Наш общий друг.
Часть вторая.
X. Наследник.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть вторая. X. Наследник. (старая орфография)

X. Наследник.

Преподобный Франк Мильвей был воздержный человек, хотя и замечавший горестные извращения и порчи в винограднике, где он трудился, однакоже, не возглашавший во всеуслышание, что он становился от того свирепомудр. Он научался только тому, что чем более он сам познает, при своем ограниченном человеческом разумении, тем л^чше может в отдаленности представить себе, что в состоянии знать Всеведение.

Поэтому, когда преподобному Франку приходилось читать над маленьким Джонни слова, благотворно умилявшия безчисленные сердца в случаях более несчастных, чем смерть маленького Джонпи, он исполнял это с соболезнованием и смирением души. Читая их над прахом Джонни, он думал о своих шестерых детях, но не о своей бедности, и читал со слезами на глазах. Грустно, очень грустно смотрел он, вместе с своею умною маленькою женою, в маленькую могилу, и так же грустно пошел с нею домой рука под руку.

Было горе в высоко-аристократическом доме, а в Павильоне была радость. Мистер Вегг разсуждал: если нужен сирота, так разве сам он не сирота? Да и можно ли желать лучшого сироту? Зачем вам ходить облавою в Брентфорд и отыскивать там сирот, которые не упрочили за собою ни малейшого права на вас и ничего не принесли в жертву, тогда как вот вам готовый сирота под руками, да притом еще такой, который, для вашей же пользы, отказался и от мисс Елизавет, и от мастера Джорджа, и от тетушки Джень, и от дядюшки Паркера?

Мистер Вегг, поэтому, радостно усмехнулся, когда дошло до него известие о Джонни. Впоследствии один очевидец, которого пока не будем называть, уверял, что Вегг, в уединении Павильона, откинув в сторону деревяшку, на балетный манер, исполнил пируэт на своей настоящей ноге.

Поведение мистера Роксмита в отношении мистрисс Боффин скорее походило на поведение сына в отношении к матери чем секретаря в отношении к супруге его хозяина. Оно постоянно отличалось сдержанным, искренним уважением, которое, повидимому, началось с первого же дня его поступления в должность. Все странное в её одежде или в её поступках, повидимому, не казалось ему странностью. Иногда, в её присутствии, являлось на его лице смешливое выражение; но оно как будто бы происходило скорее от удовольствия, внушаемого её добродушным характером и светлою натурой, и могло точно также естественно выразиться слезами или улыбкой. Полноту своей симпатии к её желанию взять маленького Джона Гармона на воспитание он доказывал каждым своим действием, каждым словом, и теперь, когда желание это не осуществилось, он относился к нему с постоянною нежностью и уважением, так что она не находила слов достаточно отблагодарить его.

-- А я все благодарю вас, мистер Роксмит, - сказала мистрисс Боффин, - и благодарю от всей моей души. Вы любите детей?

-- Кто-ж их не любит?

-- Все должны бы любить детей, - сказала мистрисс Боффин; - но не все мы делаем, что следует. Не так ли?

Джон Роксмит ответил: - Некоторые выкупают недостатки всех остальных. Мистер Боффин говорил мне, что вы много любили детей.

-- Ничуть не больше того, сколько он сам любил их. Но уж у него такая привычка: он все хорошее относит ко мне Вы как-то печально говорите, мистер Роксмит.

-- В самом деле?

-- Мне так кажется. У вас были братья и сестры?

Он покачал головой.

-- Вы стало-быть были одно дитя у отца и матери?

-- Нет, было еще одно. Давно померло.

-- А отец и мать - живы?

-- Померли.

-- А другие ваши родственники?

-- Померли, если какие были. Я ни об одном не слыхал.

В эту минуту разговора вошла Белла тихими шагами. Она остановилась на мгновение в дверях, недоумевая идти ли ей вперед или удалиться; ее смущало то, что ее не заметили.

-- Не разсердитесь, пожалуйста, на болтовню старухи, - продолжала мистрисс Боффин, и скажите мне, уверены ли вы, мистер Роксмит, что вы никогда не ошибались в любви?

-- Совершенно уверен. Почему вы спрашиваете меня об этом?

-- Вот почему: у вас иногда какой-то подавленный вид, не по летам вашим. Вам ведь, нет тридцати?

Полагая, что ей давно пора дать знать о своем присутствии, Белла кашлянула чтобы привлечь внимание, извинилась и сказала, что она уйдет, боясь помешать занятию делами.

-- Нет, не уходите, - отозвалась мистрисс Боффин, - потому что мы только что за дела принимаемся, но еще не начинали их; и вы, моя милая Белла, не лишняя при этом. Но я желала бы видеть здесь моего Нодди. Не будет ли кто-нибудь так добр, чтобы позвать сюда моего Нодди.

