Наш общий друг.
Часть четвертая.
II. Золотой мусорщик немного приподнимается.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть четвертая. II. Золотой мусорщик немного приподнимается. (старая орфография)

II. Золотой мусорщик немного приподнимается.

Запачканные концы ярко-красного шейного платка выставились при этом наружу: он даже позаботился окунуть платок в какую-то жидкость, чтобы придать ему вид, что он загрязнился от долгого употребления. С сильно смутившимся лицом Райдергуд посмотрел несколько раз на платок и на спавшого и, наконец, отполз к своему креслу; долго сидел он в мрачной задумчивости, подперев рукой подбородок и посматривая то на платок, то на спавшого человека.

Мистер и мистрисс Ламмль пожаловали на утренний чай к мистеру и мистрисс Боффин. Они не то, чтобы совсем незванные гости, но они навязались с такою настойчивостью на приглашение золотой четы, что уклониться от чести и удовольствия их компании было трудно, еслиб этого и хотелось. Они были в обворожительном настроении духа, эти мистер и мистрисс Ламмль, и так полюбили мистера и мистрисс Боффин, как любили друг друга.

-- Дражайшая мистрисс Боффин, - сказала мистрисс Ламмль, - я чувствую в себе новую жизнь, видя моего Альфреда в таком задушевном разговоре с Мистером Боффином. Оба они созданы, чтобы сблизиться. Сголько простоты вместе с силою характера, столько природного остроумия в связи с любезностью и кротостью: это отличительные черты обоих.

Это было сказано вслух и дало мистеру Ламмлю случай, как он шел с мистером Боффином от окна к чайному столу, подхватить слова своей любезной и уважаемой супруги.

-- Софрония, - сказал этот джентльмен: - ваши слишком пристрастные отзывы о характере вашего бедного мужа...

-- Нет! Нисколько не пристрастные, Альфред, - настаивала эта дама, чувствительно тронутая: - не говорите этого.

-- Друг мой, в таком случае ваше благоприятное мнение о вашем муже... вы не против этого выражения, душенька?

-- Могу ли я, Альфред?

-- Итак, ваше благоприятное мнение, друг мой, воздает мистеру Боффину менее, чем должно, а мне более, чем должно.

-- В первом обвинении, Альфред, я сознаю себя виновною, но во втором, ах, нет, нет!

-- Менее должного мистеру Боффину, Софрония - сказал мистер Ламмль, восходя в тон нравственного величия, - потоку что это понижает мистера Боффина в уровень со мною; более должного мне, Софрония, потому что это повышает меня в уровень с мистером Боффином. Мистер Боффин переносит многое и удерживается от многого гораздо больше, чем я в состоянии это делать.

-- Гораздо больше, чем вы, Альфред?

-- Душа моя, не в этом вопрос.

-- Не в этом вопрос, законник? - сказала мистрисс Ламмль, с милою насмешкой.

-- Нет, милая Софрония. С моего низшого уровня я считаю мистера Боффина слишком великодушным, слишком снисходительным, слишком добрым, относительно лиц недостойных и неблагодарных. На такия благородные качества я не предъявляю своих прав. Напротив, они возбуждают во мне негодование, когда я вижу их в действии.

-- Альфред!

-- Они возбуждают во мне негодование, моя милая, против недостойных лиц и рождают во мне желание стать между мистером Боффином и всеми подобными лицами. Почему? Потому что я, по своей низшей натуре, более простой и менее деликатный человек. Не обладая таким великодушием, как мистер Боффин, я чувствую нанесенные ему оскорбления больше, чем он сам; я чувствую себя более способным противостать его оскорбителям.

Мистрисс Ламмль заметила, что в это утро что-то трудно было вызвать мистера и мистрисс Боффин на приятный разговор. Несколько приманок уже было брошено, но ни тот, ни другой из них не выговорил ни слова. Мистрисс Ламмль и её супруг беседовали умилительно и в то же время восхитительно; но беседовали одни. Предположив, что милейшия престарелые создания и были тронуты тем, что они слышали, все-таки желательно было бы увериться в этом. Если милейшия престарелые создании были слишком застенчивы или слишком простоваты, чтобы принять потребное участие в разговоре, то нужно было, повидимому, взять милейших престарелых созданий за голову и втянуть их в это.

