Наш общий друг.
Часть третья.
V. Золотой Мусорщик попадает в дурное общество.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть третья. V. Золотой Мусорщик попадает в дурное общество. (старая орфография)

V. Золотой Мусорщик попадает в дурное общество.

Не ошибся ли светлый и всегда готовый маленький здравый смысл Беллы Вильфер, или не попал ли сам Золотой Мусорщик в пробирную печь и не выходит ли он из нея выжигою? Худая молва быстро разносится. Скоро мы все узнаем.

В ту самую ночь, как Белла возвратилась от своих родителей, случилось нечто такое, что обратило на себя все её внимание. В одной стороне Боффинова дома находилась комната, известная под названием комнаты мистера Боффина. Не столько пышная, как все прочее в доме, она была гораздо комфортабельнее; в ней господствовал вид домашней укромности, которая была загнана в этот угол обойным и декоративным деспотизмом, непреклонно отворачивавшим лицо от всех умаливаний о пощаде, с которыми взывал к нему мистер Боффин за все другия комнаты. Комната эта, несмотря на свое скромное положение, - окна её выдавались на старый угол Силы Вегга, - и на отсутствие в ней бархата, атласа и позолоты, упрочила за собою место в доме соответственно тому, какое занимает спокойный халат и туфли. Каждый раз, когда семья желала провести приятный вечерок у камина, она собиралась, как бы по неизменному правилу, в комнате мистера Боффина

Когда Белла возвратилась, ей доложили, что мистер и мистрисс Боффин сидит в этой комнате. Войдя туда, она нашла там и секретаря, пришедшого, казалось, по делам, потому что он стоял с какими-то бумагами с руках у стола, на котором стояли свечи с абажурами и за которым сидел мистер Боффин, откинувшись на спинку мягкого кресла.

-- Вы заняты, сэр? - сказала Белла, остановившись в дверях.

-- Нисколько, моя милая, нисколько. Вы свой человек. Вы у нас не гостья. Войдите, войдите. Вот и старушка наша на своем местечке.

К этим словам мистера Боффина присоединились кивание и улыбка привета со стороны мистрисс Боффин, и Белла, с книжкою в руках, села у камина за рабочий столик мистрисс Боффин Мистер Боффин занимал место на противоположной стороне.

-- Ну, Роксмит, - сказал Золотой Мусорщик, так крепко стукнув по столу, дабы привлечь его внимание, в то время как Белла перевертывала листки книги, что она вздрогнула: - на чем бишь мы остановились?

-- Вы говорили, сэр, - отвечал секретарь, с видом некоторой неохотности и оглянув предварительно всю компанию, - что по вашему мнению наступило время назначить мне оклад.

-- Не погордитесь сказать просто жалованье, любезнейший, - сказал мистер Боффин пытливо. - Чорт возьми! Я никогда и" говорил о своем окладе, когда был в услужении.

-- Мое жалованье, - сказал секретарь, поправляя себя.

-- Роксмит, вы не горды, я надеюсь? - заметил мистери Боффин, взглянув на него искоса.

-- Надеюсь, нет, сэр.

-- Я не знавал гордости, когда был беден, - сказало мистер Боффин. - Бедность с гордостью в лад идти не могут помните это. Да и как им ладить? Дело понятное. Человеку бедному гордиться нечем. Это безсмыслица.

С легким наклонением головы и с видом некоторого удивления, секретарь, казалось, согласился, перебрав по слогам слово "безсмыслица" на своих губах.

-- Итак, насчет жалованья, - сказал мистер Боффин. - Сядьте.

Секретарь сел.

-- Отчего вы не сели прежде? - спросил мистер Боффин недоверчиво. - Надеюсь, не из гордости? Так насчет этого самого жалованья. Я сообразил это дело и назначаю вам двести фунтов в год. Как вы полагаете? Достаточно?

-- Благодарю вас. Это хорошее предложение.

я об этом хорошенько не думал. Но потом я познакомился с другими денежными людьми, и узнал, какие у денежных людей бывают обязанности. Я не должен поднимать рыночную цену, потому что может случиться, что и сам я останусь без денег. Овца на рынке стоит столько-то, я и обязан дать за нее столько-то, а не больше. Секретарь стоит столько-то на рынке, я и обязан дать за него столько-то, а не больше. Однакоже, насчет вас, я не буду слишком прижимист.

-- Вы очень добры, мистер Боффин, - сказал секретарь с усилием.

