Наш общий друг.
Часть вторая.
XV. Вот до чего дошло.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть вторая. XV. Вот до чего дошло. (старая орфография)

XV. Вот до чего дошло.

Брадлей Гедстон уцепился за то свидание, которое предстояло еще ему с Лизой Гексам. Когда он уговаривался с ней об этом свидании, он был под властию чувства близкого к отчаянию, и это чувство так и оставалось в нем с тех пор. Вскоре после свидания с секретарем они вместе с Чар леем Гексамом, и не без ведома мисс Пичер, выбрали серенький вечерок для этого безнадежного свидания.

-- Эта кукольная швея, - сказал Брадлей, - не благоволит ни ко мне, ни к вам, Гексам.

-- Дерзкий эдакий скорченный котенок, мистер Гедстон! Я опасался, что она как-нибудь помешает нашему делу и нагло выкинет какую-нибудь из своих шуток; потому-то я и нашел, что нам будет лучше отправиться в Сити и там встретить сестру.

-- Так я и думал, - сказал Брадлей, натягивая на ходу перчатки на свои жилистые руки: - так я и думал.

-- Уж кроме сестры, - продолжал Чарлей, - никто бы не откопал себе такой необычайной подруги; она сделала это из уморительной фантазии пожертвовать собою, она так и говорила в тот вечер, как мы ходили к ней.

-- По почему же должна она приносить себя в жертву этой швее? - спросил Брадлей.

-- О! - воскликнул мальчик, с краской в лице. - Это одна из её романтических идей! Я пробовал разубедить ее, но не успел. Впрочем, лишь бы нам удалось добиться чего-нибудь путного сегодня, мистер Гедстон, остальное придет само собой.

-- Вы все еще увлекаетесь надеждою, Гексам.

-- Да помилуйте, мистер Гексам, на нашей стороне все.

"Кроме вашей сестры, может-быть", подумал Брадлей; он только угрюмо подумал, а сказать ничего не сказал.

-- Все на нашей стороне, - повторил мальчик с детскою самоуверенностью. - Уважаемое положение, превосходное родство для меня, здравый смысл, все!

-- Я не сомневаюсь, сестра ваша всегда выла преданною сестрой, - сказал Брадлей, желая удержаться хоть на этом низком уровне надежды.

-- Конечно, мистер Гедстон; я имею большое влияние на нее. Теперь, когда вы почтили меня вашим доверием и первые заговорили со мною об этом, я опять скажу, на нашей стороне все.

А Брадлей опять подумал: "кроме вашей сестры, может-быть".

Серый, пыльный вечер в лондонском Сити мало способствует к возбуждению надежд. Запертые магазины и конторы имеют на себе какой-то отпечаток смерти, а национальная цветобоязнь сообщает всему вид траура. Башни, колокольни многих совсем загороженных домами церквей, темные, мутные как самое небо, будто опускающееся на них, не представляют ничего отрадного посреди общого уныния; солнечные часы на церковной стене с безполезною черною доской точно обанкрутились в своем предприятии и на век прекратили платежи. Меланхолические домочадцы, будто разбросанное стадо, выметают меланхолические куски сора в канавы, и другие меланхолические люди тоже как разбросанное стадо, копаются в этих кучах, выискивая чего-то годного на продажу.

Таким-то вечером, когда пыль Сити влепляется в волоса, в глаза и в кожу, а палые листья с немногих злосчастных деревьев Сити мелются по углам под жерновами ветра, учитель с учеником показались в соседстве Лиденгольскэй улицы, сторожа Лизу с восточной стороны. Придя немного раньше, они забились в уголок, поджидая её появления.

-- Вот она идет, мистер Гедстон. Пойдемте к ней павстречу.

Она заметила их приближение и, казалось, немного смутилась; однако, приветствовала брата с обычною теплотой и коснулась протянутой руки Брадлея.

-- Никуда. Мы шли именно с тем, чтобы тебя встретить.

-- Встретить меня, Чарлей?

-- Да. Мы пойдем с тобой прогуляться. Только не большими проездными улицами, где нам друг друга не будет слышно, а где поспокойнее. Вот кстати широкий церковный двор. Тут эчепь тихо. Пойдем туда.

-- Но это мне не по дороге, Чарленька.

-- По дороге, - сказал мальчик капризно. - Мне по дороге, стало-быть и тебе.