-- Но муж мой не сознается ли этим самым, - спросила мистрисс Ламмль с невинным взглядом на мистера и мистрисс Боффин, - что он забывает собственные, временные неприятности, увлекаемый преданностью к тому, кому он пламенеет служить? Не есть ли это знак, что у него характер великодушный? Я очень слаба в доводах, но в самом-то деле не так ли это, дорогой мистер Боффин, милейшая мистрисс Боффин?

было чисто брошено на воздух и смешалось с паром самовара {В Англии самоваров, в том смысле как мы их понимаем, нет, по причине дороговизны древесного угля. Но тамошние самовары имеют такую же наружную форму, как и наши. Внутри же есть разница: в них вместо кувшина устроен цилиндр, куда опускается, после того, как самовар нальют кипятком, раскаленный кусок железа, тоже цилиндрической формы, поддерживающий кипение воды довольно долго. Такие самовары называются там tea-urns (чайные урны).}. Взглянув на мистера и мистрисс Боффин, она слегка приподняла свои брови, как бы спрашивая своего супруга.

Мистер Ламмль, грудь коего во множестве случаев служила ему с таким успехом, выдвинул обширный перед своей сорочки в значении наибольшей по возможности демонстрации и потом, улыбаясь, возразил своей супруге так:

-- Душа моя, Софрония, мистер и мистрисс Боффин напомнят вам старинную поговорку, что самохваление - не рекомендация.

-- Самохваление, Альфред? Вы думаете так, потому что оба мы одно и то же?

-- Не то, мой милый друг. Я думаю, вы не можете не вспомнить, если поразмыслите минутку, что мои чувства относительно мистера Боффина, за которые вам угодно восхвалять меня, те же самые, как вы говорили мне, помните, что и ваши чувства к мистрисс Боффин.

-- Этот законник совсем загоняет меня, - весело шепнула мистрисс Ламмль, обратившись к мистрисс Боффин. - Нечего делать, надобно признаться, если он будет настаивать, и никак невозможно не признаться, потому что это совершенно справедливо.

Несколько белых пятен начали появляться и пропадать около поса мистера Ламмля, когда он увидел, что мистрисс Боффин только подняла на мгновение свои глаза от чайника с застенчивою улыбкой, которая нисколько не была улыбкой, и потом опять опустила их.

-- Значит, вы допускаете это обвинение, Софрония? - спросил Альфред поддерживающим тоном.

-- Право, мне кажется, - сказала мистрисс Ламмль все также весело, - я должна прибегнуть к покровительству суда. Обязана я отвечать на этот вопрос, милорд?

Это к мистеру Боффину.

-- Не отвечайте, если не желаете, мадам, - был ответ, - Это не важно.

И муж, и жена взглянули на него. Он был сериозен, но не груб, и имел вид некоторого достоинства, происходивший от подавляемого им в себе неудовольствия от тона разговора.

Мистрисс Ламмль снова подняла брови, испрашивая наставлений у своего супруга. Он ответил одним кивком, означавшим: "попытайте их еще".

-- Чтобы защитить себя от подозрения в прикрытом самохвалении, моя дорогая мистрисс Боффин, - сказала поэтому живая мистрисс Ламмль, - я должна рассказать вам, как было дело.

-- Нет. Уж сделайте милость, не рассказывайте, - прервал мистер Боффин.

Мистрисс Ламмль обратилась к нему, смеясь: - Суд значит не допускает этого?

-- Мадам, - сказал мистер Боффин, - суд (если я суд) не допускает этого. Суд не допускает этого по двум причинам. Во-первых, потому что суд считает это несправедливым. Во-вторых, потому что дорогую старушку, госпожу Суд (если господин Суд я), это опечалит.

Очень ясное колебание между двумя видами поведения - между её заискивающим поведением здесь и её презрительным поведением в квартире мистера Твемло - видимо обозначилось в мистрисс Ламмль, когда она сказала: - что такое суд считает несправедливым?

