Наш общий друг.
Часть вторая.
XIII. Соло и дуэт.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть вторая. XIII. Соло и дуэт. (старая орфография)

XIII. Соло и дуэт.

Ветер дул так сильно, когда посетитель выходил из двери лавки в темноту и грязь Лощины Известкового Амбара, что почти вдунул его в нее обратно. Двери сильно хлопали; пламя в фонарях колыхалось и едва не гасло; вывески гремели; вода, вырываемая бурей из канавок, дождем разсыпалась во все стороны. Незнакомец, равнодушный к ненастью и даже предпочитавший его хорошей погоде за то, что оно очищает улицы от народа, посмотрел вокруг себя пытливыми глазами. "Все это мне знакомо", проговорил он. "Я ни разу не был здесь с самой той ночи и ни разу не был прежде той ночи, но все-таки узнаю место. Какое же направление мы взяли, когда вышли из лавки? Мы повернули направо, как и я теперь повернул, по больше я не могу припомнить. Не по этому ли переулку мы пошли? Или по этому закоулку?"

Он попробовал пройти и по тому, и по другому; но и тот, и другой сбивали его в одинаковой степени, и он, блуждая по ним, пришел на прежнее место. "Я помню шесты, выдвинутые из верхних окоп, и развешанное на них для просушки белье; помню низенький трактир, за ним - узенький пассаж {Passage. Пассажами в Лондоне, как и вообще в больших английских городах, называются узкие непроезжие переулочки для пешеходов, иногда застроенные сверху, иногда же открытые.} и долетавшие до меня из этого пассажа звуки визгливой скрипки и топот йог. И о все это есть и в этом переулке, есть и в этом закоулке. В памяти ничего другого не осталось, кроме стены, темного входа, оборотов лестницы и комнаты".

Он попробовал пойти по другому направлению, но и тут ничего не мог разобрать: стен, темных входов, оборотов лестниц и комнат было слишком много. И подобно большей части заблхдившихея людей, он все делал и делал новые круги и опять приходил на прежнее место.

"Все это очень походит на читанные много рассказы о побегах из темниц, когда небольшое пространство для перехода беглецов представляется им ночью в виде огромного круглого пространства, но которому они блуждают как бы в силу какого-то сокровенного закона".

Тут он перестал быть человеком с пеньковыми волосами, пеньковыми бакенбардами, каким его видела мисс Плезант Райдергуд, и, все еще оставаясь закутанным в морскую верхнюю одежду, сделался так похож на безследно пропавшого мистера Юлия Гандфорда, как никогда еще ни один человек в мире не походил на другого человека. Он положил в боковой карман верхней одежды свои щетинистые волосы и бакенбарды, в ту минуту как благоприятный ветер устроил ему уединенное место, разогнав всех прохожих. Но в эту же самую минуту он превратился в секретаря мистера Боффина, потому что и Джон Роксмит, с своей стороны, так походил на безследно пропавшого мистера Юлия Гандфорда, как никогда еще ни один человек в мире столько не походил на другого человека.

"Я не найду нити, ведущей к месту моей смерти, - проговорил он; но в этом теперь нет большой нужды. Во всяком случае, рискнув открыть дело, отважившись пробраться сюда, я был бы рад проследить хотя часть пути".

С этими странными словами он отказался от поиска, вышел из Лещины Известкового Амбара и выбрал путь мимо церкви. Он остановился у больших железных ворот церковного двора и заглянул в него. Он посмотрел вверх на высокую башню, как она, подобная привидению, сопротивлялась ветру; посмотрел вокруг на белые могильные камни, очень походившие на мертвецов в саванах, и насчитал девять ударов часового колокола.

"Мрачною, бурною ночью смотреть на кладбище, и чувствовать, что я столько же занимаю место между живыми людьми, как и эти мертвые, и даже знать, что я погребен где-то, как и они здесь погребены, - это такое чувство, которое немногим смертным дано испытать. Никак не могу привыкнуть к нему. Дух, когда-то бывший человеком, едва ли почувствовал бы себя более чуждым или одиноким, блуждая незримо среди живых людей, нем я себя чувствую.

