Наш общий друг.
Часть вторая.
XVI. Годовщина.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть вторая. XVI. Годовщина. (старая орфография)

XVI. Годовщина.

Почтенный Твемло, собственноручно одеваясь у себя на квартире над конюшнями в Дьюк-Стрите, на Сент-Джемском сквере, и слыша под собою лошадей за их туалетом, находит свое положение невыгодным в сравнении с благородными животными конюшни. Ежели, с одной стороны, у него нет прислужника, который бы звучно хлестал его, заставляя грубым голосом подвигаться то туда, то сюда, то, с другой стороны, у него вовсе нет прислужника. Так как суставы на пальцах и прочие суставы кроткого джентльмена несколько ржавеют по утрам, то ему, пожалуй, приятно было бы, еслиб его привязали за физиономию к двери его комнаты и ловко вытерли бы суконкой, окачивая водой, выгладили и покрыли попонами, в то время, как сам он принимал бы чисто-пассивное участие в этих трудных операциях.

Как поступает очаровательная Типпинс, наряжаясь для одурения людей, это известно лишь грациям да её горничной; но, может статься, и это привлекательное существо, хотя и не покинутое на собственные попечения, как Твемло, могло бы обойтись без многих хлопот, сопряженных с ежедневным реставрированием своих прелестей, так как относительно лица и шеи эта обожаемая богиня была нечто в роде дневного морскую рака, сбрасывающого шелуху каждое утро и удаляющагося в уединенное место, пока не окрепнет новая шелуха.

Как бы то ни было, Твемло, наконец, надевает воротничок с галстуком и рукавчики на свои костяшки и отправляется завтракать. А завтракать с кем же, как не с ближайшими соседями Ламмлями, в Саквиль-Стрите, сообщившими ему что он встретит у них свою дальнюю родню, мистера Фледжби? Грозный Снигсворт может табуировать {Табу - религиозное запрещение на островах Полинезии.} Фледжби, но мирный Твемло разсуждает так: "Если он мой родственник, то, я в этом не виноват, и встретиться с человеком, не значит еще знаться с ним".

Это первая годовщина счастливого бракосочетания мистера и мистрисс Ламмль, празднуемая завтраком, потому что обед в тех размерах роскоши, какие желали бы сообщить ему хозяева, затянулся бы в такой же долгий ящик, как несуществующие палаты, которые они намеревались выстроить себе, и которые уже столь многих свели с ума от зависти. Таким образом, Твемло с немалым затруднением ковыляет через Пикадилли, вспоминая, что некогда он был прямее станом и менее подвергался опасности быть раздавленным быстрыми экипажами. Должно быть это было в те дни, когда он еще надеялся на разрешение от страшного Снигсворта что-нибудь делать или чем-нибудь быть в жизни, то есть до издания этим великим ханом указа: "Поелику он ничем отличиться не может, то быть ему бедным джентльменом на моей пенсии, а посему отныне считать ему себя пенсионером".

Ах! Твемло, Твемло! Скажи мне маленькая, слабенькая, седенькая личность, каковы-то сегодня твои сердечные помыслы о мечте, - продолжаем так называть ту особу, которая разбила тное сердце, когда оно было еще зелено, а голова темноруса, - и лучше или хуже, тяжелей или легче, до сих пор еще верить мечте, нежели видеть ее хищным броненосным крокодилом, неспособным иначе понимать деликатное, чувствительное и нежное местечко за твоим жилетом, как бросаясь на него с вязальною иголкой. Скажи также, мой Твемло, какой жребий счастливее, быть ли бедным родственником знатного, или стоять в зимней слякоти, поя наемных лошадей из низенького ведра на извозчичьей бирже? Твемло ничего не говорит и идет дальше. В то время, как он приближается к Ламмлевскому крыльцу, подъезжает маленькая одноконная каретка, заключающая в себе божественную Типпинс. Типпинс, опустив стекло, игриво хвалит бдительность своего кавалера, ожидающого ее, чтобы высадить. Твемло высаживает ее с такою вежливою важностью, как будто бы она была нечто неподдельное, и они отправляются на лестницу. Типпинс выделывает ногами разные штуки, будто стараясь заявить, что эти нетвердые члены сами собой прыгают по врожденной прыткости.

