Наш общий друг.
Часть первая.
VI. Отпущен на произвол судьбы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть первая. VI. Отпущен на произвол судьбы. (старая орфография)

VI. Отпущен на произвол судьбы.

Упомянутая выше, с виду как будто бы водянкою одержимая таверна Шестеро Веселых Товарищей Носильщиков находилась с давних пор в состоянии здоровой старости. В ней но было ни одного прямого пола, почти ни одной прямой линии: но все-таки она пережила и, повидимому, могла еще пережить многия лучше её отделанные строения и щеголеватые распивочные. Снаружи она представлялась узкою, покривившеюся кучею лесного материала с широкими окнами, поставленными одно над другим, как поставили бы вы пирамидкою апельсины, и с пошатнувшеюся деревянною галлереей, которая свесилась над рекою. Можно даже сказать, что и весь дом с наклонившимся в сторону флаг-штоком на крыше свешивался над водою в положении трусливого водолаза, который так долго собирался прыгнуть с берега, что уже видно никогда ему но прыгнуть.

Это описание таверны Шестерых Веселых Носильщиков относится к её фасаду, смотревшему на реку. Задняя же сторона заведения, где находится главный вход в него, была построена так, что по отношению к передней части представляла ручку утюга, вертикально поставленного на широкой его конец. Ручка утюга помещалась в глубине двора и переулка, по глубина эта до того стесняла Шестерых Веселых Носильщиков, что почти не оставляла таверне ни одного дюйма свободного места вне входной двери. По этой-то причине, а равно и потому, что дом чуть-чуть не всплывал во время прилива, было у Носильщиков в обыкновении каждый раз, как у них случалась семейная стирка, развешивать все подвергавшееся ей белье в приемной комнате и в спальнях.

Деревянные наличники каминов так же, как балки, перегородки, полы и двери Шести Веселых Носильщиков, казалось, исполнены были в свои преклонные лета воспоминаний юности. Во многих местах лес, из которого все это было сделано, выпучился и растрескался, как это обыкновенно бывает со старым деревом; из него выдавались сучки; кой-где оно изгибалось чем-то похожим на ветви. Не без причины уверяли многие из постоянных посетителей Носильщиков, что при ярком свете, падавшем на некоторые доски и в особенности на стоявший в углу за прилавком старый посудный шкаф из орехового дерева, можно было бы разсмотреть на них изображение маленьких лесков, с приземистыми деревцами и густою листвой.

Прилавок и находившийся за ним буфет Шести Веселых Носильщиков радовали человеческое сердце. Все заприлавочное пространство было не более извозчичьей кареты; но никто бы и не пожелал, чтоб оно было больше. Его украшали пузатенькие боченки, ликерные бутылочки, расписанные небывалыми виноградными гроздиями, лимоны в сетках, бисквиты в корзинках, учтивые пивные краны, кланявшиеся пред покупщиком каждый раз, когда из них нацеживалось пиво, сыры в уютном уголке и, наконец, в уголке еще более уютном, у камина, столик хозяйки, всегда покрытый скатертью. Это убежище отделялось от внешняго мира стеклянною перегородкой и небольшою полудверкой, с приделанною на её верхушке доской, обитою свинцом, дабы вам можно было удобнее поставить на ней рюмку или кружку. Но маленькая дверь устроена была так, что не препятствовала видеть все убранство за прилавком из корридора, где гости таверны, хотя от тесноты и толкали друг друга, однакоже, всегда, казалось, пили в заколдованном убеждении, что они находятся за самым прилавком.

Распивочная и гостиная комнаты Шестерых Веселых Носильщиков выдавались на реку. Оне были украшены красными занавесками, состязавшимися своим цветом с носами постоянных посетителей, и снабжены жестяными кружками, имевшими форму шляп грешневичком, нарочно так сделанными для того, чтоб им можно было своим острым концом лучше установиться в углублениях между горящим в камине углем, когда вы вздумали бы подогреть свой эль или прокипятить усладительнейшия из всех нитей, так называемое, Парль {Purl смесь пива с джином, подслащенная сахаром и приправленная прянностями. Flip - смесь пива с какою-нибудь другою водкой, подслащенная сахаром, но без прянностей. Dog's Nose, Песий Нос, тоже смесь, но без сахара, с одними прянностями.}, Флэп и Песий Нос. Первая из названных смесей составляла специальность Носильщиков и зазывала вас в таверну надписью у её дверей "Ранняя распродажа Парля". Из этого следовало бы, что парль надобно пить всегда утром, хотя мы не беремся здесь решить, есть ли на то какие-либо особые желудочные причины кроме той, что ранняя птичка хватает червячка, а ранний парль хватает охотника выпить. Остается прибавить, что в ручке утюга, насупротив прилавка, находилась небольшая, похожая на трехъугольную шляпу комната, в которую никогда не проникал ни один луч солнца, месяца или звезд, но которая, будучи постоянно освещена газом, суеверно считалась каким-то святилищем, исполненным комфорта и уединения, почему на тори её и было намалевано привлекательное слово: "Уют".

