Наш общий друг.
Часть вторая.
III. Хлопотливое д е ло.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть вторая. III. Хлопотливое д е ло. (старая орфография)

III. Хлопотливое дело.

Британия, в один прекрасный день, сидючи-размышляючи (может быть в той самой позе, как изображается на медных монетах), внезапно находить, что ей нужно в парламент Вениринга. Ей мнится, что Вениринг есть "представительный человек", - в чем нет никакого сомнения в наше время, - и преданная Её Величеству палата общин не полна без него; вот и внушает Британия знакомому ей законоведу, что если Вениринг внесет пять тысяч фунтов, то может подписывать своим именем пару заглавным букв по необыкновенно дешевой цене, в две тысячи пятьсот за букву {Эти буквы суть М. P., Membrum Parilаmenti, то-есть Член Парламента. }. Между Британией и законоведом вполне подразумевается, что никто не возьмет этих пяти тысяч фунтов, но, будучи положены, они исчезнут сами собой силою колдовства.

Законовед, облеченный доверием Британии, прямо от Этой дамы приезжает к Венирингу и передает поручение. Вениринг объявляет себя высоко-польщенным, но просит дать ему время вздохнуть и увериться, сомкнутся ли вокруг него друзья; важнее всего, говорит он, при таких важных обстоятельствах увериться, сомкнутся ли вокруг него друзья. Законовед в интересе своего клиента не может назначить ему большой отсрочки, так как Британия знакома с кем-то, готовым пожертвовать шесть тысяч фунтов; но соглашается дать Венирингу четыре часа времени.

Тут Вениринг говорит своей супруге: "надо хлопотать", и бросаются в Гамсоновский кэб {Двухместный извозчичий экипаж, с кучером позади. Гапсом - имя изобретателя.}. Мистрисс Вениринг в ту же минуту вручает ребенка кормилице, прижимает орлиные руки ко лбу, чтобы привести в порядок трепещущий ум, велит готовить карету и твердит разсеянно и преданно, подобно Офелии, вкупе с какой-либо самоотверженною женщиной древности: "надо хлопотать".

Вениринг, приказав кучеру ринуться на уличную публику подобно лейб-гвардии при Ватерлоо, бешено мчится в Дюкстрит, Сент-Джемс. Там находит он Твемло на его квартире, еще тепленького от рук тайного художника, который что-то делал с его волосами при помощи яичного желтка. Так как процесс требует, чтобы Твемло часа два после операции дал волосам поторчать дыбом и постепенно высохнуть, то он находится в состоянии, весьма приличном для приема поражающих известий, и одинаково походит на монумент на Фиш-Стрит-Гилле {В память пожара 1666 г., с развевающимся племенем на колонне.} и на царя Приама при некотором пожаре, известном как лучшее место из классиков.

-- Любезный Твемло, говорит Вениринг, захватывая у него обе руки, - будучи самым дорогим и старинным другом моим (стало-быть теперь уже нечего сомневаться, думает Твемло: это я!), полагаете ли вы, что двоюродный брат ваш лорд Снигсворт согласится подписаться членом моего избирательного комитета? Я не простираю просьбы до самой особы его лордства. Я прошу только его имени... Даст он свое имя, как вы думаете?

Внезапно обезкураженный, Твемло возражает: - Не думаю.

-- Мои политическия убеждения, - говорит Вениринг, не справясь предварительно, есть ли еще они у него, - одинаковы с убеждениями лорда Снигсворта, и может быть в уважение общественных чувств и общественных принципов лордь Снигсворт даст мне свое имя.

-- Может быть, - говорит Твемло, и в отчаянии чешет себе голову, забыв об яичном желтке и еще более смущается, почувствовав, как волосы липки.

-- С таким старым, закадычным другом, как мы с вами, - продолжает Вениринг, - нечего чиниться в таком случае. Обещайте мне, если я попрошу вас сделать для меня что-нибудь такое, что если вам неприятно будет исполнить, или представится хотя малейшее затруднение в исполнении, вы прямо так и скажете.

Твемло так любезен, что тотчас же обещает с видом чистосердечного намерения сдержать слово.

