Наш общий друг.
Часть вторая.
I. Воспитательного свойства.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть вторая. I. Воспитательного свойства. (старая орфография)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

1. Воспитательного свойства.

Школа, где юный Чарлей Гексамь начал книжное ученье, - книжное, потому что великим первоначальный!" заведение?"! ь для воспитанников этого типа служат улицы, на которых предварительно без книг выучиваются многому такому, что потом никогда не забывается, - помещалось в бедном чердаке, на вонючем дворе. Атмосфера её была душная, невыносимая; там было тесно, шумно, безпорядочно; половина учеников или засыпала, или впадала в состояние столбняка наяву. Другая половина, находясь в этом последнем состоянии, упражнялась в однообразном, шумном жужжании, будто играя без такта и не в тон на какой-то грубой волынке. Преподаватели, одушевляемые только благими намерениями, понятия не имели об исполнении этих намерений, и плачевный сумбур был единственным результатом их дружных стараний.

Это была школа для всех возрастов и обоих полов. Оба пола содержались каждый особо, а возрасты делились на квадратные ассортименты. По все здесь было проникнуто забавно-странною претензией на детство и невинность в каждом ученике. Эта претензия, поощряемая посетительницами, приводила к ужаснейшим нелепостям. От молодых женщин, закоренелых в пороках самой грубой жизни, ожидали сознания себя покоренными невинною детскою книжонкою, излагающею приключения маленькой Маргариты, что жила в хижинке у мельницы, ctjioi'o журила и нравственно побеждала мельника, когда ей было пять лет, а ему пятьдесят; делилась кашей с певчими пташками; отказывала себе в новой нанковой шапочке на том основании, что репа никогда не побит нанковых шапочек, равно как и овцы, которые едят ее, плела солому и говорила суровые речи первому встречному, в самое неудобное для сего время. Так точно грубые тряпичники отсылались к опытности Томаса Ту-пенса, который, решившись обокрасть (в крайне-суровых обстоятельствах) своего лучшого друга и благодетеля на восьмнадцать пенсов, тотчас же сверхъестественным чудом получил три шиллинга и шесть пенсов и впоследствии сталь блистательным светилом. Многие хвастливые грешники написали свои собственные биографии в таком же духе. Из уроков этих хвастливых особ всегда следует, что надо делать добро, не потому что оно добро, а потому что от этого будешь в больших барышах. Наоборот, несовершеннолетних учеников заставляли читать Новый Завет, и в силу преткновении в слогах, за недостаточным уменьем грамоте, они оставались такими абсолютными невеждами в этой дивной истории, как будто никогда не слыхивали о ней. Чрезвычайно сбивчивая, ужасно безтолковая школа, где каждую ночь черные и серые духи, красные и белые духи толклись, толклись, толклись, толклись {Шекспир Макбет (Геката: red spirits и т. д. mingle, mingle).}. В особенности каждую воскресную ночь. Ибо тогда построенные горкой несчастные малютки передавались самому вялому и плохому из благонамеренных учителей, и которого никто из старших учеников не стал бы терпеть. Он становился перед ними, подобно главному палачу, с мальчишкой-ассистентом, приставным волонтером в виде помощника палачу. Где и когда началась эта система, состоявшая в том, чтоб усталого или невнимательного в классе ребенка смазывать горячею рукой по лицу, или где и когда приставленный мальчишка-волонтер впервые видел эту систему в действии и возгорел священным рвением к приложению её, - до этого нет дела. Должностью главного палача было вещание и изъяснение, а должность сотрудника состояла в том, чтоб устремляться на спящих малюток, зевавших малюток, безпокойных малюток, хныкавших малюток и смазывать их злосчастные физиономии сверху вниз. И таким образом безтолковщина продолжалась в этом отделении целый битый час, и приставной мальчишка смазывал направо и налево, будто непогрешимый комментарий. И в этом парнике разгоревшихся и утомленных детей происходил обмен кори, сыпи, коклюша, лихорадок и желудочных разстройств, будто все собрались нарочно для этой цели на рынке.

Но даже и в этом храме благонамеренности, особенно способный мальчик, с особенною охотой к ученью, все-таки мог кое-чему научиться и, научась, мог передавать это лучше учителей, так как он больше смыслил и не был в тех невыгодных отношениях, в которых те стояли к более способный ь ученикам. Таким-то путем дошло до того, что Чарлей Гексам поднялся в безтолковщине, поучал в безтолковщине и был принят из безтолковщины в лучшую школу.

-- Так вы хотите пойти повидаться с сестрой, Гексам?

-- Если позволите, мистер Гедстон.

-- Пожалуй, и я пошел бы с вами. Где живет ваша сестра?

-- Она еще не устроилась, мистер Гедстон; мне бы по хотелось, чтоб вы видели ее прежде чем она устроится, если только это вам все равно.

-- Вот что Гексам... - Мистер Брадлей Гедстон, отлично аттестованный, стипендиарный школьный учитель, просунул указательный палец в одну из петель мальчикова сюртука, и пристально поглядел на нее... - Я надеюсь, что сестра ваша хорошая для вас компания?

-- От чего бы вам сомневаться в этом, мистер Гедстон?