Мисс Поттерсон, единственная владелица и хозяйка Носильщиков, царствовала на своем троне, то-есть за прилавком, тик самовластно, что только люди, допившиеся до сумашествия, могли бы решиться завязать с нею спор о чем-нибудь. Она была известна под именем мисс Аббе Поттерсон, и многие из приречных голов, которые (как и самая вода в реке) не отличались ясностью, имели смутное понятие, что она, вследствие постоянной своей важности и твердости, названа этим именем по Westminster Abbey (Вестминстерскому Аббатству) или по какому то родству с ним. Но имя Аббе было не что иное, как сокращенное Абигаль, каковым именем мисс Поттерсон и была окрещена в Ляйтгнусской церкви лет шестьдесят с чем-нибудь до этого.

-- Итак, не забудьте, Райдергуд, - сказала мисс Аббе, знаменательно опершись указательным пальцем на полудверку, - что Носильщики не желают вас у себя видеть. Даже еслибы вам тут столько же рады были, сколько не рады, то и тогда вы не получите от меня ни одной капли чего-нибудь сегодня после того, как допьете эту кружку пива. Поэтому наслаждайтесь ею сколько можете.

-- Но вы знаете, мисс Поттерсон, - послышалось смиренно в ответ, - что если я буду вести себя хорошо, то вы не можете отказать мне в продаже, мисс.

-- Я не могу?-- сказала Аббе, сильно возвысив голос.

-- Не можете, мисс Поттерсон, потому, видите ли, что закон.

-- Здесь я закон, мой милый, - возразила Аббе, - и я скоро могу убедить вас в этом, если вам не верится.

-- Я никогда не говорил, что не верится, мисс Аббе.

-- Тем лучше для вас.

Самодержавная Аббе бросила полупенни; этого покупщика в денежный ящик и, сев на стул перед камином, принялась за газету, которую пред этим читала. Она была высокая, прямая, красивая женщина, хотя с строгим выражением в лице, и походила более на содержательницу школы, чем на содержательницу таверны Шестерых Веселых Товарищей Носильщиков. Человек, стоявший по другую сторону полудверки, принадлежал к числу людей, промышлявших по реке; он, скосив глаза, смотрел на хозяйку, как провинившийся школьник.

-- Вы уж очень по милостивы ко мне, мисс Поттерсон.

-- Мисс Поттерсон! Сударыня! Одно словечко!

Удостоив искоса взглянуть на просителя, мисс Поттерсон увидела, что он, склонил лоб, уставился против нея головою так, как будто бы просил позволения перепрыгнуть стремглав через полудверку и стать потом на ноги за прилавком.

-- Ну? - произнесла мисс Поттерсон, столько же коротко, сколько сама она была длинна: - говорите ваши два слова. Давайте их сюда.

-- Мисс Поттерсон! Сударыня! Извините за смелость! Что вы поведение, что ли, мое не одобряете?

-- Конечно, поведение, - сказала мисс Поттерсон.

-- Вы, может-статься, боитесь...

-- Я не боюсь вас, - перебила мисс Поттерсон, - если вы это хотите сказать.

-- Позвольте мисс Аббе, я не то хочу сказать...

-- Что же вы хотите сказать?

-- Вы, право, ко мне очень не милостивы! Я только хотел спросить, не боитесь ли вы, не думаете ли, не полагаете ли вы, что имущество здешних гостей не совсем-то безопасно, если буду ходить в ваш дом.

-- А для чего бы вам знать это?

-- Мисс Аббе, позвольте сказать, безо всякой вам обиды, что мне было бы хоть сколько-нибудь утешительно знать, почему к Носильщикам не могут ходить такие люди, как я, а могут ходить такие, как Гаффер.

На лице хозяйки пробежала тень какого-то смущения, и она ответила:

-- Гаффер никогда не был там, где вы бывали.

-- То-есть в тюрьме, мисс? Он, может быть, в ней не был; а, пожалуй, ему следовало бы там быть. На него, пожалуй, есть подозрение хуже, чем на меня.

-- Кто же его подозревает?

-- Да, должно быть многие, а уж один-то наверное: - я его подозреваю.

-- Если вы одни, так это еще немного, - сказала мисс Поттерсон, снова презрительно нахмурив брови.

-- Но ведь мы были с ним товарищи. Припомните, мисс Аббе, ведь мы были с ним товарищи. Поэтому я знаю его вдоль и поперек, лучше всякого. Заметьте это! Я ему товарищ, и я же самый имею на него подозрение.