Она не выпускала его руки и, все еще держа ее, поглядела на него с видом протеста и жалобы. Он уклонился от её взгляда, обратившись к своему спутнику с словами: "идемте мистер Гедстон". Они вошли на погост. На мощенном четырехугольном дворе поднималась посредине земляная насыпь по грудь высоты, окруженная железной решеткой. Здесь, благополучно возвышаясь над уровнем живых, покоились мертвые и стояли надгробные памятники, из коих некоторые, точно падая, отклонялись от отвеса, будто им стыдно той лжи, которую они гласили. Они прошли разок все место с неловким и стесненным видом, как вдруг мальчик остановился и сказал: "Лиза, мистер Гедстон имеет кое-что сказать тебе; я не хочу мешать ему или тебе, так я пойду, пройдусь немного, и буду скоро назад. В общих чертах я знаю, что намерен сказать тебе мистер Гедстон, и очень одобряю это, что, надеюсь, и даже не сомневаюсь, и ты сделаешь. Мне нечего говорить тебе. Лиза, как много обязан я мистеру Гедстону, и как я принимаю к сердцу всякий успех мистера Гедстона во всяком его деле. Надеюсь, даже не сомневаюсь, и ты тоже.

-- Чарленька, - ответила его сестра, удерживая за руку, которую тот было выдернул: - я думаю, лучше бы тебе остаться; я думаю, лучше бы мистеру Гедстону не говорить того, что он хочет сказать.

-- Как, разве ты знаешь в чем дело? - возразил мальчик.

-- Может-быть и нет, по...

-- Может-быть и нет? Я думаю, не знаешь. Ездибы ты знала в чем дело, ты бы совсем иначе говорила. Ну, пусти же меня; будь умна; я удивляюсь, как это ты забываешь, что мистер Гедстон смотрит на тебя.

Она опустила руку, и он пошел прочь, сказав ей: - ну, Лиза, будь же разсудительною девушкой и доброю сестрой.

Она осталась наедине с Врадлеем Гедстоном. Он заговорил тогда только, когда она подняла глаза.

-- В последний раз как мы с вами виделись, - заговорил он, - я сказал, что я должен кое-что объяснить вам, на что, быть может, вы обратите внимание. Я пришел сегодня объяснить вам это. Надеюсь, вы не будете судить обо мне по тому нерешительному виду, как я говорю с вами. Вы видите меня с самой невыгодной стороны. В том-то и бедствие мое, что мне хотелось бы казаться перед вами в самом лучшем моем виде, между тем как я знаю, что вы видите меня в самом дурном свете...

Она тихонько двинулась вперед, когда он замолк, и он так же медленно пошел рядом с ней.

-- Какой бы, казалось, эгоизм, начинать разговор словом о самом себе! - начал он снова - Но все, что я ни говорю, отдается в собственном моем слухе совсем не тем, что я хотел бы сказать вам и что непременно требуется сказать. Я не могу сладить с этим. Это так. Вы меня губите, вы меня уничтожаете.

Она вздрогнула при страстном звуке последних слов и страстном движении рук, которым они сопровождались.

-- Да, вы уничтожаете... губите... уничтожаете меня. Я совершенно теряюсь, у меня всякое доверие к себе пропадает, я власти над собою никакой не имею, когда я с вами или когда только вспомню об вас. А из мыслей вы у меня не выходите никогда. Я не мог ни минуты отбиться от вас с тех пор, как впервые увидел вас. О, это был несчастный день для меня! Это был несчастный, бедственный день!

Чувство жалости примешалось к тому отвращению, которое он возбуждал в ней, и она сказала: - "Мистер Гедстон, мне прискорбно узнать все это, но я никогда не имела малейшого помышления сделать вам что-нибудь неприятное..."

-- Бот оно! - отчаянно крикнул он. - Выходит, что я еще делаю вам упреки, тогда как я хотел раскрыть мою душу! Сжальтесь надо мною. Я всегда неправ, когда дело идет об вас. Такова моя доля.

-- Я должен постараться выразить что у меня на уме. Да, непременно должен выразить. Хотя вы видите, как я смущен, хотя я пред вами кажусь совершенно безпомощным, я прошу гас поверить, что есть много людей, которые имеют обо мне доброе мнение; что есть люди, которые высоко ценят меня; что я на своей дороге достиг такого положения, какого многие добиваются и немногие достигают.

-- Еще бы, мистер Гедстон! Я верю этому. Еще бы, я всегда знала это через Чарлея.

-- Я прошу вас верить, что еслиб я вздумал предложит мое теперешнее жилище, мое теперешнее положение, мои теперешния чувствования той или другой из молодых девиц, следующих одному со мной призванию, одаренных наилучшими качествами, занимающих одинаковое со мной положение, все это вероятно было бы принято, охотно принято.