-- Я не сказал, что сомневаюсь.

-- Правда, не сказали, сэр.

Брадлей Гедстон опять посмотрел на палец, вынул его из петли, поглядел на него ближе, погрыз с боку, и опять посмотрел на него.

-- Видите ли, Гексам, вы будете одним из наших. В скором времени вы, наверное, хорошо выдержите экзамен и станете одним из наших. Тогда вопрос в том...

Мальчик так долго ждал вопроса, пока учитель глядел на другую сторону пальца, погрыз его и опять поглядел, что, наконец, повторил:

-- Вопрос в чем же, сэр?

-- Не лучше ли вам оставить ее.

-- Лучше? Что лучше? Оставить сестру, мистер Гедстон?

-- Я не говорю этого, потому что не знаю. Я предоставляю это вам. Я прошу вас подумать об этом. Я желал бы, чтобы вы разсудили. Вы знаете, какая у вас здесь хорошая дорога.

-- Она поняла необходимость этого, - согласился учитель, - и вследствие того решилась на разлуку. Да!

Мальчик, почувствовав прежнее неудовольствие или упорство, или что бы то ни было, казалось, боролся с самим собой. Наконец, он сказал, подняв глаза на лицо учителя:

-- Я желал бы, чтобы вы пошли со мною, мистер Гедстон, и взглянули на нее, хотя она еще не устроилась. Я желал бы, чтоб вы пошли со мою, застали ее невзначай, и сами бы судили о ней.

-- Вы, точно, не имеете надобности предупреждать ее об этом? - спросил учитель.

-- Сестра Лиза, - гордо сказал мальчик, - не нуждается в предупреждении, мистер Гедстон. Какова есть, такова и есть. У сестры моей нет ничего притворного.

Уверенность в ней пристала ему гораздо более, чем нерешительность, с которою он дважды боролся. Если себялюбие было в нем худшим началом, то лучшее начало состояло в преданности ей. И власть лучшого начала оказалась сильнее.

-- Хорошо, я могу уделить вам этот вечер, - сказал учитель. - Я готов прогуляться с вами.

-- Благодарю вас, мистер Гедстон. Я готов идти.

Брадлей Гедстон, в приличном черном сюртуке и жилете, в приличной белой сорочке, в приличном черном форменном галстуке, в приличных панталонах черного перца с солью, с приличными серебряными часами в кармане, на приличном волосяном шнурке вокруг шеи, смотрел совершенна приличным молодым человеком, лет двадцати шести. Его никогда не видали в другом костюме, однако, в способе ношения его, как будто он и костюм его не были достаточно прилажены друг к другу, замечалась некоторая натянутость, напоминавшая иных ремесленников в праздничном наряде. Он механически приобрел значительный запас учительских познаний. Он мог механически решать в уме арифметическия задачи, механически нет но нотам, механически играть на разнообразных духовых инструментах, даже механически играть на большом церковном органе. С самого ранняго детства ум его стал местом механических складов товара. Он так устроил свой оптовой магазин, чтобы всегда быть готовым на спрос мелочных торговцев: тут история, там география, направо астрономия, налево политическая экономия - естественная история, физика, цифры, музыка, низшая математика, и чего только не было, все в отдельных местах. Забота этого размещения сообщила всей его наружности озабоченный вид, а привычка спрашивать или быть спрошенным сообщила ему подозрительную манеру, которую ни с чем лучше нельзя сравнить как с лежаньем в засаде. На лице у него было как бы навсегда упрочившееся безпокойство. Лицо это указывало прирожденную медленность или невосприимчивость умственных способностей, которым не легко досталось то, что было приобретено, и которым надо было хранить приобретенное. Он все как будто безпокоился не затерялось ли что-нибудь из его умственного депо и поверял наличность, чтобы успокоить себя. Сверх того, придавление столького-то для опростания места столькому-то сообщило ему придавленный вид. Однако, в нем заметно было довольно жизни и огня (хотя и тлеющого), наводившого на мысль, что еслиб юный Брадлей Гедстон, быв бедным малым, назначался в море, он быль бы не последнею птицей в корабельном экипаже. Относительно своего происхождения он был горд, сумрачен, угрюм и желал, чтоб -оно было предано забвению. Впрочем, немногие и знали о его происхождении.

В несколько посещений Безтолковщины внимание его было привлечено этим мальчиком Гексамонь. Мальчик безспорно способный быть учеником-преподавателем, мальчик безспорно способный оправдать доверие учителя, который его выдвинет, - к этим соображениям, может быть, присоединилось еще несколько мыслей о том "бедам малом", который долженствовал теперь подлежать забвению. Как бы то ни было, он постепенно и не без хлопот, перевел мальчика в свою школу и доставил ему несколько занятий, оплачиваемых столом и квартирой. Таковы были обстоятельства, сведшия Брадлея Гедстона и юного Чарлея Гексама этим осенним вечером, - осенним, так как уже целых полгода прошло с тех пор, как хищная птица лежала мертвою на берегу.