Роксмит вышел с этим поручением и тотчас же возвратился в сопровождении мистера Боффина, семенившого ножками. Белла испытывала в себе какое-то смутное трепетание относительно предмета этого совещания, пока мистрисс Боффин не объявила в чем дело.

-- Подите сюда и сядьте возле меня, моя милая, - сказала добрая душа, уютно усаживаясь на оттоманке, посредине комнаты и взяв под руку Беллу: - ты, Нодди, садись здесь, а вы, мистер Роксмит, садитесь там. Теперь то, о чем я хочу с вами поговорить, вот в чем состоит. Мистер и мистрисс Мильвей прислали мне самую любезную записку (которую мистер Роксмит только-что прочитал мне, потому что я сама плохо разбираю почерки); они вызываются найти другого ребеночка, чтоб я дала ему имя, воспитала и выучила. Ну так вот это самое заставило меня подумать

-- Она на это настоящая паровая машина, - тихо проговорил мистер Боффин, как бы в скобках. - Ее не легко, может быть, пустить в ход, но пусти только - паровая машина.

-- Это заставило меня подумать, говорю я, - повторила мистрисс Боффин, радостно просветляясь под влиянием комплимента, сказанного её супругом, - и я думала о двух вещах: прежде всего о том, что страшно опять воскрешать имя Джона Гармона. Несчастное имя. И я, кажется, замучила бы себя упреками, еслибы назвала этим именем другого ребеночка, и еслиб оно опять оказалось несчастным.

-- Скажите, можно ли, - обратился с сериозным лицом мистер Боффин к своему секретарю, как бы спрашивая его мнения, - можно ли назвать это суеверием?

-- Для мистрисс Боффин это дело чувства, - отвечал Роксмит кротким голосом. - Имя это всегда было несчастливо. Теперь с ним соединилось новое несчастное воспоминание. Имя это вымерло. Для чего же воскрешать его? Могу ли я спросить мисс Вильфер, что она думает?

-- Оно не было счастливым именем для меня, - сказала Белла, краснея, - или, по крайней мере, не было до тех пор, пока не послужило к тому, что я теперь нахожусь здесь; но не это занимает мои мысли. Мы назвали этим именем бедного ребенка, и бедный ребенок так полюбил меня, что мне кажется, я почувствовала бы ревность, еслибы другое дитя было названо тем же именем. Это имя стало для меня как будто сокровищем, располагать которым я не имею права.

-- И вы, значит, того же мнения? - сказал мистер Боффин, наблюдая лицо секретаря и снова обращаясь к нему.

-- Я опять скажу, это дело чувства, - отвечал секретарь, - и нахожу, что чувство мисс Вильфер прекрасное, женственное чувство.

-- Теперь, ты скажи нам свое мнение, Нодди, - сказала мистрисс Боффин.

-- Мое мнение, любезная старушка, - ответил Золотой Мусорщик, - такое, как и твое.

-- Итак, - сказала мистрисс Боффин, - мы все согласны не воскрешать имени Джона Гармона, но оставить, его покоиться в могиле. Это, как говорит мистер Роксмит, дело чувства, но, Господи, сколько есть таких дел, которые все дела чувства! Ну, так вот что. Теперь мы перейдем к другой вещи, о которой я тоже думала. Вы должны знать, и вы, моя Белла, и вы мистер Роксмит, что в то время, как я в первый раз высказана мужу свою мысль усыновить сиротку-мальчика в память Джона Гармона, а потом говорила моему мужу, как приятно думать, что бедный мальчик будет на Джоновы деньги избавлен от нищеты Джона...

-- Слушайте, слушайте! - закричал мистер Боффин: - течно говорила! Ура!

-- Нет, не ура, Нодди, - продолжала мистрисс Боффин, - я хочу сказать другое. Таково, действительно, было мое намерение и таково оно и до сих пор. Но смерть малютки заставила меня спросить себя сериозно, не слишком ли я желала угодить себе? А то для чего было искать красивого ребенка, да чтоб он был по нраву? Желая сделать добро, почему не сделать его для самого добра и не отложить в сторону свои прихоти?

-- Может статься, - сказала Белла и, может статься, сказала с некоторою чувствительностью, проистекающею из прежних странных отношений её к убитому человеку; - может статься, воскрешая это имя, вы не желали дать его ребенку менее интересному, чем подлинник. Он так много интересовал вас.

-- Милая моя, - отвечала мистрисс Боффин, прижимая его к себе, благодарю, что вы приискали такую причину. Я желала бы, чтоб это так и было; оно, пожалуй, и в самом деле было так, немножко, но я боюсь что не совсем. Впрочем, это теперь к делу не относится, потому что мы об имени толковать больше не будем.

-- Мы откладываем его в сторону как воспоминание, - проговорила Белла, задумываясь.