-- Я не сомневаюсь в этом, - сказала Лиза, глядя в землю

-- Я некогда имел в мыслях сделать такое предложение и устроиться подобно многим моего звания: я в одной половине школы, жена моя в другой, оба за одним и тем же делом.

-- Отчего же вы так не сделали? - спросила Лиза Гексам. - Зачем бы вам так не сделать?

-- Слава Богу, что я этого не сделал! Единственною крупинкою отрады дли меня за все это последнее время, - сказал он, все еще страстным голосом, и попрежнему взмахивая руками, как бы стряхивая перед ней кровь своего сердца, капля по капле, на камни мостовой, - единственною крупинкою отрады для меня было то, что я этого не сделал. Еслиб я сделал это и еслибы на мою пагубу те же чары, что и теперь, овладели мною то я разорвал бы, разорвал бы, как нитку, семейные ры...

Она взглянула на него пугливым взглядом и отступила. Он стал говорить, как будто она что-нибудь сказала.

-- Это произошло бы невольно, точно так же как я теперь невольно пришел сюда. Вы тянете меня к себе. Будь я заперт в крепкой тюрьме, вы вытащили бы меня оттуда. Я бы пробился к вам сквозь стену. Лежи я на смертном одре, вы подняли бы меня, я дотащился бы сюда и упал бы у ваших ног.

Дикая энергия мужчины, теперь уже совершенно разнузданная, была ужасна. Он остановился и положил руку на один из камней кладбищенской ограды, как будто хотел сорвать его с места.

-- Ни один человек, до поры до времени, не может знать какие внутри у него глубины. Для иных вовсе такое время не приходит; пусть они почиют с благодарностию! Вы мне принесли это время; вы на меня обрушили его; и вот это море (при этом он бил себя в грудь) взволновалось до самого дни.

-- Мистер Гедстон, довольно мне слушать вас. Позвольте вас остановить на этом. Это будет лучше и для вас и для меня. Поищем брата.

-- Нет, я должен высказать все, и непременно выскажу. Я мучился с тех самых пор, когда должен был остановиться, не договорив всего этого. Вы встревожены. Вот это сну мое несчастие, что я не могу говорить с вами или про вас, не спотыкаясь на каждом слоге, а то перепутаю все мысли и заврусь до безумия... Ничего, это сторож фонари зажигает Он сейчас уйдет. Умоляю вас, пройдемтесь еще вокруг этого места. Вам нет никакой причины тревожиться; я могу сдержать себя, и сдержу.

Да и что иное могли они сделать? Они в молчании прошли по камням. Один за другим засветились огоньки, как бы Отдаляя холодную, серую церковную башню, и они снова остались наедине. Он не сказал ни слова, пока они не возвратились к тому месту, где он прервал свою речь. Тут он опять стал смирно и снова схватился за камень. Говоря то, что он сказал тут далее, он ни разу не взглянул на нее; по глядел на камень и пошатывал его.

-- Вы знаете, что я хочу сказать. Я люблю вас. Я не знаю, что чувствуют другие, употребляя это выражение. Но я знаю что я чувствую. Я чувствую страшное влечение, которому противиться не могу, и оно всего меня охватывает. Вы могли бы завлечь меня в огонь и в воду, вы могли бы завлечь меня на виселицу, вы могли бы завлечь меня на смерть, вы могли бы завлечь меня на публичный позор. Вот от этого-то, да еще от разстройства всех моих мыслей, я теперь никуда не годен; потому-то я и сказал, что вы меня губите и уничтожаете. Но еслибы вы дали мне благоприятный ответ на мое предложение, вы могли бы повлечь меня к добру - ко всякому добру, с одинаковой силой. Обстоятельства мои вполне обезпечены, и вы бы ни в чем не нуждались. Репутация моя стоит высоко и была бы щитом для вашей. Видя меня за делом, видя меня способным хорошо исполнять его, уважаемым, вы, может быть, стали бы гордиться мной. Я бы из всех сил старался об этом. Все, что могло возникнуть во мне против моего решения, сделать вам это предложение, я отбросил в сторону, и предложение свое делаю от всего моего сердца. Брат ваш одобряет все это, и вероятно, мы стали бы вместе с ним жить и работать. Во всяком случае я оказывал бы ему всякое содействие и помощь. Не знаю, что я мог бы прибавить ко всему этому. Я мог бы только еще ослабить, что и без того дурно сказано. Я только скажу, что если от вас требуется теперь сколько-нибудь сериозного настроения, так я то уж, конечно, не шучу.