Школы, - ибо их было две для двух полов, - находились в том округе плоской местности, тянущейся к Темзе, где Кентское графство встречается с Соррейским, и где железные дороги проходят чрез пригородные огороды, которые скоро совсем погибнут под ними. Школы были недавно выстроены, и по всей местности было, столько подобных им, что можно было принять все за одно бесконечное здание, снабженное самодвижным талисманом Аладинова дворца. Все вокруг походило на игрушки, взятые кучей из ящика безтолковым ребенком и разбросанные как лопало. Тут одна сторона новой улицы, там громадная, одинокая подлинная, с лицом, смотрящим куда-то, без направления и смысла. Тут другая не конченная улица ужо в развалинах; там церковь; тут огромный новый магазин; там развалившаяся ветхая загородная вилла; тут путаница черных рвов, сверкающих парников, необработанных полей, богато возделанных огородов, кирпичных виадуков, каналов с перекинутыми арками, - много безпорядка, грязи и тумана. Как будто ребенок толкнул стол с игрушками и лег спать.

Но меж школьных строений, меж школьных учителей и учеников, созданных но новейшему образцу монотонии, оказалась также и старая модель, по которой столько жизней формировалось на добро и зло. Она оказалась в школьной учительнице мисс Пичер, поливавшей цветы, когда мистер Брадлей Гедстон вышел на прогулку. Она оказалась в школьной учительнице мисс Пичер, поливавшей цветы в маленьком, сорном клочке садика, пристроенного к её маленькой, официальной резиденции с маленькими окнами, похожими на игольные ушки, и маленькими дверцами, похожими на переплет учебных книг.

Маленькая, сияющая, чистенькая, методичная пышечка, мисс Пичер с розовыми щечками и звонким голоском; маленькая швейная подушечка, маленький несессер, маленькая книжка, маленький рабочий ящичек, маленькая табличка весов и мер, маленькая женщина, - и все это вместе. Она сумела бы написать маленькое разсуждение о данном предмете аккурат в грифельную доску величиной, начинающееся слева наверху с одной стороны и кончающееся справа внизу с другой, - и разсужденьице было бы строго согласовано с правилами. Еслибы мистер Брадлей Гедстон адресовал ей письменное предложение выйти за него замуж, она, вероятно, ответила бы ему целым маленьким разсужденыщем на эту тему, аккурат в грифельную доску величиной, но, конечно, ответила бы: - да, потому что любила его... Приличный волосяной турок обвивавшийся вокруг его шеи и заботившийся об его приличных серебряных часах, был для нея предметом ревности. Точно также сама мисс Пичер обвилась бы вокруг его шеи и озаботилась бы о нем, - о нем, безчувственном, по той причине, что он не любил мисс Пичер.

Любимая ученица мисс Пичер, помогавшая ей в маленьком хозяйстве, прислуживала ей с ведерком воды для наполнения маленькой лейки и достаточно угадала состояние сердца мисс Пичер для того, чтобы почувствовать необходимость самой полюбить юного Чарлея Гексама. Таким образом, меж махровых левкоев и двойных желтофиолей произошло двойное трепетанье, когда учитель и мальчик глянули через маленькую решетку.

-- Славный вечер, мисс Пичер, - сказал учитель.

-- Прекрасный вечер, мистер Гедстон, - сказала мисс Пичер, - вы прогуливаетесь?

-- Мы с Гексамом идем на дальнюю прогулку.

-- Очаровательная погода, - заметила мисс Пичер - для дальней прогулки.

-- Наша, впрочем, более деловая, чем для удовольствия, - сказал учитель.

Мисс Пичер, обернув лейку и очень заботливо вылив несколько последних капель на цветок, точно в них заключилась особенная сила, которая к утру превратит его в Джеков боб {Из известной сказки, в которой фея дала маленькому Джеку семечко, посаженное в землю: оно выросло в боб необычайной величины, который достиг луны и зацепился за её рог; по стеблю Джек слазил в эту волшебную страну и возвратился с рассказом о своих приключениях.}, потребовала наполнения лейки от своей ученицы, говорившей с мальчиком.

-- Прощайте мистер Гедстон, - сказала учительница.

-- Ученица, в своем состоянии ученичества, так напиталась классною привычкой поднимать руку, будто подзывая кэб или омнибус, когда находила нужным передать мисс Пичер какое-нибудь наблюдение свое, что она очень часто делала это и в домашнем быту. Она и теперь это сделала.

-- Ну, Марианна? - сказала мисс Пичер.

-- С вашего позволения ма'ам, Гексам сказал, что они идут повидаться с его сестрой.

-- Полагаю, что это не может быть, - ответила мисс Пичер, потому что мистеру Гедстону никакого дела нет до нея.

Марианна опять подняла руку.

-- Ну, Марианна!

-- С вашего позволения, ма'ам, может быть, Гексаму есть дело.

-- Может быть, - сказала мисс Пичер. - И не подумало об этом. Да и какая мне до этого надобность?

Марианна опять подала знак.

-- Ну, Марианна!

-- Говорят она очень хороша собой.

-- Ах, Марианна, Марианна! - ответила мисс Пичер слегка покраснев и качая головой, будто немножко не в духе: - сколько раз я твердила тебе, не употребляй неопределенных выражений, не говори в таком общем значении! Когда ты скажешь: говорят, кого ты разумеешь? Говорят - они, а какая часть речи они?