-- Нет, не обвиняю, мисс Аббе. Знаете ли, в чем тут дели? Вот в чем. Когда я был его товарищем, он никогда не быль доволен мною. Почему он никогда не быль доволен? Почему что мне всегда была неудача. Я никогда не мог найти много. Как же ему-то везло счастие? Всегда везло! Заметьте и это! Всегда везло! А!.. Есть такия игры, мисс Аббе, где действует только случай; а есть и такия, где случаю уменье помогает.

-- Кто же сомневается, что у Гаффера есть уменье отыскивать, то что он находить? спросила мисс Аббе.

-- Уменье подготовить то, что он находит, вот что может статься, - сказал Райдергуд, лукаво качая головою.

Мисс Аббе насупила на него брови, а он мрачно покосился на нее.

-- Если вы плаваете по реке, чуть ли не с каждым приливом и отливом и если хотите отыскать в ней мужчину или женщину, так вы много пособите счастью своему, мисс Аббе, если сначала стукнете мужчину или женщину по голове, а потом столкнете в поду.

-- Боже милосердый! - невольно вскрикнула м-с Поттерсон.

-- Попомните! - продолжал Райдергуд, - выставляя вперед голову чрез полудверку для того, чтобы каждое слово было слышно за прилавком, ибо голос его звучал так, как будто бы лодочная швабра застряла у него в горле. - Уж я говорю вам, мисс Аббе! Попомните! Я подстерегу его, мисс Аббе! Попомните это! Я подведу его к разчету; хоть бы чрез двадцать лет, а уж подведу. Из чего это ему отпускать? Дочь-то что ли у него есть? У меня у самого есть дочь.

Сказав это и как будто бы договорившись до такого опьянения и до такой злобы, каких в начале разговора в нем не замечалось, мистер Райдергуд взял кружку и, шатаясь, вошел в распивочную комнату.

Гаффера там не было, но сидело порядочное сборище воспитанников мисс Аббе, вполне покорявшихся ей. Когда пробило десять часов, мисс Аббе явилась в дверях и, обратившись к одному из присутствовавших, одетому в полинялую красную куртку, сказала: "Джордж Джонс, вам пора домой. Я обещала вашей жене, что вы будете возвращаться аккуратна". Джонс тотчас же встал, пожелал доброй ночи всей компания и вышел. В половине одиннадцатого мисс Аббе заглянула снова и проговорила: "Вилльям Вилльямс, Боб Глемор и Джонитон, вам всем время отправляться". Вилльямс, Боб и Джонитон с такою же покорностию распрощались и улетучились. Удивительнее этого было то, что когда один толстоносый гость в лакированной шляпе, после долгого колебания, приказал половому мальчику принесть себе еще стакан джину с водою, мисс Аббе, вместо присылки требуемого, явилась сама с словами: "Капитан Джоси, вы уже выпили сколько вам нужно". И капитан не протестовал ни одним словом; он только потер себе слегка колени и уставился в камин; но тут заговорила вся остальная компания: "Да, да, капитан! Мисс Аббе правду говорит. Послушайтесь мисс Аббе, капитан". Покорность последняго не уменьшила бдительности мисс Аббе, а только еще более изощрила ее: осмотрев покорные лица своей школы и заметив двух молодых людей, которым также нужно было сделать наставление, она обратилась к ним и сказала:

-- Том Тутль, молодому человеку, который собирается жениться через месяц, пора домой идти и спать ложиться. А вам, мистер Джак Моллинс, нечего подталкивать его; я знаю, что ваша работа начинается завтра с ранняго утра; значит, пора и вам. Идите же, дружочки! Доброй ночи вам!

Тутль покраснел и взглянул на Моллинса; Моллинс также покраснел и взглянул на Тутля, как бы спрашивая: кому из них встать прежде? Они поднялись, наконец, оба вместе и с улыбкою, широко осклабив зубы, вышли в сопровождении мисс Аббе, в присутствии которой остальная компания улыбаться не дерзала.

Половой мальчик заведения, в белом фартуке, с туго засученными на оба обнаженные плеча рукавами рубашки, представлял собою только намек на возможность в нем физической силы и находился тут единственно ради приличия и формы Ровно в час, когда запиралась таверна, все еще. остававшиеся в ней гости отправились по домам в наилучшем по возможности порядке. Мисс Аббе стояла в то время у полудверки за прилавком, как бы делая церемониальный смотр и отпуская собрание. Все пожелали мисс Аббе доброй ночи, и мисс Аббе пожелала доброй ночи всем, кроме Райдергуда. Разсудительный половой мальчик, смотря по своей должности на проходивших, убедился при этом во глубине своей души, что Райдергуд окончательно изгнан, с лишением всех прав, из Шести Веселых Носильщиков.