Стертая в порошок известка из-под камня, который он шатал, сыпалась на мостовую, как бы в подтверждение его слов.

-- Мистер Гедстон...

-- Стойте! Умоляю вас, прежде чем вы будете отвечать, пройдемтесь еще вокруг этого места. Это даст вам минуту времени подумать, а мне собраться с силами.

Опять она уступила мольбе, и снова вернулись они к тому же самому месту, и снова он заработал у камня.

-- Мистер Гедстон, я благодарю вас искренно, я благодарю вас от всей души, и надеюсь, что вы скоро найдете себе достойную жену и будете счастливы. Но я должна вам сказать, - нет.

-- Не нужно ли вам немного размыслить, несколько недель, дней? - спросил он тем же полузадыхающимея голосом

-- Нисколько.

-- Вполне ли вы решились, и нет ли вероятности на какую-нибудь перемену в мою пользу?

-- Я вполне решилась, мистер Гедстон и обязана ответить вам, что нет никакой.

-- Если так, - сказал он, внезапно меняя тон, обращаясь к ней и стукнув стиснутою рукой по камню с такою силой, что ссадил кожу и окровавил себе суставы: - если так, дай Бог чтобы мне не довелось убить его!

Мрачный взгляд ненависти и мести, с которым эти слова сорвались с бледных губ, и с которым он стоял, протянув окровавленную руку, как будто она была каким-то оружием, только-что нанесшим смертельный удар, так напугал ее, что она повернулась бежать. По он схватил ее за руку.

-- Пустите меня, мистер Гедстон. Я буду звать на помощь, мистер Гедстон.

-- Это мне следовало бы звать на помощь, - сказал он; - и вы не знаете, как я нуждаюсь в помощи.

Искажение лица его в то время, как она отступала, высматривая вокруг брата и не зная что делать, могло бы в другое время вырвать у ней крик, но вдруг лицо его оцепенело, как будто под рукою смерти.

-- Вот!.. Видите, я пришел в себя. Выслушайте же меня.

С полным достоинством мужества, как бы вспомнив о своей жизни, в которой она привыкла опираться лишь на себя, вспомнив и о своем праве быть свободной от всякой ответственности перед этим человеком, она высвободила из его руки свою, прямо глядя ему в глаза. Никогда еще она не была так прекрасна в его глазах. Когда он оглянулся на нее, на них упала тень, как будто она вытягивала из него самый блеск сто глаз.

-- Теперь, по крайней мере, я ничего не оставлю недосказанным, - продолжал он, сложив руки перед собою, очевидно затем, чтобы предохранить себя от какого-нибудь бешеного жеста: - по крайней мере, я не буду, как прежде, мучиться мыслию, что упустил случай. Мистер Евгений Рейборн.

-- Так это о нем-то вы говорили с таким неудержимым бешенством? - смело спросила Лиза Гексам.

Он закусил губу, поглядел на нее и не сказал ни слова.

-- Так это мистеру Рейборну вы так грозили? - повторила она вопрос.

Он опять закусил губу, поглядел на нее и опять ни слова не сказал.

-- Вы просили выслушать вас, а сами не хотите говорить. Позвольте мне отыскать брата.

-- Стойте! Я никому не грозил.

-- Мистер Евгений Рейборн, - повторил он.

-- Зачем вы все повторяете это имя, мистер Гедстон?

-- Потому что оно текст для тех немногих слов, которые остается мне сказать. Заметьте, тут нет угроз. Если я буду грозить, остановите и упрекните меня. Мистер Евгений Рейборн.

Едва ли могла вырваться у него угроза хуже той, которая таилась в способе произношения этого имени.

-- Он повадился к вам. Вы принимаете его услуги. Вы довольно охотно слушаете его. Я знаю это, не хуже его самого.

-- Мистер Рейборн был ко мне внимателен и добр, сэр, - гордо сказала Лиза, - по случаю смерти моего отца и подозрений, которые падали на его память.

-- Что и говорить! Действительно, он очень внимательные и очень добрый человек, этот мистер Евгений Рейборн.

-- Для вас-то, я думаю, он ровно ничего, - сказала Лиза с негодованием, которого уже не могла подавить.

-- О, нет! В этом вы ошибаетесь. Он для меня многое.

-- Чем же он может быть для вас?

Между прочим, он может быть мне соперником, - сказал Брадлей.

-- Мистер Гедстон! - ответила Лиза с запылавшим лицом. Низко с вашей стороны говорить со мной таким образом! Но это дает мне смелость сказать вам, что вы не нравитесь мне, что вы никогда не нравились мне с самого начала, и что ни одно живое существо не виновато в том впечатлении, которое вы сами произвели на меня.