Марианна заложила правую руку за спину, прицепилась ею за левую, будто на экзамене, и отвечала:

-- Местоимение личное.

-- Какого лица, они?

-- Третьяго лица.

-- Какого числа, они?

-- Множественного.

-- Прошу извинения, ма'ам, - сказала Марианна, смутившись по размышлении об этом, - но я не думаю, чтоб я подразумевала еще кого-нибудь, кроме её брата.

Сказав это, она отцепила руку.

-- Убеждена в этом, - ответила мисс Пичер, снова улыбаясь. - Вперед прошу быть осторожней, Марианна! Помни; "он говорит" совсем не то, что "говорят". Какая разница между "он говорит" и "говорят"? Покажи ее!

Марианна тотчас же заложила правую руку за спину, прицепилась ею к левой, - поза абсолютно необходимая в подобном случае, и отвечала: "Первое есть изъявительное наклонение настоящее врмя, третье лицо единственного числа, действительного глагола говорить; второе есть изъявительное наклонение, настоящее время, третье лицо множественного числа, действительного глагола говорить.

-- Почему действительного, Марианна?

-- Потому что требует дополнение в винительном падеже, мисс Пичер.

-- Очень хорошо, - одобрительно заметила мисс Пичер. - Нельзя лучше. Вперед не забывай соображаться с этим, Марианна.

Сказав это, мисс Пичер Кончила поливку цветов, отправилась в свою маленькую официальную резиденцию и освежила память важнейшими реками и горами света, их шириной, глубиной и высотой, прежде вымерив выкройку лифа к платью для собственной потребы.

Брадлей Гедстон с Чарлесм Гексамом дошли своим чередом до Соррсйской стороны Вестминстерского моста, перешли мост и направились вдоль Мидльсскского берега к Мильбанку. В этом округе находилась некая маленькая улица, называемая Церковною, и некий маленький глухой переулок, называемый Кузнечным, в центре коего последним убежищем была нескладная церковь с четырьмя башнями по углам, вообще похожая на некое страшное и громадное окаменелое чудище, лежащее на спине вверх ногами. Неподалеку в углу нашли они дерево, кузницу, лесной двор и продавца старого железа. Что собственно значили часть ржавого паровика и огромное железное колесо, полузарытые на дворе продавца, этого, казалось, никто не знал, да и знать не хотел. Подобно мельнику сомнительной веселости в песне, они ни о ком не заботились, и не то, что они, но и о них никто не заботился {I care for Nobody, no, not I, and Nobody cares for me! Припев этой песни.}.

Обойдя это место и заметив, что оно находилось в каком-то мертвом спокойствии, как будто оно приняло опиум, а не погрузилось в естественный отдых сна, они остановились там, где улица сходилась, с площадью, и где было несколько тихих домиков рядом. К ним-то Чарлей Гексам окончательно и направился и у одного из них остановился.

-- Вот где, надо быть, живет сестра, сэр. Здесь была её временная квартира, вскоре после отцовской смерти.

-- Часто ли вы видали ее с тех пор?

-- Только два раза, сэр, - отвечал мальчик с прежним нерасположением; - но это зависело столько же от нея, как и от меня.

-- Чем она живет?

-- Она всегда была хорошею швеей, и теперь она при магазине поставщика на моряков.

-- А она всегда работает у себя на дому?

-- Иногда; но её постоянные часы и постоянные занятия, я думаю, в магазине, сэр. Вот нумер.

сидевшее в маленьком низеньком, старинном кресле. Нечто вроде небольшой рабочей скамейки стояло перед креслом.

-- Не могу встать, - сказало это существо: - у меня спина болит, и ноги отнялись; я здесь хозяйка в доме.

-- Кто еще дома? - спросил Чарлей Гексам, вытаращив глаза.

-- Теперь никого нет, - ответил ребенок, бойко поддерживая свое достоинство, - кроме хозяйки дома. Что вам угодно, молодой человек?

-- Я желал бы видеть мою сестру.

-- Сестры есть у многих молодых людей. Скажите мне ваше имя, молодой человек?

Странная крошечная фигурка и странное, но недурное личико, со светлыми серыми глазами, смотрели так резко, что резкость её манеры казалась совершенно естественною.

-- Мое имя Гексам.

-- А, в самом деле? - сказала хозяйка дома. - Мне так и подумалось. Сестра ваша будет здесь через четверть часика. Я очень люблю вашу сестру. Она мне лучший друг. Садитесь. А этого джентльмена как зовут?

-- Мистер Гедстон, учитель мой.

-- Садитесь. Но не угодно ли вам сперва запорет дверь на улицу. Самой мне не так-то ловко это сделать: у меня очень болит спина, и ноги отнялись.

Они молча исполнили это, и маленькая фигурка снова взялась за работу, - стала подклеивать кисточкой из верблюжьих голос кусочки картона и тонкого дерева, предварительно нарезанного в различную форму. Ножницы и ножички на скамье свидетельствовали, что она сама нарезала их. А яркие лоскутья бархата, шелка и лент, разбросанные, по лавке, показывали, что, когда что-то такое будет набито (ибо тут быль материал для набивки), она красиво принарядит это что-то такое. Ловкость и быстрота её пальцев были замечательны, а когда она ровно складывала два краюшка, слегка прикусывая их, то устремляла на посетителей взгляд серых глаз, превосходивший сваею резкостью все прочее, что было в ней резкого.