-- Итак, мы полагаем, - сказал мистер Боффин, - двести фунтов в год. Жалованье, значит, дело решеное, но, чтоб уж потом не было никаких недоразумении, чтобы дело было ясно, за что я плачу двести фунтов в год. Если я покупаю овцу, я, значит, покупаю ее совсем. Точно также, если я покупаю секретаря, я покупаю его совсем.

-- То есть, вы покупаете все мое время?

-- Точно так. Послушайте, - сказал мистер Боффин, - это не значит, что я хочу забрать у вас все ваше время; минутку, другую вы можете заняться книжкой, если у вас нет ничего лучшого под рукой, хотя, я думаю, вы всегда могли бы найти что-нибудь полезное для занятия. Но я хочу, чтобы вы всегда были при мне. Я желаю иметь вас дома в готовности на всякое время. Поэтому, между вашим утренним чаем и вашим ужином, надеюсь, я всегда найду вас у меня в доме.

Секретарь поклонился.

-- В былое время, когда я сам находился в услужении, - сказал мистер Боффин, - я не мог шляться по своей воле, как мне нравилось, поэтому и вы не думайте шляться по своей воле и как вам вздумается. В последнее время вы уж слишком вдались в эту привычку; но, может статься, это оттого, что не было настоящого договора между нами. Поэтому сделаем теперь настоящий договор между собою, и вот какой: если вам нужно отлучиться, спроситесь.

Секретарь снова поклонился. В манере его замечались неловкость и удивление, и проглядывало чувство уничижения.

-- Я прикажу, - сказал мистер Боффин, - провесть звонок из этой комнаты в вашу, и когда вы мне занадобитесь, я позвоню. Больше я не припомню, что сказать вам в эту минуту.

Секретарь встал, собрал свои бумаги и вышел. Глаза Беллы проследили за ним до двери, взглянули на мистера Боффина, который самодовольно откинулся на спинку мягкого кресла, и опустились на книгу.

-- Я допустил этого парня, этого молодчика моего, - сказал мистер Боффин, начав прогуливаться рысью взад и вперед но комнате, - подняться выше его обязанности. Этого Не следует Мне нужно спять его с ходулей. Человек с состоянием имеет обязанности относительно других людей с состоянием и должен смотреть востро за своими, служителями.

Белла чувствовала, что мистрисс Боффин не спокойна. Глаза этого доброго создании старались дознать по её лицу, обратила ли она внимание на эту речь, и какое впечатление произвела она на нее. Но этой причине глаза Беллы еще крепче приковались к книге, и она перевернула страницу, с видом еще более глубокого погружения в её содержание.

-- Нодди, - сказала мистрисс Боффин, задумчиво остановившись среди своей работы.

-- Что, душа моя? - отозвался Золотой Мусорщик, вдруг сдержав себя на рыси.

-- Извини замечание, которое я тебе сделаю, Нодди; я, право, по могу удержаться, чтобы не сказать тебе, что у меня на душе. Не слишком ли ты был суров с мистером Роксмитом сегодня? Не был ли ты немного, так чуть-чуть, непохож на самого себя, каков ты был прежде?

-- Скажу тебе, старушка: да, надеюсь, что так, - ответил мистер Боффин весело, если не самохвально.

-- Надеешься, душа моя?

-- Тут походить на себя каким был встарь не годится, старушонушка. Неужто ты до сих пор этого не смекнула? Походить на то, как бы были в старину, ни к чему иному не поведет, как только к тому, чтобы нас грабили и обманывали. С старину мы не были богаты; теперь мы богаты. Это большая разница.

-- Ах! - сказала мистрисс Боффин, снова покидая работу, и с глубоким вздохом обратив глаза на камин. - Большая разница!

-- И мы должны подняться до этой разницы, - продолжал её супруг; - мы должны в уровень стать с этою переменой. Вот, что мы должны сделать. Нам теперь приходится оберегать свою собственность от всех и каждого, потому что каждый протягивает руку и готовится забраться в наш карман; и нам также надо держать в памяти, что деньги делают деньги, равно, как и все прочее.

раз пришел к нам в Павильон, и когда ты принял его к своим делам, как ты говорил ему, что еслибы небу угодно было предоставит Джону Гармону его богатство, ты был бы совершенно доволен одною завещанною нам насыпью и никогда не пожелал бы остального?

-- Да, старушка моя, я это помню. Но, ведь, мы еще не испытали тогда, что значит владеть остальным. Новые башмаки наши были принесены нам, но мы еще не надевали их. Теперь же мы их носим, носим их и должны шагать в них особым манером.

Мистрисс Боффин опять взяла свою работу и опять принялась шить.