-- Эй, Боб Глиббери, - сказала мисс Аббе мальчику, - сбегайте к Гексаму и скажите его дочери Лизе, что мне нужно переговорить с нею.

С примерною быстротой Тюб Глиббери побежал и возвратился. Вслед за ним явилась Лиза в то самое время, как одна из двух служанок Носильщиков принесла на маленький стол мисс Аббе, стоявший у камина, ужин из сосисек под тертым картофелем.

-- Милости прошу, мой друг, - сказала мисс Аббе. - Не хотите ли скушать кусочек?

-- Нет, благодарю вас, - мисс. Я уж поужинала.

-- Да и я кажется тоже поужинала, - сказала мисс Аббе, отодвигая неотведанное блюдо: - даже больше, чем бы следовало. Я разстроена, Лиза.

-- Очень сожалею, мисс.

-- Зачем же, скажите на милость, - произнесла отрывисто мисс Аббе, вы меня разстраиваете?

-- Да, да! Не смотрите на меня с таким удивлением. Мне следовало бы начать объяснением; но я всегда приступаю к делу прямо. Я, вы знаете, горячка... Боб Глиббери, заложите цепью дверь и отправлятесь вниз ужинать.

С проворством, которое, повидимому, рождалось скорее от боязни горячки, чем желания поужинать, Боб повиновался, и слышно было как загремели его сапоги куда-то вниз к руслу реки.

-- Лиза Гексам, Лиза Гексам, - снова начала мисс Поттерсонь: - часто ли доставляла я вам случай оставить отца и хороню пристроиться?

-- Часто, мисс.

-- Часто? Да. часто! А выходит, что говорить с вами об этом то же, что говорить с железною трубой самого многосильного из всех морских пароходов, которые плавают мимо Носильщиков.

-- Нет, мисс, - отвечала Лиза, - это потому только, что с моей стороны было бы неблагодарно, а я неблагодарною не желаю быть.

-- Признаюсь, я почти стыжусь себя за то, что принимала в вас столько участия, - сказала мисс Аббе отчасти с раздражительностью. - Я бы этого, кажется, и не сделала, еслибы вы не были такая красавица. Зачем вы не урод какой-нибудь?

На такой трудный вопрос Лиза могла ответить только лишь взглядом извинения.

-- Вы, однакоже, не урод, - снова начала мисс Паттерсон, - а потому и говорить об том нечего. Неужели вы хотите мне сказать, что делаете это не из упрямства?

-- Не из упрямства, мисс, уверяю вас.

-- Значит из твердости, так, кажется, вы называете это?

-- Да, мисс, я твердо решилась.

-- Упрямых людей, которые сами сознавались бы в своем упрямстве, еще но было на свете. Я бы, кажется, созналась еслибы была упряма. По я горячка, а это дело другое. Лиза Гексам, Лиза Гексам, подумайте еще раз. Знаете ли вы все что, есть дурного в вашем отце?

-- Знаю ли я все, что есть дурного в моем отце? - повторила девушка, расширив глаза.

-- Знаете ли вы каким подозрениям подвергается ваш отец? Знаете ли вы какие подозрения падают на вашего отца?

Мысль о том, что составляло обычное ремесло её отца жестоко подавляла девушку, и она тихо опустила глаза книзу.

-- Скажите, Лиза, знаете вы об этом что-нибудь? - продолжала мисс Аббе.

-- Прошу вас, скажите мне, мисс, в чем состоят эти подозрения? - спросила девушка, немного помолчав и не отводя глаз от полу.

-- Это не легко рассказать дочери, однако, рассказать надо. Есть люди, которые думают, что отец ваш помогает умирать тем, кого находит умершими.

взглянув на нее, удивилась. Девушка быстро подняла глаза, покачала головой и как бы с торжеством, почти со смехом, сказала:

-- Кто говорит это, тот мало знает моего отца.

(Она принимает это, подумала мисс Аббе, очень спокойно. Она принимает это с необыкновенным спокойствием).

-- Может статься, - продолжала Лиза, вдруг вспомнив былое, - это говорит тот, кто сердит на отца, кто даже грозился отцу... Не Райдергуд ли это, мисс?

-- Да, Райдергуд.

-- Да? Он был в товариществе с отцом; но отец мой разошелся с ним, вот он и мстит теперь. Отец рассорился с ним при мне, и он тогда очень разсердился. Да вот еще что, мисс Аббе: - обещаетесь ли вы мне никогда не говорить, без особенной надобности, о том, что я передам вам?

Она нагнулась, чтобы сказать что-то шепотом.

-- Обещаюсь, - сказала мисс Аббе.

