не изменял своего положения. Он сидел молча и неподвижно, пока будущий хозяин его не принял сделанных им предложений и не принес письменных материалов для окончания дела. Он сидел молча и неподвижно, пока хозяин писал.

Когда условие было изготовлено в двух экземплярах, написанных рукою хозяина, то обе договаривающияся стороны подписали его, при чем Белла стояла, с презрительностью во взгляде, как свидетельница. Договаривающияся стороны были: Р. Вильфер и Джон Роксмит, эсквайр.

Когда дошла до Беллы очередь подписать свое имя, мистер Роксмит, стоя у стола и робко положа на него руку, точно так же, как и в то время, когда он сидел, взглянув на нее украдкою, но пристально. Он взглянул на её красивую головку, наклонившуюся над бумагою с словами: "Где мне писать, папа? Вот, в том уголке?" Он взглянул на её прекрасные волосы, осенявшие кокетливое лицо; он взглянул на широкий размах её подписи, редкий в почерке женщины; а потом они оба взглянули друг на друга.

-- Много вам обязан, мисс Вильфер

-- Я причинил вам столько хлопот.

-- Хлопот - подписанием имени? Да, действительно. Но я дочь вашего хозяина, сэр.

Так как ничего более не оставалось делать, как заплатить восемь совренов по условию, положить в карман условие, назначить время присылки мебели, определить день своего переезда и уйти, то мистер Роксмит сделал все это со всевозможною неловкостью, и потом был выведен хозяином на свежий воздух. Когда Р. Вильфер воротился с подсвечником в руках в лоно своего семейства, то нашел это лоно взволнованным

-- Пана! - сказала Белла, - мы в жильцы к себе пустили убийцу.

-- Вы заметили ли, что он ни за что не мог взглянуть никому из нас прямо в глаза, - сказала Белла. - Я таких людей не видывала.

-- Милые мои, - сказал отец, - он джентльмен стыдливый и, как кажется, особенно робкий в обществе девиц вашего возраста.

-- Пустяки - наш возраст! - воскликнула нетерпеливо Белла. - Что ему за дело до нашего возраста?

антипатия и полное недоверие. Посмотрите, если из этого не выйдет чего-нибудь!

-- Друг мой и вы, дочки, послушайте, - сказал херувимообразный патриарх. - Между мистером Роксмитом и мною существуют вот эти восемь совренов и из них выйдет что-нибудь на ужин, если вы согласитесь между собою чего купить.

Это быль ловкий и счастливый оборот, данный делу, потому что лакомый стол быль редким явлением в доме Вильфера, и однообразное появление голландского сыра, в десять часов вечера, часто выразительно комментировалось особенным пожиманием круглых плечиков мисс Беллы. О своем однообразии сознавал, повидимому, и сам скромный Голландец и обыкновению являлся пред семейство покрытый, в извинение свое, обильною испариною. После некоторого обсуждения относительных достоинств телячьих котлет, пирожного и омара, общий приговор последовал в пользу телячьих котлет. Затем мистрисс Вильфер торжественно сняла с себя носовой платок и перчатки, как бы совершила жертвоприношение перед приступом к сковороде, а Г. Вильфер отправился покупать провизию. Он скоро возвратился, неся телятину, завернутую в свежем капустном листе, вместе с ломтиком ветчины. Скоро в сковороде, поставленной на огонь, послышались мелодические звуки, как приличная танцевальная музыка для лучистого отблеска, плясавшого внутри двух полных бутылок, стоявших на столе.

Лавви накрывала на стол, а Белла, как безспорное украшение дома, сидела в покойных креслах, закручивала обеими руками свои волосы, делая из них еще несколько добавочных локонов, и по временам давала наставления относительно ужина. "Хорошенько поджаривайте, мама" или сестре: "поставь солонку прямее, да не будь таким неуклюжим котенком".

Между тем отец её, сидя между своим ножом и вилкой и позванивая золотом мистера Роксмита, заметил, что шесть из этих совренов подоспели как раз кстати для уплаты домовладельцу и поставил золотые монеты столбиком на скатерть полюбоваться и мы.

По заметив перемену в лице отца, она тут же встала с кресел и, подсев к нему за стол, начала приподнимать ему волосы ручкою вилки. Одним из любимых занятий этой девушки, допущенных баловством со стороны родных её, было то, что она постоянно тешилась над волосами всех и каждого в семействе, - может быть, потому что её собственные были так прекрасны и так много занимали ее.

-- Вы заслуживаете, папа, чтоб у вас был свой собственный дом. По справедливо ли?

-- Не более всякого другого, моя милая.

