Наш общий друг.
Часть вторая.
VIII. В которой совершается невинный побег.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть вторая. VIII. В которой совершается невинный побег. (старая орфография)

VIII. В которой совершается невинный побег.

Баловень счастия и червь скоропреходящий или, говоря менее резким языком, Никодим Боффин, эсквайр, Золотой Мусорщик, совершенно освоился с своим высоко аристократическим домом. Он, однакоже, не мог не чувствовать, что дом этот, как какой-нибудь высоко-аристократический фамильный сыр, был слишком велик для его потребностей и распложал несметное количество паразитов; но он утешался тем, что смотрел на такое растеребливанье своей собственности, как на пошлину с наследства по завещанию. Он тем более примирялся с этим, что мистрисс Боффин была вполне удовлетворена, а мисс Белла была счастлива.

Эта молодая особа, нет сомнения, была драгоценным приобретением для Боффинов. Она была так хороша собою, что не могла не обратить на себя внимания, где бы то ни было, и так умна, что не могла быть ниже тона свойственного её новому положению. Улучшало ли оно её сердце, это, как дело вкуса, могло подлежать сомнению; но относительно другого дела вкуса, относительно того, улучшало ли оно её наружность и манеры, - в этом не могло быть никакого сомнения.

Скоро мисс Белла начала исправлять мистрисс Боффин; даже больше, мисс Белла начала чувствовать себя как-то не ловко и как бы в ответственности, когда видела, что мистрисс Боффин делала какой-либо промах. Не то, чтоб эта благодушная и неиспорченная натура могла делать слишком большие промахи даже между посещавшими ее важными авторитетами, которые единогласно называли Боффинов "очаровательно вульгарными" (чего, конечно, нельзя было сказать о них самих); но она поскользалась на великосветском льду, на котором все детища Подснапщины, вкупе с оберегаемыми молодыми особами, обязаны кататься в кружок или длинными рядами. Носкользаясь на этом льду, она подшибала мисс Беллу (так по крайней мере эта молодая девушка чувствовала) и тем заставляла ее испытывать сильное смущение под взорами людей, более искусных в подобных упражнениях на льду.

В возрасте мисс Беллы нельзя было ожидать чтоб она очень строго разбирала сообразность или прочность своего положения в доме мистера Боффина. Она и тогда безпрестанно жаловалась на свое жилище, когда ей еще не было с чем сравнивать его; потому не было в том каких-нибудь новых проявлений неблагодарности или неуважительности, что она предпочитала ему свое новое жилище.

-- Неоцененный человек этот Роксмит, - сказал мистер Боффин, по прошествии двух или трех месяцев. - Но я никак не могу раскусить его.

Белла тоже не могла сделать этого, и потому предмет этот был не совсем лишен для нея интереса.

-- Он так заботится о моих делах и утром, и в полдень, и ночью, - сказал мистер Боффин, - что пятьдесят человек вместе не стали бы так о тебе заботиться. Но он все как-то по своему делает, и словно шест какой поперек дороги кладет: думаешь, что идешь с ним рука об руку, а тут и станешь втупик.

-- Могу ли я спросить, как это, сэр? - говорила Белла.

-- Видите, моя милая, - сказал мистер Боффин, - он не хочет ни с кем здесь встречаться, кроме вас. Когда у нас гости, я бы желал, чтоб он садился на свое место за столом, как и все мы; так нет, не хочет.

-- Если он считает себя выше этого, - сказала мисс Белла, слегка закинув свою голову, - я бы оставила его в покое.

-- Совсем не то, моя милая, - ответил мистер Боффин, подумав немного. - Он не считает себя выше этого.

-- Может-быть считает себя ниже, - предложила Белла. - Если так, то ему лучше знать себя.

-- Нет, моя милая, и это не то. Нет, - повторил мистер Боффин, покачав головою и опять немного подумав: - Роксмит человек скромный, но он не считает себя ниже этого.

-- Что же он такое думает, сэр? - спросила Белла.

-- Прах меня возьми, если я знаю! - сказал мистер Боффин. - Сначала казалось мне, что он только не желает с Ляйтвудом встретиться. А теперь, мне кажется, он не желает ни с кем встречаться, кроме вас.

"Ого! - подумала мисс Белла. - В самом деле! Вот оно каково!" Мистер Мортимер Ляйтвуд обедал раза два-три в доме Боффина; кроме того они встречались с ним еще кое-где, и он оказывал ей некоторое внимание. "Довольно смело со стороны секретаря и папашина жильца делать меня предметом своей ревности".

Что папашина дочка могла так презрительно отзываться о папашином жильце, это было странно; но еще большие странности водились в душе этой испорченной девушки, испорченной вдвойне, сперва испорченной бедностью, а потом богатством. Пусть, однакоже, выяснятся все эти странности из самого хода нашей истории.

"Слишком будет много, я полагаю, - презрительно разсуждала мисс Белла, со стороны папашина жильца простирать на меня свои искательства и устранять людей достойных. Право, слишком будет много, если простой секретаришка и папашин жилец станет присвоивать себе те шансы, которые предоставляют дне мистер и мистрисс Боффин".

