Наш общий друг.
Часть вторая.
IV. Вспомоществуемый Амур.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть вторая. IV. Вспомоществуемый Амур. (старая орфография)

IV. Вспомоществуемый Амур.

Говоря холодным языком света, мистрисс Альфред Ламмль быстро скрепляла свое знакомство с мисс Подснап. Говоря теплым языком мистрисс Ламмль, она и её милая Джорджиана скоро слилась воедино: сердцем, умом, чувством, душою.

Каждый раз когда Джорджиана могла высвободиться из-под неволи Подснаповщины, когда могла сбросить с себя одеяло желтого фаэтона и подняться на ноги, когда могла выбраться из сферы колыхания деревянной лошади, своей матушки, и выручить свои маленькия закоченелые ноги из беды быть раздавленными этим колыханием, она отправлялась к своему другу, мистрисс Альфред Ламмль. Мистрисс Подснап отнюдь этому не препятствовала Сознавая себя "великолепною женщиной" и привыкнув слышать, что ее так называют пожилые остеологи, занимающиеся своей наукой в обеденном обществе, мистрисс Подснап могла обходиться и без своей дочери. Мистер Подснап, с своей стороны, будучи извещен, где обреталась Джорджиана, раздувался от мысли, что он покровительствует Ламмлям. Что они, не дерзая стать с ним в уровень, почтительно прикасаются к краю его мантии, что они, не имея возможности согреваться лучами его славы, славы солнца, довольствуются бледным отраженным светом жиденькой молодой луны, светом его дочери, - это казалось ему делом естественным, приличным и подобающим. Это рождало в нем лучшее мнение о Ламмлях, чем какое он до тех пор имел о них, и показывало, что они постигают цену своей связи с ним. Когда Джорджиана отправлялась к своей приятельнице, мистер Подснап отправлялся на обед, на обед и опять-таки на обед, рука об руку с мистрисс Подснап, установив свою упрямую голову в галстуке и воротничках, как будто бы он наигрывал на пастушеской свирели, в свое собственное прославление, торжественный марш: Се грядет победоносный Подснап: звучите трубы, бейте барабаны! {Английский военный марш, начинающийся словами.

See, the conquering Hero comes!

Sound the trumpets, beat the drums.}

Отличительною чертою в характере мистера Подснапа (проявлявшеюся так или иначе, как вообще будет видно, во всех глубинах и отмелях Подснапщины) было то, что он не мог сносить даже намека на оскорбление кого-либо из его друзей или знакомых. "Как вы смеете?" готов он был, повидимому, сказать в подобных случаях. "Что вы хотите сказать? Я даровал этому человеку права. У этого человека есть от меня патент. Оскорбляя этого человека^ вы оскорбляете меня, Подснапа Великого. Мне особенного дела нет до достоинства этого человека; но я как нельзя более дорожу достоинством Подснапа". Поэтому, еслибы кто-нибудь решился в его присутствии усомниться в состоятельности Ламмлей, тот был бы отделан жесточайшим образом. На это никто и не решался, потому что Вениринг, член парламента, всегда удостоверял, что они люди богатые, и, может-статься, верил этому. Почему же и не верить, если это нравилось? Он ведь об этом ничего не знал.

Дом мистера и мистрисс Ламмль в Саквилль-Стрите, в Пиккадилли, служил им только временным местопребыванием. Он был довольно удобен, говорили они своим друзьям, пока мистер Ламмль жил холостяком; теперь же он им не годится. Поэтому они постоянно приискивали себе великолепный дом в лучших частях города и всегда собирались или нанять, или купить таковой, но никогда окончательно не заключали условия. Этим они составили себе блестящую репутацию, так что знакомые их, видя где-нибудь незанятое великолепное здание, говорили: "Вот это как раз годится для Ламмлей!" и тотчас же писали об этом Ламмлям, и Ламмли отправлялись осматривать его; но, к несчастно, оно не вполне соответствовало их желаниям. Короче сказать, они потерпели в этом столько неудач, что начинали помышлять о необходимости выстроить для себя великолепный дом. Этим они составили себе другую блестящую репутацию, так что многие из их знакомых уже заранее были недовольны своими собственными домами, сравнивая их с будущим домом Ламмлей.