-- Что касается до Роксмита, до моего молодого человека, - сказал мистер Боффин, понижая голос и смотря по направлению к двери из опасения, чтоб его кто-нибудь не подслушал, - с ним то же, что с лакеями. Я теперь дознал; если не заберете вы их в руки, так они вас заберут. Если вы не командуете ими, они и думать забудут, что вы сколько-нибудь лучше их, и будут считать себя ровней вам, особенно наслушавшись всех рассказов, и о большей части лживых, о вашем происхождении. Начни только фамильярно обращаться с ними, так тебя уважать не станут; поверь слову, старушка.

Белла отважилась на мгновение взглянуть на него украдкой из-под своих ресниц и увидела темное облако подозрительности, алчности и высокомерия, затемнившее его когда-то открытое лицо.

-- Как бы то ни было, - сказал он, - все это не очень занимательно для Беллы. Неправда ли, Белла?

И как же слукавила Белла, когда взглянула на него с таким задумчиво-отвлеченным видом, как будто бы ум её был совершенно занят книгой, и она не слыхала ни слова!

-- Ба! Нашли, значит, чем получше заняться, нежели слушать все это, - сказал мистер Боффин. - Хорошо, хорошо. Особенно же вам нет надобности слышать, как высоко вас ценят, моя милая.

Закрасневшись слегка от этого комплимента, Белла отвечала: - Надеюсь, сэр, вы не считаете меня тщеславною?

-- Нисколько, дорогая моя, - сказал мистер Боффин. - По я полагаю, вам делает честь, что вы, в ваши годы, так хорошо выравниваетесь с ходом света и знаете за что взяться. Вы совершенно правы. Держитесь за деньги, моя душечка. Деньги, вот дело настоящее. Вы деньги наживете своими хорошенькими глазками, да, - деньги, которые мистрисс Боффин, и я с ней вместе, с удовольствием упрочим за вами, так что вы и проживете и умрете в богатстве. Вот это и есть положение настоящее, в каком и жить и умереть следует, - сказал мистер Боффин тоном вовсе не-елейным: - в бо-гатстве!

В лице мистрисс Боффин заметно было выражение грусти, когда она, по долгом наблюдении лица своего супруга, обернулась к приемной дочери своей и сказала ей: - Не верьте ему, душенька Белла.

-- Э! - воскликнул мистер Боффин.Что? Не верьте ему?

-- Я не то хочу сказать, - отвечала мистрисс Боффин с мукою во взгляде: - я хочу сказать, верьте только тому, что он добр и великодушен, Белла, потому что нет лучше его человека. Да, это я должна сказать, Нодди. Лучше тебя нет человека.

Она сделала это заявление таким тоном, как будто бы он возражал на это, чего он нисколько не думал делать.

-- Это касается до вас, моя милая Белла, - сказала мистрисс Боффин все еще с печальным выражением: - он так привязан к вам, - что он там ни говори, - что ваш родной отец не может принимать более искреннее участие в вас, и едва ли может любить вас больше, чем он вас любит.

-- Что он там ни говори! Туда же! - вскрикнул мистер Боффин. - Что он там ни говори! Я это прямо и говорю, это самое я и говорю. Поцелуйте меня, мое милое дитя, на прощанье, - сказал он Белле, - и позвольте подтвердить, что моя старушка теперь сказала вам. Я очень люблю вас, моя душа, и совершенно соглашаюсь с вашими мыслями, и вместе с вами постараюсь, чтобы вы были богаты. Эти хорошенькие глазки ваши (которыми вы полное имеете прого гордиться, моя милая, хотя ведь вы и не гордитесь ими) стоят денег, и вы ими денег наживете. Деньги, которые будут у вас, будут стоить денег; вы и ими денег наживете. У ваших ног золотой каблучек. Доброй ночи, моя милочка.

Белла почему-то не так была довольна этими уверениями и этим предсказанием будущого, как бы следовало ожидать. Обвившись руками вокруг шеи мистрисс Боффин и пожелав ей доброй ночи, она прочла на лице, все еще грустном, этой женщины чувство уничижения и желание извинить своего супруга "Да есть ли какая нужда извинять его?" - думала Белла, усаживаясь в своей собственной комнате. "Что он говорит, то совершенно благоразумно, я в этом уверена, и совершенно справедливо, я и в этом уверена. Это то самое, что я сама себе часто говорила. Или мне это не нравится? Нет, не нравится, и хотя он мои благодетель, я осуждаю его за это. Скажи же пожалуйста", продолжала Белла, сурово обращая, но обыкновению, вопрос к своему отражению в зеркале: "что ты разумеешь под всем этим, несообразная ты скотинка?"