-- А, любезнейшая мистрисс Ламмль и любезнейший мистер Ламмль, как поживаете, - говорит она, - и когда же вы отправитесь, как бишь это место, где я живу, Гай или Барвик, ну, вы знаете... как его?.. Дункау... поесть ветчины?.. Мортимер ваше имя вычеркнуто из списка моих обожателей, во-первых, за непостоянство, а потом за низкое бегство; однако, как вы поживаете, злодей? и вы здесь, мистер Рейборн? Вас-то что могло занести сюда? Ведь мы заранее уверены, что вы будете хранить безмолвие. И Вениринг, член парламента, как у вас там в палате, и когда же вы, наконец, ссадите этих ужасных министров с места? И мистрисс Вениринг, дорогая моя: неужто в самом деле правда, что вы каждую ночь ездите в это душное место слушать прозу этих господ? Кстати, Вениринг, чти же ты то не ораторствуете? Ведь вы еще рта не открывали до сих пор, а мы умираем от желания послушать, что-то вы нам скажете. Мисс Пидснан, в восторге видеть вас! Папаша здесь? Нет. Мамаши тоже нет? О! Мистер Бутс, очарована. Мистер Бруэр! Вся семья в сборе.

Тут Типпинс осматривает Фледжби и чужаков сквозь золотой лорнет, лепеча на поворотах, с свойственною ей невинною наивностью, нетели еще кого знакомых? Кажется, нет. Тут никого. И тут никого. Нигде нет. Мистер Ламмль в полном блеске представляет своего друга Фледжби, умирающого для стяжания чести быть представленным леди Типпинс. Фледжби, будучи представлен, кажется, что-то хочет сказать, кажется, ничего не хочет сказать, последовательно кажется размышляющим, смиренным и огорченным, пятится на Бруэра, обходит вокруг Бутса, и увядает на самом заднем плане, щупая себе бакенбарды, как будто надеясь, что они появились с тех пор, как он щупал их пять минут тому назад. Но Ламмль снова вытаскивает его, прежде чем он вполне удостоверился в безплодии почвы. Повидимому, он очень плох в своем здоровьи, ибо Ламмль опять представляет его, как умирающого. Только теперь уж он умирает от желания быть представленным Твемло.

Твемло подает руку. - Рад видеть. Ваша матушка, сэр, была мне родней.

-- Кажется, так, - отвечает Фледжби: - но моя мать была врозь с своим семейством.

-- Вы живете в городе? - спрашивает Твемло.

-- Всегда, - говорит Фледжби.

-- Вам нравится город? - говорит Твемло. Но он тотчас же сбит с ног, потому что Фледжби принимает это за обиду и возражает: нет, не нравится ему город. Ламмль тщится смягчить силу падения, замечая, что многим не нравится город. Только что Фледжби возразил, что ни разу не слыхивал о другом подобном случае, как Твемло снова тяжело падает.

-- Кажется новостей сегодня никаких нет? - говорит Твемло, с тактом нападая на след.

Фледжби ничего не слыхал.

-- Нет, ни словечка нового, - говорит Ламмль.

Как бы то ни было, исполнение этой миленькой концертной пиесы, кажется, возбуждает все умы как бы сознанием исполненного долга, и компания заведена. Всякому кажется, что он более прежнего в состоянии переносить бедствия своего пребывания в компании со всеми остальными. Даже Евгений, стоя у окна и мрачно раскачивая кисть у шторы, сообщает ой сильнейший толчок, как бы находя свое положение улучшенным.

Доложено о завтраке. На столе все бросающееся в глаза и пышное, но с намеренно временным и кочевым характером декораций. У мистера Ламмля за стулом свой особый слуга, у Вениринга за стулом аналитический химик. Оба являют собою пример, что этого рода слуги распадаются на два класса: один не доверяет знакомым своего господина, драгой самому господину. Слуга мистера Ламмля принадлежит ко второму классу. Кажется, он теряется в изумлении и совершенно падает духом от того, что полиция так долго не берет его господина за уголовное преступление.