-- Это случилось в ночь, когда Гармоново убийство было открыто отцом, немного повыше моста. Мы плыли домой, и в это время пониже моста выполз из одного темного места Райдергуд в своей лодке. Когда разыскивали преступников, я часто, очень часто думала, не Райдергуд ли совершил убийство, и не дал ли он нарочно отцу моему найдти тело. Мне тогда казалось грешно думать это; но теперь, когда он хочет свалить грех на отца, я вспомнила об этом, как будто это в самом деле так и было. Неужели это в самом деле правда? Неужели мысль эта внушена мне самим умершим?

Эти вопросы она обратила больше к огню камина, нежели к хозяйке Носильщиков, и потом посмотрела вокруг себя безпокойными глазами.

Но мисс Петтерсон, будто опытная содержательница школы, привыкшая направлять внимание своих учеников на книгу, тотчас же поставила все дело в свете здешняго мира.

-- Бедная, неразумная вы девушка, - сказала она, - неужели вы не видите, что нельзя подозревать одного из них и не подозревать вместе и другого? Ведь они были товарищи, они и работали вместе...

-- Вы, стало быть, не знаете моего отца, мисс. Поверьте, вы не знаете моего отца.

-- Лиза, Лиза, - сказала мисс Поттерсон. - Оставьте его. Ссориться с ним вам не следует; но вы только уйдите из его дома. Пристройтесь где-нибудь подальше от него... пусть все то, о чем мы теперь говорили, Бог даст, будет неправда; но я вам уже и прежде, по другим причинам, советовала поместиться где-нибудь подальше. Уж за что бы я вас ни полюбила, за хорошенькое ваше личико или за что другое, только знайте, что я люблю вас и желаю вам добра. Лиза, послушайтесь моих слов. Не пренебрегайте ими, моя милая, но послушайте меня, и вы будете жить в счастьи и в уважении.

Стараясь убедить девушку со всею искренностью доброго чувства, мисс Аббе говорила ласкательным голосом и даже обняла ее одною рукой. Но Лиза ответила только: - Благодарю вас, благодарю вас, но я не могу, я не хочу, я не должна и думать об этом. Чем тяжелее будет моему отцу, тем я нужнее ему

Тут мисс Аббе, как вообще особы жестких свойств, когда им случится смягчиться, почувствовала надобность в новом притоке теплоты, и не получая его от Лизы, подверглась реакции и охолодела.

-- Я свое сделала, - сказала она, - теперь поступайте, как знаете. Вы сами стелете себе постель, вам и спать на ней. А отцу своему скажите, чтоб он сюда ни ногой.

-- Ах, мисс, неужели вы запретите ему ходить в ваш дом, где ему так хорошо?

-- Носильщикам, - ответила мисс Аббе, - нужно и о себе позаботиться. Мне стоило большого труда установить здесь порядок; чтобы поддержать Носильщиков в этом виде, нужно много хлопот и днем, и ночью. На Носильщиках не должно быть ни единого пятна. Я отказываю от моего дома Райдергуду, отказываю от моего дома и Гафферу. Обоим им равно отказываю. От Райдергуда я узнала и от вас также, что оба они люди подозрительные, и не берусь решить, кто из них прав, кто не прав. Оба они осмолены грязною щеткой, и я не желаю, чтоб и Носильщики были осмолены тою же щеткой. Вот все, что я знаю.

-- Покойной вам ночи, мисс! - сказала печально Лиза.

-- Поверьте, мисс Аббе, я искренно вам благодарна.

-- Я могу поверить многому, - ответила величавая Аббе, - попробую поверить и этому, Лиза.

В эту ночь мисс Поттерсон не ужинала и выпила только половину своего обычного стакана нигасу {Negus - смесь какого-нибудь виноградного вина с горячею водой, сахаром, мушкатным орехом и лимонным соком, так названная по имени первого составителя, полковника Нигаса.} из портвейна. А служанки её, две дюжия сестры, с вытаращенными большими глазами, с блестящими плоскими красными лицами, с тупыми носами и жесткими черными локонами, как на куклах, решили между собою, что кто-нибудь погладил хозяйку их не по шерсти. Мальчик же говорил в последствии, что его никогда еще так не спроваживали на постель с тех пор, как покойница мать его систематически ускоряла отправление его ко сну помощью кочерги.

По выходе Лизы Гексам из таверны, раздавшийся позади её звук цепи, которою закреплялась наружная дверь, уничтожил в ней то спокойствие, которое она чувствовала. Ночь была темная и ветреная; берег реки был пуст и безмолвен; только вдали где-то раздался плеск воды под брошенным с корабля якорем, и прогрохотали железные звенья якорной цепи, да слышался еще стук болтов и пробоев в окнах, закрепляемых рукою мисс Аббе. Девушка шла под нахмурившимся небом, и вдруг запала ей в душу мысль, что она вступает в густую тень преступления. Как прилив в реке, невидимо для нея поднимавшийся, с шумом набегал у ног её на берег, так набежала и эта мысль из незримой пустоты и ударила ее в сердце.