А как еще недавно мисс Белла была взволнована открытием, что этот же самый секретаришка и папашин жилец, повидимому, любил ее. Увы! В то время не выдвигались на сцену ни высоко-аристократический дом, ни модистка, работавшая на мистрисс Боффин.

Несмотря на свой сосредоточенный характер, пренавязчивый человек этот секретарь и папашин жилец, по мнению мисс Беллы. В конторе у него всегда огонь, когда мы возвращаемся домой из театра или из оперы, и он всегда явится у каретной дверцы, чтобы помочь нам выйти. К тому же на лице мистрисс Боффин всегда при этом какая-то досадная улыбка и возмутительная радость встречи с ним, как будто есть возможность сериозно одобрять то, что у этого человека на уме.

-- Вы никогда не даете мне, мисс Вильфер, - сказал секретарь, найдя ее случайно одну в гостиной, - никаких поручений домой. Я буду счастлив исполнить всякое приказание, которое вы дадите мне туда.

-- Пожалуйста, что вы под этим разумеете, мистер Роксмит? спросила мисс Белла, лениво опуская веки.

-- Под домом? Я разумею дом вашего родителя в Галловее.

Она покраснела при этом упреке, до того искусно сделанном, что слова казались только простым ответом, сказанным совершенно натурально, и спросила с повышением в голосе и с колкостью:

-- О каких поручениях и приказаниях говорите вы?

-- Только о таких маленьких выражениях привета и памяти, которые, я полагаю, вы посылаете туда так или иначе, - отвечал секретарь тем же тоном. - Мне было бы очень приятно, еслиб я мог передавать их. Вы знаете, что я хожу туда каждый день.

-- Об этом вам нечего мне напоминать, сэр.

Она слишком поспешила в этой капризной выходке против "папашина жильца", и вполне почувствовала это, когда встретила его спокойный взгляд.

-- Они сами не много пересылают... как это вы сказали?.. выражений памяти обо лига, - сказала Белла, спеша укрыться в грубость.

-- Они меня спрашивают про вас часто, и я сообщаю им, что могу.

-- Надеюсь, верно сообщаете, - воскликнула Белла.

-- Надеюсь, вы не можете в этом сомневаться; было бы очень несправедливо, еслибы вы сомневались.

-- Нет, я не сомневаюсь. Я заслуживаю упрека; упрек вполне справедлив. Извините меня, мистер Роксмит.

-- Я попросил бы вас не извиняться, еслиб это не показывало вас в прекрасном свете, - отвечал он с чувством. - Простите меня, я не мог удержаться и не сказать этого. Чтобы возвратиться к тому, от чего я уклонился, позвольте прибавить: они, может быть, думают, что я сообщаю вам о них, передаю их приветы и тому подобное. Но я не делаю этого, чтобы не обезпокоить вас, так как вы сами никогда меня не спрашиваете.

-- Я намерена, сэр, - сказала Белла, смотря на него так, как будто бы он сделал ей выговор, - повидаться с ними завтра.

-- Это вы мне говорите или им? - спросил он недоумевая.

-- Кому угодно.

-- Можете, если желаете, мистер Роксмит. Поручение или непоручение, а я предполагаю повидаться с ними завтра.

-- В таком случае, я так и скажу им.

Он помедлил мгновение, как бы с тем, чтобы дат ей случай продлить разговор, если она пожелает. Она не сказала ни слова более, и он оставил ее. Два обстоятельства в этом кратковременном свидании показались мисс Белле, когда она осталась одна, очень любопытными. Первое то, что когда он ее оставил, она несомненно имела вид раскаяния в лице и чувство раскаяния в сердце. Второе то, что она не имела ни намерения, ни мысли побывать дома, пока не сказала ему, что решилась на это.

"Что бы это значило во мне, и что бы это значило в нем?" спрашивала она себя внутренно...Он не имеет права ни на малейшую власть надо мной, и как же случилось, что я его слушаю, когда нисколько не интересуюсь им?"

Мистрисс Боффин настояла, чтобы Белла совершила завтрашнюю поездку свою в карете, и она отправилась с большою торжественностью. Мистрисс Вильфер и мисс Лавиния передумали многое о вероятностях и невероятностях её приезда в таком великолепном виде; когда же увидели карету из окна, у которого, притаившись, оне высматривали ее, то согласились, что ее следует задержать у подъезда как можно дольше, к досаде и смущению соседей. Потом оне вошли в обыкновенную семейную гостиную для принятия мисс Вильфер, с подобающим видом равнодушия.

Семейная гостиная казалась очень небольшою и очень бедною, да и лестница, которая вела в нее, казалась очень узкою и изогнутою. Небольшой домик и все его устройство составляли бедный контраст с великолепным аристократическим жилищем.

"Я с трудом могу верить, думала Белла, что я была в состоянии жить в таком месте!"