-- А вот, чтобы вы продолжали, - отвечал мистер Боффин, кивнув ласково своею головой, как будто бы желая сказать: "мы не будем строже того, сколько нужно; мы так и быть простим". - Это не по душе и несправедливо. Если моя старушка безпокоиться начинает, так уж верно на это есть причина. Я вижу, что она безпокоится, и потому вижу, что на это причина есть. Вы чай ваш кончили, мадам?

-- А вы свой чай кончили, сэр? - спросил мистер Боффин.

-- Благодарю вас, - отвечал Альфред, выставив все свои зубы. Если мистрисс Боффин угодно будет одолжить меня, я выпью еще чашку.

Он пролил немного чаю себе на грудь, которой следовало произвести так много эффекта и которая произвела его так мало; однакоже, выпил его с некоторым достоинством, хотя выступающия и исчезающия у носа пятна сделались так велики в это время, как будто они происходили от нажатия чайною ложкой. - Очень благодарен вам, - сказал он. - Я свой чай кончил.

-- Теперь, позвольте, - сказал мистер Боффин мягким голосом, вынимая свой бумажник, - кто из вас двоих кассир?

-- Софрония, - заметил её супруг, прислонясь к спинке стула и делая движение правою рукой по направлению к мистрисс Ламмль, в то время как большой палец своей руки он заткнул в рукавное отверстие своего жилета: - это будет ваше ведомство.

-- Я бы лучше желал, - сказал мистер Боффин, - чтоб это было ведомство вашего супруга, мадам, по той причине... но о причине говорить не станем. Я бы лучше желал с ним дело иметь. Постараюсь сказать так, чтобы не очень было обидно; рад буду душевно, если удастся сказать совсем безобидно. Вы оба оказали мне услугу, очень большую услугу, сделав то, что сделали (старушка моя знает в чем дело), и я вложил в этот конверт банковый билет во сто фунтов. По моему услуга вполне стоит ста фунтов, и я с удовольствием плачу эти деньги. Сделайте одолжение, примите их с моею благодарностью.

С гордым движением, не взглянув на него, мистрисс Ламмль протянула свою левую руку, и в нее мистер Боффин вложил пакетец. Когда она спрятала его к себе на грудь, мистер Ламмль, повидимому, почувствовал облегчение и стал дышать свободнее, как будто он не был вполне уверен в обладании этими ста фунтами, пока не увидел, что из рук мистера Боффина билет, цел и невредим, перешел в руки его Софрении.

-- Может статься, - сказал мистер Боффин, обращаясь к Альфреду, - вы себе в некотором роде вообразили, сэр, когда-нибудь занять место Роксмита у меня?

-- Может статься, - согласился Альфред, с сияющею улыбкой и с величавым оказательством носа, - может статься.

-- И может статься, мадам, - продолжал мистер Боффин, обращаясь к Софронии, - вы были столько добры, что о моей старушке думать изволили, и сделали ей честь, разсуждали о ней про себя, не можете ли вы в скором времени взять ее под свое попечение? То-есть, не можете ли вы для нея чем-нибудь в роде мисс Беллы Вильфер быть, и даже чем-нибудь побольше сделаться?

-- Надеюсь, - отвечала мистрисс Ламмль, с презрительным взглядом и громким голосом, - еслиб я была чем-нибудь для вашей супруги, сэр, я бы едва ли преминула быть для нея больше, чем мисс Белла Вильфер, как вы ее называете.

-- А вы как ее называете, мадам? - спросил мистер Боффин.

Мистрисс Ламмль пренебрегла отвечать, сидя с презрительным взглядом и постукивая одною ногой об пол.

-- Опять-таки, я думаю, можно сказать, что все это очень может статься. Не так ли, сэр? - спросил мистер Боффин, обращаясь к Альфреду.

-- Очень может статься, - сказал Альфред, улыбаясь с согласием как прежде.

-- Так вот, - продолжал мистер Боффин тихо: - этому не бывать. Я не желаю сказать ни одного слова, которое потом было бы вам обидно вспомнить; но этому не бывать.

-- Софрония, душа моя, - повторил её супруг издевающимся тоном, - слышите? Этому не бывать.