Вениринг, член парламента, сидит по правую руку от мистрисс Ламмль; Твемло по левую. Мистрисс Вениринг, супруга члена парламента, имеет справа леди Типпинс, а слева мистера Ламмля. Но будьте уверены, что под самым сильным огнем глаз и улыбок мистера Ламмля сидит маленькая Джорджиана. И будьте уверены, что возле маленькой Джорджианы, и следовательно под наблюдением того же самого ловкого джентльмена, сидит Фледжби.

Более двух-трех раз в продолжение завтрака мистер Твемло вдруг слегка обращается к мистрисс Ламмль и затем говорит ей: "извините!" Обыкновенно этого за Твемло не водится: отчего-ж это сегодня? Дело в том, что Твемло постоянно испытывает такое впечатление, как будто мистрисс Ламмль хочет с ним заговорить и, обращаясь к ней, видит, что этого нет, а что большею частью глаза её устремлены на Вениринга. Странно, что впечатление это не покидает Твемло даже после многократных поверок, но это так.

Леди Типпинс, обильно вкушая от плодов земных (со включением в эту категорию и виноградного сока), оживляется и прилагает старания извлечь искры из Мортимера Ляйтвуда, Между посвященными условлено раз навсегда, что сей неверный обожатель должен быть усаживаем за стол напротив леди Типпинс, дабы она могла высекать из него огонь разговора. В промежутке жеванья и глотков, леди Типпинс, созерцая Мортимера, вспоминает, что он у милых Венирингов, в присутствии кружка, который и теперь, конечно, весь на лицо, рассказывал им свою историю о человеке откуда-то, которая после приобрела ужасные интерес и вульгарную популярность.

-- Да, леди Типпинс, - соглашается Мортимер: - во истину так!

-- Ну, так мы ожидаем от вам, - отвечает очаровательница: - что вы поддержите свою репутацию и разскажете нам еще что-нибудь.

-- Леди Типпинс, я тогда истощился на всю жизнь, и теперь уж из меня нечего получить.

Мортимер таким образом парирует удар, внутренно сознаваясь, что в другое время не он, а Евгений бывает шутником, но в этом кружке, где Евгений упорно безмолвствует" он. Мортимер, есть только тень своего друга.

-- Но, - произносит очаровательная Типпинс: - я решилась вытянуть из вас что-нибудь еще. Изменник! Что я еще такое слышала о ком-то тоже пропавшем без вести?

-- Так как вы это слышали, - отвечает Лайтвуд: - то, может быть, вы нам и разскажете.

-- Чудовище, прочь! - возражает леди Типпинс. - Ваш же золотой мусорщик обратил меня к вам за этим разказом.

Тут мистер Ламмль, вступаясь, громко провозглашает "продолжение истории о человеке откуда-нибудь". За прокламацией следует молчание.

-- Уверяю вас, - говорит Ляйтвуд, обводя взором стол, - что мне совершенно нечего рассказать вам.₌. - Но когда Евгений шепчет ему: "ну разскажи уж, разскажи!" - он поправляется, прибавляя: - нечего, что бы стоило того.

Бутс и Буэр тотчас же соображают, что это напротив удивительно как стоит того, и становятся учтиво назойливыми. Вениринг также предусматривает, что это должно-быть необыкновенно интересно. Но все понимают, что теперь его внимание несколько утомлено и с трудом удерживается на чем-нибудь, как внимание досточтимого члена палаты общин.

-- Прошу вас, не затрудняйте себя приготовлением к слушанью, - говорит Мортимер Ляйтвуд: - потому что я кончу гораздо раньше, чем вы примете удобное положение для слушанья. Это похоже...

-- Это похоже, - нетерпеливо прерывает Евгений, - на детскую сказочку:

Скажу я вам дельце

Про Джека владельца;

Теперь надо взяться

За Джекова братца

И кончена сказка как раз.