-- Бьюсь об заклад, что вам не сказать названия моей торговли, - сказала она, сделав несколько таких наблюдений.

-- Вы делаете швейные подушечки, - сказал Чарли.

-- А еще что?

-- Перочистки, - сказал Брадлей Гедстон.

-- Ха, ха! Еще что? Вот вы учитель, а не можете сказать.

-- Вы что-то делаете из соломы, - ответил он, показывая на край стоявшей перед нею скамейки: - только я не знаю, что.

-- Вот прекрасно! - крикнула хозяйка дома: - швейные подушечки да перочистки я делаю только, чтоб извести остатки, а солома для настоящого моего ремесла. И у, отгадайте, попробуйте. Что я из соломы делаю?

-- Плетенки под скатерть?

-- Плетенки под скатерть? А еще учитель! Я вам дам ключ к моему ремеслу, как в фанты играют. Я люблю мою любку с Б, потому что она Безподобна; я ненавижу мою любку с Б, потому что она Безстыдница; я свела ее под вывеску Белого Борова и угостила ее Белою шляпой; имя ей Болтушка, а живет она в Бедламе. Ну, что ж я делаю из соломы?

-- Славным дамам! - сказала хозяйка дома, кивнув утвердительно: - куклам! Я кукольная швея.

-- Я надеюсь, это хорошее ремесло?

Хозяйка дома пожала плечами и покачала головой.

-- Нет. Плохо платят. А уж как торопят меня! На той неделе одна кукла выходила замуж; я должна была проработать всю ночь. А это не годится мне, когда такая боль в спине, и ноги отнялись.

Они глядели на маленькое создание с возраставшим удивлением, а учитель сказал:

-- Меня огорчает, что ваши "славные дамы" так неразумны.

-- Такая уж у них повадка, - сказала хозяйка дома, опять пожав плечами, - и платья-то оне не берегут, и никакая мода у них больше месяца не продержится. Я работаю на одну куклу с тремя дочерьми. Она в конец разорит мужа!

Тут хозяйка дома потихоньку плутовски засмеялась и бросила им другой взгляд серых глаз. Подбородок у ней будто у феи, был чрезвычайно выразителен; когда она бросала на них взгляд, и подбородок её поднимался. Как будто и глаза, и подбородок у ней приводились в движение одною и тою же проволокой.

-- Всегда ли вы так заняты, как теперь?

-- Больше. Теперь у меня застой. Третьяго дня я кончила большой траурный заказ. У куклы, на которую я работала, умерла канарейка.

Хозяйка дома опять потихоньку засмеялась и несколько раз покачала головой, будто морализируя: "О, свет, свет!"

-- Неужели вы одне целый день? - спросил Брадлей Гедстон. - Разве из соседских детей...

-- Ах, нет! - крикнула хозяйка дома, с легким взвизгом как будто это слово укололо ее: - не говорите о детях, я терпеть не могу детей. Я знаю все их плутни, все повадки.

Она сказала это сердито погрозив правым кулачком у самых глаз.

Едва ли требовалось учительского навыка для того, чтобы заметить, что кукольную швею раздражала разница между ею самою и прочими детьми. Учитель и ученик оба понимали это.

-- Все-то бегают да кричат, все-то играют да дерутся; то и дело прыг-прыг-прыг по мостовой, и все чертят ее для игры. О, знаю я все их плутни, все повадки! - Она опять погрозила своим кулачком. - И это еще не все. Они кличут в замочную щелку, они передразнивают вашу спину и ноги. Знаю я все их плутни, все повадки! Я скажу вам, что бы я сделала с ними. Тут вот на площади, под церковью, двери есть, темные двери, ведут в темные своды. Так вот что: я отперла бы одну из этих самых дверей, набила бы их всех туда, заперла бы дверь и вдунула бы им в замочную щелку перцу.

-- Что ж толку, если вы вдунете перцу? - спросил Чарли Гексам.

-- Пусть чихают, - сказала хозяйка дома, - чтоб у них слезы потекли из глаз; а как они все зачихают и получат воспаление, то-то я стану потешаться над ними в замочную щелку, так же, как и они с их плутнями да ухватками смеются кое над кем в кое-чью замочную щелку.,

Необыкновенно энергическое потрясанье кулачком у самых глаза, казалось, облегчило душу хозяйки дома; ибо она прибавила, снова приняв степенный вид: - Нет, нет, нет! Не надо мне детей! Давайте мне взрослых.

Трудно было угадать лета этого странного создания, так как жалкая фигура её не давала ключа к этому, а лицо было вместе и слишком молодо, и слишком старо. Двенадцать лет или самое большое тридцать, кажется, ближе всего подходило.

что должна буду когда-нибудь замуж выйти.

Она стала прислушиваться к чьей-то походке на улице. Скоро последовал легкий стук в дверь. Взявшись за ручку, которую она могла достать, она сказала с довольною усмешкою: Вот, например, взрослая, это мой лучший друг! - И Лиза Гексам, в черном платье, вошла в комнату.

-- Чарленька! Ты!