Мрачная величавость со стороны мистрисс Вильфер и врожденная дерзость со стороны Лавви не улучшали дела. Белла, поистине, нуждалась в небольшой поддержке, но её-то у ней и не было.

-- Это, - сказала мистрисс Вильфер, подставляя щеку для поцелуя, столько же симпатичную и радушную, как и выпуклая сторона ложки, - отменная для нас честь! Ты, может быть, найдешь, что твоя сестра Лавви выросла, Белла?

-- Мама, - прервала мисс Лавиния, - вам никто но препятствует быть оскорбительною, потому что Белла вполне этого заслуживает; но я прошу вас не вдаваться в смешные нелепости, будто бы я выросла; я уже вышла из той поры, когда люди ростут.

-- Я сама, по выходе замуж, выросла, - сурово провозглашает мистрисс Вильфер.

-- Очень хорошо, ма, - отвечала Лавви, - но еще лучше будет, если вы оставите это в покое.

Высокомерный взгляд, с которым величественная дама приняла этот ответ, мог бы привесть в замешательство менее дерзкого противника; но он не произвел никакого действия на Лавинию. Она оставила свою родительницу услаждаться сколько душе угодно такими взглядами и приступила к своей сестре, ни мало не смутившись.

-- Я полагаю ты не сочтешь за оскорбление, Белла, если я тебя поцелую? Хорошо. Теперь скажи, как ты поживаешь, Белла? Что твои Боффины?

-- Замолчи! - воскликнула мистрисс Вильфер. - Остановись! Я не допускаю такого фамильярного тона.

-- Матушки мои! В таком случае, Белла, что твои Споффины? - сказала Лавви: - так как мама не позволяет называть Боффиновь.

-- Дерзкая девчонка, дерзкая! - сказала мистрисс Вильфер, с грозною строгостью.

-- Мне все равно, будь я дерзкая или мерзкая, - хладнокровно ответила Лавиния, вскинув головку, - решительно все равно, я готова быть тем и другим; я знаю только то, что я, выйдя замуж, не выросту!

-- Ты не выростешь? Ты не выростешь? - повторила торжественно мистрисс Вильфер.

Мистрисс Вильфер, взмахнув перчатками, сделалась величаво патетична.

-- Так и ждать следовало, - проговорила она. - Одна покидает меня для людей гордых и благоденствующих; другая презирает. Как утешительно!

-- Ма, - заговорила Белла, - мистер и мистрисс Боффины благоденствуют, это так, но вы не имеете права говорить, что они горды. Вы очень хорошо знаете, что они не горды.

-- Короче, ма, - сказала Лавви, кидаясь на неприятеля без малейшого предварительного слова, - вы должны очень хорошо знать, - а если не знаете, тем стыднее для вас, - что мистер и мистрисс Боффины совершенство во всех отношениях.

-- Правда, - отозвалась мистрисс Вильфер, - благосклонно принимая дезертира, - и от нас, кажется, требуют, чтобы мы так думали. Вот почему, Лавиния, я не допускаю фамильярного тона. Мистрисс Боффин (о физиономии которой я никогда не могу говорить с тем спокойствием, какое желала бы сохранить) и мать твоя не в коротких отношениях, и нельзя ни на минуту допустить, чтоб она или её муж решились взять на себя смелость называть наше семейство просто Вильферами. Поэтому и я не согласна называть их просто Боффинами. Нет. Такой тон, - называйте его фамильярностью, сближением, равенством, как угодно, - давал бы повод заключать о таких общественных отношениях между нами, каких не существует. Понятно ли я высказалась?

Не обращая ни малейшого внимания на этот вопрос, хотя он был сделан величавым, судейским голосом. Лавиния напомнила своей сестре:

-- За всем тем, знаешь, Белла, ты все-таки не сказала нам, что твои... как из по имени-то?

-- Я не хочу здесь говорить о них, - отвечала Белла, подавляя негодование и топнув об пол ножкой. - Они так радушны и так добры, что не могут служить предметом для таких разговоров.

-- Зачем так говорить? - спросила мистрисс Вильфер с язвительным сарказмом. - Зачем употреблять такую уклончивую форму речи? Это учтиво и обязательно; но зачем же прибегать к этому? Почему не сказать прямо, что они так радушны и так добры что не по нас. Мы понимает намек. Зачем же прикрывать фразу?

-- Ma, - сказала Белла, топнув еще раз ножкой, - вы можете святого взбесить, да и Лавви тоже.

-- Несчастная Лавви! - вскрикнула мистрисс Вильфер голосом сострадания. - Ей всегда достается. Бедное дитя мое!

Но Лавви с быстротой своего прежнего дезертирства, накинулась теперь на другого неприятеля, очень колко заметив:

-- Не защищайте меня, ма. Я могу сама за себя постоять.