Голова его склонилась на мгновение, будто под гнетом, затем он опять поднял ее, и смочил себе губы.

-- Мне остается еще немногое сказать. Все это я знал о мистере Евгений Рейборне, с тех самых пор как вы начали тянуть меня к себе. Я всячески отбивался от этого, но все напрасно. Это не изменило меня. С мистером Евгением Рейборном в голове, я шел сюда. С мистером Евгением Рейберном в голове, я сию минуту говорил с вами. С мистером Евгением Рейборном в голове, я теперь забракован и отвергнуть.

-- Если вы так называете то, что я поблагодарила за ваше предложение и отклонила его, то моя ли это вина, мистер Гедстон? - сказала Лиза, почти столько же соболезнуя горькой борьбе, которую тот не мог скрывать, сколько он отталкивал и путал ее.

-- Я не жалуюсь, - ответил он, - я только установляю факт. Я должен был подавлять чувство собственного достоинства, когда, несмотря на этого мистера Евгения Рейборна, я поддавался влечению к вам. Можете вообразить себе, как низко теперь упало во мне чувство собственного достоинства?

Она была оскорблена и раздражена; по удержалась из уважения к его страданию и братниной к нему дружбы.

-- Мое чувство собственного достоинства лежит у него под ногами, - сказал Брадлей, безсознательно разводя руками и бешено грозя ими камням на мостовой. - Помните это! Оно лежит под ногами этого молодца, и он топчет его, и торжествует над ним.

-- Делает! - сказал Брадлей. - Я стоял перед ним лицом к лицу, он бросил меня в грязь своего презрения и наступил на меня. Почему? Потому что заранее торжествовал, зная что заготовлено мне к нынешнему дню.

-- Ах, мистер Гедстон, вы говорите вне себя.

-- В полном уме. Я хорошо знаю, что говорю. Теперь я все сказал. Помните, я не употреблял угроз; я только показал вам, как обстоит дело, как оно обстоит до сих пор.

В это время мальчик показался близехонько в виду. Она кинулась к нему и схватила его под руку. Брадлей последовал за ней и положил свою тяжелую руку на другое плечо мальчика.

-- Чарлей Гексам, я иду домой. Мне сегодня надо пройтись до дому одному и запереться в своей комнате, ни с кем не говоря. Дайте мне уйти на полчаса вперед и не тревожьте меня, пека не застанете поутру за делом. Поутру я буду за делом, как всегда.

Сжав свои руки, он испустил отрывистое, нечеловеческое восклицание и пошел своею дорогой. Брат с сестрой остались, глядя друг на друга, у фонаря, на уединенном кладбище; лицо мальчика нахмурилось и омрачилось, в то время как он проговорил грубым тоном:

-- Что это значить? Что ты сделала моему лучшему другу? Скорей, всю правду!

-- Чарлей, - сказала сестра, - говори же немного поспокойнее.

-- Я не в таком духе, чтобы разбирать и взвешивать слова, - возразил мальчик: - Что ты тут натворила? Отчего мистер Гедстон ушел от нас таким образом?

-- Он просил меня... ты сам знаешь он просил меня... быть его женой, Чарлей.

-- Ну? - нетерпеливо сказал мальчик.

-- И я должна была сказать ему, что не могу быть его женой.

-- Ты должна была сказать ему! - гневно повторил мальчик сквозь зубы, и грубо отталкивая её. - Ты должна была сказать ему! Знаешь ли ты, что он стоит пятидесяти таких, как ты?

-- Очень может быть, Чарлей, только я не могу за него выйти.

-- Вероятно, ты хочешь сказать, что ты сознаешь, что не можешь оценить его и не стоишь его?

-- Я хочу сказать, что он не нравится мне, Чарлей, и что я никогда за него не выйду.

-- Однако, ты примерная сестра, ей-Богу! - вскрикнул мальчик: - ей-Богу, ты как есть - вся безкорыстие! Стало-быть всем моим усилиям позабыть прошлое, выйти в люди и вытащить тебя за собой, так и пропадать по милости твоих подлых причуд? Так что ли?

-- Я не стану упрекать тебя, Чарлей.

-- Слышите, что она говорит! - вскрикнул мальчик, озираясь в потемках: - Она не станет упрекать меня! Бьется изо всех сил, чтобы разрушить и мое, и свое счастие, и не станет упрекать меня! Этак ты скоро скажешь, что не станешь упрекать мистера Гедстона, за то, что он спустился из сферы, которую украшает собой, спустился к твоим ты оттолкнула его, ты!