"Но это одна лишь мечтательная сторона положения. Оно имеет и свою действительную сторону, до того трудную, что я хотя и думаю о ней каждый день, однако, никак не могу додуматься до конца. Дай попробую додумать все до конца, или домой. Я сознаю, что избегаю этого, как и многие люди - пожалуй даже, как большинство людей, - избегают думать о своем пути, именно в тех пунктах, где он встречается с наибольшими затруднениями. Попытаюсь принудить себя. Не уклоняйся, Джон Гармон, не уклоняйся! Додумай все до конца!..

"Когда я возвратился в Англию, привлеченный в эту страну, с которою у меня не было иной связи, кроме самых несчастных воспоминаний, - привлеченный известиями о моем богатом наследстве, отыскавшем меня за границею, я вышел на берег, чуждаясь отцовских денег, чуждаясь отцовской памяти, опасаясь, что мне навяжут купленную жену, опасаясь намерения моего отца понудить меня к такому браку, опасаясь, что мною овладеет, что мною уже овладевает дух скряжничества, что во мне может ослабел признательность к двум дорогим, благородным, честным друзьям, которые были единственным солнечным лучом в моей детской жизни или в жизни моей несчастной сестры. Я возвратился с робостью, с недоумением, боясь самого себя, боясь всех других, не зная ничего, кроме несчастий, причиненных богатством отца... Теперь, постой, выясни это, Джон Гармон. Так ли это? Совершенно так.

"На корабле, в качестве третьяго подшкипера, служил Джордж Радфут. Я ничего не знал о нем. Имя его стало мне известно почти за неделю пред тем, как мы отплыли, потому только, что один из приказчиков корабельного агента назвал меня мистер Радфут. Это случилось однажды, как я взошел на корабль, чтобы взглянуть на свои приготовления к отъезду; приказчик, подойдя ко мне сзади, в то время, как я стоял на палубе, тронул меня по плечу и сказал: "Мистер Радфут, взгляните", и указал на какие-то бумаги, находившияся у него в руке. Мое же имя стало известно в первый раз Радфуту, когда другой приказчик, чрез день или два, в то время, как корабль еще стоял в гавани, подойдя к нему сзади, тронул его по плечу, с словами: "Извините, мистер Гармон". Я полагаю, мы походили один на другого ростом и сложением, но ничем другим, и что мы не были поразительно схожи даже и в этом отношении, еслибы нас поставили рядом и сравнили.

"Как бы то ни было, два три обычные слова по поводу этих ошибок легко послужили поводом к знакомству. Погода стояла жаркая, и он помог мне поместиться в прохладной каюте на палубе, возле своей; кроме того, первое школьное образование он получил в Брюсселе так же, как и я; он выучился там французскому языку, как и я ему выучился там, и он мог рассказать маленькую историю о своей жизни - Бог знает насколько справедливую или ложную, но все-таки походившую отчасти на мою собственную. Я же притом был когда-то моряком. Таким образом между нами установилась короткость, и тем скорее, что как он, так и все прочие на корабле знали, вследствие общей молвы, для какой цели предпринял я путешествие в Англию. Мало-по-малу он узнал мое безпокойство и мое желание взглянуть на предназначавшуюся мне жену и составить о ней понятие, прежде чем она узнает, кто я таков, а равно испытать мистрисс Боффин и сделать ей радостный сюрприз. Мы сговорились запастись обыкновенным матросским платьем (так как оно могло провести меня повсюду в Лондоне), и водворившись где-нибудь в соседстве с Беллою Вильфер, постараться обратить на себя её внимание, сделать все, чему мог преставиться случай, и посмотреть, что из этого выйдет. Еслиб ничего не вышло, мне от этого ничем не было бы хуже, и все ограничилось бы только отсрочкой моего появления к Ляйтвуду... Все ли эти факты верны? Да. Все они совершенно верны.

"Его выгода во всем этом состояла в том, что мне нужно было на некоторое время скрыться из виду. На день, на два, но мне должно было скрыться по выходе на берег, - иначе меня узнали бы, и дело было бы предупреждено и испорчено. Поэтому я сошел с корабля с чемоданом в руке - как Поттерсон, корабельный буфетчик, и мистер Джакоб Киббль, мой товарищ, пассажир, впоследствии припомнили, - дожидался его в темноте у этой самой церкви Известкового Амбара, которая теперь позади меня.