Красивое убранство и меблировка квартиры в Сакквилль-Стрите тяжело громоздились на скелете их верхняго жилья, и если этому скелету, из-под тяжелого груза обойного и мебельного дела, приходилось шептать: - вот я тут, в чулане! - то шепот этот доходил только до немногих ушей, и уж, конечно, никогда не достигал)шей мисс Подснап. Если мисс Подснап чем-либо в особенности восхищались, кроме прелестей своей приятельницы, так это счастием супружеской жизни своей приятельницы. Оно часто служило темою для их бесед.

-- Ну право, - сказала мисс Подснап, - мистер Ламмль точно влюбленный. По крайней мере я - я готова думать, что он влюбленный.

-- Джорджиана, душечка! - сказала мистрисс Ламмль, подняв указательный палец: - остерегитесь!

-- Ах! Что такое! - воскликнула мисс Подснап, краснея: - что я сказала?

-- "Альфред", помните, - намекнула мистрисс Ламмль, игриво покачивая головой. - Вы обещали не говорить "мистер Ламмль", Джорджиана.

-- Ах, да! Ну так "Альфред". Я рада, что не вышло чего-нибудь хуже. Я боялась, что сказала что-нибудь ужасное. Я всегда говорю что-нибудь невпопад ма.

-- Что такое? Мне невпопад, милая Джорджиана.

-- Нет, не вам; вы не мамаша. А как бы я желала, чтобы вы были моею мамашей!

Мистрисс Ламмль подарила свою приятельницу сладостною и нежною улыбкой; мисс Подснап отвечала тем же, как умела. Они сидели за завтраком в будуаре мистрисс Ламмль.

-- Итак, любезная Джорджиана, Альфред по вашему понятию походит на влюбленного?

-- Я этого не говорю, Софрония, - отвечала Джорджиана, начиная прятать свои локти. - Я не имею никакого понятия о влюбленных. Те страшные люди, которых мамаша иногда отыскивает, чтобы мучит меня, совсем уж не влюбленные. Я только хочу сказать, что мистер...

-- Опять, любезная Джорджиана?

-- Так то лучше, душечка.

-- Очень любит вас. Он всегда так любезен и предупредителен в обращении с вами. Скажите, разве он не таков?

-- Совершенно таков, душа моя, - сказала мистрисс Ламмль с каким-то особенным выражением, мелькнувшим на её лице. - Мне кажется, он любит меня столько же, сколько и я его.

-- Ах, какое счастие! - воскликнула мисс Подснап.

-- Но знаете ли, моя Джорджиана, - снова начала мистрисс Ламмль: - что в вашей восторженной симпатии к нежности Альфреда есть что-то подозрительное.

-- Как это можно! Я надеюсь, ничего нет.

-- Не дает ли это повод думать, - лукаво сказала мистрисс Ламмль, - что сердечко моей Джорджианы...

-- Ах не говорите! - вспыхнув, умоляла мисс Подснап. - Пожалуйста, не говорите. - Уверяю вас, Софрония, я хвалю Альфреда, только потому, что он ваш муж и так любит вас.

Софрония взглянула так, как будто бы для нея просиял новый свет. Потом она холодно улыбнулась, опустила глаза на завтрак, приподняла брови и сказала:

-- Вы совершенно ошибаетесь, моя милая, в смысле моих слов. Я хотела только намекнуть, что сердечко моей Джорджианы начинает чувствовать пустоту.

-- Нет, нет, нет, - сказала Джорджиана. - Я ни за какие деньги не желала бы, чтобы кто-нибудь говорил мне такия вещи.

-- Какие вещи, моя неоцененная Джорджиана? - спросила мистрисс Ламмль, все также холодно улыбаясь, смотря на завтрак и приподняв брови.

