Наш общий друг.
Часть третья.
XVI. Пиршество трех сильфов.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть третья. XVI. Пиршество трех сильфов. (старая орфография)

XVI. Пиршество трех сильфов.

Лондонский Сити, казалось, ничего не обещал в то время, как Белла спешила но его хрящеватым улицам. Большая часть денежных мельниц скидали паруса {Ветряные мельницы в Англии имеют махи по большей части обтягиваемые парусами.} или окончили помол на этот день. Мельники-хозяева уже ушли, и работники их тоже уходили. Все торговые проулки и дворы имели истомленный вид, да и самые тротуары казались изнуренными, смущенные ходьбою миллиона ног. Чтоб умерить сколько-нибудь суматоху такого лихорадочного места, необходимы ночные часы. Теперь же истома прерванного движения денежных мельниц будто стояла еще в воздухе, и успокоение походило более на упадок сил измученного гиганта, чем на отдых человека, обновляющого свои силы.

Если Белла, взглянув на могучий Банк, подумала, как приятно было бы заняться в нем хоть один часок садоводством, копаясь в деньгах медною лопаточкой, все же она была далека от настроения сребролюбцев. Значительно улучшившись в этом отношении, с некоторыми полусформировавшимися образами имевшими немного золота в своем составе и плясавшими пред её светлыми глазками, она достигла пропитанной москотильным духом местности Мисинг-Лена и почувствовала, как 6jato перед нею только-что открыли ящик в аптеке.

Контора Чикксей, Вениринг и Стоббльз была ей указана пожилою женщиной, повстречавшейся ей тотчас же по выходе из питейного дома, еще утиравшею свой рот и объяснявшею его влажность естественными причинами хорошо известными в физических науках, и сказавшею, что она заглянула в питейный дом для того только, чтобы посмотреть который час. Контора помещалась в нижнем этаже со входом под воротами, и Белла, приближаясь к ней, думала, сообразно ли будет с обыкновениями Сити войти в контору и спросить Р. Вильфера, как вдруг - кого же увидала она у окна с поднятою рамой литого стекла, как не самого Р. Вильфера, собиравшагося немножко закусить!

Подойдя ближе, Белла разсмотрела, что закуска состояла из булочки и из криночки молока в один пенни. Одновременно с этим открытием её отец заметил ее и разбудил эхо Минсинг-Лена восклицанием: "Боже ты мой!"

Он вылетел херувимчиком без шляпы, обнял ее и ввел в контору.

-- Рабочие часы кончились, и я здесь один, моя душенька, - объяснял он, - и собираюсь, как часто делаю, когда все разойдутся, справить свой чаек.

Окинув взором контору, где отец её сидел, как узник в тюрьме, она принялась тормошить и обнимать его.

-- Я от роду не был так удивлен, милочка моя, - сказал её отец. - Не мог глазам своим поверить. Ей-Богу, думал уж не померещилось ли. Каково это, одна себе идет по улице! Ну, чтобы тебе заслать сюда лакея, милочка моя?

-- Со мной нет лакея, па.

-- В самом деле! По ведь ты приехала в экипажике, моя душечка?

-- Нет, па.

-- Неужели пешком пришла, моя милая?

-- Пешком, па.

Он казался до того удивлен, что Белла не решилась открыть ему всего в эту минуту.

-- И потому, на, ваша прелестная женщина так отощала, что очень желала бы подсесть к вашему чайку.

Булка и пенсовая криночка молока были помещены на листе бумаги, на подоконнике. Перочинный ножик херувимчика с горбушкой булки на кончике лежал возле них, как был брошен им второпях. Белла сняла горбушку и положила ее себе в рот.

-- Моя милая дочка, - сказал её отец, - какую бедную трапезу ты со мной делишь! Надо тебе по крайней мере особую булочку и особую криночку. Постой минутку, моя душа. Молочная недалеко, только за угол завернуть.

Не внимая отговариваниям Беллы, он выбежал и проворно возвратился с новым запасом. - Милое мое дитя, - сказал он, кладя принесенное на другой лист бумаги, - такая прелестная... - И он посмотрел на нее и остановился.

-- Что с вами, па?

-- Нет, па, старое. Разве вы его не помните?

-- Мне показалось, что помню, душенька.

-- Как же вам не помнить? Вы сами покупали его, па.

-- Да, мне показалось, что я покупал, душенька, - сказал херувимчик, немного встряхнув себя как бы для того, чтобы возбудить свои умственные способности.