"Так как я всегда избегал Лондонского порта, то и знал в нем только эту церковь, шлиц который был мне указан с корабля Радфутом. Может быть, я мог бы припомнить, еслил это послужило к чему-нибудь, путь, по которому я шел к ней один от реки; но как мы от ноя пошли потом к лавке Райдергуда, решительно не знаю, не знаю так же, как не знаю поворотов и извилин, которыми мы тогда шли. Путь был избран извилистый и запутанный, вероятно, с намерением...

"Не лучше стану выяснять факты, а не затемнять их своими предположениями. К чему теперь послужит - прямым ли путем вел он меня или окольным? Не уклоняйся Джон Гармон.

"Когда он вошел в лавку Райдергуда и сделал этому негодяю два или три вопроса, повидимому, относившиеся только до квартирных домов, где нам можно было бы сыскать помещение - было ли у меня насчет его какое-нибудь подозрение? Никакого. Положительно никакого, пока впоследствии не представилось повода к этому. Полагаю, что он получил от Райдергуда завернутую в бумажку отраву, или что-нибудь такое, что могло лишить меня чувств впоследствии, но я в этом далеко не уверен. Все, в чем я смело мог обвинить его, заключалось в старом преступном сообщничестве, существовавшем между ними. Их короткость и дурная репутация, которую, как мне теперь известно, имеет Райдергуд, делают это весьма возможным. Но я не уверен насчет отравы. Выясняя обстоятельства, на которых я основываю свое подозрение, нахожу, что их только два. Первое: я помню, что он в то время, как мы выходили, переложил из одного кармана в другой небольшую свернутую бумажку. Второе: я теперь знаю, что Райдергуд до этого был арестован за участие в грабеже горемыки-матроса, которому была подсыпана какая-те отрава.

"Я убежден, что мы не сделали и одной мили от лавки, как прошли к стене, к темному входу, к лестнице и комнате. Ночь была в особенности темна, и дождь лил ливмя. Припоминая обстоятельства, я как теперь слышу этот дождь, шумно падавший на каменную мостовую пассажа, который, я помню, был открыт сверху. Комната смотрела на реку или док, или завод; в реке был отлив. Имея сведения о времени приливов и отливов и соображая часы, я знал, что река должна была стоять на своем низшем уровне; однакоже, пока готовился нам кофе, я откинул занавеску (темно-коричневую занавеску) и выглянув в окно, убедился по особенному отражению внизу нескольких соседних фонарей, что это отражение было на грязи оставшейся после отлива.

"Он принес с собою, под мышкою, парусинный мешок, в котором заключалась пара его платья. У меня не было с собою перемены верхней одежды, так как я намеревался купить себе готовое платье.

"Вы очень промокли, мистер Гармоп, - слышится мне его голос, - а я совершенно сух под этим большим макинтошем. Наденьте вон то мое платье. Примерив его, вы найдете, что оно пригодится вам для вашей цели завтра так же хорошо, как и готовое платье, которое хотите купить; может быть, даже лучше. Пока вы будете переодеваться, я потороплю подать вам кофе.

"Когда он возвратился, я уже надел его платье; с ним пришел черный человек, одетый как буфетчик, в полотняной куртке, и поставил на стол поднос с дымящимся кофе, но ни разу не взглянул на меня... Так ли это? Совершенно так.

"Теперь я перехожу к болезненным и смутным впечатлениям. Они так сильны, что я могу положиться на них; но между ними есть пробелы, о которых я ничего не знаю, и они не подлежать никакому измерению времени.

"Я выпил кофе, и тут, как мне показалось, Радфут стал страшно важничать со мной, и что-то понудило меня кинуться на него. Мы схватились у двери. Он вырвался от меня, Я не знал, где ловчее ударить, между тем как комната вертелась вокруг меня, и между ним и мною мелькали огоньки. Я упал. Когда, обезсиленный, я лежал на полу, я помню, что меня перевернули с одного бока на другой ногою. Меня перетащили за шею в угол. Я слышал людей, разговаривавших между собою. Меня еще раз перевернули ногою. Я увидел фигуру, подобную моей, на постели и в моем платье. Тишина и забытье, не знаю сколько времени продолжавшияся, может быть несколько дней, недель, лет, были нарушены сильною борьбой людей по всей комнате. На фигуру, подобною моей, нападали эти люди; в руке у нея был мои чемодан. На меня наступали ногами, чрез меня падали. Я слышал звук ударов и думал, что дровосекь рубит дерево. Я не мог бы тогда сказать, что зовусь Джоном Гармоном, я не мог вспомнить это имя, я не знал его. Когда я услышал удары, я думал о дровосеке и его топоре, и имел какую-то смутную идею, что лежу в лесу...