-- Вы знаете, - отвечала бедная, маленькая мисс Подснап. - Мне кажется, Софрония, я бы с ума сошла от досады, от робости и от ненависти, еслибы кто-нибудь сделал это. Для меня уж и того достаточно, что я вижу, как вы с вашим мужем любите друг друга. Это совсем иное дело. Я не могла бы вынести, еслибы что-нибудь, в том роде, со мной случилось. Я бы просила, я бы умоляла удалить от меня такого человека, даже раздавить его ногами.

-- Вот и сам Альфред.

Незаметно подкравшись, он облокотился на спинку кресла Софронии и в то время, как мисс Подснап взглянула на него, взял один из отбившихся локонов Софронии, прижал его к губам и отмахнул им поцелуй по направлению к мисс Подснап.

-- Что вы тут такое толкуете о мужьях и о ненависти? - спросил пленительный Альфред.

-- Говорят, - ответила его супруга., - что кто подслушивает, тот никогда ничего хорошого о себе не слышит; хотя вы... Однако, скажите, давно ли вы здесь, сэр?

-- Сию секунду вошел, друг мой.

-- Следовательно я могу продолжать; впрочем, еслибы вы были тут минутою или двумя раньше, вы услышали бы сами, с какими похвалами отзывалась о вас Джорджиана.

-- За вашу привязанность к Софронии, если можно назвать похвалами, что я сказала, с трепетом объяснила мисс Подснап.

-- Но вы, надеюсь, не меня хотели удалить и раздавить ногами? - спросил Альфред, придвигая стул между ними.

-- Спросите Джорджиану, душа моя, - отвечала его супруга.

Альфред с чувствомь отнесся к Джорджиане.

-- Ах, нет! Я ни о ком не говорила, - ответила мисс ПодснапъЭто была глупость.

-- Если вы непременно желаете знать, любопытный мой баловень, - сказала улыбаясь счастливая и любящая Софрония, - я скажу вам, что тут подразумевался тот, кто осмелился бы вздыхать по Джорджиане.

-- Софрония, друг мой! - возразил мистер Ламмль, делаясь сериознее: - вы шутите?

-- Альфред, друг мой, - отвечала его супруга, - может быть Джорджиана шутит, а я не шучу.

-- Это показывает, - сказал мистер Ламмль, - какие случайные сочетания бывают иногда на свете. Поверите ли, безценная Софрония, что я вошел сюда с именем одного вздыхателя по Джорджиане на языке.

-- Я, конечно, поверю, Альфред, - сказала мистрисс Ламмль, - всему, что вы мне скажете.

-- О друг мой! И я тоже поверю всему, что вы скажете.

Как приятен и этот обмен любезностей, и эти взоры их сопровождающие! Ну, что еслибы скелет верхняго жилья воспользовался, например, этим случаем и вскрикнул: Вот я тут, задыхаюсь в чуланчике!

-- Говорю по чести, моя любезная Софрония.

-- Я знаю, какая святыня ваша честь, друг мой, - сказала мистрисс Ламмль.

-- Знаете, моя милая? Так я говорю вам но чести, что я, входя в комнату, готов был произнести имя молодого Фледжби. Разскажите Джорджиане, драгоценная моя, о молодом Фледжби.

-- Ах, нет, не рассказывайте! Пожалуйста не рассказывайте! - вскрикнула мисс Подснап, затыкая себе пальцами уши. - Я не стану слушать.

Мистрисс Ламмль весело засмеялась и, отводя несопротивляющияся руки своей Джорджианы, игриво вытянула их во всю длину и, то сдвигая, то разводя их врозь, начала рассказ.

-- Вы должны знать, моя маленькая простушка, что когда-то жил-был некоторый молодой человек по имени Фледжби. Этот молодой Фледжби, принадлежа к прекраснейшей фамилии и будучи богат, был известен двум другим людям, искренно привязанным друг к другу и известным под именем мистера и мистрисс Ламмль. Молодой Фледжби, находясь однажды в театре, видит там мистера и мистрисс Ламмль и с ними некоторую героиню по имени...