Что её отца подозревают безосновательно, в этом она была уверена. Уверена. Уверена. Но как ни часто повторяла она внутренно это слово, все-таки каждый раз следом за ним являлась попытка обсудить и доказать, действительно ли ока уверена, и каждый раз попытка эта была напрасна. Райдергуд совершил злодеяние и припутал к нему её отца. Райдергуд не совершал злодеяния, но решился из ненависти обратить на её отца некоторые улики, истолковывая их по-своему. Как и и ставила она вопрос, за ним во всяком случае с равною быстротою являлась страшная возможность, что отца её, хотя и невинного, могут счесть за преступника. Она слыхала, что люди подвергались смертной казни за душегубство, к которому, как оказывалось впоследствии, они не были причастны, и что эти несчастные даже не находились в таком опасном положении, в каком находился её отец по причине питаемой к нему злобы. Она уже давно замечала, что люди стали чуждаться его, шептаться при его появлении, избегать его. Все это началось с той самой несчастной ночи. И как эта большая черная река, с своими опустелыми берегами, пропадала из её взоров во мраке, так, стоя на берегу, она была не в состоянии проникнуть взором в зияющее злополучие жизни заподозренной и покинутой всеми как добрыми, так и злыми, но знала, что жизнь эта стелется перед нею, стелется вплоть до великого Океана, - смерти.

Один только предмет быль ясен для ума девушки. Привыкнув въизмала тотчас же делать все, что требовалось сделать - защищаться ли от дождя, укрыться ли от холода, подавить ли голод, и многое другое, - она вдруг оторвалась от всех своих размышлений и побежала домой.

В комнате было тихо; на столе горел ночник. В углу, на койке, лежал её спящий брать. Она тихо наклонилась к нему, поцеловала его и подошла к столу.

"Судя по тому, как обыкновенно мисс Аббе запирает свой дом и по течению в реке, теперь должно быть час. Прилив начался. Отец в Чизике, он не вернется прежде отлива, отлив начнется в половине пятого. Я разбужу Чарленьку в шесть. Я услышу, как часы пробьют на колокольне, сяду туте, и буду ждать".

Тихо придвинула она стул к огоньку, села и завернулась плотнее в шаль.

"Впадинки Чарленькиной между углями теперь уж нет. Бедный Чарленька!"

Часы пробили два, часы пробили три, часы пробили четыре, а она все сидит с задуманною думой и с терпением женщины. Когда между четвертым и пятым начало разсветать, она сняла свои башмаки (чтобы, проходя по комнате, не разбудить Чарленьку), слегка поправила угли, поставила на них котелок, чтобы вскипятить воду, и собрала на столе завтрак. Потом взошла вверх по лестнице с ночником в руке, скоро снова спустилась вниз и, тихонько передвигаясь, принялась готовить небольшой узелок. Наконец, из кармана, из каминного наличника, из-под опрокинутой миски на верхней полки, она достала свои полупенсы, немного сикспенсов, еще менее шиллингов, и принялась внимательно, без шума, считать их и откладывать кучкою в сторону. Занятая этим, она вдруг вздрогнула от раздавшагося голоса:

-- Каково! - вскрикнул её брат, приподнимаясь на постели.

-- Ты меня заставил вскочить с испуга, Чарленька.

-- Вскочить! Нет, ты меня заставила вскочить. Когда я открыл глаза и увидел тебя, так подумал, уж не привидение ли это, как в сказке о скупой девушке, в глухую полночь.

-- Теперь не глухая полночь, Чарлей. Скоро шесть часов утра.

-- Неужели? Для чего же ты встала, Лиза?

-- Я все гадаю о твоем будущем состоянии, Чарлей.

-- Не велико же оно, если оно все тут, - сказал мальчик. - Для чего ты откладываешь эту кучку денег?

-- Что такое?

-- Вставай с постели, Чарленька; умойся и оденься, а потом я тебе скажу.

Её спокойный вид и её тихий внятный голос всегда действовали на него. Голова его скоро окунулась в таз с водою, скоро поднялась снова и глянула на нее сквозь бурю утирания.

-- Я никогда, - заговорил он, вытирая себя полотенцем С такою силой, как будто бы он был жесточайшим себе врагом. - никогда не видывал такой девушки. В чем же дело, Лиза?

-- Ты готов ли теперь, Чарлей?

-- Наливай, пожалуйста. Какого! Что это еще значит, вот этот узелок?

-- Да, это узелок, Чарлей.

-- Неужели и это для меня?