-- Может быть, вы не откажетесь, если я попрошу вас написать в Снигсвортский парк и испросить этой милости у лорда Снигсворта? Впоследствии, если это будет улажено, я буду помнить, что обязан этим единственно вам, между тем как вы представите это лорду Снигсворту единственно на общественном основании Не можете ли вы сделать это для меня?

Твемло подносит руку ко лбу и говорит: - Вы требовали у меня обещания?

-- Да, любезный Твемло.

-- И ждете добросовестного исполнения?

-- Точно так, любезный Твемло.

-- Вообще, заметьте, - произносит Твемло так отчетливо, как будто еслиб оно было не вообще, а отчасти, то он сейчас же исполнил бы просьбу: - вообще я прошу уволить меня от письменных сношений с лордом Снигсвортом.

-- Благодарю, благодарю вас. Господь благослови вас, - говорит Вениринг, сильно обманувшийся в надежде, но все-таки хватая обе руки его с особенным рвением.

Почему удивляться, если бедный Твемло уклоняется от наказания письмом своего благородного двоюродного брата (подагрического характера) так как его благородный брат, уделяющий ему небольшую пенсию, которою он живет, взамен того поступает с ним, как говорится, очень круто, подвергая его, во время посещений Снигсвортского поместья, в некотором роде военному положению, заставляя его вешать шляпу на особый гвоздь, сидеть на особом стуле, говорить об особых предметах с особыми людьми и исполнять особые упражнения, как-то: восхвалять достоинства фамильных холстов (чтобы не сказать портретов) и воздерживаться от избранных фамильных вин, если только не будет особенно приглашен к участию в них.

-- Впрочем, одно я могу сделать для вас, - говорит Твемло: - это похлопотать за вас.

-- Вот я в клуб отправлюсь, - говорит Твемло, вдохновляясь с необычайною поспешностью; - посмотрим, который час?

-- Без двадцати минут одиннадцать.

-- Я буду, - говорит Твемло, - в клубе без десяти г.ь двенадцать и по выйду оттуда целый день.

Вениринг чувствует, что друзья его смыкаются вокруг него, и говорит: - Благодарю вас, благодарю вас. Я знал, что на вас можно положиться. Я сказал Анастасии, выезжая из дому прямо к вам: вы первый друг, которого я вижу в такую достопамятную для меня минуту, любезный Твемло; - я сказал Анастасии: надо хлопотать.

-- Правда ваша, правда ваша, - отвечает Твемло. - Скажите, хлопочет ли она-то?

-- Хлопочет, - говорит Вениринг.

-- Хорошо! - восклицает Твемло, этот вежливый, маленький джентльмен. - У женщин такт неоцененный. Если прекрасный пол за нас, значит все за нас.

-- Но вы еще не сообщили мне, - замечает Вениринг, - что вы думаете о моем вступлении в палату общин?

-- Я думаю, - прибавляет Твемло с чувством, - что это наилучший в Лондоне клуб.

Вениринг снова благословляет его, ныряет с лестницы, бросается в свой Гансом, приказывает кучеру кинуться на британскую публику и ринуться в Сити.

Между тем Твемло, с возрастающим смятением духа, приглаживает волосы как только может получше, то-есть но совсем хорошо, потому что после клейкой накладки они топырются, а поверхность их похожа на пирожное, и спешит в клуб к назначенному времени. В клубе он проворно завладевает большим окном, письменными снарядами и газетами и устраивается так, чтобы вся улица Пел-Мел почтительно созерцала его. Иногда, если кто-нибудь, войдя, кивнет ему головой, Твемло скажет: "знаете Вениринга?" Тот скажет: "нет; член клуба?" Твемло скажет: "да, вступает в палату членом за Покет-Бричез". Тот скажет: "а! денег что ли ему некуда девать?" Зевает и исчезает к шести часам пополудни. Твемло начинает убеждаться, что он положительно измучен работой и считает весьма достойным сожаления, что он не избирательный агент по профессии.