-- Ну, начинай, да кончай скорее!

Евгений говорит это с оттенком досады в голосе, облокотившись на спину кресла и мрачно глядя на леди Типпинс, которая кивает ему как своему милому медвежонку, игриво намекая тем, что она красавица {Из известной сказки о красавице, вышедшей замуж за принца, обращенного феей в медведя, и тем возвратившей ему прежний вид.}, а он зверь.

-- Сказание, - продолжает Мортимер: - на которое, как я полагаю, намекала моя почтенная и пленительная визави, следующее. Весьма недавно, молодая девушка, Лиззи Гексам, дочь умершого Джемса Гексама, он же Гаффер, который, припомните, вашем тело человека откуда-то, таинственным путем, сама не зная от кого, получила полную ретрактацию всех обвинений, сделанных против отца другим водяным типом, по имени Райдергудом. Никто этим обвинениям не верил, потому что еще в юности своей Рог Райдергуд играл в большую игру этими обвинениями. Как бы то ни было, упомянутая мною ретрактация дошла в руки Лиззи Гексам и пришла так, как будто в это дело вступился какой-то таинственный персонаж в темном плаще и надвинутой шляпе, а ею было переправлено, в очищение отца, к моему клиенту, мистеру Боффину. Извините мне лавочную фразеологию, но так как у меня никогда не было другого клиента и по всей вероятности никогда не будет, то я несколько горжусь им, как редким произведением природы.

Хотя на поверхности спокойный, как всегда, Ляйтвуд внутренно далеко не спокоен. Делая вид, что совершенно не замечает Евгения, он чувствует, что в присутствии Евгения, этот предмет есть вещество весьма воспламенительного свойства.

-- Редкое произведение природы, составляющее единственное украшение музея моей профессии, - продолжает он, - требует, чтоб его секретарь, экземпляр из породы крабов-отшельников или устриц, которую зовут, кажется, Шоксмит - но не в том дело - назовем его, пожалуй, хоть Артишоком - вошел в сношение с Лиззи Гексам. Артишок изъявляет готовность, пытается исполнить это, но ему не удается.

-- Почему не удается? - спрашивает Бутс.

-- Как не удается? - спрашивает Бруэр.

-- Извините, - отвечает Ляйтвуд: - я должен отложить минутку ответ, иначе мы погрешим против постепенного развития интереса. Так как Артишоку не удалось, то клиент мой переносит это поручение на меня; я принимаю это поручение, тому что намерения моего клиента клонятся к тому, чтобы принести пользу предмету его розысков. Я готовлюсь вступить с нею в сношения; по случаю, я даже обладаю некоторыми специальными способами (при этом он взглядывает на Евгения) сыскать ее и вступить с нею в сношения; но и мне также не дается это, потому что она исчезла.

Общее эхо: исчезла!

-- Улетучилась, - говорит Мортимер: - никто не знает как, никто не знает куда. Так оканчивается история, на которую намекала моя достопочтенная и пленительная визави.

Типпинс, с очаровательным легким визгом, полагает, чз о мы все до одного будем умерщвлены в своих постелях. Евгений смотрит на нее так, как будто с него довольно было бы лишь некоторых жертв. Мистрисс Вениринг, супруга члена парламента, замечает, что надо слышать о таких таинственных событиях, чтоб страшно становилось отойти от ребенка. Вениринг, член парламента, желает быть извещенным (при чем он делает присказку вроде следующей: видя высокочтимого джентльмена, управляющого департаментом внутренних дел, на его обычном месте), следует ли дело разуметь так, чао улетучившуюся особу просто только унесли духи, или ей нанесен иной какой-либо вред? Вместо Ляйтвуда, отвечает Евгений и отвечает торопливо и раздраженно: нет, нет, нет;он этого не полагает; он полагает, что она добровольно исчезла, но вполне - до-чиста.