-- Для тебя, не шутя говорю.

С лицом более сериозным, с движениями более медленными, чем обыкновенно, мальчик оделся, подошел к столу и сел, устремив изумленные глаза на лицо сестры.

-- Видишь ли, мой дружок Чарленька, я узнала наверное, что теперь пришло тебе время уйти от нас. Ты будешь гораздо счастливее, ты устроишься гораздо лучше, даже не далее, как в будущем месяце, даже не далее, как на будущей неделе.

-- Как же это ты знаешь?

-- Как я знаю, этого не сумею сказать, Чарленька; но знаю.

Несмотря на то, что ни в её голосе, ни в выражении лица не произошло никакой перемены, она, однакоже, едва решилась взглянуть на брата; опустив глаза, она резала хлеб, намазывала на него масло, размешивала чай и занималась подобными небольшими приготовлениями. - Тебе непременно надобно оставить отца, Чарленька. Я останусь с ним, а ты должен уйти

-- Надеюсь, ты не из церемонии не хочешь мне сказать всю правду, - пробормотал мальчик, с неудовольствием разбрасывая намазанный маслом хлеб в разные стороны.

Она не отвечала.

-- Я тебе вот что скажу, - разразился вдруг мальчик сердитым голосом: - ты себе на уме; ты думаешь, что нам троим тут тесно, и потому хочешь спровадить меня.

-- Если ты уверен в этом, Чарлей, так и я тоже уверена, что я себе на уме, что нам троим здесь тесно, и что я хочу спровадить тебя.

Мальчик бросился к ней, обвил ей шею руками, и она не могла долее владеть собою: она склонилась к нему и заплакала.

-- Ах, Чарленька, Чарленька! Богу известно, что только для твоего счастия!

-- Верю, верю. Забудь, что я сказал тебе. Не вспоминай этого. Поцелуй меня.

Помолчав немного, она оставила его, отерла слезы и снова приняла свое обычное спокойное положение.

-- Теперь слушай, дружок мой Чарленька. Мы оба понимаем: что тебе нужно уйти, а вот я знаю наверное, что тебе надобно уйти сию же минуту. Ступай прямо в школу и скажи там, что мы вместе с тобою так решили, что убедить отца мы никак не могли, что отец не будет безпокоить их из-на этого и не потребует тебя назад. Ты честь приносишь школе, со временем еще больше будешь приносить; там тебе помогут найти кусок хлеба. Покажи там платье, которое принесешь с собою; покажи деньги, и скажи, что денег я еще тебе пришлю. Если денег у меня не будет, то попрошу тех двух джентльменов, что были здесь намедни ночью, чтоб они помогли мне.

-- Послушай! - быстро перебил ее мальчик. Не проси денег у того из них, который хватал меня за подбородок. Не принимай их от того, которого зовут Рейборном.

Легкая краска выступила на лицо и лоб девушки в ту минуту, как она, кивнув головою, положила ему руку на губы, чтоб он замолчал и дослушал ее.

-- Больше всего, Чарленька, помни вот что: кроме хорошого, ничего не говори об отце. Ты, правда, не можешь утаить, что отец не позволяет тебе учиться, потому что он сам никогда не учился; но кроме этого ты об нем худого ничего не говори. Не забывай также говорить и то, что сестра твоя, как ты сам знаешь, крепко любит его. Если же тебе случится услыхать что-нибудь недоброе про отца, то знай, что это неправда. Помни же, Чарленька. Это будет неправда.

Сомнительно и с удивлением посмотрел на нее мальчик; но она не обратила на это внимания и продолжала;

-- Больше всего помни, что это будет неправда. Вот и все, дружок мои Чарленька. Да, вот еще что: будь добрый мальчик, учись хорошенько, вспоминай о нашем житье-бытье в этом доме, как о сне, который привиделся тебе прошлою ночью. Прощай, дружок мой!

прижимал сестру свою к груди, заливаясь слезами; потом схватил узелок и выбежал из двери, закрыв глаза рукою.

Бледный зимний день разсветал медленно под покровом морозного тумана; суда, стоявшия на реке, как призраки, мало-по-малу принимали более видные формы; солнце, кровавым шаром поднимавшееся над восточными болотами позади черных мачт и снастей, будто освещало остатки леса, им самим сожженного. Лиза искала глазами отца; она увидела его вдали и стала на пристани так, чтоб и он мог заметить ее.

С ним, кроме лодки, ничего не было; он плыл быстро. На берегу стояла кучка людей - кучка тех земноводных существ, которые, повидимому, обладают таинственною способностью находить себе пропитание единственно в том только, что смотрят постоянно, как приливает и отливает вода в реке. В ту минуту, как лодка её отца коснулась берега, люди эти потупились, будто начали разсматривать грязь на пристани, и потом разошлись в разные стороны. Девушка заметила это.