Зеркало на такой призыв к объяснению сохранило благоразумное министерское молчание, и Белла легла в постель с тяжестью на душе, превосходившею тяжесть одолевавшого ее сна. Утром она опять ждала облака, и более густого, на лице Золотого Мусорщика.

Около этого времени она (начала являться частою его спутницею в его утренних прогулках по улицам, и около этого же времени он сделал ее участницею в одном своем странном занятии. Тяжело работая всю свою жизнь в одном и том же скучном, огороженном месте, он находил детское наслаждение в разсматривании лавок. Это было одною из первых новостей и одним из первых удовольствии его свободы, и в равной мере это составляло радость его супруги. В продолжение многих лет, прогулки их по Лондону совершались только по воскресньямь, когда лавки заперты; когда же каждый день недели стал для них праздником, они находили для себя особенное удовольствие в разнообразии, замысловатости и красоте выставленных в окнах предметах, и удовольствию этому, казалось, - не было конца. Главные улицы были для мистера и мистрисс Боффин будто какой-нибудь большой театр, а происходившее на них представление - новизною детски занимательною, и потому, с самого начала сближения с ними Беллы, они постонно находились в первых рядах кресел и аплодировали с увлечением. Теперь же интерес мистера Боффина начал сосредоточиваться на книжных лавках; само по себе это ничего не значило, по интерес его сосредоточивался исключительно на одном роде книг.

"Посмотрим-ка сюда, душечка", скажет мистер Боффин, останавливая Беллу за руку у окна книжной лавки: - "вы можете бегло читать, у вас глазки такие же востренькие, как и Игетленькие. Посмотрите-ка хорошенько, душечка, и скажите мне не увидите ли какой книжки и скупых.

Если Белла находила такую книгу, мистер Боффин тотчас же кидался в лавку и покупал ее. И затем они переходят к другой книжной лавке, и мистер Боффин опять скажет: "посмотрите-ка попристальнее, душечка, нет ли жизнеописания скупого, или какой-нибудь книги в этом роде, каких-нибудь жизнеописаний странных людей, которые, может статься, были скупые".

людей, анекдоты о чудаках, повествования о замечательных людях или что-нибудь в этом роде, как лицо мистера Боффина просветлялось; он тотчас же кидался в лавку и покупал книгу. Величина, цена, достоинство не принимались в разсчет. Всякую книгу, повидимому, обещавшую биографию скупого, мистер Боффин покупал, не задумываясь ни минуту, и уносил ее на дом. Узнав случайно от книгопродавца, что одна часть Ежегодного Перечня {Annual Register, старинное, многотомное издание, сборник, заключавший в себе всякую всячину.} посвящена "характерам", мистер Боффин тотчас же купил всю партию этого остроумного собрания и начал переносить его домой, вручая но одному тому Белле, а сам забирая по три. Исполнение этой работы заняло у них около двух недель. Когда же она была окончена, мистер Боффин, с аппетитом на скряг, нисколько не удовлетворенным, а напротив еще более раздраженным, снова принялся за поиски.

Скоро оказалось совершенно ненужным говорить Белле, чего ей следует искать; между ею и мистером Боффином установилось взаимное понимание, что ей постоянно следует искать жизнеописании скряг. Утро за утром проводили они, блуждая вместе по городу и занимаясь такими странными поисками. "Скрижная" литературу не богата, и потому пропорция удач к неудачам была, может статься, как сто к одному; по мистер Боффин не утомлялся и оставался таким же жадным до скупых, каким быль вначале. Любопытно то, что Белла никогда не видала этих книг в доме Боффина и ни разу не слыхала от него ни малейшей ссылки на их содержание. Он, повидимому, припритывал своих скупых, как и сами они припрятывали свои деньги. Как они скряжничали с своими деньгами, таили и скрывали их, так и он скряжничал с своими книгами, таил и скрывал их. Но было совершенно заметно, и Белла замечала очень ясно, что, занимаясь приобретением этих печальных описаний с таким же усердием, с каким дон-Кихот приобретал рыцарския книги, он начал расходовать свои деньги рукой более бережливою. И часто, в то время как он выходил из лавки с описанием одного из таких несчастных сумасбродов, она почти готова была отскочить при виде лукавой сухой усмешки, с которою он снова брал ее под руку и отправлялся домой скороходью. Повидимому, мистрисс Боффин ничего не знала о такой его страсти. Он никогда не говорил о ней, кроме утренних прогулок, когда он и Белла постоянно бывали одни; Белла, с своей стороны, частью под влиянием мысли, что он принял ее в свои поверенные по делам, а частью по воспоминанию о грустном выражении лица мистрисс Боффин в один из минувших вечеров, также хранила молчание.