-- Или вы уж так непостоянны, что вам не нравится ваш собственный вкус, любезный па?

-- Душечка моя, - отвечал он, проглатывая с значительным усилием кусок булки, который словно застрял у него в горле, - мне кажется, платье это не соответствует существующим обстоятельствам.

-- И таким-то образом, па, - сказала Белла, с ласкою передвинувшись к нему с места, где сидела напротив, - вы мирно справляете здесь ваш чаек совершенно одни? Я не помешаю вашему чаю, если вот так положу вам на плечо свою руку, па?

-- Да, моя милая, и нет, моя милая. Да, на первый вопрос и, конечно, нет - на второй. Относительно мирного чаю, душечка моя, видишь ли, дневные занятия иногда бывают несколько утомительны и, если нет ничего в середочке между дневным делом и твоей матерью, то и она иногда тоже бывает несколько утомительна.

-- Знаю, па.

-- Да, моя милочка. Поэтому-то я иногда и справляю свой мирный чай тут у окна и мирно смотрю на улицу (это очень утешительно) в промежутке между дневным трудом и домашним...

-- Блаженством, - подсказала Белла печально.

-- И домашним блаженством, - сказал её отец, - радехонек воспользоваться этим словом.

Белла поцеловала его. - И в этом-то темном, скучном месте, в этой тюрьме, милый бедняжка, вы проводите часы вашей жизни, когда вы не дома?

-- Когда не дома, или не на пути туда, или не на пути сюда, моя душечка. Да. Видишь ты небольшую конторку в том углу?

-- В темном-то углу, самом дальнем от света и от камина? Конторку самую гадкую из всех конторок?

-- Неужели она в самом деле такою тебе кажется? - сказал о я отец, художнически разсматривая контору, с наклоненною на сторону головой: - Это моя. Ее называют насестью Ромти.

-- Ромти. Она, видишь, довольно высока и с двумя ступеньками, потому ее и называют насестью. А меня называют Ромти.

-- Как смеют они! - воскликнула Белла.

-- Они шутят, Белла, голубушка, шутят" Они все более или менее моложе меня, и все любят пошутить. Ну, что за беда? Ведь могли бы назвать угрюмым или понурым, пятидесятью неприятными названиями. А что ж такое Ромти! Господи Боже, почему же Ромти?

Причинить тяжкое огорчение этому доброму существу, которое, при всех её капризах, было для нея предметом признательности, любви и удивления с малолетства, Белла считала делом самым жестоким в жестокий день своей жизни.

"Я бы лучше сделала, думала она, еслибы все сказала в начале; я бы лучше сделала, еслибы сказала в ту минуту, как он начинал догадываться. А теперь он опять счастлив, я этим только огорчу его".

Он снова принялся за свою булку и за свое молоко, в наиприятнейшем расположении духа; а Белла, продвинув свою руку еще ближе к нему и в то же время всклочивая его волосы вверх, с неудержимою наклонностью пошалить с ним, основанною на привычке всей её жизни, готовилась сказать: "Драгоценный мой на, пожалуйста не опечальтесь; я должна сказать вам кое-что неприятное", как была прервана непредвиденным образом.

-- Боже милосердый! - воскликнул он и попрежнему разбудил эхо Чинсинг-Лена. - Как это удивительно!

-- Что такое, па?

-- Мистер Роксмит идет!

-- Нет, нет, па, нет! - вскрикнула Белла. - Верно нет.

-- Вот он! Сама посмотри!

Действительно, мистер Роксмит не только прошел мимо окна, но и вошел в контору. И не только вошел в контору, но, видя себя наедине с Беллою и её отцом, кинулся к Белле и схватил ее в объятия с восторженными словами: "Моя милая, милая Белла; моя храбрая, великодушная, безкорыстная, благородная Белла!" И не только это (что можно было бы счесть достаточною дозою для удивления), но еще и то, что Белла, сперва опустив немного голову, подняла ее и положила ее к нему на грудь, как будто тут было самое привычное место для успокоения её головы.

-- Я знал, что ты придешь сюда и пошел за тобой, - сказал Роксмит. - Душа моя, жизнь моя! Ты моя теперь.

Белла отвечала: - Да, я твоя, если ты находишь меня достойною. - И тут, казалось, она совсем уничтожилась в его объятиях: так с его стороны были крепки эти объятия, так с её стороны была велика уступчивость им.