Однако, столь великому сюжету, как брачное счастие мистера и мистрисс Ламмль, нельзя же дать улетучиться вместе с прочими улетучиваниями - улетучением убийцы, улетучением Юлия Гандфорда, улетучением Лизы Гексам, - поэтому Вениринг должен вернуть все обретающееся здесь стадо в загон, из которого оно разбрелось. Кому же приличнее ораторствовать о счастии мистера и мистрисс Ламль, как не ему, считающему их самыми дорогими и самыми старинными друзьями своими? И к какой аудитории приличнее конфиденциально обратиться ему с этим предметом, как не к этой аудитории, состоящей из самых старинных и дражайших друзей его? Итак, Вениринг, без формального вставанья, пускается в семейную речь, постепенно восходящую в парламентский тон и свидетельствующею, что он видит за этим столом своего дорогого друга Твемло, в этот же день, тому назад ровно год, вручившого его дорогому другу, Ламмлю, прекрасную руку его дорогого друга, Софронии, - далее свидетельствующую, что он также видит за этим столом своих дорогих друзей, Бутса и Бруэра, которых примкновения к нему в тот период, когда его дорогой друг, леди Типпинс, точно также примкнула к нему - да, и притом в самых передних рядах - он никогда не забудет, пока намять его не изменит ему. Но он волен сознаться, что ему недостает за этим столом его дорогого старого друга, Подснапа, хотя он достойно представлен здесь его дорогим юным другом Джорджианой. Далее видит он за этим столом (это он возвещает с торжеством, как бы восхищаясь силой необычайного телескопа) друга своего, мистера Фледжби, если он позволит так назвать себя. По всем этим причинам и многим другим, которые, как ему хорошо известно, не ускользнули от особ, с такою исключительною проницательностью, как ваша, он должен поставить вам на вид, что наступило время с сердцем в бокале, со слезами на глазах, с благословеньями на устах, следовало бы ему прибавить и вообще с избытком набив наши чувствительные чемоданы ветчиной и шпинатом" всем разом пить здоровье наших дорогих друзей Ламмлей, пожелав им многия лета, столь же счастливые, как истекший год, и множество друзей, столь же удачно соединенных, как они сами. И еще прибавил он, что Анастасия Вениринг (плач её слышится в ту же минуту) создана по одному образцу с её искреннейшим и лучшим другом, Софронией Ламмль, в том отношении, что предана человеку, который искал и о брел ее, и благородно исполняет долг супруги.

Тут, не видя отсюда лучшого исхода, Вениринг черезчур коротко натягивает поводья своего ораторского Пегаса и летит с него кувырком через голову, со словами: "Ламмль, да благословит вас Бог!"

Затем Ламмль. Весь в преизбытках. В особенности преизбыточен нос грубого и неподходящого покроя; каков нос, таков и ум, и манера. Преизбыточна улыбка, потому не кажется настоящею; преизбыточна угрюмость в выражении лица, и потому нельзя признать ее притворною; преизбыток больших зубов, и потому, когда они откроются разом, понсволе вспомнишь, что зубы созданы для кусанья. Он благодарит вас, дорогие друзья, за ваш добрый привет и надеется принять вас - быть-может в ближайший из этих столь радостных для него праздников, - в помещении более соответствующем вашим правам на гостеприимство. Ему никогда не забыть, что у Венирингов впервые увидел он свою Софронию. Софронии никогда не забыть, что у Венирингов она увидела его в первый раз. Они говорили об этом вскоре после свадьбы и согласились, что им никогда этого не забыть. В самом деле, союзом своим они обязаны Венирингам. Они надеются когда-нибудь доказать, что вполне сознают это (Нет, нет, со стороны Вениринга). О, да! пусть он будет уверен в этом, они докажут ему, как только представится возможность! Брак его с Софронией с обеих сторон не был брак по разсчету: у ней было свое состояньице, у него свое состояньице; они соединили свои состояньица: это был брак чисто по склонности. Благодарю вас! Они с Софронией любят общество молодых людей; но он не уверен в том, что дом его будет безопасным местом для молодых людей, желающих оставаться холостыми, так как вид его семейного счастия может произвести перемену в их умах. Он не применяет этоге к кому-либо из присутствующих; уж, конечно, не к милой, неизменной Джорджиане. Еще раз благодарю вас! Точно также не применяет он этого к другу своему Фледжби. Он благодарит Вениринга за трогательные выражения, в которых тот отнесся к общему их другу Фледжби, ибо он питает к этому джентльмену глубочайшее уважение. Благодарю вас! В самом деле (неожиданно обращаясь к Фледжби), чем короче вы узнаете его, тем более находите в нем того, что желали бы найти. Еще раз благодарю вас! От имени моей дорогой Софронии и от моего собственного, благодарю вас!