-- Я только удивляюсь, - начала снова мистрисс Вильфер, обращаясь к своей старшей дочери, вообще не столько опасной, как её совершенно неукротимая младшая дочь. - Как ты могла найти время и как пожелала оторваться от мистера и мистрисс Боффинов, чтобы повидаться с нами. Я только удивляюсь, каким образом наши права, в сравнении с гораздо большими правами мистера и мистрисс Боффинов, могли иметь какой-нибудь вес. Я чувствую, как я должна быть благодарна, что хоть настолько выиграла в соперничестве с мистером и мистрисс Боффин (почетная дама с горечью возвысила голос, произнося первую букву слова Боффин, как будто бы в ней то именно и заключалось её главное неудовольствие на тех, кто носил эту фамилию, и как будто бы Доффин, Моффин или Поффин было для нея легче).

-- Мама, - сказала Белла с гневом, - вы заставляете меня сказать вам, что я крайне сожалею, что приехала сюда, и что я уж никогда сюда не приеду, если папа не будет здесь. Потому что папа великодушен, он не имеет зависти и недоброжелательства к моим благотворительным друзьям. Папа настолько деликатен и настолько добр, что помнит, в чем состоит то маленькое право, которое, по их мнению, я будто бы имею на них, он помнит то необыкновенно трудное положение, в котором я, без всякого с моей стороны повода, была поставлена. Я всегда любила моего бедного дорогого папа более всех вас, взятых вместе, я и теперь так люблю его и всегда буду так любить.

Тут Белла, не находя никакого утешения ни в своей хорошенькой шляпке, ни в своем нарядном платье, залилась слезами.

-- Ах, Р. Вильфер, - воскликнула мистрисс Вильфер, поднимая глаза и обращаясь к окружающему воздуху, - еслибы ты здесь присутствовал, какое было бы душе твоей испытание слышать, что жена твоя и мать твоего семейства так унижаются во имя твое! Но судьба избавила тебя от этого, Р. Вильфер, и сочла нужным обрушить все на меня.

-- Я ненавижу Боффинов, - протестовала мисс Лавиния. - Я не посмотрю, что мне запрещается называть их Коффинами. Я буду называть их Боффинами. Боффины, Боффины, Боффины! И скажу, что они зловредные Боффины; скажу, что они вооружили против меня Беллу. Я говорю Боффинам прямо в лицо (в строгом смысле это не согласовалось с факсом, но молодая девушка была взволнована), что они ненавистные Боффины, безчестные Боффины, гнусные Боффины, скотские Боффины. Вот вам!

Тут мисс Лавиния залилась слезами.

Садовая перед домом калитка звякнула, и показался секретарь, шедший поспешными шагами.

-- Дайте мне отворить ему дверь, - сказала мистрисс Вильфер, вставая с величественным самоотвержением, покачивая головой и отирая слезы: - у нас теперь нет для этого нанятой служанки. Нам нечего скрываться. Если он заметит на наших щеках следы взволнованности, пусть объясняет себе как хочет.

С этими словами она вышла. Через несколько минут она вошла снова, провозглашая будто герольд.

-- Мистер Роксмит с пакетом к мисс Белле Вильфер.

Листер Роксмит вошел тотчас же, как было произнесено его имя, и, конечно, понял в чем дело. Но он благоразумно показал вид, что ничего не замечает и обратился к мисс Белле.

-- Мистер Боффин имел намерение сегодня утром положить вот это в карету собственно для вас и желал, чтобы вы приняли это, как маленький подарок на память, приготовленный им для вас, - тут только кошелек, мисс Вильфер, - но он, к крайнему своему сожалению, не успел исполнить свое намерение, и потому я вызвался отправиться вслед за вами и передать вам.

Белла приняла посылку и поблагодарила его.

-- Мы здесь немного повздорили, мистер Роксмит, но не больше того как у нас вошло в привычку, вам известно, как приятно мы обращаемся друг с другом. Вы застали меня готовою уехать. Прощайте, ма. Прощай, Лавви!

И поцеловав ту и другую, мисс Белла повернулась к двери. Секретарь хотел проводить ее, но мистрисс Вильфер выступила вперед и сказала ему:

-- Извините! Позвольте мне воспользоваться материнским правом и про водить мою дочь до экипажа.

Мистер Роксмит извинился и уступил место. Поистине величественное зрелище представляла мистрисс Вильфер, когда, отворив дверь дома, она, с выставленными вперед перчатками, громко провозгласила: "лакей мистрисс Боффин!" и когда ему, тут же явившемуся, величественно сказала: "мисс Вильфер выходит!" передала ее на руки, будто женского пола комендант Лондонской Башни, передающий государственного преступника. Церемония эта имела такой эффект, который на целые полчаса парализировал всех соседей и был усилен еще более тем, что сама достойная матушка тоже в продолжение получаса стояла на верхней ступени крыльца, проветриваясь в каком-то блистательном забытьи.

Белла, сев в карету, открыла пакетик находившийся в её руке. Он заключал в себе прекрасный кошелек, а кошелек заключал в себе банковый билет в пятьдесят фунтов. "Вот будет радостным сюрпризом бедному милому папа!" - сказала Белла. "Я сама отвезу это в Сити!"