Заключив его по старому в объятия, чего тот немножко сконфузился, - она уж никого больше не видала.

-- Ну, ну, ну, Лиза! Довольно, дружок! Смотри. Вот мистер Гедстон пришел со мной.

Глаза её встретились с глазами учителя, который очевидно ожидал особы совсем другого сорта, и между ними послышалось слова два приветствия. Она была немножко озадачена нежданным посещением, да и учителю было не но себе. Впрочем, ему-то и никогда не бывало но себе.

-- Я говорил мистеру Гедстону, что ты еще не устроилась, Лиза, но он был так любезен, что поинтересовался побывать. Вот я и привел его. Как ты похорошела!

Брадлей, казалось, находил то же самое.

-- А! Правда! Правда! - крикнула хозяйка дома, принимаясь за свои занятия, хотя сумерки почти сгустились. - Действительно так! Но продолжайте болтать, все одно:

You one, two, three

My com-pa-ny,

And don't mind me *).

*) Вы, раз, два, три, моя компания, и не обращайте внимания на меня.

Она проскандовала этот рифмованный экспромпт с тремя кивками указательного пальца.

-- Я не ждала твоего посещения Чарленька, - сказала его сестра. - Я думала, что еслибы ты хотел повидать меня, то мог бы уведомить меня и назначил бы мне придти куда-нибудь по близости школы, как в последний раз. Я видалась с братом по близости школы, сэр, - сказала она Брадлею Гедстону: - потому что мне туда легче ходить, чем ему сюда. Я работаю как раз на полу пути.

-- Вы не часто видаетесь друг с другом, - сказал Брадлей, не улучшаясь относительно самообладания.

-- Нет. - Она печально качнула головой. - Чарленька все также хорошо идет, мистер Гедстон?

-- Как нельзя лучше. Его дорога, как мне кажется, обозначилась вполне ясно.

-- Я так и надеялась. Я так благодарна. Это так мило с твоей стороны, Чарленька, дружок мой! Лучше мне уж не становиться (если только сам он не пожелает) между им и его будущностью. Как вы думаете, мистер Гедстон?

Сознавая, что его ученик-преподаватель ждет его ответа, и что сам он наущал мальчика отложиться от сестры, и видя ее в первый раз лицом к лицу, Брадлей Гедстон пролепетал:

-- Вы знаете, брат ваш очень запит. Ему надо крепко работать. Можно сказать, чем меньше будет он развлекаться, тем лучше для его будущности. Когда он устроится, цу, тогда-тогда будет совсем другое дело.

-- Ну, полно, не будем об этом больше толковать, - сказал мальчик. - Как идут твои дела?

-- Очень хорошо, Чарленька. Я ни в чем не нуждаюсь.

-- У тебя тут есть особая комната?

-- О, да! Наверху. Покойная, славная, с чистым воздухом.

-- А гостей принимает она всегда в этой комнате, - сказала хозяйка дома, поставив костлявый кулачок на подобие бинокля, глядя сквозь него, при полном соглашении глаза с подбородком, - всегда в этой комнате принимает гостей; не так ни, дружок, Лиза?

Брадлею Гедстону удалось заметить небольшое движение руки Лизы Гексам, как будто она погрозила кукольной швее. И той удалось в ту же минуту подметить его взгляд, ибо она сделала двойной бинокль из обеих рук, поглядела на него и вскрикнула, шутливо кивнув головой: - Ага! Поймала шпиона, поймала!

Это могло случиться очень просто; но Брадлей Гедстон также заметил, что Лиза, не снимавшая шляпки, тотчас же после этого поспешно предложила выйти на воздух, потому что в комнате становилось темно. Они вышли. Посетители пожелали доброй ночи кукольной швее, оставив ее раскинувшеюся в кресле, скрестившею руки и напевавшею себе что-что тихим, вдумчивым голоском.

-- Я поброжу по берегу, - сказал Брадлей: - вам верно хочется поговорить друг с другом.

Когда его придавленная фигура отдалилась от них в вечерних тенях, мальчик вспыльчиво сказал сестре:

-- Когда ты устроишься сколько-нибудь по-христиански, Лиза? Я думал, что уж ты озаботилась этим.

-- Мне и тут хорошо, Чарленька.

-- И тут хорошо! Я стыжусь, что привел мистера Гедстона. Как это тебе пришлось свести компанию с этою маленькою ведьмой?

-- Сперва случайно, как могло казаться, Чарленька. По я думаю, тут было что-то больше, чем случай: этот ребенок... Помнишь ты объявления на стене у нас?

-- К чорту объявления на стене у нас! Я стараюсь забыта объявления на стене у нас, и тебе лучше бы сделать то же самое, - проворчал мальчик. - Ну, так что-же?

-- Это дитя, внучка того старика.

-- Какого старика?

-- Страшного пьяницы, старика в полосатых туфлях и ночном колпаке.

Мальчик потер себе нос с видом, выражавшим полунеудовольствие, что слышал так много, и полужелание услышать еще больше, и спросил: - Как ты дознала это? Какая ты странная!

