Наш общий друг.
Часть четвертая.
IV. Беглая чета.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть четвертая. IV. Беглая чета. (старая орфография)

IV. Беглая чета.

Однажды ранним утром херувимчик На встал так тихо, как только было можно, чтобы не разбудить величавую Ма. Он имел праздник перед собою. На и прелестная женщина имели явиться в одно место, по одному для них весьма интересному делу.

Но Па и прелестная женщина должны были не вместе выйти из дому. Белла встала раньше четырех часов, однако, шляпки еще не надевала. Она ждала внизу лестницы, говоря точнее, сидела на нижней ступени, чтобы встретить На, когда он сойдет, и единственный предмет, ее занимавший, состоял в том, как бы благополучно вывести его из его дому.

-- Ваш завтрак готов, сэр, - шепнула Белла, приветствуя его объятиями, - и вам только остается покушать, напиться да и сбежать. Как вы себя чувствуете, на?

-- По моему крайнему разумению, как вор новичек в ремесле, моя душечка, который до тех пор не считает себя в совершенной безопасности, пока не выберется из дому.

Белла взяла его под руку с веселым сдержанным смехом, и они отправились вниз, в кухню, на цыпочках, причем она останавливалась на каждой площадке, прикладывала копчик своего указательного пальчика к своим розовым губкам и потом прикладывала его ему к губам, как она обыкновенно делывала, когда хотела приласкать своего на.

-- Как ты себя чувствуешь, моя душечка? - спросил Г. Вильфед, когда она подала ему завтрак.

-- Мне сдается, как будто слова гадальщика сбываются: честному человечку то и выходит, что предсказывали.

-- Э! Только ему одному, только этому честному человечку? - сказал её отец.

Белла наложила пальчиком еще одну печать на его губы и потом, став перед ним на колени, когда он сел к столу, сказала: - Слушайте, сэр. Если вы будете хорошо вести себя сегодня, какая вам будет награда, как думаете? Что я обещала дать вам, если вы будете хороши в известном случае?

-- Право не помню, душечка. Да, бишь, вспомнил. Но один ли из этих прелестных локончиков? - говорил он, ласково кладя свою руку на её волосы.

-- Слава Богу, вспомнили!--отвечала Белла, показывая вид, что надулась. - Знаете, сэр, что гадальщик дал бы пять тысяч гиней {Гинея - золотая монета, впервые отчеканенная при Иакове I, ценностью в 20 шиллингов, из гвинейского золота. Она существовала до конца царствования Георга III, и по причине хорошого качества металла поднималась в цене даже до 30 шиллингов в разное время, и, наконец, по общему соглашению, ценность её установилась на 21 шиллинге. Теперь эта монета не существует, но счет на гинеи иногда ведется, прчеем под каждою гинею разумеется 21 шиллинг.} (еслиб это было возможно для него, что, однако, невозможно) за прелестный локончик, который я отрезала для вас? Вы не можете составить себе понятия, сэр, сколько раз он целовал совершенно ничтожный маленький локончик, который я ему отрезала. Он даже носит его на шее, вот что я вам скажу! Близко к сердцу! - сказала Белла, кивая. - Да, очень близко к сердцу! Однако же, вы были добрый мальчик; вы нынче лучший из самых лучших мальчиков на свете, и вот вам цепочка, я ее для вас сделала из волос, па, и вы позвольте мне надеть вам ее на шею моими собственными любящими руками.

Когда на наклонял свою голову, она немного прослезилась над ним и потом (обтерев свои глаза о его белый жилет и разсмеявшись при открытии такого несообразного обстоятельства) сказала: - Ну, милый на, дайте мне сложить ваши руки вместе, и пожалуйста, говорите за мной: моя Беллочка.

-- Моя Беллочка, - повторил Па.

-- Я очень люблю тебя.

-- Я очень люблю тебя, моя душечка, - сказал Па.

-- Вы не должны прибавлять, чего вам не сказано, сэр.

-- Беру назад - моя душечка, - сказал Па.

-- Ну, вот похвально! Теперь говорите: ты всегда была.

-- Ты всегда была, - повторил На.

-- Досадная.

-- Нет, неправда, не была, - сказал На.

был повторять это, и повисла ему на шею. - Любезный па, еслибы вы знали, как я много думала сегодня утром о том, что вы мне говорили раз о нашей первой встрече со старым мистером Гармоном, когда я топала ножонками, ревела и колотила вас своею гадкою шляпенкой! Мне все кажется, что я и топала, и ревела, и колотила вас своею ненавистною шляпенкой с первого дня своего рожденья, душка моя!

-- Вздор, моя милая. А что до твоих шляпок, оне всегда были прехорошенькия шляпки, всегда шли тебе к лицу, или уж ты их собой красила. Должно быть последнее было причиной.

-- Больно вам было, бедный папашечка, - спросила Белла, смеясь (невзирая на свое раскаяние), с прихотливым удовольствием от рисуемой ею картины, - когда я колотила вас своею шляпкой?

-- Нет, мой друг. Мухе боли не причинила бы!

-- Да, но я боюсь, что я и колотить вас не стала бы, еслибы не хотела вам больно сделать, - сказала Белла. - А ноги я вам щипала, на?

-- Немножко, душечка. Но я думаю нора бы...

-- О, да! - воскликнула Белла. - Если я буду все болтать, вас здесь живьем захватят. Спасайтесь, на, спасайтесь!

Они тихо, на цыпочках, пошли из кухни по лестнице наверх. Белла осторожно отперла наружную дверь, и На, стиснутый на прощаньи в объятиях, бежал. Отойдя несколько, он посмотрел назад, причем Белла еще раз наложила пальчиком печать на воздух и выставила свою ножку для выражения условия. На таким же движением выразил верность условию и отправился, как можно поспешнее.