Пока все это совершалось, мистрисс Ламмль успела убедиться, что Белла имела на нее волшебное влияние. Ламмли, первоначально представленные Боффинам любезными Венирпигами, посещали их при всех важных случаях, но мистрисс Ламмль прежде не успела сделать этого открытия. Теперь же она узнала об этом совершенно внезапно. Это удивительно (говорила она мистрисс Боффин); она всегда до глупости чувствительна к влиянию красоты, но тут не одно это; она никогда не могла устоять против естественной грации манер, но тут опять не одно это; тут больше, чем все это, и нет у нея слов, чтобы выразить, как много и как сильно очарована она этою прелестнейшею девушкой.

Когда прелестнейшей девушке повторила эти слова мистрисс Боффин (гордая тем, что Беллу находили прекрасною, и готовая сделать ей всякое удовольствие), она естественно признала в мистрисс Ламмль женщину проницательную и со вкусом. Отвечая на эти чувствования особенною приветливостью к мистрисс Ламмль, она предоставила этой даме случай сблизиться с нею, да и очарование сделалось взаимное, постоянно, однакоже, имевшее вид большей сдержанности со стороны Беллы, чем со стороны восторженной Софронии. Как бы то ни было, они до того часто находились вместе, что в продолжение некоторого времени в Боффиновой карете чаще являлась мистрисс Ламмль, чем мистрисс Боффин: предпочтение, которому эта достойная душа нисколько не завидовала, и при этом даже смиренно говорила: "мистрисс Ламмль гораздо моложе меня, и к тому же, - Господи! - гораздо более меня светская дама!"

Но между Беллою Вильфер и Джорджианою Подснап была та разница, в числе многих других, что Белла находилась вне опасности подвергнуться чарам Альфреда. Она ему не доверяла и питала к нему отвращение. Можно даже сказать, её проницательность была до того дальновидна, а наблюдательность до того верна, что она "не доверяла и его супруге, хотя по легкомысленному тщеславию и упрямству затискала это недоверие в дальний уголок своей души и там придавила его.

Мистрисс Ламмль принимала самое дружеское участие в приискании хорошей партии для Беллы. Мистрисс Ламмль говорила шутливым тоном, что ей непременно нужно показать Белле какого рода богатые люди имеются на руках у ней и Альфреда, всегда готовые, как один человек, пасть к её ногам окончательно плененными. Подготовив приличный случай, мистрисс Ламмль, действительно, собрала самых порядочных из тех лихорадочных, хвастливых и невыразимо-распущенных джентльменов, которые постоянно шатались то в Сити, то из Сити, по делам биржи и греческих, испанских, индийских и мексиканских облигаций и аль-пари, и премий, и дисконта, и трех четвертей, и семи восьмых. Все они самым приятным образом, каждый по своему, выказывали свою преданность Белле, как будто бы она состояла из смеси хорошенькой девушки, кровной лошади, прочно сделанного кабриолета и отличной трубки, - но без малейшого успеха, хотя даже привлекательные способности мистера Фледжби были при этом кинуты на весы.

-- Я боюсь, душечка Белла, - сказала мистрисс Ламмль однажды в карете, - что вам с трудом, кто может понравиться.

-- Я и не жду, чтобы мне правились, моя дорогая, - сказала Белла, лениво поводя глазками.

-- Право, душа моя, - продолжала Софрония, - не очень легко найти человека достойного ваших прелестей.

-- Вопрос не в человеке, моя дорогая, - сказала Белла холодно, - а в доходе.

-- Душечка, - сказала мистрисс Ламмль, - ваша разсудительность изумляет меня. Где это вы успели так хорошо изучить жизнь? Вы совершенно правы. В таком положении, как ваше, цель должна состоять в приличном доходе. Вам из дома мистера Боффина нельзя перейти на доход недостаточный, и еслиб одна красота ваша не могла вам упрочить его, то непременно надобно предположить, что мистер и мистрисс Боффин...

-- О, они уже сделали это! - прервала Белла.

-- Нет? Неужели в самом деле сделали?

Немного досадуя на себя, в той мысли, что она необдуманно проговорилась, однакоже, наперекор своей досаде, Белла решилась не отступать от сказанного.

-- То есть, - объясняла она, - они говорили мне, что намерены обезпечить меня, как свою приемную дочь. Но прошу этою не рассказывать.