-- Пожалуйста, не скажите Джорджиану Подснап! - умоляла молодая девушка почти со слезами. - Пожалуйста, ни слова обо мне. Назовите другую кого-нибудь, только не Джорджиану Подснап. Меня не называйте, не называйте, не называйте!

-- Кого же другого? - сказала мистрисс Ламмль, с веселым смехом и нежными ласками, раздвигая и сдвигая руки Джорджианы, будто какой-нибудь циркуль: - кого же, как не мою маленькую Джорджиану Подснап? Этот молодой Фледжби обращается к Альфреду и говорит ему...

-- Ах, пожалуйста, не говорите! - вскричала Джорджиана так, как бы эта просьба была выжата из нея каким-нибудь сильным давлением. - Я ненавижу его за то, что он говорил это!

-- Ах, я не знаю, что он говорил! - дико воскликнула Джорджиана, - но я ненавижу его за то, что он говорит.

-- Милая моя, - сказала мистрисс Ламмль, продолжая смеяться самым очаровательным образом: - бедняжка сказал только, что он в лоск положен.

-- Ах, что мне теперь делать! - прервала Джорджиана. - Ах, какой же он дурак должен быть!

-- И умоляет, чтоб его пригласили обедать и с ним вчетвером поехали в следующий раз в театр. Поэтому он завтра у нас обедает и вместе с нами едет в оперу. Вот и все. Нет, вот еще что, моя дорогая Джорджиана, - как вы думаете что? Он несравненно более вас робок и боится вас, как вы никогда никого не боялись всю свою жизнь.

В душевном безпокойстве мисс Подснап все еще продолжала конфузиться и слегка подергивать руками; но она не могла удержаться от смеха при мысли, что есть человек, который её боится. Пользуясь этим, Софрония льстила ей и с успехом ободряла ее, а потом и сам вкрадчивый Альфред тоже льстил ей и ободрял ее, и даже обещал, во всякое время, когда она только пожелает, взять молодого Фледжби да растоптать его ногами. Таким образом было дружески решено, что молодой Фледжби явится, чтобы восхищаться, а Джорджиана пожалует, чтобы служить предметом его восхищения. Затем Джорджиана, имея это в виду, с чувством в груди, совершенно для нея новым, от ожидания предстоявшого, и после многих поцелуев со стороны дорогой Софронии, отправилась в жилище своего батюшки, предшествуя угрюмому, в шесть футов с одним дюймом, лакею - машине тяжеловесной, постоянно являвшейся для сопровождения её домой.

Когда счастливая чета осталась одна, мистрисс Ламмль сказала своему мужу:

-- Если я хорошо понимаю эту девочку, сэр, то ваши опасные любезности произвели на нее некоторое действие. Я говорю вам заранее об этой победе, ибо опасаюсь, что план ваш гораздо важнее для вас, чем ваше тщеславие.

На стене перед ними висело зеркало, и глаза её встретились в нем с его осклабившимся лицом. Она устремила на отразившийся образ взор, исполненный презрения, и образ этот принял его на себя в зеркале. В последовавший затем момент оба они спокойно смотрели друг на друга, как будто бы они, главные деятели, вовсе но участвовали в этом выразительном объяснении.

Может статься, мистрисс Ламмль хотела извинить в своих глазах свое поведение, унижая цену бедной, маленькой жертвы, о которой говорила с язвительным презрением. Может статься и то, что в этом она не успела, потому что очень трудно защититься от доверия, которое нам оказывается, а она знала, что Джорджиана вполне доверяет ей.

Больше, этого ничего не было говорено между счастливыми супругами. Может быть, заговорщики, раз согласившись между собою, не совсем любят повторять условия и цели своего заговора. На другой день явилась Джорджиана, явился и Фледжби.