-- Да, - сказал мистер Боффин, еще больше понизив голос, - действительно не бывать. Покорнейше прошу вас, извинить меня. Вы своею дорогой, а мы своею пойдем, и дело это на том и кончится к общему удовольствию всех сторон.

Мистрисс Ламмль кинула на него взгляд положительно недовольной стороны, требуя изъятия из категории, по ничего не сказала.

-- Дело это такое, - сказал мистер Боффин, - что лучше нам обратить его в дело торговое, а как дело торговое, оно покончено. Вы сделали мне услугу, большую услугу, и я вам заплатил. Может быть мало?

-- Ладно, - сказал мистер Боффин. - Мы надеемся (то-есть, мы со старушкой), вы отдадите нам справедливость в том, что мы выбрали самый простой и самый честный кратчайший путь, какой только можно было выбрать. Мы обсудили дело хорошенько, мы со старушкой, и уверились, что дело будет не ладно, если мы вам какие надежды подадим или поддержим. Поэтому я откровенно дал вам понять, что... - Мистер Боффин приискивал новый оборот речи, но не нашел ни одного столько выразительного, как его прежнее выражение, и повторил конфиденциальным тоном: - этому не бывать Еслиб я мог все это поприятнее как-нибудь сказать, я бы так и сделал; но, надеюсь, неприятностей я никаких не сказал; по крайней мере, такого намерения не имел. Поэтому, - сказал мистер Боффин в виде заключения, - желая вам счастливо итти своим путем-дорогой, мы и покончим на том, что вы так и сделаете.

Уистер Ламмль встал с нахальным смехом с одной стороны стола, а мистрисс Ламмль встала, презрительно нахмурившись, с другой. В эту минуту послышались на лестнице поспешные шаги, и Джорджиана Подснап вбежала в комнату без доклада и в слезах.

-- Ах, моя милая, Софрония, - воскликнула Джорджиана, ломая свои руки, когда подбегала, чтоб обнять ее, - можно ли было подумать, что вы и Альфред разоритесь! Ах, моя бедная, дорогая Софрония, можно ли было подумать, что у вас будет аукцион в доме после всей вашей доброты ко мне! Ах, мистер и мистрисс Боффин, пожалуйста извините, что я вошла без доклада, но вы не знаете, как я любила Софронию, когда папа запретил мне ездить к ней, и что я перечувствовала за Софронию с того времени, как узнала от ма, что они так упали в обществе. Вы не знаете, не можете знать, никогда не можете знать, как я ночи не спала и все плакала о моей доброй Софронии, моем первом и единственном друге.

Манера мистрисс Ламмль изменилась под объятиями бедной, простоватой девушки, и она сильно побледнела, бросив взгляд сперва на мистрисс Боффин, а потом на мистера Боффина. Оба они поняли ее тотчас же с большею тонкостью, чем люди более их образованные, у кого наблюдательность истекает не так прямо из сердца.

-- Ни минуточки лишней не могу здесь остаться, - сказала бедная Джорджианочка. - Я с ранняго утра все за покупками с ма ездила, сказала ей, что у меня голова болит, и упросила на оставить меня на улице в фаэтоне, в Пиккадилли {Piccadilly - одна из главных улиц в Лондоне.}, и проехала в Саквилль-Стрит и узнала, что Софрония здесь. Потом ма поехала повидаться, ах, с какою ужасною окаменелою старухой в тюрбане, из деревни приехала, в Портланд-Плес живет, а я сказала, что не пойду к ней с ма, и приеду оставить карточки у Боффинов - извините, что я так безцеремонно употребила вашу фамилию; но, Боже мой, я так разстроена, и фаэтон-то у подъезда, и что-то па скажет, если узнает?

-- Не бойтесь, душенька, - сказала мистрисс Боффин. - Вы приехали повидаться с нами.

-- Ах, нет, совсем нет! - воскликнула Джорджиана. - Это очень неучтиво, я знаю; но я приехала повидаться с моею бедною Софронией, моим единственным другом. Ах, как я чувствовала разлуку, моя дорогая Софрония, еще прежде, чем узнала, что вы так упали в обществе, и во сколько раз бслыпе чувствую это теперь!