От Твемло Вениринг мчится в контору Подснапа, застает Подснапа, читающим газеты стоя и наклонным ораторствовать по поводу удивительного открытия, что Италия вовсе не Англия. Почтительно выпрашивает Подснаповского извинения в том, что прерывает поток мудрых речей и уведомляет его, откуда ветер дует. Говорит Подснапу, что политическия мнения их одни и те же. Дает понять Подснапу, что Вениринг составил свои политическия убеждения, сидя у ног Подснапа. Сильно желает знать, примкнет ли к нему Подснап. Подснап говорит с некоторою строгостью:

-- Прежде всего, Вениринг, скажите: совета моего вы желаете?

Вениринг бормочет: - как старый и дорогой друг...

-- Да, да, все это хорошо, - говорит Подснап: - но вы решились принять это местечко Покет-Бричез, или вы просите моего мнения принять ли вам его или нет?

Вениринг повторяет, что сердце его ждет, и душа жаждет, чтобы Подснап примкнул к нему...

-- Ну, так я пойду с вами на чистоту, Вепиринг, - говорит Подснап, сдвигая брови: - вы можете заключить, что я не забочусь о парламенте из того факта, что меня там нет?

Конечно, Венервнгу это известно! Конечно, Вениринг знает, что еслибы Подснап пожелал только вступить туда, он был бы там как раз!

-- Меня парламент нисколько не интересует, - продолжает Подснап, значительно смягчаясь: - быть в нем или не быть, это ровно ничего не значит для моего положения. Но я не хочу мешаться в дела людей, находящихся не в одинаковом со мною положении. Вы думаете, что вам нужно тратить время и что это важно для вашего положения, - так что ли?

-- Стало-быть вы не просите моего совета, - говорит Подснап: - хорошо! Так я вам и не буду давать его. Но вы просите моей помощи. Хорошо, я буду за вас хлопотать.

Вениринг мгновенно благословляет его и уведомляет, что Твемло уже хлопочет. Подснапу не совсем нравится, что кто-нибудь уже хлопочет; он находит это несколько не позволительным, но допускает Твемло, и говорит, что эта старушка, с хорошими связями, не повредит делу.

-- У меня нет никаких особенных дел сегодня, - прибавляет Подснап, - и я повидаюсь кое с кем из влиятельных. Я был приглашен сегодня на обед, но пошлю мистрисс Подснап, а сам отделаюсь и буду обедать с вами в восемь. Весьма важно узнать, как подвигается дело и сравнить известия. Посмотрим. Вам надо пару деятельных энергичных господ, с джентльменскими манерами, для разъезда.

Вениринг, поразмыслив, вспоминает о Бутсе и Бруэре.

-- С которыми я встречался у вас в доме? - говорит Подснап. - Да. Они очень годятся. Пускай каждый из них возьмет кэб и разъезжает.

Вениринг немедленно упоминает о блаженстве, которое он испытывает, "обладая другом, способным к таким великим административным внушениям, и действительно восторгается разъездами Бутса и Бруэра, как идеей, имеющею характер избирательной агитации и отчаянно похожею на серьезное должностное дело. Оставив Подснапа, он на всех рысях налетает на Бутса и Бруэра, которые с восторгом примыкают к нему, и стремительно разъезжаются в кэбах в противоположных направлениях. Тут Вениринг снова едет к законоведу, облеченному доверием Британии, и улаживает с ним кое-какие дела деликатного свойства, и составляет адрес к независимым избирателям Покет-Бричеза, возвещающий о его приходе к ним за голосами, подобно тому, как моряк возвращается на пепелище своей ранней юности: фраза ничуть нетеряющая цены от того, что он ни разу в жизнь свою не бывал близ этого местечки и даже теперь не совсем верно знает, где оно находится.

Мистрисс Вениринг, в продолжение сих часов, полных событий, также не ленится. Только что карета подъезжает, как она влезает в нее и отдает приказ "к леди Типпинс". Эта очаровательница живет в Белгревских краях, над корсетницей, с моделью замечательной красавицы, в естественный рост, на окне первого этажа, в голубой юбке с корсетным шнурком в руке, в невинном удивлении глядящей себе через плечо на юрод. Да и есть чему подивиться, когда одеваешься при таких обстоятельствах?