-- Разсказывать! - отвечала мистрисс Ламмль, как будто бы исполнившись глубокого волнения при одной мысли о такой невозможности. - Раз-ска-зы-вать!

-- Я не боюсь сказать вам, мистрис Ламмль... - начала Белла снова.

Душа моя, говорите "просто Софрония", а не то я не стану называть вас Беллой.

С несколько отрывистым, блажливым "О!" Белла согласилась: - О! Извольте, Софрония. Я не боюсь сказать вам, Софрония, что, но моему убеждению, у меня нет того, что люди называют сердцем Я считаю такого рода вещь безсмыслицей.

-- Итак, - продолжала Белла, - что касается желания, чтобы мне нравились, я желаю этого только в одном отношении, о котором уже упомянула. Ко всему прочему я равнодушна.

-- И о вы никак не можете сделать, чтобы вы сами не нравились, Белла, - сказала мистрисс Ламмль, посмеиваясь с плутовским взглядом и с своею наилучшею улыбкой:вы не можете воспрепятствовать своему мужу гордиться и восхищаться вами. Вы можете не заботиться, чтоб он вам правился, вы можете не хлопотать о том, чтоб ему нравиться; но вы не свободны от своей собственной способности нравиться, вы это делаете против своей воли, моя душа; поэтому сомнительно, чтоб у вас была какая-нибудь возможность не понравиться.

Грубость этой лести понудила Беллу показать, что она действительно нравится против своей воли. Она чувствовала, что поступает не хорошо; она хотя и видела не ясно, что из этого выйдет что-то худое впоследствии, однакоже, мало думала о том, какие последствия в действительности проистекут из этого, и продолжала говорить доверчиво.

Не говорите о способности нравиться против воли, моя милая, - сказала Белла, - это я уже знаю достаточно.

-- Да? - воскликнула мистрисс Ламмль. - Значит, слова мои подтверждаются, Белла?

-- Довольно, Софрония, не будем больше говорить об этом. Не разспрашивайте меня.

Так как это ясно означало "разспрашивайте", то мистрисс Ламмль продолжала, согласно с просьбой:

-- Разскажите мне, Белла. Пожалуйста, мой друг. Какой это несносный нахал так неприятно прицепился к очаровательным складкам вашего платья, что его не иначе, как с трудом можно было сбросить?

-- Несносный, действительно, - сказала Белла, - и притечь такой, что похвалиться им нельзя! Но не разспрашивайте меня

-- Позволите отгадать?

-- Вы никогда не отгадаете. Что вы скажете о нашем секретаре?

-- Душа моя! О пустыннике-секретаре, который ползает вверх и вниз по задним лестницами и никогда не бывает видим!

-- Я ничего не знаю о его ползании вверх и вниз по задним лестницам, - сказала Белла, отчасти и с презрительностью, - кроме того, что он этого никогда не делает; что же касается до его (невидимости, то я была бы очень довольна, если-бы никогда не видала его, хотя он точно также видим, как и вы. Но я ему понравилась (за свои грехи), и он имел дерзость сказать мне это!

-- Не объяснялся же он с вами, моя дорогая Белла!

-- Вы уверены в этом, Софрония? - сказала Белла. - Я так не уверена. Правду сказать, я уверена совершенно в противном.

-- Он с ума сошел. - сказала мистрисс Ламмль, как бы с уступкой.

-- Повидимому, он был в своем уме, - ответила Белла, вскинув головку, - и говорил за себя довольно много. Я высказала ему свое мнение о его объяснении и о его поведении и отстранила его. Конечно, все это было для меня очень трудно и очень неприятно. Однакоже, все это осталось тайной. Слово это побуждает меня заметить, Софрония, что я невольно проговорилась, сообщив вам тайну, и потому, надеюсь, вы не станете о ней рассказывать.

-- О ней рассказывать! - повторила мистрисс Ламмль с прежним чувством. - О ней раз-ска-зывать!

На этот раз Софрония говорила настолько от души, что сочла за нужное наклониться в карете и поцеловать Беллу. Поцелуй был из рода Иудиных; ибо, поцеловав Беллу, она в то время, как еще сжимала её руку, думала: "по твоему собственному показанию, тщеславная, жестокосердная девчонка, раздутая сумасбродность мусорщика, мне нет ни малейшей надобности знать Если мой муж, посылающий меня сюда, составит какой-нибудь план, чтобы сделать из тебя свою жертву, я, конечно, в этом препятствовать ему не стану". В эти же самые минуты и Белля думала: "Зачем я в постоянной вражде сама с собою? Зачем сказала я, как будто бы по принуждению, то, что следовало бы скрывать, как я сама сознаю это? Зачем я делаю себе друга из этой сидящей рядом со мною женщины, вопреки всему, что мне шепчет против нея мое сердце?