Не зная, где находилась местность, в которой помещалась контора Гиксей, Вениринг и Стоббльз, но помня только, что где-то в Минсинг-Лене, Белла приказала отвезть себя в эту темную улицу. Тут она отправила "лакеи мистрисс Боффин" отыскать контору Гиксей, Вениринг и Стоббльз и сказать там, что если Р. Вильфер может выйти, то найдет ожидающую его даму, которая желает говорить с ним. Эти таинственные слова, переданные лакеем, произвели такое волнение в конторе, что тотчас же был отправлен молоденький лазутчик вслед за "Ромти", чтобы взглянуть на даму и по возвращении донести. Волнение это ничуть не уменьшилось, когда лазутчик вбежал с известием, что дама - "прелесть, и в великолепной карете'".

Сам же "Ромти", с пером за ухом под порыжелою шляпой, подойдя к дверцам кареты, весь запыхавшийся, тотчас же был втащен в экипаж за галстук и едва не задушив в объятиях, прежде нежели узнал дочь свою. "Милое дитя мое!" едва мог он проговорить от спертого дыхания. "Боже ты мой, Боже мой! Какая прелестная ты женщина! А я уж думал, что ты сердишься и забыла свою мать и сестру".

-- Я только сейчас виделась с ними, любезный папа.

-- Очень неприятною, папа, так же, как и Лавви.

-- Оне иногда наклонны к этому, - заметил кроткий херувимчик: но, я надеюсь, ты была снисходительная к ним, Белла, моя драгоценная?

-- Ничуть. Я сама была неприятна, папа; мы все вместе были неприятны. Но я хочу, чтобы вы поехали со мною отобедать где-нибудь вместе, папа.

-- Да вот что, моя милая, я уже поел, если можно упоминать о таком блюде в превосходной карете, - поел говяжьих сосисок {Saveloy. Сосиска из вареной говядины.}, - отвечал Р. Вильфер, скромно понизив свои голос на этом слове и осматривая каретную обивку канареечного цвета.

-- О! Это ничего, папа!

-- Правда, почти ничего, когда желаешь чего-нибудь лучшого, - допустил он, проводи рукою по рту. - Все-таки если обстоятельства, над которыми не имеешь власти, ставят препятствия между тобою и немецкими свиными сосисками, то ничего не остается, как довольствоваться однеми (он опять понизил голос из уважения к карете) - говяжьими сосисками.

-- Бедный, добрый папа! Папа, прошу вас, умоляю вас отпроситесь на все остальное время дня, поедемте и проведемте его вместе.

-- Хорошо, моя милая, я слетаю назад и спрошу позволения.

-- Но прежде, нежели вы слетаете назад, сказал Белла, Взяв его за подбородок, сняв с него шляпу и начав взбивать вверх его волосы по своей старой привычке: - скажите, что я, хотя и взбалмошная и неразумная, а все же никогда не оскорбляла вас, папа?

-- Милая моя, повторяю это от всего моего сердца. Но позволь мне также заметить, - нежно намекнул её отец, заглядывая в окно, - как бы не привлечь общого внимания, если у человека убирает волосы прелестная женщина в превосходной карете в Фенчер-Стрите?

Белла расхохоталась и опять накрыла его шляпою. Когда же его детская фигурка пошла переваливаясь назад, то бедность его одеяния и веселая его кротость вызвали у нея слезы. "Ненавижу я этого секретаря за то, что он так думает обо мне, - сказала она про себя, - а все-таки он, кажется, на половину прав¹'.

Отец её возвратился скоро, походя более, нежели когда-нибудь на мальчика, выпущенного из школы.

-- Все улажено, моя милочка. Отпуск дали тотчас. Да еще как любезно отпустили!

-- Теперь скажите, папа, где можем мы найти такое укромное местечко, чтобы мне подождать вас, пока вы сходите по одному моему поручению, если я отправлю карету домой?

Это потребовало некоторого размышления - Видишь, моя душечка, - объяснил он, - ты, право, стала такая прелестнейшая женщина, что местечко это должно быть самое укромное. - Наконец, он придумал. - Подле сада у Тринити Гауса, на Тауэр Гилле {Тринити Гаус, дом Троицы, стоит позади Тауэра (Лондонской Башни), на возвышенной площади, называемой Тауэр Гилл, украшенной садом. В этом доме заседает коммиссия, заведывающая маяками, морскими вехами, бакенами и т. п. и назначающая лоцманов на Темзе.}. Туда они и отправились, Белла отпустила карету, написав карандашом записку к мистрисс Боффин, с уведомлением, что она осталась со своим отцом.

-- Теперь, папа, слушайте, что я стану говорить вам: обещайтесь и клянитесь, что вы будете послушны.

-- Обещаюсь и клянусь, душенька.

-- Вопросов вы мне никаких не делайте. Вот вам кошелек; ступайте в ближайшую лавку, где продается все готовое и самое лучшее: купите и наденьте на себя самую лучшую пару платьев, самую лучшую шляпу и самые лучшие лаковые сапоги (из патентованной кожи, папа, помните), все самое лучшее, что только можно получить за деньги, и потом возвратитесь ко мне.