Дома леди Типпинс? Леди Типпинс дома, в темненькой комнате; её спина (подобно красавице в окне первого этажа, хотя и по другой причине) лукаво заслонила свет. Леди Типпинс так удивлена, видя дорогую мистрисс Вениринг в такую рань, среди ночи, как выражается эта милашка, что ресницы её так и поднимаются под влиянием этого ощущения.

Мистрисс Вениринг безсвязно сообщает ей, как Вениринга предложили за Покет-Бричез, как настало время сомкнуться вкруг него, как Вениринг сказал: "Надо хлопотать"; как она, жена и мать, явилась просить леди Типпинс похлопотать; как её карета в распоряжении леди Типпинс для хлопот; как она, владетельница сказанного, с иголочки нового, изящного экипажа, вернется домой на своих на двоих, даже окровавленных, если надо хлопотать (не определяя как) хотя бы до тех пор, пока не свалится у люльки своего ребенка.

-- Успокойтесь, моя милая, - говорит леди Типпинс, - мы введемь его.

Леди Типпинс, действительно, хлопочет, да и лошадям Венирингов достается. Она гремит по городу целый день, взывая ко всем знакомым, выказывая в лучшем виде свою способность занимать, и зеленый веер, которым она помахивает. Душа моя, как вы думаете? За кого вы меня принимаете? Не угадать вам. Я представляю собой избирательного агента. За какое место из всех на свете? За Покет-Бричез. Почему? Потому что, дражайший друг, какой только есть у меня в целом свете, приобрел его. Кто этот дражайший друг в целом свете? Человек, именуемый Венирингом. Не забудьте жены его, другого дражайшого друга в целом свете; кроме того, положительно объявляю вам, что забыла о ребенке, что составит третьяго. И вот мы все играем в этом водевиле для сохранения приличий, не забавно ли это? Теперь, безценное дитя, штука в том, что никто не знает этих Венирингов, и они никого не знают, что у них дом из волшебной повести, а обеды, как в арабских сказках. Не интересно ли это посмотреть? Скажите, что вы познакомитесь. Поедемте к ним обедать. Они вам не надоедят. Скажите, с кем вы желаете быть? Мы составим свою партию, а я распоряжусь так, что они ни на минуту не заговорят с вами. Право, надо вам взглянуть на их золотых и серебряных верблюдов. Я называю их обеденный стол караваном. Приежапте обедать к моим Венирилгам, моим собственным Венирингам, моей исключительной собственности, дражайшим друзьям в целом свете; а главное, обещайте мне наверное ваш голос и участие, и все голоса за Покет-Бричез; потому что мы не можем и думать сделать это за деньги, моя милая, мы можем только согласиться на вступление по просьбе этих неподкупных обывателей местечка Покет-Бричез!

Однако, точка зрения очаровательной Типпинс, что эти хлопоты делаются для сохранения приличий, отчасти, но не вполне справедлива.

Гораздо больше сделается или будет считаться сделанным, - что почти одно и то же, - взятием кэбов и разъездами, чем полагает очаровательная Типпинс. Много великих, смутных репутаций было составлено единственно наймом кэбов и разъездами. Преимущественно же достигают этого в парламентских делах. Будет ли очередное дело в том, чтобы ввести человека или вытеснить человека, или уговорить человека, или поощрить железную дорогу, или подорвать железную дорогу, или что бы то ни бы по, и ничто не считается столе действительным, как скачка Бог весть куда со всех ног - короче наем кэбов и разъезды. Вероятно, потому что эта причина носится в воздухе. Твемло далеко не единственный человек, убежденный в том, что работает, как Траян, оставлен позади Подснапом, который в свою очередь, оставлен позади Бутом и Бруэром. В восемь часов, когда все эти труженики собрались у Венирингов обедать, порешено, чтобы кэбы Бутса и Бруэра не отлучались, чтоб из ближайшей конюшни {В Лондоне большая часть домов не имеет особенных конюшен, а устраивается одна общественная на целый квартал и более.} были принесены ведра с водой и тут же на месте вылиты на ноги лошадям, на случай, еслибы Бутсу и Бруэру пришлось мгновенно сесть и уехать. Эти летучие вестники приказывают Аналитику поглядеть, чтобы шляпы их были положены так, чтоб их можно было найти по первому требованию; они обедают (впрочем, замечательно плотно) с видом команды у трубы, ожидающей известия об ужасающем пожаре.