В глазах смелой женщины показались действительные слезы, когда слабоумная и мягкосердечная девушка обвилась руками вокруг её шеи.

-- Ни я приехала по делу, - сказала Джорджиана, рыдая и отирая себе лицо, и потом отыскивая что-то в своем ридикюле, - и если я не потороплюсь, так все равно хоть бы не приезжать, и, Боже мой, что-то скажет на, если узнает про Саквиль-Стрит, и что-то скажет ма, если я заставлю ее ждать у подъезда страшного тюрбана; к тому же таких безпокойных лошадей на свете не бывало, как наши; оне путают мой разсудок, а мне нужно разсудка побольше, чем я имею; слышите, так и топочут на мостовой мистера Боффина, где им быт не следует. Ах! Да где же это, где же это? Ах, я найти не могу!

Все это время она рыдала и шарила в своем ридикюльце.

-- Что вы ищете, моя милая? - сказал мистер Боффин, подходя к ней.

-- Ах, безделицу, - отвечала Джорджиана: - ма все обращается со мной, как будто я все еще в детской (право, уж я желала бы весь век в детской оставаться); но я почти никогда ничего не трачу; накопила пятнадцать фунтов, Софрония, и, надеюсь, три пяти-фунтовые билеты лучше, чем ничего, хотя всего этого мало, очень мало! Вот я нашла их, о, Боже мой! Еще одна вещь пропала! Ах нет, не пропала, вот она!

С этими словами, продолжая рыдать и шарить в ридикюли, Джорджиана вынула ожерелье.

-- Ма говорит, детям нет надобности в драгоценностях, продолжала Джорджиана, - и вот у меня нет никаких нарядов кроме этого; но моя тетушка Гакинсон, кажется, другого мнения, поэтому она мне подарила это, хотя все равно, еслиб она зарыла в землю, потому что эта вещица никогда не выходит из своей ваточки, как получена от ювелира. Как бы то ни было, вот она, и я очень рада, что могу, наконец, употребить ее с пользой. Вы можете продать ее, Милая Софрония, и купить что вам нужно.

-- Дайте все это мне, - сказал мистер Боффин, тихо взяв ожерелье и билеты. - Я позабочусь, чтоб они были употреблены, как следует.

-- Ах, неужели вы такой друг Софронии, мистер Боффин? - воскликнула Джорджиана. - Ах, как это хорошо с вашей стороны! Ах, Боже мой! Еще что-то было, но из головы вон! Ах, нет, вспомнила! Состояние моей бабушки, которое мне достанется, когда я достигну совершенных лет, мистер Боффин, будет моя собственность; ни па, ни ма, никто другой не будет иметь никакой власти над ним, и мне хочется часть его передать Софронии и Альфреду, подписать где-нибудь что-нибудь такое, что обяжет кого-нибудь выдать им что-нибудь. Я хочу, чтоб у них было что-нибудь достаточное, чтоб им опять подняться в свете. О, Боже мой! Если вы такой друг моей любезной Софронии, вы но откажете мне в этом, не откажете?

-- Нет, нет, - сказал мистер Боффин, - насчет этого озаботимся.

-- Ах, благодарю вас, благодарю вас! - воскликнула Джорджиана. - Еслибы моей горничной передать записочку с полкроной, я могла бы добежать до кондитерской, чтобы подписать что-нибудь, или я могла бы подписать что-нибудь в сквере, еслибы кто подошел и кашлянул, чтоб я отперла ему {На английских скверах, четвероутольных городских площадях, в большей части случаев устраивается сад, поддерживаемый на общий счет домовладельцев сквера, на что они пользуются правом иметь от него ключ и гулять в нем во всякое время дня. Прим. перев.}, и принес бы перо с чернилами, и китайскую бумажку. Ах, Боже мой! Пора бежать, а не то па и ма догадаются. Неоцененная Софрония, душа моя, прощайте, прощайте!

Легковерное созданьице снова обняло мистрисс Ламмль со всею горячностью и потом протянуло свою руку к мистеру Ламмль.