Херувимчик, волосы которого при стол поразительном зрелище сделали бы сами собою то, что с ними только сейчас сделала Белла, отступил назад в ниш окна, из которой вышел, и смотрел на парочку, вытаращив свои глаза до-нельзя.

-- Но нам надо подумать о милом па, - сказала Белла: - я ничего еще не говорила милому па; разскажем ему.

И тут они обратились к нему.

-- Прежде всего, моя милая, - заметил херувимчик слабым голосом, - я бы желал, чтобы ты сделала милость меня немного молоком спрыснула: я чувствую, что я как будто в обморок падаю.

дала ему немножко выпить, и он постепенно ожил под её ласковою заботливостью.

-- Мы откроем вам все одно за другим, милейший па, - сказала Белла.

-- Друг мой, - отвечал херувимчик, - смотря на них обоих, - вы открыли мне так много с первого приема, - если могу так выразиться, - что, мне кажется, я теперь в состоянии выслушать даже и очень большое открытие.

-- Мистер Вильфер. - сказал Джон Роксмит, взволнованным и радостным голосом, - Белла принимает мое предложение, хотя у меня нет состояния, нет даже и занятия в настоящее время; нет ничего кроме того, что я могу добыть в будущем. Белла принимает мое предложение.

-- Да, я немножко уже и понял так, мой любезный сэр, - тихо отвечал херувимчик, - что Белла принимает ваше предложение из того, что я в течение этих немногих минут за метил.

-- Вы не знаете, па, - сказала Белла, - как дурно поступила я.

-- Вы не знаете, сэр, - сказал Роксмит, - какое сердце у нея.

-- Вы не знаете, па, - сказала Белла, - какое мерзкое создание я была, когда он спас меня от самой себя.

-- Вы не знаете, сэр, - сказал Роксмит, - какое пожертвование она для меня сделала.

-- Моя милая Белла, - отвечал херувимчик, все еще патетически встревоженный, - и мой любезный Джон Роксмит, если вы мне позволите так называть вас.

-- Называйте, па, называйте, - настаивала Белла. - Я позволяю вам, а моя воля для него закон. Не так ли, милый Джон?

В Белле была призывная застенчивость, вместе с призывною нежностью любви и доверия, и гордости, когда она в первый раз назвала его по имени, что и дало Джону Роксмиту полное право сделать то, что он тотчас же сделал. Сделал же он то, что она снова как будто исчезла таким точно образом, как сказано выше.

-- Я полагаю, друзья мои, - заметил херувимчик, - что, если один из вас подсядет ко мне с одного бока, а другой с другого, то мы разсудим дело лучше и толковее. Джон Рокемкт упомянул давеча, что теперь у него нет занятия.

-- Ни какого, - сказал Роксмит.

-- Нет, па, ни какого, - сказала Белла.

-- Из чего я заключаю, - продолжал херувимчик, - что он оставил мистера Боффина?

-- Да, па, и так...

-- Постой крошечку, моя милая. Я хочу вести к этому постепенно. И что мистер Боффин нехорошо поступил с ним?

-- Поступил с ним самым постыдным образом, милый па! - вскрикнула Белла, вспыхнув в лице.

-- Чего, - продолжал херувимчик, приглашая к терпению движением своей руки, - некоторая корыстная молодая особа, состоящая в отдаленном родстве со мною, не могла одобрить? Так ли я веду к этому?

-- Не могла одобрить, милый па, - сказала Белла с слезным смехом и радостным поцелуем.

что она не должна продавать свое понятие о том, что хорошо и что дурно, что правдиво и что ложно, что справедливо и что несправедливо, ни за какую цену никому на свете? Так ли я веду к этому?

С новым слезным смехом Белла опять поцеловала его.

-- И потому... и потому, - продолжал херувимчик пылким голосом, в то время как руки Беллы тихо передвигались с его жилета на его шею, - эта корыстная молодая особа, состоящая в отдаленном родстве со мной, отвергая цену, сняла с себя блестящие наряды, составлявшие часть этой цены, надела, сравнительно говоря, бедное платье, которое я в последний раз подарил ей, и уверенная, что я поддержу ее в нравом деле, пришла прямо ко мне. Так ли я до конца довел?

В это время Белла обвила рукой его шею и опустила на нее свое лицо.