-- Но, моя милая Белла...

В глупеньких маленьких глазках папа выступили слезы, но она осушила их поцелуем (хотя и у самой глаза блеснули слезами), и он проворно пошел от нея. Чрез полчаса он возвратился до того щегольски преобразившийся, что Белла в восторженном удивлении обошла вокруг него раз двадцать прежде, чем могла взять его под руку и радостно прижать к себе.

-- Теперь, папа, - сказала Белла, притягивая его как можно ближе, - ведите эту прелестнейшую женщину куда-нибудь обедать.

-- Куда же мы отправимся, душа моя?

-- В Гринич! - отважно сказала Белла. - Да смотрите, вы там угостите эту прелестную женщину всем, то ни есть лучшого.

-- Не желаю, папа, потому что мне сегодня хочется иметь только одних вас при себе. Я всегда была вашею маленькою любимицею в доме, а вы всегда были моим любимцем. Мы часто бегали вместе из дому и прежде. Не бегали разве, папа?

-- Ах, действительно бегали! Часто бывало по воскресеньям, когда твоя мать была несколько наклонна, - отвечал он, повторяя свое прежнее деликатное выражение, пред которым, замявшись, он несколько откашлялся.

-- Да. Но я боюсь, что редко или даже никогда не была я так добра, как мне следовало быть, папа. Я заставляла вас носить меня, часто, очень часто, когда вам следовало заставить меня ходить; я часто заставляла вас играть со мною в лошадки, когда вам хотелось посидеть и почитать газеты: не заставляла, скажите?

-- Изредка, изредка. Но Господи, какое дитя была ты! Какая подруга была ты для меня!

-- В этом ты вполне успеешь, душа моя. Твои братья и сестры все были в свою очередь моими товарищами и подругами, до известной степени, только до известной степени. Мать твоя в течение, жизни была подругою, на которую любой человек мог бы... мог бы смотреть и... и... и мог бы сохранить в памяти её изречения, и... и... которую мог бы взять для примера... еслибы ему...

-- Если бы ему нравился образец? - подсказала Белла.

-- По-жалуй, д-а, - ответил он, задумываясь и будучи не совсем доволен фразою: - или, может быть, сказал бы я, еслибы в нем было желание. Предположим для примера, что человек пожелал бы быть всегда на ходу: он нашел бы в твоей матери неоцененною подругу. Но еслиб он пожелал иногда пройтись потихоньку, иногда пробежаться рысцой, то встречал бы тут в твоей матери некоторое затруднение: она не выравнивалась бы. Или скажем это другими словами, Белла, - прибавил он после минутного размышления: - предположим, что человеку привелось бы жить, мы не скажем с подругою, а под музыку. Прекрасно. Предположим, что музыка, выпавшая ему на долю, была бы музыка погребального марша из Саула {Оратория Саул Генделя, написана в 1710 году.}. Хорошо. Это была бы весьма приличная музыка для некоторых случаен, лучше желать нельзя, но она никак не могла бы аккомпанировать вседневному ходу домашней жизни. Например, еслиб он сел ужинать после усиленной дневной работы, под музыку погребального марша из Саула, под музыку погребального марша из Саула, то, может статься, и не успел бы исполнить своих веселых помыслов.

"Бедный па!" - думала Белла, прижимая его руку.

-- О тебе же я скажу, моя милая, - продолжал херувимчик кротко и без малейшого признака сетования, - что ты приспособительна, очень приспособительна.

сидя в карете и видя, как вы шли по мостовой, я упрекнула себя.

-- Нисколько, моя милая. Не говори об этом.

Счастлив и болтлив быль папаша в этот день в своем новом платье. Во всех отношениях, это, может статься, был самый счастливый день, какой он когда-либо знал в своей жизни, даже не исключая того, в который его героическая подруга подступилак брачному алтарю, под музыку погребального марша из Саула.

Маленькая экспедиция вниз по реке была восхитительна, и маленькая обращенная на реку комната, куда их ввели для обеда, была тоже восхитительна. Все было восхитительно. Парк был восхитителен, пунш был восхитителен, рыбные блюда были восхитительны, вино было восхитительно, Белла была восхитительнее всего итога этого пиршества; она вызывала своего папашу на веселье самым веселым образом, поставив как бы за правило всегда называть себя прелестною женщиной; она подбивала его заказывать все самое лучшее, объявляя, что нелестнейшая женщина требует, чтоб ее угощали всем, что ни есть лучшого; короче сказать, она приводила папашу в восторг от мысли, что он папаша такой очаровательной дочери.