Джорджиана к этому времени достаточно видела и дом Ламмлсй, и тех, кто посещал его. В нем была известная, красиво убранная комната, с биллиардом в нижнем этаже, выдавшаяся на задний двор. Она могла быть конторою или библиотекою мистера Ламмля, хотя и не носила этого названия и была известна только, как комната мистера Ламмля; а потому для женской головы, даже более выспренной, чем голова Джорджианы, трудно было решить, к какому классу людей принадлежали лица в ней появлявшияся, - к числу ли людей, ищущих удовольствия или к числу людей, занятых делом. Комната и люди, в ней появлявшиеся, имели во многих чертах общее сходство. Как комната, так и эти люди были слишком нарядны, слишком пошлы, слишком окурены сигарами, слишком лошадники: последняя черта замечалась в комнате по её украшениям, а в людях - по их разговору. Длинноногия лошади, повидимому, были необходимостью для всех друзей мистера Ламмля точно так же, как было для них необходимостью сообща, на цыганский манер, в неуказанные часы утра и вечера вести какие-то дела. Сюда являлись друзья, которые, казалось, безпрестанно взад и вперед переплывали Британский канал по биржевым делам, по греческим, испанским, индийским и мексиканским фондам и альпари, и премиям, и учетам, и трем четвертям и семи восьмым. Сюда являлись другие друзья, которые, казалось, постоянно таскались и мыкались то в Сити, то из Сити по делам биржи, греческих, испанских, индийских и мексиканских фондов, и альпари, и премий, и учетов, и трех четвертей и семи восьмых. Все они были в каком-то лихорадочном состоянии, хвастливы и неизъяснимо распущенны; все много ели и пили, и, занятые едой и питьем, все бились об заклад. Все они говорили о суммах денег и всегда упоминали только суммы, а деньги подразумевали, например: "сорок пять тысяч, Ром" или "двести двадцать два на каждую отдельную акцию, Дж"". Они, повидимому, разделяли свет на два класса людей: на людей страшно богатеющих и на людей страшно разсорившихся, Они постоянно были второпях, и все-таки, повидимому, не имели никакого осязательного дела, за исключением немногих из них (преимущественно одышливых и толстогубых), вечно доказывавших с золотым карандашиком в руке, который едва могли доржат по причине больших перстней на указательном пальце, сколько можно нажить денег. Наконец, все они ругали своих грумов, а грумы эти не совсем походили на респектабельных грумов, какие бывают у других людей, да, повидимому, и вовсе не походили на грумов так же, как и господа их не походили на господ.

Молодой Фледжби не принадлежал к их числу. Молодой Фледжби имел персиковые щеки, или щеки, состоявшия из сочетания персика с кирпично-красною стеной, на которой он растет {Фруктовые сады в Англии, в местах открытых, окружены с трех сторон, восточной, северной и западной, кирпичными стенами, по которым распялены на решетках более нежные деревья, каковы, например, персиковые.}, и был юноша неуклюжий, желтоволосый, узкоглазый, тщедушный и наклонный к самоизследованию по части бакенбард и усов. Ощупывая бакенбарды, нетерпеливо им ожидаемые, Фледжби испытывал глубокия колебания духа, переходившого все степени ощущений, от уверенности до отчаяния. Бывали минуты, когда он, вздрогнув, вскрикивал: "Вот она наконец!" Выли и такия минуты, когда, в такой же степени скучный, он качал головою и терял всякую надежду. Печальное зрелище представлял он в подобные периоды, когда, облокотившись на наличник камина, будто на урну, заключавшую прах его честолюбия, стоял он, склонив непроизводительную щеку на руку, которая только что свидетельствовала именно эту самую щеку.

Но не таким являлся Фледжби в настоящем случае. Нарядившись в превосходное платье, с оперною шляпой под мышкою, он, окончив с светлыми надеждами самоизследование, поджидал прибытия мисс Подснап и вел маленькую беседу с мистрисс Ламмль. В насмешку над разговором и манерой Фледжби, знакомые его согласились придать ему (за спиною) почетный титул Обаятельного.

-- Жаркая погода, мистрисс Ламмль, - сказал обаятельный Фледжби. Мистрисс Ламмль полагала, что погода не такая жаркая, какая была вчера. - Может быть не такая, - сказал обаятельный Фледжби торопливо, - но я думаю, что завтра будет дьявольски жарко.

Он выкинул еще маленькую блестку: - Выезжали сегодня мистрисс Ламмль?