-- Корыстная молодая особа, состоящая б отдаленном родстве со мной, - сказал её добрый отец, - хорошо поступила. Корыстная молодая особа, состоящая в отдаленном родстве со мной, не напрасно надеялась на меня! Корыстная молодая особа, состоящая в отдаленном родстве со мной, нравится мне больше в этом платье, чем, еслиб она явилась ко мне в китайских шелках, кашемирских шалях и голкондских бриллиантах. Я горячо люблю эту молодую особу и говорю молодому человеку, избранному сердцем этой молодой особы, из глубины моего сердца и от всего моего сердца говорю: Благословение мое да будет над вами во веки веков. Она приносит вам славное приданое, принося свою бедность, на которую решилась для вас и для честной правды!

Голос изменил благородному человечку, когда он подал свою руку Джону Роксмиту, и он замолк, низко склонив свое лицо над дочерью. Однакоже, ненадолго. Он скоро глянул вверх и сказал веселым голосом:

-- Теперь, мое милое дитя, если ты можешь занять Джона Роксмита на какие-нибудь полторы минуточки, я сбегаю в молочную и принесу ему булочку и пенсовую крыночку молочка, чтобы нам чай всем вместе справить.

Это походило, как Белла весело заметила, на ужин приготовленный для трех сильфов, как сказывается в детской сказочке, в их домике в лесу, только без грозного глухого ворчания: "кто-то мое молоко отпил!" Пиршество было счастливое, самое счастливое из всех, какие Белла или Джон Роксмить, или даже Р. Вильфер когда-нибудь имели. Несоответственная странность всего, что их окружало и две бронзовые шишки на железном сундуке Чикксей, Вениринг и Стоббльз, глядевшия из-за угла будто два глаза какого-нибудь страшного дракона, придавали этому пиршеству только более прелести.

-- Можно ли было подумать, - сказал херувимчик, озираясь в конторе с невыразимым наслаждением, - что здесь может разыграться какое-нибудь дельце нежного свойства? Вот что занимает меня. Можно ли было подумать, что я вижу мою Беллу в объятиях её будущого мужа, здесь?

Уже немного погодя после того, как исчезли булки и молоко, и как первые зачатки ночной тени стали расползаться по Минсинг-Лену, херувимчик начал мало-по-малу тревожиться и сказал Белле, откашлявшись:

-- Гм! Подумала ли ты сколько-нибудь о своей матери, моя милочка?

-- Да, па.

-- И о сестре Лавви, конечно, моя милочка?

-- Да, па. Я полагаю, нам дома лучше не пускаться в подробности. Я полагаю, будет совершенно достаточно сказать, что у меня вышла размолвка с мистером Боффином, и что я оставила его навсегда.

-- Джон Роксмит знаком с твоею ма, душа моя, - сказал её отец после небольшого колебания, - и потому мне можно, не церемонясь, сказать тебе при нем, что ты, может статься, найдешь свою ма немножко утомительною.

-- Немножко утомительною, па? - сказала Белла с сладко звучным смехом, тем более сладкозвучным, что любовь слышалась в его тоне.

-- Ну, полно! Скажем по секрету между нами: утомительною; смягчать не станем, - отважно допустил херувимчик. - Да и у сестры твоей характер утомительный.

-- Мне все равно, па.

-- И ты должна приготовиться, моя драгоценная, - сказал её отец, с большим смирением, - знаешь, приготовиться г тому, что в доме у нас все бедно и скудно, и комфорту нет ни какого, особенно после дома мистера Боффина.

-- Мне все равно, на. Для Джона я готова все перенести.

-- Послушайте, - сказал херувимчик весело и не выказывая неодобрения, - когда ты выйдешь из своего заключения, душечка моя, и снова явишься на поверхности, то, я думаю, нам пора будет запирать и отправляться.

Если контора Чикксей, Вениринг и Стоббльз когда-нибудь запиралась тремя более счастливыми людьми, с естественною большей части людей радостью при запирании конторы, то они вероятно были людьми в превосходной степени счастливыми. Но Белла сперва взобралась на насесть Ромти и сказала: - "Покажите мне, что вы здесь целый день делаете, любезный па. Не так ли все вы пишите?" - положив при этом свою кругленькую щечку на свою полненькую левую ручку и скрыв из виду перо в волнах своих волос самым неделовым образом, хотя Джону Роксмиту, повидимому, это нравилось.

Таким образом, три сильфа, убрав все следы своего пиршества и сметя кротки, вышли из Минсинг-Лена и пошли в Голловей, и если двое из сильфов не желали, чтобы разстояние было вдвое длиннее, то, значит, третий сильф сильно ошибался. Этот скромный дух счел себя такою помехой удовольствия, которое те, по его мнению, находили в этом путешествии, что извиняющимся тоном заметил: - Я думаю, мои друзья, мне лучше перейти на ту сторону улицы и показывать вид, что я иду сам по себе. - Он действительно так и сделал, усыпая свой путь улыбками за неимением цветов.