При начале обеда мистрисс Вениринг едва внятию замечает, что не перенесет еще нескольких таких дней.

-- Да и все мы не перенесем еще нескольких таких дней, - говорит Подснап: - но уж мы введем его.

-- Мы введем его, - говорит леди Тпииинс, игриво помахивая зеленым веером: - многия лета Венирингу!

-- Мы введем его! - говорит Твемло.

-- Мы введем его! - говорят Бутс и Бруэр.

"хлопотать" до конца; а если не будут хлопотать, то может случиться нечто непредвиденное. Точно также решено, что все они так измучены хлопотами бывшими и требуют подкрепления для хлопот предстоящих, что необходимо особенное крепительное из Венирингова погреба. Поэтому Аналитик получает приказ подать сливок своего подвала, наилучших, и вследствие того слово стало камнем преткновения во время беседы, и из него выходило то смахнуться, то обмакнутые.

и посмотрит, как там идут дела.

-- Я похожу часик или около того по коридору, - говорит Бруэр с видом глубокой таинственности, - и если дела идут хорошо, то уж не вернусь, а закажу кэб к девяти утра.

-- Как нельзя лучше, - говорит Подснап.

Вениринг выражает свою неспособность достаточно оценить подобную услугу. Слезы выступают в нежных глазах мистрисс Вениринг. Бутс выказывает зависть. Все толпятся у дверей, чтобы видеть отъезд Бруэра. Бруэр говорит кучеру: хорошо ли освежилась лошадь?Посматривая на животное с критическою проницательностью. Кучер говорит, что она свежа, как масло. "Ну, так живей", говорит Бруэр, в палату общин. Кучер вскарабкивается, Бруэр взлезает, ему рукоплещут при отъезде, а Подснап говорит: "попомните мои слова, сэр. Это человек со способностями. Этот человек пробьет себе дорогу в жизни".

Когда Венирингу наступает время сказать приличную речь гражданам Покет-Бричеза, лишь Подснап и Твемло сопровождают его по железной дороге до этого уединенного местечка. Законовед уже на станции Покет-Бричезской ветви, в открытой коляске с печатною вывеской: "многия лета Венирингу", прибитой на ней, будто на стене. И вот они торжеетпеппо шествуют, посреди зубоскальства черни, к убогой, маленькой городской ратуше на костылях, у подножия которой обретается немного луку и башмачных шнурков₎ матери: "он взошел".

Вениринг путается в обыкновенных трущобах спича, а Подснап и Твемло восклицают: "Слушайте! слушайте!" А по временам, когда ему уж никак нельзя выбраться из какой-нибудь особенно злосчастной трущобы: "Слу-у-ушайте! слу-у-ушайте!" Однако, Вениринг особенно отличается в двух пунктах, до того хороших, что полагают, они подсказаны ему законоведом, во время коротких переговоров на лестнице. Пункт первый следующий. Вениринг устанавливает оригинальное сравнение меж страной и кораблем, именно называя страну кораблем, а министра рулевым. Намерение Венигинга - поведать Покет-Бричезу, что друг его по правую руку (Подснап) - человек с состоянием. Согласно этому, он говорит: "Итак, джентльмены, если борты корабля непрочны и рулевой неопытен, станут ли эти великие морские страхователи, находящиеся в рядах наших, всему свету известные, князья торговли, - станут ли они страховать его, джентльмены? Стали бы они подвергаться риску? Оказали ли бы доверие? Нет, джентльмены, еслиб я сослался на моего друга по правую руку, который сам считается одним из величайших и многоуважаемых людей этого великого и многоуважаемого класса, от отвечал бы: нет!"