Мистрисс Ламмль отвечала, что выезжала не надолго.

-- Иные, - сказал обаятельный Фледжби, - имеют привычку выезжать надолго, но мне вообще кажется, что если кто слишком это делает, так уж это черезчур.

Будучи в таком ударе, он мог бы превзойти самого себя в новой вылазке, еслибы не доложили о прибытии мисс Подснап. Мистрисс Ламмль кинулась обнимать свою душечку, маленькою Джорджи, и когда миновали первые восторги, представила ей мистера Фледжби. Мистер Ламмль явился на сцену после всех, потому что он всегда опаздывал, как и все его посетители всегда опаздывали, как будто все они обязаны были опаздывать, вследствие секретных известий о бирже, греческих, испанских, индийских и мексиканских фондах, альпари, премиях, трех четвертях и семи восьмых.

Прекрасный обедец был подан немедленно, и мистер Ламмль сел, блистая, на своем конце стола; за ним, позади стула, стал его слуга, с неотступными сомнениями насчет своего жалованья. Настоящий день требовал со стороны мистера Ламмля всех его способностей производить блеск, потому что обаятельный Фледжби и Джорджиана не только поразили друг друга до безгласности, но поразили себя взаимно еще и так, что оба приняли удивительные положения: Джорджиана, сидя против Фледжби, делала усилия, чтобы спрятать свои локти до совершенной невозможности владеть ножом и вилкой, а Фледжби, сидя против Джорджианы, избегал встречи с её лицом всеми возможными способами и выказывал взволнованное состояние своего ума тем, что ощупывал свои бакенбарды то ложкою, то рюмкою, то хлебом.

Муж и жена Ламмли должны были оказывать им помощь, и вот каким образом они оказывали помощь.

Джорджиана пролепетала, что она совершенно такая же, как всегда, и не замечает в себе никакой перемены.

-- Вы не замечаете перемены? - подхватила мистрисс Альфред Ламмль. - Моя дорогая Джорджиана! Вы всегда были с нами такая естественная, непринужденная! Всегда были такой отрадной среди толпы! Всегда являлись олицетворенною нежностью, простотою и реальностью!

Мисс Подснап взглянула на дверь, как будто бы в ней варождались смутные мысли спастись бегством от комплиментов.

-- Позвольте, я обращусь на суд моего друга, Фледжби, - сказал мистер Ламмль, несколько возвышая голос.

-- Ах, нет - слабо воскликнула мисс Подснап; но тут вспомоществование подняла на себя мистрисс Ламмль.

-- Извини меня, мой друг, Альфред, но я не могу еще разстаться с мистеромь Фледжби; тебе придется подождать его минутку. Мистер Фледжби занят со мною личным разговором.

Фледжби должно быть вел этот разговор с своей стороны необыкновенно искусно, потому что не заметно было, чтоб он произнес хоть одно слово.

-- Личным разговором, милая Софрония? Каким разговором? Фледжби, я ревную. Каким разговором Фледжби?

-- Сказать ли мне ему, мистер Фледжби? - спросила мистрисс Ламмль.

Придавая себе вид, как будто бы он знал что-нибудь Обаятельный ответил:

-- Пожалуй, скажите ему.

-- Мы разговаривали, - сказала мистрисс Ламмль, - если тебе нужно знать это, Альфред, о том, в обыкновенном ли расположении духа находится мистер Фледжби.

-- Ах, Софрония, да это тот же самый предмет, о котором я разговаривал с Джорджианою относительно её самой! Что же говорит Фледжби?

-- Неужели же вы думаете, сэр, что я стан^ вам рассказывать, когда вы сами ничего не рассказываете? Что Джорджиана говорила?

-- Джорджиана говорила, что она сегодня совершенно такая же, как обыкновенно, я я говорил, нет.

-- Совершенно то же, что я говорила мистеру Фледжби! - воскликнула мистрисс Ламмль.