-- По по крайней мере я более всякого другого желала бы иметь его, - сказала Белла и, поставив вверх мягкие волоса отца, повернула его к себе за подбородок, - причем крайне сожалею, что эти деньги пойдут к чудовищу, которое столько глотает их, между тем как "мы нуждаемся во всем". Ну, а затем, если вы мне скажете (я вижу, что вы скажете, я знаю, что вы хотите сказать): это неблагоразумно и нечестно, Белла, - то я вам отвечу вот что: Может быть, папаша, очень может быть, но уж таково следствие бедности, и вместе полнейшей ненависти и презрения к бедности, что вы и видите во мне. Знаете ли, папа, что вы теперь, просто, красавец! Зачем вы не носите всегда таким образом ваших волос? А, вот и котлеты! Если оне не хорошо поджарены, то я не могу есть и попрошу одну отложить и дожарить для меня особо!

свое время все отведали и того, что заключалось в двух бутылках, из одной шотландского эля, а из другой рому. Последний, будучи лишен крепости помощью кипятка и лимонной корки, распространил по всей комнате свой аромат, до того сосредоточившийся у камина, что ветер, набегавший на крышу дома и, пожужжав там, как огромная пчела над одною из труб, отлетал далее, напитанный сладчайшим благоуханием.

-- Папа, - сказала Белла, отхлебнув ароматного напитка и обогревая свою фаворитку-ножку, - как вы думаете, какая была причина тому, что старый мистер Гармон вздумал сделать из меня такую дуру?.. Его самого я подобным именем не называю, потому что он уже умер.

-- Невозможно сказать, моя милая. С тех пор, как найдено его завещание, я уже несчетное число раз говорил тебе, что едва ли обменялся сотнею слов с этим старым джентльменом. Если ему пришла в голову фантазия удивить меня, то фантазия эта вполне удалась. Он, действительно, удивил меня.

-- И я топала ногами и кричала, когда он в первый раз обратил на меня внимание, правда это? - спросила Белла, разсматривая упомянутую выше ножку.

-- Ты топнула своею маленькою ложкою, моя милая, и запищала своим тоненьким голоском, прижалась ко мне с своею маленькою шляпкой, которую при этом сорвала нарочно, - сказал отец, как будто бы воспоминание придавало больше сладости его рому. - Ты все это наделала. Раз в воскресенье утром, когда я, отправившись с тобою гулять, не пошел в ту сторону куда тебе хотелось, и когда старый джентльмен, сидевший невдалеке на скамейке, сказал мне: "какая хорошенькая девочка, очень хорошенькая девочка, обещающая девочка!" Ты, в самом деле, такая и была, моя милая.

Потом он спросил, как тебя зовут, мой дружок, и как моя фамилия. На другое воскресенье мы пошли по той же дороге и опять увидели его, и этим все кончилось.

Так как в это время тоже кончились и ром, и вода, или другими словами, так как Г. Вильфер деликатнейшим образом в это время давал понять, что стакан его пуст, ибо, откинув назад голову, он поставил его вверх дном себе на нос и на верхнюю губу, то со стороны мистрисс Вильфер было бы весьма великодушно налить его снова. Но героиня, вместо того, отрывисто сказала: "пора спать!" и бутылка была убрана, и все семейство разошлось на покой.

-- Завтра около этого времени. - сказала Лавиния, когда обе девушки затворились одне в своей комнате, - у нас в доме будет мистер Роксмит, и мы можем быть в приятном ожидании, что нам перережут горло.

-- Из-за всего этого тебе, однакож, не следует становиться между мной и свечою, - перебила Белла. - Вот еще одно из следствий нищеты! Ну, есть ли какая возможность девушке, у которой недурные волосы, убирать их при одной тусклой свечке, перед зеркальцем в несколько дюймов?

-- Ах, ты дрянная девочка! Подцепила Джорджа Симпсона! Слушайте, мисс - не смейте говорить о таких вещах, пока вам самим не настанет пора подцепливать, как вы выражаетесь.

-- А может быть пора-то это и настала, - пробормотала Лавви, вскинув голову.

-- Что ты сказала? - резко спросила Белла. - Повторите, что вы сказали, мисс?

Лавви не повторила и не объяснилась, а Белла, занятая расчесыванием своей головы, перешла мало-по-малу к жалобам на страдания, сопряженные с нищетою, и в пример ссылаясь на то, что ей нечего надеть, не в чем выйти из дому, не перед чем одеться, кроме какого-то отвратительного ящика, служащого вместо туалета, и что вдобавок ко всему этому является необходимость пускать в дом подозрительных жильцов. На это последнее обстоятельство, как на верх бедствия, она жаловалась в особенности, - и, конечно, могла бы жаловаться еще больше, когда бы знала, что если у мистера Юлия Гандфорда есть на свете двойник, так это мистер Джон Роксмит.