-- Нет, Чарлей, я только скажу тебе, как сказала и ему самому, что благодарю его за предложение и сожалею, что он его сделал; но я надеюсь, что он сделает лучший выбор и будет счастлив.

Черствеющее сердце мальчика немного умилилось, когда он взглянул на нее, терпеливую крошку-нянюшку его младенчества, терпеливую подругу, наставницу и заступницу в отрочестве, сестру, забывавшую о самой себе и все для него сделавшую. Он смягчил голос и взял ее под руку.

-- Ну, полно, Лиза, что нам ссориться, будем разсудительны, давай поговорим об этом, как брат с сострой. Хочешь ты меня выслушать?..

-- О, Чарлей, - ответила она задрожавшим голосом, - разве я не слушаю тебя? Да еще сколько горького приходится мне от тебя слышать!

-- Ну, так мне очень жаль. Так-то, Лиза! Непритворно жал. Только ты меня все выводишь из себя. Видишь ли, мистер Гедстон совершенно предан тебе. Он говорил мне наисериознейшим образом, что он ни на минуточку не узнавал себя с тех пор, как я впервые познакомил его с тобой. Вот мисс Пичер, наша школьная учительша, хорошенькая, молоденькая, ньсе такое, все знают, как она привязана к нему, а он даже и на глядит на нее и слышать об ней не хочет; значит привязанность его к тебе совершенно безкорыстная; не так ли? Жениться на Мисс Пичер ему было бы выгоднее во всех отношениях, чем жениться на тебе. Так вот видишь, следовательно, от этого он никакой выгоды не получает, ведь никакой?

-- Никакой, Богу известно, никакой!

-- Очень хорошо, - сказал мальчик, - тут уж есть кое-что в его пользу, и это очень важно. Теперь насчет меня. Мистер Гедстон всегда старался дать мне ход, и от него зависит многое; будучи моим зятем, он не менее, а еще больше стал бы помогать мне. Мистер Гедстон приходит ко мне, оказывает мне доверие самым деликатным обрагом и говорит: надеюсь, брак мой с вашею сестрой будет вам приятен и полезен, Гексам? Я говорю: нет ничего на свете, мистер Гедстон, чему бы я так порадовался. Мистер Гедстон говорит: - Так я могу положиться на ваше короткое знакомство со мною, Гексам, что вы обо мне замолвите словечко вашей сестре? А я говорю: конечно, мистер Гедстон, и естественно я имею большое влияние на исе; ведь я имею его, не правда ли, Лиза?

-- Да, Чарлей.

-- Отлично! Ну видишь, дело идет на лад, лишь только мы начали говорить, как следует брату и сестре. Хорошо. Теперь идет насчет тебя. Будучи женою мистера Гедстона, ты заняла бы более уважаемое положение, имела бы лучшее место в обществе, нежели теперь, и, наконец, разделалась бы с рекой и с старыми неприятностями, связанными с нею, освободилась бы навсегда от этих кукольных швей, пьяных их батюшек и тому подобного. Я не хочу унижать мисс Дженни Рен: дай Бог ей здоровья на её месте; но её место было бы уж не под стать тебе, когда бы ты вышла за мистера Гедстона. Теперь ты видишь, Лиза, во всех отношениях и насчет тебя, и насчет меня ничего лучшого не остается желать.

Они тихо шли, пока мальчик говорил, а тут он остановился посмотреть, какое произвел на нее впечатление. Глаза сестры пристально глядели на него, но так как в них не было заметно никакой уступки, а сама она молчала, то он опять повел ее. Когда он снова заговорил, в голосе его слышалось неудовольствие, хотя он и старался его скрыть.

-- При том влиянии, какое я имею на тебя, Лиза, может лучше было бы мне сперва немножко поболтать с тобой прежде объяснения самого мистера Гедстона. Но, право, все, что я говорил в его пользу, казалось так ясно и неоспоримо, и я всегда знал тебя такою разсудительною и умною, что я не счел этого и за нужное. Очень может быть, что это была моя ошибка, но ее можно легко поправить. Чтобы поправить дело, нужно только, чтобы ты сейчас же сказала мне, чтоб я пошел домой и передал мистеру Гедстону, что все бывшее еще не конец, и что, может быть, понемножку все обойдется.

Он опять остановился. Бледное личико тревожно и любовно глядело на него, но Лиза покачала головой.

-- Что ж, говорить что ли не умеешь? - резко сказал мальчик.