Однакоже, дело все не подвигалось вперед. Они никак не хотели взглянуть друг на друга, не хотели даже и тогда, когда блестящий хозяин предложил выпить вчетвером блестящую рюмку вина. Джорджиана взглянула на свою рюмку, на мистера Ламмль и на мистрисс Ламмль; но не смела, не умела, не желала, не хотела взглянуть на мистера Фледжби. Обаятельный взглянул на свою рюмку, на мистрисс Ламмль, на мистера Ламмль, но не смел, не умел, не желал, не хотел взглянуть на Джорджиану.

Дальнейшее вспомоществование оказалось необходимым. Амур должен быть доведен до цели. Антрепренер назначил ему в афише роль, и он должен разыграть ее.

-- Друг мой, Софрония, - сказал мистер Ламмль, - мне не нравится цвет твоего платья.

-- А я, - сказал мистер Ламмль, - на Джорджиану.

-- Джорджи, душечка, - тихо заметила мистрисс Ламмль своей милой Джорджиане, - я уверена, что вы не перейдете к оппозиции. Говорите, мистер Фледжби.

Обаятельный желал знать, не розовым ли называется этот цвет?

-- Да, - сказала мистрисс Ламмль.

Повидимому, он это знал; цвет действительно был розовый. Обаятельный полагал, что розовый цвет значит цвет роз (в этом его горячо поддерживали мистер и мистрисс Ламмль). Обаятельный слыхал, что выражение "царица цветов" применялось к розе. Подобно этому можно сказать, что и это платье царственное платье (Очень удачно, Фледжби! со стороны мистера Ламмля). Несмотря на это Обаятельный был того мнения, что у всякого свой глаз - или, по крайней мере, большинство из нас, и что он... и что... и... и... и... дальнейшее мнение его заключалось в нескольких и, за которыми ничего не последовало.

-- О, мистер Фледжби! - сказала мистрисс Ламмль: - изменить мне таким образом! О, мистер Фледжби, изменить так моему обиженному розовому платью и объявить себя за голубое!

-- Победа, победа! - вскричал Ламмль: - ваше платье осуждено, моя милая.

-- Но, - сказала мистрисс Ламмль, украдкой протягивая дружескую руку своей дорогой приятельнице: - что скажет Джорджи?

пред сим был сказан ей, то сама оделась бы в какой-нибудь иной цвет. Но я говорю ей в ответ, что это не спасло бы ее, потому что в какой бы цвет она ни оделась, тот и будет цветом Фледжби. А что говорит Фледжби?

-- Он говорит, - отвечала мистрисс Ламмль, прерывая его и похлопывая но руке своей душечки, так как бы похлопывал по ней Фледжби, - что это был совсем не комплимент, а естественное выражение чувства, от которого он не мог воздержаться. И, - говоря с большою чувствительностью, как будто бы эта чувствительность была со стороны Фледжби, - он не ошибся, он не ошибся!

Все-таки, даже и теперь, они не решались взглянуть друг на друга. Как бы скрежеща своими блестящими зубами, запонками, глазами и пуговицами, всем зараз, мистер Ламмль втайне нахмурился на них обоих, с выражением сильного желания стукнуть их головами.

-- Знаете вы оперу, которую дают сегодня, Фледжби? - спросил он отрывисто, как бы для того, чтобы с языка у него не сорвалось: "Чорт вас возьми".

-- Нет, не совсем, - сказал Фледжби. - Правду сказать, я ни одной ноты из нея не знаю.

-- Нет, - отвечала Джордиани чуть слышным голосом, под влиянием симпатического соглашения.

-- Следовательно, - сказала мистрисс Ламмль, - ни один из вас не знает её! Ах, как хорошо!

Тут даже и трусливый Фледжби почувствовал, что наступило время нанесть удар, и он нанес удар, сказав, обращаясь частью к мистрисс Ламмль, частью к окружающему воздуху:

-- Я считаю себя очень счастливым, что мне предоставлено...

"Провидением".

в первый раз в оперу при достопамятном обстоятельстве сопровождения мисс Подснап.

На это Джордиана ответила, зацепив оба мизинчика свои один за другой и обращаясь к скатерти:

-- Благодарю вас; но я обыкновенно ни с кем не бываю в опере, кроме вас, Софрония, и это мне очень нравится.