Гаффер также заметил это, по крайней мере, ступив на берег, он с удивлением посмотрел вокруг себя. Но он тут же принялся вытаскивать лодку, привязал ее и вынул весла, руль и веревки. Неся все это вместе с Лизою, он направился к дому.

-- Сядь у огня, батюшка, а я пока состряпаю тебе завтрак. Он почти совсем готов, я только поджидала тебя. Ты, должно быть, очень озяб.

Он протянул руки, чтобы показать их дочери; но что-то особенное в цвете их кожи, а может-статься и в её лице внезапно поразило его, и он, отвернувшись от нея, начал обогревать их у огня.

-- Неужели, батюшка, ты всю ночь провел на реке?

-- Нет, душа моя. Я приютился на каменноугольной барже у огонька. А где наш мальчуган?

-- Вот тебе немного водки, батюшка; выпей ее с чаем, пока я поджарю кусок говядины. Если река замерзнет, бед на ней будет очень много, как ты думаешь, батюшка?

не вставал еще?

-- Вот, батюшка, и говядина готова. Кушай ее пока горяча, и когда скушаешь, мы повернемся к камину и поговорим.

Старик, однакож, заметил, что Лиза уклоняется от ответа на его вопрос, он бросил поспешный и сердитый взгляд на койку, дернул дочь за фартук и спросил:

-- Где сын?

-- Батюшка, кушай, и я сяду рядом и разскажу.

-- Ну, говори. Куда девался мой сын?

-- Не сердись, батюшка. У него большая охота учиться.

-- Неблагодарный негодяй! - сказал отец, потрясая ножем.

-- Имея эту охоту и чувствуя себя неспособным ни к чему другому, он стал ходить в школу.

-- Зная, что ты сам нуждаешься, батюшка, и не желая быть тебе в тягость, он решился поискать себе счастия и доучиться в школе. Он ушел сегодня утром, батюшка, и, уходя, горько плакал, и все надеялся, что ты простишь его.

-- Нет, он и не думай являться ко мне за прощеньем! - сказал отец, сопровождая слова свои размахом ножа. Чтоб он мне на глаза не показывался, чтоб он под руку мне не подвертывался! Отец, значит, не по праву ему. Он от отца своего отказывается, так и отец от него отказывается на веки веков, как от неблагодарного негодяя.

Он отодвинул от себя тарелку, и как всякий сильный и грубый человек, с появлением гнева, он почувствовал потребность сильного движения, поднял нож выше, головы и потом начал сильно бить им о стол в конце каждого из последовавших за тем выражений. Он бил им точно так, как стал бы бить кулаком, если-бы в руке его ничего не было.

-- Он волен уйти. Но сюда он уж не возвращайся. Он мне и головы своей не показывай в эту дверь. А ты, смотри, ни одним словом не заикайся мне об нем; а то и ты откажешься от отца своего, и тогда, что отец твой говорит теперь ему, услышишь, быть может, и ты. Теперь я понимаю отчего люди на берегу дичатся меня. Они промеж себя говорят: "Вот человек, которого сын родной обегает!" Лиза!

-- Батюшка, остановись! Я не могу видеть, как ты махаешь ножен. Положи его!

Он посмотрел на нож; но в изумлении все еще держал его.

-- Батюшка, он страшен мне. Положи его, положи!

Смущенный её видом и возгласами, он бросил нож в сторону и встал, раскинув перед собою руки.

-- Нет, батюшка, нет, ты никогда не решишься ударить меня

-- Да и кого же я решился бы ударить?

-- Никого, любезный батюшка. На коленях говорю: я в сердце и в душе уверена, что никого. Но мне страшно было смотреть, это так походило... - Она закрыла лицо руками. - Ах! это так походило...

-- На что походило?

В таком положении он никогда не видал ее прежде. Он приподнял ее со всею заботливостью, называл ее лучшею из дочерей, говорил ей: "мое бедное, ненаглядное дитя", клал её голову себе на колени и старался привести ее в чувство. Не успев в этом, он снова тихо опустил её голову, взял подушку, положил ее под её черные, волосы и бросился к столу, чтобы дать ей чайную ложку водки. Водки не оказалось; он торопливо схватил пустую бутылку и выбежал в дверь.

Он возвратился так же поспешно, как и вышел, с бутылкою, попрежнему пустою. Он стал на колени возле дочери, взял в руки её голову и смочил ей губы водою, обмакнув в нее свои пальцы. Он озирался вокруг себя, бросал взгляды то через одно плечо, то через другое, и говорил диким голосом:

"Не чума ли в этом доме, не зараза ли смертельная в моем платье? Кто накликал ее на нас? Кто накликал?"