что она хочет с ним заговорить. На этот раз она действительно хочет заговорить с ним. Вениринг разговаривает с другим соседом, а она говорит вполголоса:

-- Мистер Твемло!

Тот отвечает: - Извините! Да? - все еще с маленьким сомненьем, потому что она не глядит на него.

-- Конечно. Почту за честь.

Глубоко изумленный Твемло подносит руку ко лбу и опрокидывается на спинку своего кресла. Мистрисс Ламмль встает. Все встают. Дамы идут наверх. Джентльмены вскоре лениво пробираются за ними. Фледжби посвятил промежуток для наблюдения Бутсовых бакенбард, Бруэровых бакенбард и Ламмлевых бакенбард, соображая какого покроя бакенбарды предпочел бы он произвесть из себя посредством трения, если только гений его щеки захочет, наконец, отвечать на его потиранье.

В гостиной, как водится, составляются группы. Ляйтвуд, Бутс и Бруэр вьются, как моль вокруг этой желтой восковой свечи, - оплывающей и как-то напоминающей собою что-то вроде савана, - леди Типпинс. Чужаки ухаживают за Венирингом членов парламента и мистрисс Вениринг, Ламль стоит, мефистофельски скрестив руки, в уголку с Джорджианой и Фледжби. Мистрисс Ламмль на софе у столика обращает внимание мистера Твемло на альбом портретов, который у нея в руке.

Мистер Твемло занимает место на табуретке против нея, и мистрисс Ламмль показывает ему портрет.

-- Вы в праве удивляться, - тихо говорит она: - но я желала бы, чтобы вы не показывали виду, что удивляетесь.

-- Вы вероятно никогда не видывали этого вашего дальняго родственника, мистер Твемло, до нынешняго дня?

-- Нет, никогда.

-- Теперь вы видели, что это такое. Вы не гордитесь им?

-- Правду сказать, мистрисс Ламмль, нет.

Твемло насилу находит в себе достаточно присутствия духа, чтобы сказать вслух: - Очень похож! Необыкновенно похож!

-- Вы может быть заметили, кого он удостаивает своим вниманием? Вы замечаете, где он теперь и чем он занят?

-- Да. Но мистер Ламмль...

Она бросает на него взгляд, которого тот не понимает и и называет ему еще портрет.

-- Очарователен, - говорить Твемло.

-- До того похож, что почти каррикатура... Мистер Твемло, невозможно сказать вам, что за борьба была у меня в голове, прежде чем я собралась завести с вами этот разговор. Только в том убеждении, что я могу положиться на вас, и что вы не выдадите меня, я могу продолжать. Обещайте мне чистосердечно, что вы никогда не измените моему доверию, что вы будете ува^жать его, даже еслибы потеряли уважение ко мне: я была бы совершенно довольна этим и так уверена, как если бы вы поклялись в этом...

-- Мадам, даю вам честное слово бедного джентльмена.

-- Джорджиану. Ее хотят погубить. Ее хотят обмануть и выдать за этого вашего родственника. Это шулерская проделка, денежная спекуляция, У ней нет ни силы воли, ни характера для борьбы. Она находится в опасности быть проданною в страшную кабалу на всю жизнь.

-- Поразительно! Но как я могу предупредить это? - спрашивает Твемло, потрясенный и одуревший до последней степени.

Вот еще портрет. И не хорош, не правда ли?