-- Отец девочки работает на тот же магазин, что и я Вот как я дознала это, Чарленька. Отец точно такой же, как и его отец, - слабое, несчастное, дрожащее создание, совсем разваливается, никогда трезв не бывает. А все-таки хороший работник по своему делу. Мать умерла. Это бедное, больное, крошечное создание стало такою, окруженная пьяным народом с ямой колыбели, если только была у нея колыбель, Чарленька.

-- Я все-таки не вижу, что тебе до нея, - сказал мальчик.

Мальчик сердито посмотрел на реку. Они были на Мильбанке, и река катилась у них слева. Сестра нежно тронула его за плечо и показала на нее.

-- Какое-нибудь вознаграждение... Какая-нибудь отплата... Дело не в слове... Ты меня понимаешь. Отцовская могила.

Но он не отвечал чем-нибудь нежным. После упорного молчания, он прервал его обиженным тоном:

-- Это очень досадно, Лиза. Я стараюсь изо всех сил продвинуться вперед в свете, а ты тянешь меня назад.

-- Я, Чарленька?

-- Да, ты, Лиза. Зачем ты мешаешь прошлому оставаться прошлым? Нам надо повернуть лицо совсем в другую сторону.

-- И никогда не оглядываться? Даже ни разу не постараться загладить прошлое?

-- Ты все такая же мечтательница, - сказал мальчик с тою же раздражительностью. - Все это было хорошо, когда мы сидели у огня, когда мы глядели на впадинку под огнем; а теперь мы глядим в действительный мир.

-- Ах, Чарленька, тогда-то мы и глядели в действительный мир.

-- Я понимаю, что ты хочешь сказать, но ты несправедлива. Я не хочу, поднявшись сам, отталкивать тебя, Лиза. Я хочу взять и тебя с собою наверх. Вот что я хочу сделать, и сделаю это. Я знаю, чем я тебе обязан. Я сказал мистеру Гедстону сегодня же вечером: все-таки сестра же поместила меня сюда. Так-то. Не тяни же меня назад и не удерживай внизу. Вот все, чего я прошу. Уж, конечно, в этом нет греха.

Она пристально поглядела на него и отвечала с самообладанием:

-- Я в этом деле не о себе забочусь, Чарленька. По мне-то, чем бы дальше от этой реки, тем бы лучше.

-- Да и по мне, чем бы подальше тебе от нея, тем бы лучше. Расквитаемся с ней разом. Зачем же тебе долее меня оставаться при ней? Я вот совсем отделался от нея.

-- Я думаю, что не буду в силах покинуть ее, - сказала Лиза, проводя рукой по лбу. - Я ведь не по воле своей еще живу тут по близости от реки.

-- Куда ты опять, Лиза? Опять замечталась! Сама, по своей воле, живешь в доме пьяного портного, - портного что ли? или что-нибудь в этом роде, - с крошечным, скорченным антиком-ребенком, что ли, или с старою каргою, или чорт знает с кем, а говоришь так, как будто тебя загнали туда. Будь же непрактичнее.

Она уж довольно напрактиковалась, страдая и изнуряясь за него; но она только положила ему руку на плечо, без всякого упрека, и раза два или три потрепала его по плечу. Она привыкла ласкать его таким образом, нося его на руках еще ребенком, когда он весил почти столько же, как она. На глазах у нея блеснули слезы.

-- Даю тебе слово, Лиза, - он провел ей по глазах верхнею стороною руки, - я хочу быть тебе добрым братом и доказать, что я знаю, чем тебе обязан. Я хотел сказать только то, что надеюсь ты будешь для меня немножко сдерживать свои причуды. Когда я буду иметь свою школу, ты будешь жить со мною, и тебе придется же тогда сдерживать свои причуды. Отчего же теперь нет? Ну, скажи, что я не разсердил тебя?

-- Нет, Чарленька, нет.

-- И скажи, что я не огорчил тебя?

-- Нет, Чарленька.

-- Скажи, ты уверена, что я в мысли не имел портить тебя? Пойдем! Вон мистер Гедстон остановился и глядит на реку; это значит пора идти. Поцелуи меня и скажи, что уверена, что у меня не было намерения огорчить тебя.

Она это сказала ему, они обнялись и подошли к учителю.

-- Нам по дороге с вашею сестрой, - заметил он, когда мальчик сказал ему, что он готов. И он застенчиво и неловко предложил ей руку. Она чуть оперлась на нее и вдруг отдернула назад. Он вздрогнул и оглянулся, как будто думал что она увидала что-то, оттолкнувшее ее после минутного прикосновения.

-- Я еще не сейчас домой, - сказала Лиза, - а вам еще далеко, и без меня вы скорее дойдете.

Будучи в то время у самого Вокзального Моста, они порешили вследствие того продолжать путь через Темзу и оставили ее. Брадлей Гедстон подал ей на прощанье руку, а она поблагодарила его за попечения о брате.

Учитель и ученик шли скоро и молча. Они уже почти перебрались чрез мост, как навстречу пмь попался какой-то джентльмен, апатично шедший с сигарою во рту, заложив руки за спину и откинув назад фалды сюртука. В безпечной манере этого господина и в каком-то лениво-дерзком виде, с которым он приближался, занимая вдвое более мостовой, чем бы иному требовалось, было нечто мгновенно затронувшее внимание мальчика. Когда джентльмен прошел мимо, мальчик пристально посмотрел на него и потом остановился, глядя ему вслед.