"Так ли все это? Все так, за исключением того, что я не могу всего этого выразить себе, не употребив слова я. Но то был не я. Ничего подобного моему сознательному я там не было, сколько я помню.

"Только после ската вниз сквозь что-то походившее на трубу и потом после сильного шума при разлетавшихся искрах и треске, как от огня, самосознание возвратилось ко мне.

"Это Джон Гармон тонет! Джон Гармон, спасай свою жизнь! Джон Гармон, призови Бога на помощь и спасайся!" громко закричал я, думается мне, в страшных страданиях, и тогда тяжелое, ужасное, непонятное что-то исчезло, и уж я один боролся тогда в волнах реки.

"Я был очень слаб и истомлен, страшно подавлен дремотою и быстро несся по течению.. Смотря вдоль темной воды, я видел огни, мчавшиеся мимо меня во обоим берегам реки, как будто бы они спешили скрыться и оставить меня умирать во тьме. Был отлив; но тогда я не мог разобрать течения. Когда, направляя себя, благополучно, с Божиею помощию, по яростному стремлению воды, я, наконец, схватился за привязанную лодку, одну из целого ряда лодок у пристани, меня засосало под нее сильным течением, и я вынырнул едва живой под другую сторону.

"Долго ли я был в воде? Довольно долго, чтоб охолодеть вплоть до сердца, но я не знаю, как именно долго. Впрочем, холод был для меня спасителен; холодный ночной воздух и дождь привели меня в чувство от обморока на камнях пристани. В таверне, которой эта пристань принадлежала и в которую я приполз, меня натурально сочли за пьяного, свалившагося в реку, потому что я не имел понятия, где находился, и не мог говорить, от яда, лишившого меня чувств и подействовавшого на мои язык, и так как была ночь, то я полагал, что это все одна и та же ночь, ибо все еще было темно, и шел дождь. Однакоже, разстояние между ними было на целые сутки.

"Я часто поверял этот разсчет времени, и, должно быть, и лежал две ночи, поправляясь в таверне. Поверю еще раз. Действительно. Я уверен, что, пока я там лежал в постели, мне пришла мысль воспользоваться опасностью, которой я подвергся, подать повод предполагать на некоторое время, что я исчез таинственным образом, и испытать Беллу. Опасение, что мы будем навязаны друг другу, опасение упрочить судьбу, повидимому, выпавшую в удел богатству моего отца, судьбу причинять только зло, было слишком сильно для моей нравственной робости, начавшейся с детства, проведенного вместе с моею бедною сестрой.

"Так как до сих пор я не могу понять, чтобы та сторона реки, где я вышел на берег, была противоположна той, где я попал в ловушку, то и никогда не пойму этого. Даже в настоящую минуту, оставляя реку за собою и идя домой, я не могу себе представить, чтоб она текла между мною и тем местом... Но это не значит выяснят; это значит делать скачок к настоящему времени.

"Впрочем я не мог бы его тогда сделать, не находись мое состояние в непромокаемом поясе вокруг моего тела. Сорок с чем-нибудь фунтов - небольшое состояние для наследника ста с чем-нибудь тысяч! Но оно было достаточно. Без него я был бы вынужден открыться. Без него, я никогда не мог бы попасть в эту таверну или нанять квартиру у мистрисс Вильфер.

"Дней двенадцать жил я в этой гостинице до того вечера, когда увидел труп Радфута на полицейской станции. Невыразимый ужас, владевший мною, как одно из следствий отравы, придаст этому промежутку большую продолжительность; но я знаю, что он не мог быть продолжительнее. Это страдание постепенно ослабевало с того времени и возобновлялось только изредка, и, надеюсь, теперь я совершенно освободился от него; но даже и поныне я иногда принужден подумать, сделать усилие и помолчать, прежде чем заговорю, иначе я не мог бы произвести слов, которые хочу произнести...

"Снова я избегаю додуматься до конца. Теперь до конца уже не так далеко, чтобы поддаваться искушению уклоняться. Итак, вперед, прямо!