-- Прощайте, любезный мистер Ламмль, то-есть Альфред. Вы после нынешняго дня не станете думать, что я покинула вас и Софронию из-за того, что вы унижены в обществе, не станете? Ах, Боже мой, Боже мой! Я все глаза выплакала, и наверно ма спросит, что случилось. Ах, сведите меня вниз кто-нибудь, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

искупить какой-то детский проступок лежанием в постели при дневном свете, и как будто она выглядывала из-под одеяла в мучительном трепете раскаяния и горя. Возвратившись в чайную комнату, он нашел мистрисс Ламмль все еще на ногах по одну сторону стола, а мистера Ламмль по другую.

-- Я позабочусь, - сказал мистер Боффин, показывая деньги и ожерелье, - чтобы все это было в скором времени назад отдано.

Мистрисс Ламмль взяла свой зонтик с бокового стола и, стоя, начала обводить им узор на штофных обоях так же, как она обводила узор на бумажных обоях в квартире мистера Твемло.

-- Вы не выведете её из заблуждения, надеюсь, мистер Боффин? - сказала она, повернув к нему свою голову, но не глаза.

-- Нет, - сказал мистер Боффин.

-- То-есть, насчет того, чего стоит её друг, - объяснила мистрисс Ламмль растерянным голосом и с ударением на своем последнем слове.

-- Нет, - ответил он, - я могу намекнуть у ней дома, что за ней надо присматривать, ласково, но очень присматривать; я ничего кроме этого её родителям не скажу и ничего самой девушке не скажу.

-- Мистер и мистрисс Боффин, - сказала мистрисс Ламмль, продолжая чертить, и, повидимому, делая это с особенною тщательностью, - немного найдется людей, я думаю, которые в таких обстоятельствах были бы так разсудительны и умеренны, как в были со мной теперь. Желаете вы принять благодарность?

-- Благодарность всегда можно принять, - сказала мистрисс Боффин со своим всегдашним добродушием.

-- В таком случае, благодарю вас обоих.

-- Софрония, - спросил её супруг насмешливо, - никак вы расчувствовались?

станут.

-- Много обязан. Но я спросил у мистрисс Ламмль, не расчувствовалась ли она?

Она стояла и чертила по скатерти с лицом, отуманенным и неподвижным, и молчала.

-- А спросил я затем, - сказал Альфред, - что я тоже расположен расчувствоваться, видя, как вы присвоиваете себе драгоценности и деньги, мистер Боффин. Наша Джорджианочка сказала: три пяти фунтовые билета лучше, чем ничего и если мы продадим ожерелье, то можем купить себе разные вещи на вырученные деньги.

-- Да, если вы его продадите, - пояснил мистер Боффину кладя его себе в карман.

Она все еще стояла и чертила; но пока она чертила, в ней совершалась борьба, нашедшая себе выражение во глубине нескольких окончательных линий, проведенных кончиком зонтика на скатерти, и несколько капель слез скатилось с её глаз.

-- Чорт возьми эту женщину, - воскликнула Ламмль, - она в самом деле разнежилась!

Она отошла к окну, уклонившись от его гневных взглядов, с минуту посмотрела на улицу и обернувшись совершенно хладнокровно сказала:

-- До сих пор вы не имели причин жаловаться на мою сентиментальность, Альфред, не будете иметь их и впоследствии. Это не заслуживает нашего внимания. Скоро ли мы отправимся за границу на вырученные здесь деньги?

-- Вы знаете, что мы отправляемся; знаете, что мы должны отправиться.

-- Какого же чорта ждал я, как не вас, Софрония?

-- В таком случае отправимся. Я сожалею, что замешкалась нашим уходом.

Она вышла, и он последовал за ней. Мистер и мистрисс Боффин полюбопытствовали тихонько приподнять окно и посмотреть им вслед, как они пошли по улице. Они шли рука-под-руку, довольно осанисто, но, повидимому, молча. Может статься, слишком гадательно было бы предполагать, что под их наружным видом скрывался некоторого рода стыд двух мошенников, вместе скованных скрытыми поручнями; но нисколько не гадательно было предполагать, что они тяготились друг другом, самими собой и целым светом. При повороте за угол улицы, они все равно что выбыли из этого мира, ибо мистер и мистрисс Боффин уже более не видали Ламмлей.