-- Очень бы не хотелось мне говорить, Чарлей. Впрочем, коли надо, пожалуй. Никак не могу уполномочить тебя сказать что-нибудь мистеру Гедстону; никак не могу позволить тебе сказать что-нибудь подобное мистеру Гедстону. Нечего больше передавать ему от меня после того, что я сказала ему сегодня раз навсегда.

-- И эта девчонка, - крикнул мальчик, снова презрительно отталкивая ее, - еще зовет себя сестрой!

-- Друг мой Чарлей, вот это уж другой раз: ты почти ударил меня. Не обижайся моими словами. Я не думаю, Боже сохрани, чтобы ты это с умыслом; ты едва ли сам знаешь, как ты теперь далек от меня.

-- Это значит то, что я тебе говорила, Чарлей, и больше ничего.

-- Неправда, - вспыльчиво сказал мальчик, - ты сама это знаешь; это значит твой драгоценный мистер Рейборн; вот что это значит.

-- Чарлей! В память нашей прежней дружбы, оставь это!

-- Только не удастся тебе меня опозорить, - ворчливо продолжал мальчик. - Когда я вылезь из грязи, тебе не стащить меня в нее, это решено. Тебе не опозорить меня, если я не стану с тобой знаться; а я теперь знать тебя не хочу!

-- Чарлей! Часто в такую же ночь, часто еще хуже, я сидела на мостовой, укачивая тебя на руках. Откажись от этих слов, даже не говоря, что жалеешь о них, и тебе все еще открыты и мои объятия, и сердце.

-- Не откажусь. Я еще повторяю их. Ты закоренелая дрянь-девчонка и фальшивая сестра, у меня все с тобой покончено. Навсегда у меня все с тобой покончено!

Он вскинул вверх свою неблагодарную руку, будто ставя преграду между собою и сестрой, повернулся на каблуках и удалился от нея. Молча., не шевелясь, оставалась она на прежнем месте, пока бой башенных часов не пробудил её. Она тронулась с места; но тут, когда сама она вырвалась из оцепенения, вырвались и слезы, замороженные холодным сердцем себялюбивого мальчика. "О, еслибы мне лечь тут подле мертвых!" да еще: "Чарлей, Чарлей! Это ли конец наших картинок в огне!" - вот и все, что она сказала, уклонив лицо на руки над каменною верхушкой ограды.

Чья-то фигура проходила мимо и уже прошла, но вдруг остановилась и оглянулась на нее. Это был старик с поникшею головой, в шляпе с широкими полями и низкою тульей, в длиннополом сюртуке. После недолгого колебания, фигура повернулась назад и, приблизившись с видом нежности и участия, сказала:

-- Простите меня, молодая женщина, что заговорил с вами, но вы чем-то разстроены. Не мог же я пройти мимо, оставив вас тут в слезах, как будто никого здесь и не было. Чем я могу пособить вам, что я могу сделать для вашего успокоения?

При звуке этих добрых слов, она подняла голову и радостно ответила:

-- О, мистер Райя, это вы?

-- Дочь моя - сказал старик, - я изумляюсь! Я говорил как с чужою. Возьми мою руку, на, возьми скорей! Что тебя печалит? Кто это сделал? Бедная девушка! Бедная девушка!

-- Брат со мною поссорился, рыдала Лиза, - и отказался от меня.

-- Неблагодарный он пес, - гневно сказал Еврей. - Оставь его. Отряхни прах от ног твоих и оставь его. Пойдем, дочь моя, пойдем в дом мой - это только через улицу. Пережди немного, пока мир не осенит тебя снова, и очи твои не осохнут, а там я проведу тебя но улицам. Обычное время твое прошло, скоро будет поздно, путь далек, а сегодня много народу рь улицах.

к ним и вскрикнула:

-- Лиззи! Где ж это вы были? Что такое?

Когда Евгений Рейборн обратился к ней таким образом, она плотнее прижалась к Еврею и наклонила голову Еврей, пронзив зараз всего Евгения взглядом, опустил глаза, и хранил безмолвие.

-- Лиззи, в чем же дело?

-- Мистер Рейборн, теперь я не могу вам этого сказать.. Я не могу сказать вам сегодня, и по знаю скажу ли когда-нибудь Прошу вас оставьте меня.

старый старьевщик.

Еврей поднял глаза и еще раз пронзил Евгения взглядом.

-- Прошу вас, пожалуйста, мистер Рейборн, оставьте меня с этим защитником. И еще вот что. Пожалуйста, прошу вас, беречь себя.