для себя, так и для папаши. То папаша, в качестве хозяина тяжелого, с четвероугольным парусом, каменно-угольного судна, отправляется в Ньюкассль за черными алмазами {Под выражением Black Diamonds, черные алмазы, англичане разумеют каменный уголь.}, которые дадут ему возможность нажить состояние; то папаша отправляется вон на том красивом, трехмачтовом судне, в Китай, чтобы вывести оттуда опиум, который подорвет фирму Гиксси, Вениринг и Стоббльз и привезет домой шелков и шалей несметное количество для украшения своей очаровательной дочери. То злосчастная судьба Джона Гармона ничто иное, как сон, и вот он возвращается в Англию, находит прелестнейшую женщину как раз по себе, и оба они отправляются в недальнее разстояние, в своей красивой яхте, чтобы осмотреть ненадлежащие им виноградники; на мачтах повсюду раздеваются флаги, на палубе гремят музыка, а папаша сидит в главной каюте. То Джон Гармон снова опущен в свою могилу, а вместо его является чрезвычайно богатый купец (фамилия неузвестна), сватается за прелестнейшую женщину и женится на ней; он до того богат, что все, что вы видите на реке, идущее на парусах или на нарах, принадлежат ему; кроме того, у него целый флот яхт для удовольствия, а та маленькая щегольская яхта, которую вы видели вонь там, с большим, белым парусом, названа "Белла", в честь его жены, и на ней-то она держит свой двор, когда только вздумает, как новая Клеопатра. Вслед за этим, вон на то транспортное судно, когда оно дойдет до Гревзенда, садится какой-то знаменитый и очень богатый генерал (фамилия тоже неизвестна), и он слышать не хочет, чтоб ему идти к победе без жены, а жена его все та же прелестнейшая женщина, которой суждено сделаться идолом для всех красных мундиров и синих курток на палубе и под палубой. Я потом опять: видите вы тот корабль, который выводят из доков и на буксире парохода? Видите? Куда вы думаете отплывает он? Он отплывает к коралловым островам и кокосовым пальмам и к подобным местам; он принадлежит одному счастливому человеку, по имени Па (который сам находится на корабле и пользуется большим уважением со стороны всего экипажа); (в отправляется единственно для своих собственных выгод и барышей, за грузом благовонного леса, самого лучшого на свете, и до того выгодного, что о подобным и не слыхивали. Груз его будет стоить огромных денег, как и следует ожидать, потому что прелестнейшая женщина, купившая этот корабль и снарядившая его в путешествие, замужем за индийским принцем, который что-то такое или иное, и весь закутан в кашемирския шали, морят на голове чалму, блестящую бриллиантами и изумрудами и очень предан этой прелестнейшей женщине, хотя черезчур ревнив, Так весело болтала Белла и до того обворожила своего папашу что он готов быль окунуться с головою в султанскую кадку, полную воды, как нищие мальчишки под окном (купались в грязь своими головами {В Гриниче есть несколько роскошных гостиниц по самой Темзе, куда лондонцы приезжают попировать и заказывают рыбный стол, в котором не последнюю роль играет небольшая рыбка "whitebeat". После обеда, если случится отлив, отобедавшие гости, для забавы, бросают с балконов монету на илистое дно реки, где ее и подбирают мальчишки, всегда поджидающие такой подачки и для потехи благодетелей ползающие и ныряющие в грязи.}.

-- Я полагаю, моя милая, - сказал па после обеда, - мы дома можем успокоиться, что ты к добру уехала от нас.

Белла покачала головою. - Она не знает. - Она не в состоянии сказать. - Все, что она может сказать, так это лишь то, что она превосходно снабжена всем, чего только можно пожелать, и если когда делала намек, что хочет оставить мистера и мистрисс Боффинь, то они об этом ничего слышать не хотели.

-- Слушайте, па, - продолжала Белла, - я теперь покаюсь пред вами. Я одна из самых корыстных девчонок на свете.

-- Я этого никогда бы о тебе не подумал, моя милая, - отвечал её отец, взглянув сперва на себя, а потом на дессерт.

-- Правда сказать, большая часть из нас об этом же хлопочет, - отозвался Р. Вильфер.

-- Но не в такой степени, как я, па. О-о! - воскликнула Белла, вывернув из себя восклицание поворотом своего чуть-чуть раздвоенного подбородка. - Я страх как корыстна!

Р. Вильфер пристально посмотрел на все и сказал, на имея ничего лучшого сказать:

-- Когда же ты начала это замечать в себе, душа моя?

о тех великих вещах, которые я сделала бы. Но когда я обманулась в надеждах на блестящее состояние и получила возможность изо дня в день видеть его в чужих руках и убеждаться своими глазами в том, что подобное богатство может сделать, тогда я превратилась в ту корыстную девчонку, какова я теперь.

-- Это только твое воображение, моя душа.

-- Могу уверить вас, не воображение, па! - сказала Белла, кивнув на него головкою, приподняв свои хорошенькия брови и приняв комически-испуганный вид. - Это факт. Я постоянно составляю корыстные замыслы.

-- Господи! Как же это?

-- Я разскажу вам, па. Я не боюсь рассказать это вам, и указывая насмешливо пальцем ему в лицо, - потому что вы теперь в моих руках. Ведь это экспедиция секретная. Если вы когда-нибудь обо мне разскажите, разскажу о вас. Я скажу мамаше, что вы обедали в Гриниче.