Испуганный легкостью, с какою она откинула назад свою голову, для того чтобы критически взглянуть на свой портрет, Твемло смутно постигает, однакоже, смысл этого маневра, и сам откидывает голову, хотя он столько же видит этот портрет, как еслиб обретался в Китае.

-- И пре...Но Твемло, в своем потрясенном и разбитом состоянии, не может справиться с словом, и вместо; "преувеличено" произносит: "прилично".

-- Мистер Твемло, ваше слово подействует на её кичливого, самое слепленного отца. Вам известно, как высоко ставит он кашу фамилию. Не теряйте времени. Предостерегите его.

-- Но от кого же предостеречь?

-- От меня.

-- Милая Софрония, что за портреты показываешь ты, Твемло?

-- Разных знаменитостей, Альфред.

-- Покажи ему мой последний портрет.

-- Сейчас, Альфред.

-- Вот это последний с мистера Ламмля. Что, хорош? Предостерегите её отца от меня. Я заслуживаю этого, потому что сначала я сама была в заговоре. В этом заговоре участвовали мой муж, этот ваш родственник и я... Я это только для того говорю вам, чтобы склонить вас в пользу этого глупенького привязчивого созданья, чтобы спасли его. Нет надобности передавать все это её отцу. Настолько-то вы пощадите меня, а также моего мужа. Правда., вся эта нынешняя церемония есть не более как злая насмешка; однако, все-таки он мой муж, и нам надо жить. Что, похож?

Твемло, в состоянии ошеломления, притворяется будто сравнивает портрет, который у него в руке, с оригиналом, глядящим в его сторону из мефистофельского уголка.

-- В самом деле, очень хорош! - Вот слова, которые Твемло с величайшим трудом, наконец, выжимает из себя.

-- Я рада, что вы так думаете. Я и сама считаю его лучшим. Прочие так темны. Вот, например, еще портрет Ламмля...

-- Скажите ему, что я записная сваха; скажите ему, что я хитрая проныра; скажите, что вы уверены, что дочери его неприлично бывать в моем доме. Скажите ему обо мне что-нибудь в роде этого; это все будет справедливо. Вы знаете, какой это надутый человек, и как легко встревожить его тщеславие. Скажите ему сколько надо, чтобы встревожить его, и пощадите меня в остальном. Мистер Твемло, я чувствую мое внезапное падение в ваших глазах. Привыкнув уже к падению в собственных глазах, я глубоко чувствую перемену, которая должна произойти в ваших, в эти последния немногия минуты. Но я верю в вашу прямоту так же непоколебимо, как и прежде. Еслибы вы знали, как часто пыталась я сегодня заговорить с вами, вы верно пожалели бы меня. Мне ненужно никаких новых обещаний на мой счет; я довольна и всегда буду довольна тем обещанием, которое уже вы дали мне. Я не могу сказать вам ничего больше, потому что вижу, за мной наблюдают. Если вы хотите успокоить меня уверенностью, что поговорите с отцом и спасете эту невинную девочку, то закройте этот альбом, прежде чем возвратите его мне, я пойму это и в глубине сердца поблагодарю вас... Альфред, мистер Твемло полагает, что твой последний портрет лучше всех и совершенно согласен с твоим и моим мнением.

Альфред приближается. Группа расходится. Леди Типпинс встает, и мистрисс Вениринг следует за своим вожаком. Вместо того, чтобы повернуться к ним, мистрисс Ламмли еще с минуту остается в прежнем положении, глядя на Твемло. который глядит на портрет Альфреда сквозь лорнет. Минута прошла. Твемло роняет стеклышко во всю длину ленты и захлопывает книгу с таким экстазом, что заставляет вздрогнуть очаровательную Типпинс.

Затем пошли прощания за прощаниями: и "прекрасный-го это праздник, достойный золотого века", и "заезжайте же ко мне утром чай пить", и тому подобное. Твемло идет, пошатываясь по Пиккадилли, держа руку у лба, чуть не сбит с мог быстрою почтовой фурой, и, наконец, падает в целости на свое кресло. Рука доброго, невинного джентльмена все еще на лбу, а голова в вихре кружения.