"Я просматривал газеты каждый день, отыскивая известия, что я пропал, но не видал никакого. Отправившись раз вечером для прогулки (потому что при дневном свете я не показывался), я увидел толпу, собравшуюся вокруг плакарды, выставленной у Вайтгалла. В объявлении описывали меня, Джона Гармона, как найденного мертвым и искаженным в реке, при обстоятельствах крайне подозрительных, описывали мою одежду, описывали бумаги в моем кармане и место, где я был выставлен напоказ, не признает ли меня кто-нибудь. С дикою неосторожностью я кинулся туда, и там, с ужасом смерти, которой я избежал, и которая являлась здесь предо мною в самом страшном её виде, и вместе с тем непонятным ужасом, терзавшим меня и в то время, как ядовитое вещество еще сильно действовало во мне, я увидел, что Радфут убит чьими-то руками из-за денег, за которые он готов был убить меня, и что, вероятно, мы оба были выброшены в Темзу из одного и того же темного места в одну и ту же зеленую реку, когда отлив бежал глубоко и сильно.

"В ту ночь я чуть не выдал своей тайны, хотя я не подозревал никого, не мог представить никакого показания, не знал положительно ничего, кроме того, что убитый был не я, а Радфут. На другой день, пока я колебался, казалось, вся страна решилась считать меня умершим. Следствие признало меня умершим, правительство объявило меня умершим, и я не мог прислушаться, сидя у камина, каких-нибудь пяти минут, к шуму на улице, чтобы до моих ушей не долетело, что я человек умерший.

"Так умер Джон Гармон, исчез Юлий Гандфорд, и родился Джон Роксмит. Налгерение Джона Роксмита сегодня состояло в том, чтобы исправит зло, которое он никогда не мог вообразить возможный!", зло, дошедшее до его слуха из рассказов Ляйтвуда. По всем соображениям, Джон Роксмит должен его исправить, и на этом намерении он будет настаивать как на своей обязанности.

"Теперь все ли выяснено? Все пока. - Ничего не опущено? Ничего - Ну, а теперь как быть? Выяснить будущее труднее, хотя и короче, чем выяснить прошлое. Джон Гармон умер. Нужно ли Джону Гармону возвратиться к жизни?

"Если да, то для чего? Если нет, то для чего?

"Возьмем да сперва. Чтоб открыть человеческому правосудию преступление человека, находящагося вне его власти и, может быть, имеющого мать в живых. Чтоб сообщить ему путеводную нить каменного пассажа, лестницы, коричневой оконной занавески и черного человека, чтобы вступить в обладание деньгами моего отца и на них подлым образом купить прелестную женщину, которую я люблю вопреки своей воли... разсудок тут ничего не значит; я люблю против разсудка... и которая также скоро полюбит меня ради меня самого, как полюбит нищого, стояшого на углу. Какое употребление денег! И как достойно оно прежнего их злоупотребления!

"Теперь возьмем нет. Причины, почему Джону Гармону не следует возвращаться к жизни? Потому что он безпрепятственно допустил своих дорогих старинных друзей вступить во владение его имуществом. Потому что он видит, как они счастливы и, как хорошо употребляют это имущество, стирая старую ржавчину и тусклость с денег. Потому что они в сущности усыновили Беллу и обезпечат ее. Потому что в её натуре достаточно чувства, а в сердце достаточно теплоты, чтобы развиться во что-нибудь поистине доброе при благоприятных обстоятельствах. Потому что её недостатки были усилены её положением в отцовском доме, и она уже теперь становится лучше. Поточу что её брак с Джоном Гармоном после того, что я слышал от нея самой, быль бы притворством, которое и она и я всегда будем сознавать, и которое уронило бы ее в её собственных глазах, меня в моих, а обоих нас в глазах друг друга. Потому что, если Джон Гармон возвратится к жизни и не женится на ней, то имущество останется в тех же самых руках, в которых теперь находится.

"Чего желать мне? Мертвый, я нашел, что искренние друзья, бывшие у меня во время моей жизни, все так же искренни, нежны и верны, как и прежде, когда я находился в живых, и что память обо мне служит для них побуждением к добрым делам, которые во имя мое они делают. Мертвый, я нашел, что они, несмотря на то, что могли бы пренебречь моим именем и, с жадностью перешагнув чрез мою могилу, перейти к довольству и богатству, все еще медлили, как простодушные дети, припоминая свою любовь ко мне, когда я был бедным запутанным ребенком. Мертвый, я услышал от женщины, которая была бы моею женой, еслиб я жил, возмутительную истину, что я купил бы ее, нисколько не заботясь о ней самой, как султан покупает рабу.