Второй пункт следующий. Надо заявить красноречивый факт, что Твемло состоит в родстве с лордом Снигсвортомь. Вениринг предполагает такое положение дел, какому, по всему вероятию, никогда не представится ни малейшей возможности существовать (хотя это и не положительно верно, потому что картина эта непонятна и ему самому, а тем более другим), и затем продолжает: "Итак, джентльмены, если-б я представил подобную программу какому-нибудь классу общества, ее встретили бы насмешками, говорю я, с презрением указывали бы на нее пальцами. Еслиб я представил подобную программу какому-нибудь достойному и благоразумному торговцу вашего города - нет, я буду говорить определеннее и скажу: нашего города, - что бы он отвечал? Он отвечал бы: прочь ее! Вот что отвечал бы он, джентльмены. В правдивом негодовании он отвечал бы: прочь ее! Но предположим, что я поднялся бы выше по общественным ступеням. Предположим, я взял бы под руку моего друга по левую руку, и пройдя с ним сквозь родовые леса его фамилии, под развесистыми буками Снигсвортского парка, приблизился бы к благородным палатам, прошел бы двор, вошел бы в дверь, поднялся бы по лестнице и, минуя комнату за комнатой, очутился бы, наконец, в августейшем присутствии близкого родственника моего друга, лорда Снигсворта. И положим, что я сказал бы этому именитому графу: "милорд, я здесь пред вашим лордством, вместе с ближайшим родственником вашего лордства (моим другом по левую руку), чтобы представить эту программу; что ответил бы его лордство? Он ответил бы: прочь ее! Вот, что ответил бы он, джентльмены: прочь ее! Безсознательно повторяя, в своей высокой сфере, точное выражение всякого достойного и благоразумного торговца в нашем городке, ближайший и дорогой родственник моего друга по левую руку ответил бы в гневе: прочь ее!"

"он сошел".

Тут обед в гостинице с законоведом, а там в должной последовательности назначение и объявление. В конце концов мистер Подснап телеграфирует мистрисс Вениринг: "мы ввели его".

Другой великолепный обед ожидает их при возвращении в Вснирниговы залы, ожидает их леди Типпинс, ожидают Бутс и Бруэр. Тут скромные намеки со стороны каждого на то, что каждый собственноручно ввел его. Но большею частью все согласны в том, что проделка со стороны Бруэра, который отправился ночью в палату общин поглядеть, как там идут дела, была мастерскою проделкой. Этот трогательный случай рассказывается мистрисс Вениринг в продолжение целого вечера. Мцстрисс Вениринг обыкновенно расположена к слезам и чувствует необыкновенное расположение к ним после недавних волнений. Прежде, чем встать из-за стола с леди Типпинс, она говорит с видом душевного и телесного разслабления:

-- Вы меня сочтете дурочкой, я это знаю, но я должна сказать: когда я сидела у люльки, в ночь перед выборами, ребенок спал очень безпокойно.

Аналитический Химик, мрачно поглядывавший на них, ощущает дьявольское желание подсказать: "просто ветры", и потерять место, но подавляет его.

Так как мистрисс Вениринг приостановилась, то Подснап полагает, что ему необходимо сказать: - Удивительно! Почему это?

-- Неужели, спросила я себя, - говорит мистрис Вениринг. инца вокруг своего платка: - неужели феи шепнули ребенку, что папа его скоро будет член парламента?

хлопоты, значит, были свыше её сил. Однако, никто не промолвил о том, не говорили ли феи чего-нибудь насчет пяти тысяч фунтов, и не это ли разстроило желудок ребенку.

Бедный, маленький Твемло, совсем готовый, разтроган и продолжает быть разтроганным, безопасно достигнув своего помещения над конюшней в Дьюк-Стрите, Сент-Джемсе. Но тут, на диване, ужасная мысль низвергается на кроткого джентльмена, уничтожив до корня все более благодушные соображения.

Пройдя комнату в разстройстве ума, с приложенною ко лбу рукой, невинный Твемло возвращается на диван и стонет:

-- Я или с ума сойду, или умру от этого человека. Сил моих не хватает выносить его!