Как и всегда, ответа не было в её зеркале, когда она, возвратившись домой, отнеслась к нему с этими вопросами. Еслиб она посоветовалась с каким-нибудь лучшим оракулом, может статься, результат был бы более удовлетворительный; но она этого не сделала, и все, следовательно, пошло своею чередой.

Одно обстоятельство, находившееся в связи с наблюдением, которое она делала над мистером Боффином, считала она очень любопытным, - это вопрос о том, наблюдал ли за ним секретарь его и следил ли он, как и она, за несомненною переменой в нем? Её крайне ограниченные сношения с мистером Роксмитом затрудняли для нея это открытие. Теперь их сношения никогда не переходили за черту их обыкновенных появлений перед мистером и мистрисс Боффин; и если Беллу и секретаря когда-нибудь оставляли но какому-либо случаю с глазу на глаз, то он немедленно удалялся. Он казался подавленным; но успел приобресть такую сильную власть над своею физиономией, что каждый раз, как мистер Боффин рассказывал ему что-нибудь про себя, лицо секретаря оставалось неизменно, как стена. Слегка надвинутые брови, не выражавшия ничего, кроме, так сказать, механического внимания, и сжатые губы, как бы для того, чтобы удержать их от презрительной улыбки, - вот все, что видела она с утра до ночи, изо дня в день, из недели в неделю, - однообразное, неизменное, упроченное, будто в изваянии.

Хуже всего в этом было то, что каким-то нечувствительным и самым досадным образом, - как сама себе жаловалась Белла со свойственною ей пылкостью, - к её наблюдениям за мистером Боффином постоянно примешивалось наблюдение и за мистером Роксмитом. Неужели, вот это не вызовет у него никакого взгляда? Возможно ли, чтобы вот это не сделало на него никакого впечатления? Подобные вопросы задавала себе Белла столько же часто в продолжение дня, сколько в дне часов. Нет возможности добраться. Всегда одно и то же неизменное лицо.

"Неужели он до того низок, что может продать все свое существо за двести фунтов в год?" думает Белла. "А почему же и нет? Вопрос о цене не у него одного. Мне кажется, и я продала бы свое существо, если-бы могла достаточно получить за него". Таким образом она снова начинала воину с собою.

Какая-то тоже нечеткость, только другого рода, проявлялась на лице мистера Боффина. Прежняя простота выражения этого лица замаскировалась особого рода хитростью, которая подчинила себе даже его добродушие. У него и улыбка стала хитрая, как будто бы он изучал улыбки между портретами своих скопцов. За исключением случайных взрывов нетерпеливости или грубого заявления своего господства, его добродушие оставалось при нем, но с недостойною примесью недоверчивости. Глаза его хотя и блестели, лицо его хотя и улыбалось, однакоже, он постоянно сидел, поддерживая себя своими руками, как будто бы в нем зарождалось желание затаить самого себя и как будто бы ему было необходимо постоянно находиться в оборонительном положении.

лица, кроме лица мистрисс Боффин, тем более, что лицо это уже не было так ясно, как прежде, ибо оно наверно отражало своим безпокойством и грустью каждую черту перемены в Золотом Мусорщике

-- Роксмит, - сказал мистер Боффин однажды вечером, когда все они сидели в его комнате, и когда он с своим секретарем занялся какими-то счетами, - я слишком много денег трачу. Или ж вы за меня слишком много тратите?

-- Вы богаты, сэр.

-- Нет, я не богат, - сказал мистер Боффин.

Резкость ответа почти доказывала, что он говорит де то, что думает. Но это не произвело никакой перемены в выражении его лица.

-- Вы не богаты, сэр? - повторил секретарь, разстанавливая слова.

-- Положим, - отвечал мистер Боффин, - что и богат: все-таки это мое дело. Я не желаю тратиться в таких размерах, как хотелось бы вам или кому бы то ни было. Вам самим не направилось бы это, еслибы деньги были ваши

-- Даже в таком невозможном случае, сэр, я...

-- Молчать! - сказал мистер Боффин. - Вам не должно это нравиться ни в каком случае. Вот что! Я не хотел быть грубымь, но вы меня вынуждаете быть грубым; при том же я хозяин. Я нисколько не хотел сказать вам, чтобы вы молчали. Прошу у вас извинения. Не молчите, но и не противоречьте. Случалось ли вам читать жизнь мистера Элюса? - заключил мистер Боффин, дойдя, наконец, до своего любимого предмета.