"Чего мне желать? Еслибы мертвые знали, или если они знают, как живые относятся к ним, то кто из безчисленного числа умерших находил, как я, более безкорыстных друзей на земле? Неужели этого недостаточно мне? Еслиб я возвратился, эти благородные создания приняли бы меня радостно, пролили бы надо мною слезы, отдали бы мне все с радостью. Я не возвратился, и они неиспорченными перешли на мое место. Пускай остаются они на нем, и пускай Белла остается на своем.

"Какой же путь для меня? Следующий. Продолжать жить тою же спокойною секретарскою жизнью, тщательно стараясь, чтобы меня не узнали, пока они не привыкнут более к своему изменившемуся положению, и пока многочисленный рой оплетал, под различными наименованиями, не найдет себе другой добычи. К тому времени, метода, введенная мною во все их дела, и с которою я всячески постараюсь как можно ближе познакомить их, станет, я надеюсь, так хорошо налаженною машиной, что они будут в состоянии сами поддерживать ход её. Я знаю, что мне стоит только прибегнуть к их великодушию, чтоб иметь обезпеченную собственность. Когда наступит надлежащее время, я попрошу у них не больше того, что могло бы возстановить меня на прежней стезе моей жизни, и Джон Роксмит пойдет по ней, довольствуясь немногим. Но Джон Гармон уже не возвратится на свет.

"Однакоже, чтобы никогда в будущем не мог я иметь никакого слабодушного сомнения, что Белла могла бы, по какому-либо случаю, выйти за меня ради меня самого, еслиб я откровенно о том спросил ее, я и спрошу ее об этом откровенно, дабы совершенно удостовериться в том, что я уже слишком хорошо знаю... Теперь все передумано от начала до конца, и на душе у меня легче".

До того глубоко был занят живой мертвец этим разговором с самим собою, что не обращал внимания ни на ветер, ни на путь, и противодействовал первому так же инстинктивно, как следовал последним. Но достигнув Сити и находясь в таком месте, где была биржа извозчичьих карет, он остановился i)i. нерешимости, отправиться ли ему на свою квартиру или сперва к мистеру Боффину? Он решился ехать к этому последнему, полагая, что матросская верхняя одежда, которую он нес на руке, будучи там оставлена, обратит, по всей вероятности, меньше внимания, чем в Галловее, если он туда отвезет ее, ибо мистрисс Вильфер и мисс Лавиния проявляли ненасытное любопытство относительно каждой вещи, принадлежавшей их жильцу.

Оказалось, что мистер и мистрисс Боффин уехали, но что мисс Вильфер была в гостиной. Мисс Вильфер осталась дома, потому что чувствовала себя не совсем здоровою, и вечером спрашивала, у себя ли мистер Роксмит.

-- Передайте мое почтение мисс Вильфер и скажите, что я здесь теперь.

В ответь пришло почтение мисс Вильфер и просьба мистеру Роксмиту, если это не составит ему большого безпокойства, не сделает ли одолжения зайти наверх, прежде чем отправится домой.

Большого безпокойства это не составляло, и мистер Роксмит взошел на верх.

Как она была хороша собою, как она была необыкновенно хороша собою! Ах, еслиб отец покойного Джона Гармона оставил свои деньги своему сыну безусловно, и еслиб его сын нашел эту достойную любви женщину сам для себя и имел счастие сделать ее столько же любящею, сколько она достойна любви!

-- Боже мой! Вы нездоровы, мистер Роксмит?

-- Нет, совершенно здоров. Я очень сожалел, когда, войдя в дом, узнал, что вы нездоровы.

-- Совершенная безделица. У меня болела голова; теперь прошло; я чувствовала, что не могла ехать в душный театр и осталась дома. Я спросила, не чувствуете ли вы себя нездоровым, потому что вы очень бледны.

-- В самом деле? У меня был очень хлопотливый вечер.

на оттоманке, обвить рукою эту талию и сказать: "Я надеюсь, время тянулось долго без меня? Какою Богинею Домашняго Очага кажешься ты мне, моя милая!"

По теперешний Джон Роксмит, далеко отодвинутый от покойного Джона Гармона, стоял в отдалении. Небольшое разстояние в смысле пространства, но очень большое в смысле отчуждения.