Было уже около десяти часов, когда они остановились в виду Вильферова замка, и тут, благодаря тишине и безлюдности места, Белла снова начала ряд исчезновений, угрожавших продлиться всю ночь.

-- Я думаю, Джон, - намекнул наконец херувимчик, - если вы уступите мне эту молодую особу, состоящую в отдаленном родстве со мной, то я введу ее в дом.

-- Уступить ее вам я не могу, - отвечал Джон, - я могу только передать вам ее на время. Душечка моя!

Это магическое слово тотчас же заставило Беллу исчезнуть

-- Теперь, мой любезнейший па, - сказала Белла, когда снова стала видима, - давайте мне вашу руку и побежим, как можно проворней и как раз будем дома. Ну, папа. Раз!

-- Ангел мой, - сказал, запинаясь, херувимчик, с оробевшим видом: - я хотел заметить, что если твоя мать...

-- Не мешкать, сэр, если хотите выиграть время, - крикнула Белла, выставляя вперед свою правую ножку: - вы это видите, сэр? Вот черта, подходите к черте, сэр. Раз! два! три - бежим, на!

Она кинулась, увлекая с собой херувимчика, и не остановилась, и ему не дала остановиться, пока не дернула колокольчика.

-- Ну, милый па, - сказала Белла, взяв его за оба уха, будто он был кувшин какой, и подведя его лицо к своим розовым губкам, - вот мы и дома!

Мисс Лавви вышла отворить калитку, сопровождаемая внимательным кавалером и другом семейства, мистером Джорджем Сампсоном. - Кто это? неужели Белла? - воскликнула мисс Лавви, увидев ее и отступив назад, - Ма, Белла! - заорала она.

Это вызвало мистрисс Вильфер, прежде чем они вошли в дом. Стоя в дверях, она приняла их с ужасающею мрачностью и со всеми своими церемониями.

-- Рада видеть дочь мою, хотя и нежданную, - сказала она и в то же время подставила свою щеку, будто холодную аспидную доску, на которой записываются посетители. - Рада тоже и вас видеть, Р. Вильфер, хотя и запоздалого. Здесь лакей мистрисс Боффин?

Эта, произнесенная глухим голосом, справка была направлена в темноту ночи, чтобы вызвать ответ со стороны челядинца на сделанный вопрос.

-- Со мной нет никого из служителей, милая ма, - сказала Белла.

-- Никого нет из служителей? - повторила мистрисс Вильфер величественным голосом.

-- Никого, милая ма.

Величавый трепет пробежал по плечам и перчаткам мистрисс Вильфер, как будто она сказала: "загадка!" Потом она пошла во главе процессии в семейную гостиную, и там произнесла:

Холодная баранья шея с латуком не может соперничать с роскошным столом мистера Боффина.

-- Пожалуйста, не говорите этого, милая ма, - сказала Белла: - стол мистера Боффина для меня ничего не значит.

Но тут мисс Лавиния, пристально смотревшая на шляпку Беллы, воскликнула: - Это что значит, Белла?

-- Да, Лавви, я знаю.

Неукротимая опустила свои глаза на платье Беллы и, нагнувшись поглядеть на него, крикнула снова: - Это что значит, Белла?

-- Да, Лавви, я знаю, что на мне надето. Я готовилась сказать ма, но меня прервали. Я совсем оставила дом мистера Боффина, ма, и возвратилась домой.

Мистрисс Вильфер не сказала ни слова; но посмотрев на свое детище минуту-другую сверкающими глазами, в грозном молчании отступила назад в свой парадный угол и села там будто мороженая живность, выставленная для продажи на каком-нибудь русском рынке.

-- Короче сказать, добрая ма, - продолжала Белла, снимая свою обиженную шляпку и отряхивая свои волосы, - у меня произошла очень сериозная размолвка с мистером Боффином по поводу его обращения с одним из членов его дома, и эта размолвка решительная, и с этим конец всему.

-- А я обязан сказать тебе, мой друг, - прибавил Г. Вильфер, покорным тоном, - что Белла поступила самым благородным образом и по самому правдивому чувству. Стало-быть, я надеюсь, друг мой, ты не станешь много сокрушаться об этом.