-- Еще лучше сказано, моя милая: откладываем для воспоминания. Так вот, я думала, если возьму какого-нибудь сиротку, чтоб устроить его в жизни, то пусть он будет не прихоть, не игрушка для меня, чтоб я заботилась о нем единственно для его пользы.

-- Следовательно не красивый собою? - спросила Белла.

-- Нет, - отвечала мистрисс Боффин, твердо.

-- И следовательно не привлекательный? - сказала Белла - Нет, - отвечала мистрисс Боффин. - Впрочем, как случится: представься только мне добрый мальчик, хотя и не красивый, но честный, трудолюбивый, да нуждался бы в помощи и заслуживал бы её. Так если я точно хочу, в самом деле хочу, не себя тешить, а добро делать, то я должна взять его на свое попечение.

Все четыре члена совета переглянулись и замолкли.

-- Прикажете ввести его, ма'ам? - спросил Роксмит.

-- Да, введите, - сказала мистрисс Боффин.

Лакей вышел, снова вошел вместе с Слякотью и удалился с омерзением.

Заботливость мистрисс Боффин облекла мистера Слякоть в наряд из черного сукна, при изготовлении которого портной, но указаниям мистера Роксмита, употребил всевозможные ухищрения своего искусства, чтоб укрыть все стягивающия и поддерживающия пуговицы. Но слабости корпуса мистера Слоппи оказались сильнее сильнейших средств портняжной науки, и вот он стоит пред советом, как истинный Аргус в пуговичном смысле: блистая, моргая, сияя, мерцая сотнею глаз вышлифованного металла и ослепляя зрителей. Артистический вкус какого-то неведомого шляпного мастера украсил его шляпу лентою нескончаемого размера, сгофрированною сзади от верхушки до полей и завязанною черным бантом, пугавшим всякое воображение и возмущавшим разсудок. Какие-то особенные силы, которыми наделены были его ноги, уже успели вздернуть его лоснистые брюки над самыми ступнями и вздуть их мешком на коленах, между тем как подобные же силы в руках оттянули рукава его верхней одежды от кистей и собрали их на локтях. Таким образом снаряженный, с добавочным украшением, состоявшим из хвостика, пришитого к верхнему платью, и с зияющею выемкою внизу жилета, предстал Слякоть.

-- Ну что, Бетти, мой добрый друг? - спросила его мистрисс Боффин.

-- Покорнейше благодарим, - сказал Слякоть, - она так себе, хорошо, приказала кланяться и благодарить за чай и за все милости, и узнать о здоровье.

-- Вы только сейчас пришли?

-- Сейчас только.

-- Поэтому еще не обедали?

-- Нет, сударыня. Но я не прочь пообедать. Я ведь не забыл вашего прекрасного приказания не уходить отсюда, не поев хорошенько говядинки, да пуддинга, с пивцом... нет, постойте, ведь там их четыре было; я считал их, как ел намедни. Говядина раз, пиво два, да еще бобы и картофель, - что четвертое-то? - Да, пуддинг, он-то и есть четвертый!

Как поживают бедные малютки-питомцы? - спросила мистрисс Боффин.

Ничего, сударыня, поднялись, поправляются помаленьку.

Мистрисс Боффин посмотрела на трех членов совета и потом сказала, давая знак пальцем:

-- Слякоть!

-- Подойдите ближе, Слякоть. Желаете вы иметь здесь обед каждый день.

-- Все четыре блюда, сударыня? О, сударыня!

Ощущения Слякоти заставили его сжать шляпу и согнуть одну ногу в колене.

-- Да.

и станете трудиться?

Уж такого-то друга у меня не будет, как мистрисс Гигден. Надо ведь кому-нибудь вертеть машину у катка на мистрисс Гигден. Куда она денется, коли никто не станет вертеть на нее!

От одной мысли о мистрисс Гигден в такой беде, мистер Слякоть побледнел и выразил самые горестные ощущения.

-- Ваша правда, правда, Слякоть, сказала мистрисс Боффин, - и я ни словечка против этого. Но уж мы об этом позаботимся. Бетти Гигден своего не потеряет, и вам можно будет поместиться здесь; об вас будут пещись всю вашу жизнь, и вам дадут возможность содержать ее другим способом, а не катаньем.

вздремнуть, - прибавил Слякоть после минутного размышления, - так я могу сделать это за катком. Мне это частенько случалось, и я, бывало, отличи о, вздремну.

Под влиянием минутного увлечения мистер Слякоть поцеловал у мистрисс Боффин руку и потом, отдалившись от добродушного создания, чтоб иметь более простора для своих ощущений, закинув назад голову, широко раскрыл рот и страшно завыл. Это делало честь нежности его сердца, но рождало мысль, что он по-временам может тревожить соседей. Лакей взглянул в комнату, и попросил извинения, увидев, что его не требовали, но в свое оправдание сказал, что он подумал, не кошки ли.