-- Мистер Роксмит, - сказала Белла, взяв свою работу и осматривая ее по всем углам, - я желала кое-что сказать вам, когда представится мне случай, чтоб объяснить, почему я была так невежлива к вам намедни. Вы не имеете права дурно думать обо мне, сэр.

Быстрый маленький взгляд отчасти чувствительно обиженный, отчасти капризный, который она на него бросила, привел бы в большой восторг покойного Джона Гармона.

-- Вы не знаете, как хорошо я о вас думаю, м-с Вильфер.

-- Разве я полагаю это?

-- Вы полагали,

-- А позвольте вас спросить, мистер Роксмит, - сказала Белла, - почему вы взяли на себя эту смелость? Надеюсь, нет ничего обидного в этом выражении; оно ваше собственное, помните?

-- Потому что я принимаю искреннее, глубокое и живое участие в вас, мисс Вильфер. Потому что я желаю видеть вас всегда в вашем лучшем свете. Потому что... Могу ли продолжать?

-- Нет, сэр, - отвечала Белла, с разгоревшимся лицом, - вы сказали больше, чем нужно. Я прошу вас, не продолжайте. Если вы имеете сколько-нибудь великодушия, сколько-нибудь благородства, вы не скажете ничего больше.

-- Я желаю высказаться пред вами, сэр, - сказала Белла, - раз навсегда, но не знаю, как сделать это. Я сидела здесь весь вечер, желая высказаться пред вами и решаясь высказаться, и чувствуя, что я должна это сделать... Прошу вас дайте мне минутку времени.

Он молчал, а она сидела, отвернув свое личико и по временам делая легкое движение, как бы желая повернуться и заговорить. Наконец, она начала.

-- Вы знаете мое положение здесь, сэр, и вы знаете мое положение дома. Я должна говорить с вами сама за себя, так как при мне нет человека, которого я могла бы попросить сделать это для меня. С вашей стороны невеликодушно, неблагородно вести себя в отношении ко мне так, как вы себя ведете.

-- Неужели невеликодушно или неблагородно быть вам преданным и очарованным вами?

Покойный Джон Гармон мог бы принять это отчасти за презрительное и надменное слово отвержения.

-- Теперь я чувствую себя вынужденным продолжать, - сказал секретарь, - хотя бы только для того, чтобы самому высказаться и оправдаться. Надеюсь, мисс Вильфер, не будет непростительным даже во мне - сделать честное признание в честной преданности к вам.

-- Честное признание! - повторила Белла с особенным выражением в голосе.

-- Разве оно не таково?

-- Ах, мисс Вильфер, едвали это будет человеколюбиво! Я ни о чем вас не спрашиваю, только объясните мне выражение, с которым вы повторили мою фразу. Впрочем я отказываюсь даже и от этого вопроса. Но что я объявил вам, при том остаюсь во всяком случае. Я не могу взять назад признания в моей искренней и глубокой привязанности к вам, и я не беру его.

-- А я его отвергаю, сэр, - сказала Белла.

-- Я был бы слеп и глух, если бы не приготовился к такому ответу. Простите мне мою вину: она уже сама в себе заключает наказание.

-- Какое наказание? - спросила Белла.

-- Вы пользуетесь моим торопливо сказанным словом, - сказала Белла, чувствуя маленькое угрызение совести, - чтобы придать мне вид... не знаю какой. Я говорила необдуманно, когда употребила его. Если это было дурно с моей стороны, я очень сожалею; но вы повторяете необдуманно, а это, кажется мне, не лучше. В остальном прошу вас понять, мистер Роксмит, что всему этому конец между нами, теперь и навсегда.

-- Да. Я прошу вас, сэр, - продолжала Белла с возрастающим оживлением, - не преследовать меня. Я прошу вас не пользоваться своим положением в этом доме, чтобы делать мое положение в нем тяжким и неприятным. Я прошу вас прекратить привычку выказывать свое неуместное внимание, столько же ясное для мистрисс Боффин, как и для меня.

-- Разве я это делал?

-- Я надеюсь, вы ошибаетесь в этом впечатлении. Мне будет очень прискорбно, еслибы подал к этому повод. Полагаю, что этого повода я не подал. За будущее нет опасений. Bed кончено.

-- Я чувствую большое облегчение, слыша это, - сказала Белла. - Я имею совершенно другие виды в жизни, и для чего же вам портить свою?