-- Джордж, - сказала мисс Лавви, гробовым предостерегающим голосом, соответственным голосу матери: - Джордж Сампсон, скажите, что я говорила вам об этих Боффинах?

Мистер Сампсон, увидев, что его утлая ладья попала между отмелей и бурунов, счел безопаснее не делать никакой особенной ссылки на прошлое, чтобы не сказать чего не следует. С удивительным званием мореходного дела он вывел свою ладью в глубокую воду, пролепетав: "Да, действительно".

-- Да! Я говорила Джорджу Сампсону, и Джордж Сампсон подтверждает вам это, - сказала мисс Лавви, - что эти ненавистные Боффины поссорятся с Беллою, как только она перестанет быть для них новинкою. Поссорились они или не поссорились? Отгадала я или не отгадала? Что ты нам скажешь теперь, Белла, о своих Боффинах?

-- Лавви и мама, - сказала Белла, - я скажу про мистера и мистрисс Боффин то же, что всегда говорила и всегда скажу. Но ничто не заставит меня ссориться с кем-нибудь в нынешний вечер. Надеюсь, вы не сожалеете, что видите меня, любезная ма (целуя ее), и надеюсь ты не сожалеешь, что видишь меня, Лавви (целуя и ее тоже); и так как ма упомянула, что на столе латук, то я салат приготовлю.

Белла весело принялась за работу, а внушительное лицо мистрисс Вильфер следило за нею с сверкающими глазами, представляя собой сочетание, некогда бывшее в большем употреблении на вывесках, представлявших голову Сарацина {Над аптеками в Англии выставлялась в старину вырезанная из дерева голова Сарацина; она, обыкновенно, расписывалась красками; лицо черное, а глаза подвижные, ворочавшиеся из стороны в сторону, с каждым ударом маятника, помещавшагося внутри такой вывески.}, с голландским часовым приводом, и внушая умам с сильным воображением мысль, что её дочь поступит очень благоразумно, если исключит уксус из салата. Но ни одного слова не вышло из уст величественной женщины. И это было ужаснее для её супруга (что, может статься, она и имела в виду), чем всякое излияние красноречия, которым она могла бы поучить всю компанию.

-- Вот, милая ма, - сказала Белла, - салат и готов, и час ужина пробил.

Мистрисс Вильфер поднялась, но осталась безгласна.

-- Джордж, - сказала мисс Лавиния предостерегающим голосом, - стул для ма!

Мистер Сампсон бросился к величественной женщине и со стулом в руках последовал за нею, когда она плавно двинулась к трапезе. Подойдя к столу, она закоченела на своем седалище, пожаловав мистера Сампсона взглядом, который заставил молодого человека отойти к своему месту в большом смущении.

Херувимчик, не осмеливаясь прямо относиться к столь ужасному предмету, распределял ужин чрезь посредство третьяго лица, говоря, например: "баранины для твоей ма, душа моя, Белла", - или: "Лавви, я думаю твоя ма покушает салату, если ты положишь его на тарелку ей". Мистрисс Вильфер принимала эти яства с видом окаменелым и отсутствием сознания и в гаком же состоянии кушала их; по временам она клала на стол нож и вилку, будто говоря про себя: "что такое я делаю", и потом сверкая глазами то на одного, то на другого из присутствующих, казалось, гневно требовала пояснения. Магнетическим следствием её сверкания было то, что лицо, на которое она сверкала, не могло никоим образом успешно показать, что оно не сознает этого факта; поэтому всякий посторонний человек, даже совсем не видя мистрисс Вильфер, догадался бы, на кого она сверкает, ибо вся она отражалась в лице, которое обдавалось её сверканьем.

Мисс Лавиния была крайне благосклонна к мистеру Сампсону при таком чрезвычайном обстоятельстве и воспользовалась случаем сообщить сестре, почему она так обращается с ним.

-- Не стоило тебя безпокоить таким делом, Белла; ты находилась в кругу, очень отдаленном от нашего семейства, и это не могло возбудить в тебе большого участия, - сказала Лавиния, вскинув своим подбородком: - по теперь я скажу тебе, что Джордж Сампсон сватается за меня.

вскрикнув, притянул на себя молнийный взгляд со стороны мистрисс Вильфер.