-- Кажется, читал.

-- Он никогда не говорил, что он богат, а между тем мог бы два раза купить меня. Слыхали вы когда-нибудь о Даниэле Дансере?

-- О другом скупце? Слыхал

не были бы богаты.

-- Они жили и умерли в положении крайне бедственном. Не так ли, сэр?

-- Нет, не думаю, чтоб они жили и умерли в бедственном положении, - сказал мистер Боффин с особенною вежливостью.

-- В таком случае, это не те скупцы, которых я разумею. Те презренные мерзавцы...

-- Не бранитесь, Роксмит, - сказал мистер Боффин.

-- Им это нравилось, - сказал мистер Боффин, - и я полагаю, приятнее не было бы им, еслиб они проживали свои деньги. Но как бы ни было, я не намерен бросать свои. Уменьшите расходы. Дело в том, что вы недостаточно бываете у меня в доме, Роксмит. Надзор требуется в самых малых вещах. Если этого не будет, из нас кто-нибудь в рабочем доме умрет.

-- Упомянутые вами люди, - спокойно заметил секретарь, - думали, что и они умрут в таком доме, если только я хорошо помню, сэр.

-- И это делает им честь, - сказал мистер Боффин. - Они думали так, как им нравилось! Но теперь пока оставим это. Вы предупредили хозяев ваших, что оставляете свою квартиру?

-- По вашему приказанию, предупредил, сэр.

же, чтобы вам всегда быть в моем доме, и днем, и ночью, и сокращать расходы. Что заплатите за четверть года, поставьте на мой счет, и мы постараемся вернуть эти деньги на чем-нибудь другом. У вас есть кои-какая хорошенькая мебель, не правда ли?

-- Да, мебель в моих комнатах принадлежит мне.

-- Следовательно, другой нам не нужно будет покупать. В случае, если вы сочтете, - сказал мистер Боффин, глядя с особенною хитростью, - что с честною независимостью вашею было бы сообразно, для успокоения вашей совести, передать мне эту мебель в виде возврата денег, уплаченных за четверть года, то на этот счет будьте спокойны, будьте спокойны. Я у вас не прошу её, но и не буду препятствовать, если вы полагаете, что вам не худо бы поступить таким образом. Что касается до вашей комнаты, то выберите себе левую порожнюю комнату наверху.

-- Для меня годится всякая порожняя комната. - сказал секретарь.

-- Выберите, выберите, - сказал мистер Боффин, - это будет то же, что восемь или десять шиллингов в поделю добавочных к вашему доходу. Я не сделаю, за это никакого вычета и надеюсь, что вы отлично вознаградите меня сокращением расходов. Теперь, если вы зажжете у себя в конторе огонь, я приду и письмецом или двумя распоряжусь там.

вид, что она заботливо занята своими прошивками, она сидела, усердно работая иглой, пока искусная рука её не была остановлена тихо положенною на нее рукой мистрисс Боффин. Уступая этому прикосновению, она почувствовала, как её рука была приподнята к губам этого доброго создания, она почувствовала, как на её руку скатились слезы - О, мой любезный супруг! - сказала мистрисс Боффин. - Как тяжело мне видеть и слышать все это. Но, милая Белла, поверьте мне, все-таки нет лучше человека, несмотря на эту перемену.

Он повернулся в ту минуту, как Белла взяла руку мистрисс Боффинь в свою руку.

-- Она только хвалит вас, сэр, - сказала Белла.

-- Хвалит меня? Вы в этом уверены? А не бранит за то, что я стою на-стороже против шайки грабителей, которые готовы по капелькам изсосать меня до-суха.

-- Полно, полно, полно! - уговаривал мистер Боффин, но без участия. - Не огорчайся, моя старушка.

-- Но для меня невыносимо видеть тебя таким образом, друг мой.

-- Пустяки! Вспомни, что мы уже не то, чем были прежде. Вспомни, что или мы должны держать в руках, или нас заберут в руки. Вспомни, что нам нельзя не стоять за свое. Вспомни, что деньги делают. А вы, Белла, не безпокойтесь, дитя мое; не сомневайтесь ни в чем. Чем больше я сберегу, тем больше вы получите.

Белла подумала: хорошо, что жена его, предавшись тоске, приложила свое лицо к его плечу; ибо лукавый блеск его глаз, в то время как он говорил все это, будто бросал неприятное освещение на происшедшую в нем перемену и делал ее в нравственном отношении еще хуже.