-- Мою! - сказал секретарь. - Мою жизнь?

Его странный тон заставил Беллу взглянуть на его странную улыбку, с которою он сказал это.

" - вы употребили несколько жестких слов, для которых имеете, я не сомневаюсь, какое-нибудь непонятное оправдание в душе. Невеликодушно, неблагородно. В чем?

-- Я не желаю, чтоб меня допрашивали, - сказала Белла, надменно смотря вниз.

-- Я бы и не спрашивал, еслибы вопрос сам собою не становился для меня необходимостью. Объяснитесь же благосклонно, или если не благосклонно, то во крайней мере справедливо.

-- Ах, сэр! - сказала Белла, поднимая на него глаза, после непродолжительного усилия воздержаться от этого, - великодушно ли и благородно ли употреблять здесь вашу силу, которую благосклонность к вам со стороны мистера и мистрисс Боффин, и ваши способности к тому месту, которое занимаете, дают вам против меня.

-- Против вас?

Покойный Джон Гармон мог бы снести очень многое, но и он был бы тронут за живое таким подозрением.

-- Великодушно ли и благородно ли было бы с вашей стороны, - если только вы действительно так поступили, хотя я и не знаю, так ли это, и даже надеюсь, что не так, - занять ваше место в предположении или даже в уверенности, что я явлюсь сюда, и замышляя овладеть мною, благодаря этой невыгоде моего положения?

-- Этой низкой и жестокой невыгоде? - сказал секретарь.

-- Да, - подтвердила Белла.

-- Вы совершенно ошибаетесь. Я не могу сказать, однакоже, чтоб это была ваша вина. Если я заслуживаю чего-нибудь лучшого оту вас, вы этого не знаете.

-- По крайней мере, сэр, - возразила Белла, с поднимающимся в ней прежним негодованием, - вы знаете историю моего пребывания здесь. Я слышала от мистера Боффина, что вам известны каждая строка и каждое слово в духовном завещании, как известны и все его дела. И неужели недостаточно, что мною распоряжались по завещанию как какою-нибудь лошадью или собакой, или птицей, и неужели вам тоже нужно распоряжаться мною в своем уме и спекулировать мною, тотчас же после того, как я перестала быть предметом разговоров и насмешек в городе? Неужели я век свой должна быть собственностью посторонних?

-- Поверьте мне, - отвечал секретарь, - вы ужасно ошибаетесь.

-- Я была бы рада узнать это, - отвечала Белла.

на что вы жаловались, кончилось навсегда.

-- А потому я рада, что высказалась, мистер Роксмит. Это для меня было мучительное и трудное дело, но оно сделано. Если я оскорбила вас, надеюсь, вы простите меня. Я неопытна и пылка, и была немного избалована, но, право, я не так дурна, как, может статься, кажусь, или как вы меня считаете.

Он вышел из комнаты, когда Белла, быстро смягчившись, благодаря обычной своенравности своего темперамента, сказала это. Оставшись наедине, она откинулась назад на оттоманку и сказала: "Я не знала, что прелестная женщина может быть таким драконом!" Потом встала и, посмотрев в зеркало, сказала своему изображению: "Ты положительно надулась во всех чертах своего лица, дурочка!" Потом она нетерпеливо прошлась в дальний конец комнаты и назад и сказала: "Желала бы я, чтобы здесь был папа, чтоб поговорить с ним о браке по разсчету, но хорошо и то, что его нет; бедняжка, я знаю, что непременно взъерошила бы ему волосы, еслиб он был тут". И потом она отбросила свою работу и отбросила вслед за нею свою книгу, и села, и запела вполголоса песенку, и пела ее не в голос и повздорила с нею.

А Джон Роксмит, что он делал?

Он сошел в свою комнату и зарыл Джона Гармона еще на несколько саженей глубже. Он взял шляпу и вышел, и, идя в Галловей или куда-то в другое место, не заботясь куда, набрасывал насыпь за насыпью на могилу Джона Гармона. Его прогулка привела его домой на разсвете, и он так хлопотал всю ночь, все громоздя и громоздя массы на массы земли над могилой Джона Гармона, что в это время Джон Гармон лежал под целым альпийским хребтом, а могильщик Роксмит все еще надвигал на него горы, облегчая свою работу заунывною песнью! Завалите его, придавите его и держите его под собой!"