-- Джордж ведет свои дела успешно, - сказала мисс Лавиния (чего, однакоже, нельзя было заключить в эту минуту), и я надеюсь, мы скоро обвенчаемся. Я не хотела упоминать тебе об этом, пока ты была у своих Боф... - Тут мисст Лавиния вдруг оборвала свою речь и потом прибавила гораздо спокойнее: - пока ты жила у мистера и мистрисс Боффин, но теперь я могу сказать тебе, по чувству сестры, об этом обстоятельстве

-- Благодарю, милая Лавви. Поздравляю тебя.

-- Благодарю, Белла. Правду сказать, мы с Джорджем советовались, говорить ли тебе об этом; но я сказала Джорджу, что тебя нисколько не поинтересует такое пустяшное дело, и что ты, по всем вероятностям, скорее от всех от нас откажешься, чем порадуешься, что он в наше семейство входит.

-- Ты ошиблась, любезная Лавви, - сказала Белла.

-- Выходит так, - отвечала мисс Лавиния, - но ведь обстоятельства переменились, друг мой. Джордж получил новое место, и ему предстоит много хорошого в будущем. У меня недостало бы смелости сказать тебе всего этого вчера, когда ты сочла бы его виды жалкими и ничтожными; но сегодня я говорю об этом совершенно смело.

-- Давно ли ты начала чувствовать себя робкою? - спросила Белла с улыбкой.

-- Я не говорила, что когда-нибудь чувствовала себя робкою, Белла, - отвечала Неукротимая. - Но, может статься, я могла бы сказать, если бы меня не удерживала деликатность к сестриным чувствам, что я чувствовала себя независимою, слишком независимою, чтобы потерпеть, как стали бы свысока смотреть на предстоящую мне партию (вы опять уколетесь, Джордж). Я, впрочем, не могла быть на тебя в претензии за смотрение свысока на это дело, когда ты ожидала себе богатой и знатной партии, Белла; я хочу сказать только, что я была независима.

Сочла ли Неукротимая оскорблением для себя заявление Беллы, что она не станет ссориться; была ли злость её возбуждена возвратом Беллы в сферу любезничанья мистера Джорджа Сампсона; был ли то необходимый щелчок ей по сердцу, чтобы столкнуться с кем-нибудь в настоящем случае, - неизвестно, только она накинулась теперь на свою величавую родительницу с величайшею запальчивостью.

-- Ма, пожалуйста, не смотрите на меня таким чрезвычайно оскорбительным образом. Если вы видите черное пятно у меня на носу, скажите; если же не видите, оставьте меня в покое.

-- Ко мне ли ты обращаешься с такими словами? - сказала мистрисс Вильфер. - Как ты смеешь?

-- Не говорите мне о смелости, ма, ради Бога. Девушка, которая в таких летах, что может замуж идти, уже настолько состарелась, что может и не желать, чтобы на нее как на стенные часы смотрели.

-- Дерзкая! - сказала мистрисс Вильфер. - Твоя бабушка, еслибы с ней так заговорила одна из её дочерей, каких бы ни было лет, тотчас же выслала бы ее в темную комнату.

-- Моя бабушка, - отвечала мисс Лавви, скрестив руки и прислонясь к спинке стула, - не стала бы, я полагаю, сидеть, да таращиться так на людей, что не знаешь куда деться.

-- Стала бы! - сказала мистрисс Вильфер.

-- В таком случае жаль, что она не умела вести себя лучше, - сказала Белла; - и если моя бабушка оставалась в своем уме, когда отсылала других в темные комнаты, то ей следовало бы сходить для этого с ума. Хороша, должно-быть, была бабушка! Желала бы я знать, не отсылала ли она людей под купол Св. Павла, и если отсылала, то как она их туда запрятывала.

-- Молчать! - провозгласила мистрисс Вильфер. - Приказываю молчать.

-- Я не имею ни малейшого намерения молчать, ма, - ответила Лавиния хладнокровно, - а совершенно напротив. Я не желаю, чтобы на меня глазели, как будто я пришла от Боффинов, и не стану сидеть при этом молча. Я не желаю, чтоб и на Джорджи Сампсона глазели, как будто он пришел от Боффинов, и чтоб он при этом сидел молча. Если на считает приличным, чтоб на него глазели, будто он пришел от Боффинов, так пусть себе. Я же не желаю и не хочу!

Когда инженерное искусство Лавинии сделало такой извилистый подступ против Беллы, мистрисс Вильфер сейчас же воспользовалась им.

тех чертогов рабства...

-- Это просто безсмыслица, - сказала Лавиния.

-- Как! - воскликнула мистрисс Вильфер с величавою строгостью.