-- Послушай, моя милая, - сериозно заметил Р. Вильфер, с некоторым дребезжанием в голосе: - лучше ничего не упоминать об этом.

-- Ага! - смеялась Белла. - Я знала, что вам это не понравится, сэр. Поэтому храните мою тайну, и я сохраню вашу. Но попробуйте изменить прелестнейшей женщине, и вы увидите, что она змея. Теперь вы можете поцеловать меня, па; а мне хочется несколько поубрать вам волосы, потому что они в мое отсутвие были страшно запущены.

Р. Вильфер подставил свою голову оператору, а оператор продолжал говорить и в то же время, отделяя пряди его волос, подвергал их кариозному процессу закручивания на своих двух вертевшихся указательных пальцах, которые потом вдруг выдергивались из локона в противоположные, горизонтальные направления. При каждом таком приеме пациент ежился и щурился.

-- Я решила, что мне нужно иметь деньги, па. Я чувствую, что я не могу ни просить их, ни занимать их, ни воровать их и потому я решилась выйти за них замуж.

-- Ду-ша мо-я Белла!

Решилась, папа, говорю я вам, чтобы получить деньги, выйти за деньги. Поэтому я постоянно ищу деньги, чтобы пленить их.

-- Ду-шеч-ка моя Белла!

-- Да, на, таково положение дел. Если была когда-нибудь корыстная интригантка, полагавшая все свое занятие в составлении таких недостойных замыслов и планов, то вот вам это милое создание. Но мне все равно. Мне презрительно, ненавистно быть бедною, и я бедною не буду, если выйду замуж за деньги. Однако, вы очаровательно завиты, па, и можете удивить служителя и заплатить ему счет.

-- Я вам говорила, па, но вы не хотели верить, - отвечала Белла с милою детскою сериозностью. - Ну, не ужасно ли?

-- Действительно было бы ужасно, еслибы ты вполне поняла, что говоришь, мой ангел, или еслибы ты действительно думала так.

-- Я могу сказать вам, на, что я ничего иного не думаю. Толкуйте мне про любовь! - сказала Белла презрительно, хотя её лицо и вся фигура нисколько этому не соответствовали. - Толкуйте мне об огненных змеях! Нет вы поговорите мне о бедности да о богатстве, тут-то вы и коснетесь настоящого дела.

-- Ду-шеч-ка, это становится страшно, - начал было с важностью её отец, но она остановила его.

-- Ты знаешь, что нет, душенька.

Белла вполголоса запела погребальный март из Саула и сказала: - Это почти ничего не значит. - Но видя, что он задумался и приуныл, она обвилась рукою вокруг его шеи и поцелуем снова развеселила.

-- Я нисколько но хотела огорчить вас, на, я только пошутила. Теперь же помните. Вы обо мне не станете рассказывать. Скажу больше: я обещаю не иметь никаких секретов от вас, на, и вы можете быть уверены, что какие бы корыстные дела ни пошли в ход, я всегда буду поверять вам их под строжайшею тайной.

-- Все что здесь осталось, па, - сказала Белла, свертывая кошелек, когда они были одни, сколачивая его своим маленьким кулачком на столе и запихивая его в один из карманов нового жилета. - назначается для вас, на покупку подарков всем нашим, на уплату ваших счетов; разделите все, как хотите, и употребите, как сочтете лучше В заключение всего заметьте, на, что это не плоды какого-нибудь корыстного плана; а не то, может-статься, корыстная девчонка, ваша дочь, не разсталась бы с ними так охотно.

Сказав это, она взялась обеими руками за его сюртук и совершенно перекосила своего на, застегивая на нем верхнее платье сверх драгоценного жилетного кармана; а потом ускусно прикрыла ямки на своих щеках лентами шляпки и повезла его обратно в Лондон. Прибыв к двери мистера Боффина, она прислонила папа к ней спиною, нежно взяла его за уши, как за удобные ручки для исполнения своего намерения и начала целовать его, так что он затылком несколько раз глухо стукнулся в дверь. Окончив, она еще раз напомнила ему об их договоре и весело разсталась с ним...

...Не так, однакоже, весело, чтобы слезы не выступили у нея на глазах, когда он пошел от нея по улице. Не так весело, чтобы не повторить несколько раз: "Ах, бедный на! Ах, милый, дорогой, трудящийся, нуждающийся папа!" прежде нежели постучала в дверь. Не так весело, чтобы блестящая мебель не показалась ей готовою смутить ее требованием посравнить ее с грязною мебелью её дома. Не так весело, чтоб она не погрустила до поздняго часа ночи в своей комнате и не поплакала горькими слезами, то при желании, чтобы покойный старый Джонь Гармон никогда не вписывал ее в свое завещание, то при желании, чтобы покойный молодой Джон Гармон остался в живых и женился на ней.

-- Одно другому противоречащия желания, - сказала Белла, но и моя жизнь, и мои судьбы так противоречат друг другу, что я даже не знаю чего мне ожидать для себя!