Поневоле довольствуясь на это время таким успехом, мистер Ламмль выпустил мисс Подснап из столовой, как будто отворив дверцы клетки, а за нею последовала мистрисс Ламмль. Когда наверху вслед за этим подали кофе, мистер Ламмль стал караулить мистера Фледжби, пока мисс Подснап не кончила пить, и потом указал ему пальцем (как будто бы молодой джентльмен был лягавая собака), чтоб он пошел взять от нея чашку. Фледжби совершил этот подвиг не только без неудачи, но даже с оригинальною прикрасою, состоявшею в замечании, обращенном к мисс Подснап, что зеленый чай считается вредным для нервов. Но мисс Подснап безнамеренно заставила его тотчас же ретироваться, спросив едва внятно:

Этого молодой джентльмен не мог объяснить.

Когда было доложено, что карета готова, мистрисс Ламмль сказала:

-- Обо мне не заботьтесь, мистер Фледжби, мое платье и мантилья заняли обе мои руки. Возьмите мисс Подснап.

И он повел ее. За ними последовала мистрисс Ламмль; а мистер Ламмль шел последний, свирепо следуя за своим маленьким стадом, будто какой-нибудь погонщик.

Ламмль, обаятельный Фледжби, Джорджиана, мистер Ламмль. Мистрисс Ламмль делала руководящия замечания мистеру Фледжби, требовавшия только односложных ответов. Мистер Ламмль делал то же самое с Джорджианою. Потом мистрисс Ламмль наклонялась вперед и говорила с мистером Ламмль.

-- Альфред, мой друг, мистер Фледжби совершенно справедливо думает по поводу последней сцены, что истинное постоянство не требует таких приманок, о каких идет речь в этой сцене.

На это мистер Ламмль отвечает:

-- Согласен, мой друг Софрония; но Джорджиана полагает, что девушка не имела достаточных причин узнать, в таком состоянии находились чувствования джентльмена.

На это мистрисс Ламмль замечает:

На это Альфред отзывается:

-- Несомненно, Софрония; но Джорджиана остроумно замечает так и так.

При помощи такой уловки, молодые люди разговаривали очень долго и испытывали многое множество деликатнейших ощущении, почти ни разу не открыв рта. Если они и произносили что-нибудь, так это только да или нет, не обращаясь один к другому.

ей: "о, малютка Джорджиана, о, Джорджиана!" Это было немного, но зато тон голоса добавлял: - Вы пленили вашего Фледжби.

Наконец, Ламмли возвратились домой, и супруга села, пасмурная и угрюмая, смотря на своего мрачного мужа, занявшагося насильственным делом - откупориванием бутылки с содовою водой: он как будто бы отвертывал голоду какой-нибудь злосчастной твари, и кровь её лил себе в горло. Отерев намокшия бакенбарды, он посмотрел на свою супругу, помолчал и потом сказал не совсем нежным голосом:

-- Неужели такой непроходимый олух необходим для вашей цели?

-- Вы глумитесь, может статься, и вы смотрите на себя свысока, может статься! Но я вам скажу вот что: где замешаны выгоды этого молодого негодяя, там он присасывается как лошадиная пиявка. Где у этого молодого негодяя вопрос коснется денег, там он чорту пара.

-- Пара. Почти такая же хорошая, какою вы считали меня для себя. В нем нет достоинств молодости, кроме тех, которые вы видели сегодня; но поговорите с ним о деньгах, и вы увидите, что он не олух. Во всем другом он, как мне кажется, действительно дурак; но это не мешает его главной цели.

-- А у ней есть деньги, следующия ей по прав"?

-- Да! У ней есть деньги, следующия ей по праву. Вы сегодня вели дело хорошо, Софрония, поэтому я и отвечаю на ваш вопрос, хотя, как вам известно, я не люблю отвечать ни на какие подобные вопросы. Вы сегодня вели дело хорошо, Софрония, и потому вы устали. Отправляйтесь спать.