-- Чертоги рабства, ма, это просто вздор и безсмыслица, - отвечала Неукротимая.

-- Я говорю, непокорное детище, еслибы ты возвратилась из окрестностей Портланд-Плеса, сгибаясь под игом покровительства и сопровождаемая его служителями в блестящей ливрее, чтобы навестить меня, неужели ты думаешь, что глубина души моей могла бы выразиться взглядами?

-- Все, что я думаю об этом, - отвечала Лавиния, - заключается в желании, чтобы вы выражали глубину вашей души кому следует.

-- И еслибы, - продолжала её мать, - еслибы, не обратив внимания на мои предостережения, что на самом лиц мистрисс Боффин написано зло, ты променяла меня на мистрисс Боффин и после всего возвратилась домой отвергнутая этою мистрисс Боффин, затоптанная ногами этой мистрисс Боффин, выгнанная из дому этою мистрисс Боффин, неужели, ты думаешь, мои чувства могли бы выразиться взглядами?

Лавиния готовилась ответить своей уважаемой родительнице, что тогда она могла бы и без них обойтись, как Белла поднялась и сказала:

-- Доброй ночи, ма. Нынешний день был для меня тяжелый, и я пойду спать.

Это положило конец приятной компании. Мистер Джордж Сампсон вскоре после тоже распрощался и вышел сопровождаемый мисс Лавинией со свечей до передней и без свечи до садовой калитки. Мистрисс Вильфер, омыв руки от Боффинов, отправилась спать, словно леди Макбет, и Р. Вильфер остался один посреди остатков вечерняго стола, в меланхолическом настроении.

Но легкие шаги вызвали его из задумчивости: это была Белла. Её прекрасные волосы висели вокруг нея; она сошла сверху тихонько, со щеткой в пуке и на босу ногу, проститься с ним.

-- Душечка моя, ты безспорно прелестная женщина, - сказал херувимчик, взяв в руку прядь её волос.

-- Смотрите сюда, сэр, - сказала Белла, - когда ваша прелестная женщина выйдет замуж, вы получите этот локон, если желаете, и она вам сделает из него цепочку. Будете вы ценить этот сувенирчик?

-- Буду, моя драгоценная.

-- Ну так вы получите его, если будете хорошо вести себя, сэр. Я очень, очень сожалею, милейший мой на, что наделала здесь столько тревоги.

-- Душечка моя, - отвечал её отец с самою простодушной откровенностью, - не безпокойся об этом. Поверь, упоминать не стоит, потому что дела здесь и без того приняли бы почти такой же оборот. Твоя мать и сестра не то, так другое найдут, чтобы немножко повздорить между собою. У нас нет недостатка во вздорных предметах, душечка, уверяю тебя. Я боюсь, старая твоя комната, вместе с Лавви, покажется тебе страшно неудобною, Белла?

-- Нет, на; мне все равно. А почему мне все равно, как вы думаете, на?

-- Нет, на, не то, а то, что я так благодарна и так счастлива!

Тут она принялась душить его поцелуями, пока её длинные волосы не заставили его чихнуть, а потом она засмеялась и заставила его разсмеяться, а потом опять начала целовать его, чтобы кто не услыхал его смеха.

-- Слушайте, сэр, - сказала Белла. - Вашей прелестной женщине сегодня по дороге домой про судьбу гадали. Богатой судьбы не будет, потому что если суженый прелестной женщины получит известное место, которое он надеется скоро получить, то он женится при ста пятидесяти фунтах годового жалованья. Но это только для начала; а еслиб он и никогда больше не получил, то прелестная женщина будет и этим совершенно довольна. Но это не все, сэр. В её судьбе есть некоторый честный человек - маленький человечек, сказал гадальщик, и этот человечек не оставит прелестной женщины и будет иметь всегда спокойный уголок, для него одного отведенный в домике прелестной женщины, такой спокойный, какого никогда не бывало. Скажите. как зовут того человека, сэр?

тоже должен верить и должен сказать, когда ему будет тяжело от утомления: я вижу берег наконец!

-- Я вижу берег наконец! - повторил её отец.

-- Какой милый человечек! - воскликнула Белла, а потом, выставив свою беленькую босую ножку: - вот черта, сэр. Подходите к черте. Поставьте возле нея ваш сапог. Смотрите же, чтобы всегда быть вместе! Теперь, сэр, вы можете поцеловать вашу прелестную женщину прежде, чем она убежит, благодарная и счастливая. Да, мой честный человечек, благодарная и счастливая!