-- На кого это вы там смотрите? - спросил Брадлей.

-- Вот оно что! - ответил мальчик, смутясь и задумчиво нахмурясь. - Да, это тот Райборн.

Брадлей Гедстон также пытливо поглядел на мальчика, как мальчик на джентльмена.

-- Извините меня, мистер Гедстон, но я не могу не подивиться, что бы такое в целом мире могло завести его сюда?

Хотя он это сказал так, как будто удивленье его прошло, и в то же время продолжая путь, однако, от учителя не ускользнуло, что он говоря это, оглянулся через плечо и сильно нахмурился с тем же задумчивым, озадаченным видом

-- Вы кажется не долгобливаете вашего друга, Гексам?

-- Да, таки не люблю, - сказал мальчик.

-- За что же?

-- В первый раз, как я увидел его, он с какою-то утонченною дерзостью схватил меня за подбородок, - сказал мальчик.

-- Но за что же?

-- Ни за что, или что почти то же самое, потому что мне случилось что-то сказать о сестре, что ему не понравилось.

-- Так он знал твою сестру?

-- В то время не знал, - ответил мальчик, с угрюмою задумчивостью.

-- А теперь?

-- Вероятно пошел повидаться с нею.

-- Выть не может! - быстро сказал мальчик: - Он не на столько знаком с ней. Попадись только он мне, коли так!

Они шли несколько времени скорее прежнего; учитель проговорил, взяв ученика за руку меж локтем и плечом:

-- Вы что начали было говорить мне об этой особе? Как вы назвали его?

бывало никакого дела, - его взял с собою приятель его.

-- А потом?

-- Потом еще один раз, сколько я знаю. Когда отец, по несчастному случаю, лишился жизни, ему довелось быть в числе сыщиков. Я полагаю, он слонялся тут, позволяя себе всякия вольности с чьими-нибудь подбородками; как бы то ни было, он был при этом. Он принес эту весть домой к сестре рано поутру и привел мисс Аббе Поттерсон, соседку, помочь привести ее в чувство. Он слонялся около дома, когда меня привезли домой к вечеру; меня не знали где сыскать, пока сестра не оправилась и не сказала; а там он пропал.

-- И тут все?

-- Тут все, сэр.

-- Я полагаю... сестра ваша... (с куриозною остановкой прежде и после этих слов) едва ли подучила какое-нибудь образование, Гексам?

-- Едва ли какое, сэр.

-- Без сомнения, она пожертвовала собою отцовским предразсудком. Я помню, тоже было в вашем деле. Однако... сестра ваша... совсем не так и смотрит, и говорит, как невежественная особа.

-- Лиза так много думает, как дай Бог всякому, мистер Гедстон. Может быть, слишком много и без учения. Я, бывало, у нас дома огонь в камине называл её книгой, потому что она всегда была наполнена мечтами, порой очень умными мечтами, когда сидела глядя на огонь.

Ученик немного удивился, получив такое внезапное, решительное, горячее возражение, но счел это доказательством участия к нему со стороны учителя. Он осмелился сказать ему:

-- Я никогда еще не позволял себе говорить с вами об этом откровенно, мистер Гедстон, и беру вас в свидетели, что я даже в уме не имел слышать это от вас до нынешней ночи; но горько думать, что если я устроюсь в жизни хорошо, то мне придется... краснеть за сестру, которая была очень добра ко мне.

-- Да, - сказал Брадлей Гедстон, разсеянно, так как ум его, казалось, чуть коснулся этого пункта и скользнул к другому. - Тут надо принять в расчет следующую возможность. Кто-нибудь пробивший себе дорогу может стать поклонником... вашей сестры... и со временем придет к мысли жениться... на вашей сестре.... для него было бы досадным учетом и тяжелою пеней, еслибы он, перешагнув в уме чрез все неравенство состояний и прочия соображения, нашел бы это неравенство и эти соображения, оставшимися во всей силе.

-- Я почти то же, думаю, сэр.

кроме того обязан заявить его, к чему брат не обязан. Потом, вы понимаете, о вас можно сказать, что вам тут нельзя сделать иначе; между тем как об нем скажут, с неменьшею справедливостью, что он мог бы сделать иначе.

раз я также думал, что может быть мисс Пичер...

-- Для этой цели я не рекомендовал бы мисс Пичер, - прервал его Брадлей Гедстон, с прежнею решительностью.

-- Не будете ли вы так добры, мистер Гедстон, не подумаете ли об этом за меня?

-- Да, Гексам, да. Я подумаю. Зрело подумаю, хорошенько подумаю.

за столом шила себе хорошенький маленький лиф, при помощи выкройки из серой бумаги.

Марианна, с лицом обращенным к окну, подняла руку.

-- Ну, Марианна?

-- Мистер Гедстон идет домой, ма'ам.

Через минуту Марианна опять подала знак.

-- Вошел к себе и запер дверь, ма'ам.

Мисс Пичер, подавив вздох, собрала работу на сон грядущий и ту часть костюма, где обреталось её сердце, еслибы костюм был надет, пронзила преострою-острою иголкой.