-- Что за Удольфския таинства! {Mysteries of Udоlpho, известный роман г-жи Радклифф.} - сказал Евгений с удивленным взглядом. - Извините мне вопрос, в присутствии нежилого джентльмена, кто он такой этот добрый защитник?

-- Друг, которому можно ввериться, - сказала Лиза.

-- Дело в её брате, - сказал старик, снова поднимая глаза.

-- Дело в нашем братце? - ответил Евгений с легким презрением: - братец наш не стоить того, чтоб и думать о нем, не только что плакать. Что же такое братец наш наделал?

Старик снова поднял глаза, сериозно глянув на Евгения и сериозно глянув на Лизу, стоявшую с опущенными глазами. Оба взгляда были так полны значения, что даже Евгений был озадачен и задумчиво отозвался междометием: "гм!"

всю ночь.

-- Если мистер Аарон, - сказал Евгений, вскоре найдя это утомительным, - будет настолько добр, что уступит мне свою заботу, он освободится для занятий, которые, может быть, ожидают его в синагоге. Мистер Аарон, не будете ли вы так любезны?

По старик все стоял столбом.

-- Прощайте, мистер Аарон, - вежливо сказал Евгений. - Не задержать бы вас. - Тут он обратился к Лизе. - Кажется, друг наш, мистер Аарон, глух немножко?

-- У меня слух очень хорош, христианский джентльмен, - спокойно сказал старик. - Но я могу послушаться теперь только одного голоса, чтоб оставить эту девушку прежде, чем доведу ее до дому. Если она сама потребует этого, я исполню. Ни для кого иного я этого не сделаю.

-- Извините. Если она спросит меня, я скажу ей, - отвечал старик. - Никому другому я не скажу.

-- Я не спрашиваю вас, - сказала Лиза, - и прошу вас отвести меня домой. Мистер Рейборн, сегодня было мне горькое испытание, и я надеюсь, вы не сочтете меня неблагодарною, скрытною или причудливою. Этого нет; я только несчастлива. Прошу на-с, помните что я вам сказала. Пожалуста, прошу вас, берегитесь.

-- Милая Лиззи, - ответил он тихим голосом, наклоняясь к ней с другой стороны. - Чего? Кого?

-- Кого недавно видели и разсердили.

Аарон согласен, шествие сейчас же двинется.

Он знал свою власть над нею. Он знал, что она не будет настаивать на его удалении. Он знал, что ей будет тяжело потерять его из виду теперь, в виду воображаемой опасности. Несмотря на всю свою кажущуюся легкость и безпечность, он знал все, что хотел знать из её сердечных помыслов. И когда он шел рядом с ней такой веселый, пренебрегая всем, что против него поднималось, так возвышающийся в своем остроумии и самообладании над угрюмою принужденностью и связанностью искателя её руки и себялюбивым задором её брата, так, казалось, преданный ей, когда собственная опора изменила ей: каким огромным преимуществом, каким превозмогающим влиянием владел он в этот вечер! Если прибавим к этому, что она, бедненькая, слышала, как его унижали за нее, а она страдала за него, то чему удивляться, если самый незначащий случайный тон сериозного участия (оттенявший его безпечность, как бы нарочно усвоенную им для её успокоения), что малейшее прикосновение его, всякий взгляд его, самое присутствие его возле него в темной улице, были для нея как бы проблесками какого-то заколдованного мира, недоступного для пошлости и низости, повидимого злыми духами, врагами всего доброго и прекрасного.

Так как уже не было речи о том, чтобы зайти предварительно к Райе, то они шли прямо к Лизиной квартире. Неподалеку от двери дома она разсталась с ними и вошла одна.

-- Мистер Аарон, - сказал Евгений, оставшись вдвоем с ним на улице. - Изъявляя благодарность вам за компанию, я должен теперь, к моему прискорбию, разстаться с вами.

-- Сэр, - ответил тот. - Желаю вам доброй ночи, и желаю еще, чтоб вы не были так беззаботны.

Но тут, когда роль его на этот вечер была сыграна, и когда, повернувшись к Еврею спиной, он сошел со сцены, он сам сделался озабочен. "Что гласит Ляйтвудов катихизис? - пробормотал он, останавливаясь закурить сигару: - Что из этого выйдет? Что ты делаешь? Куда ты идешь? Теперь скоро на эти вопросы последуют ответы. Ах!" вздохнул он тяжело.

Тяжелый вздох повторился будто эхом, час спустя, когда Райя, сидевший на каком то темном крыльце, в углу против Лизина дома, встал и пошел, крадучись по улицам, в своем старинном одеянии, будто дух прошлого времени.