Час или больше Белла задумчиво побродила по саду, потом, возвратившись в спальню, где все еще спала Лавви Неукротимая, надела маленькую шляпку скромного, но в сущности очень коварного фасона, которую она только накануне себе сделала. - Я отправляюсь гулять, Лавви, - сказала она, наклонившись и поцеловав ее. - Неукротимая, вскочив на постели и проговорив, что вставать еще рано, снова погрузилась в забытье, если только выходила из него.

Взгляните, как Белла, милая девушка, спешит по улицам пешком под палящим солнцем. Взгляните, как На ждет Беллу позади уличного насоса, по крайней мере в трех четвертях мили от своей семейной кровли. Взгляните, как Белла и На на палубе одного из ранних пароходов несутся в Гриничь.

Ожидают их в Гриниче? Должно-быть, по крайней мере, мистер Джон Роксмит стоит на пристани и все посматривает часа за два до того времени, как осыпанный каменно-угольною сажей (а для него золотым песком) пароходик развел свои пары в Лондоне. Должно быть, ожидают. По крайней мере, мистер Джон Роксмит казался совершенно довольным, когда завидел их на палубе. Должно быть. По крайней мере Белла, как только ступила на берег, тотчас же взяла мистера Джона Роксмита под руку, нисколько не изъявляя удивления, и оба они пошли с эфирнымь видом счастия, которое как будто бы приподняло от земли и повлекло за ними Угрюмого и Хмурого, старика-пенсионера {В Гриниче, как известно, помещается знаменитый госпиталь для раненых и престарелых моряков.}, посмотреть на счастье до конца. Две деревянные ноги имел этот Угрюмый и Хмурый, старик-пенсионер, и за минуту до того, как Белла сошла с парохода и просунула свою доверчивую ручку под руку Роксмита, он не имел никакой цели в жизни, кроме жевательного табаку, и боялся только недостатка в этой провизии. Угрюмый и Хмурый сидел на мели в гавани вечной грязи, как Белла во мгновение ока подняла его, и он поплыл.

Скажите, куда, с херувимчиком-родите лом во главе, сначала мы направимся? С каким-нибудь подобным вопросом на уме, Угрюмый и Хмурый, пораженный таким внезапным участием, вытягивал свою шею и смотрел чрез головы междушедших людей, как бы усиливаясь приподняться на цыпочки на своих двух деревяшках, наблюдая за Р. Вильфером. В этом случае предположенного Угрюмым и Хмурым "сначала" не было; херувимчик-родитель направлялся и проталкивался в толпе прямо к Гриничской церкви повидаться со своими родственниками.

Ибо позволительно вообразить себе, что Угрюмый и Хмурый мог усмотреть фамильное сходство между херувимчиками в церковных архитектурных украшениях и херувимчиком в белом жилете. Можно было подумать, что некоторое воспоминание о старинных Валентинах {До сих пор в Соединенном Королевстве сохранился старинный обычай между молодыми людьми обоего пола посылать друг к другу в день св. Валентина (14-го февраля и. ст.) любовные письма. Это делается ради шутки, и потому письма, называемые Валентинами, заготовляются заранее литографированные, с раскрашенными изображениями, в которых Амур играет главную роль. Бывали примеры, что в Лондоне проходило чрез почтамт более 200.000 таких писем в один день.}, в которых херувимчик, наряженный не совсем сообразно с климатом славящимся своею переменчивостью, изображен подводящим влюбленных к алтарю, воспламенило жар в деревянных ступнях Угрюмого и Хмурого. Как бы то ни было, он снялся с якоря и пустился в погоню.

Херувимчик шел впереди, весь сияя улыбками; Белла и Джон Роксмит шли за ним; Угрюмый и Хмурый прилепился к ним, как воск. В продолжение многих лет крылья его ума были много проворнее, чем ноги его тела; но Белла привезла их к нему на пароходе.

Он был корабль, медленный на ходу по ветру счастия, а потому взял кратчайший путь к сборному месту и размахивал деревяшками, как будто азартно отчеркивал мелком в крибедже {Gribbage - карточная игра. Прим. перев.}. Когда тень паперти поглотила их, победоносный Угрюмый и Хмурый тоже предстал, да поглощен будет. Херувимчик родитель был до того страшно удивлен этим, что еслибы не две деревяшки, на которых он был надежно посажен, его совесть могла бы представить ему, в лице этого пенсионера, его собственную величавую супругу, переряженную и прибывшую в Гринич в колеснице на гриффонах, подобно злобствующей волшебнице, дабы совершить что-нибудь ужасное во время брачного обряда. И он действительно имел мимолетный повод побледнеть в лице и шепнул Белле: "Уж не здесь ли твоя ма, как ты думаешь, душечка?" по случаю таинственного шороха и затаенного движения где-то далеко по соседству органа, что, однакоже, тотчас же прекратилось и более уже не слышалось.

Кто берет? Я, Джон, и я, Белла, тоже. Кто выдает? Я, Р. Вильфер {В обряде венчания, по правилам англиканской церкви, священник спрашивает жениха: хочешь ли ты взять эту жену в супружество и проч.? Жених отвечает: хочу! Подобный вопрос предлагается и невесте. Она отвечает то же самое. Потом священник спрашивает: кто выдает эту жену в супружество? Родной или посаженый отец дает надлежащий ответ. Тут жених повторяет за священником: Я N беру тебя М., как законную жену и проч. Наконец, и невеста говорит на священником же: я N беру тебя N, как законного мужа и проч.}. Угрюмый и Хмурый так как Джон и Белла согласились жить в брачном союзе, ты можешь (для краткости) считать это дело поконченным и убрать свои деревяшки из храма. Он представлял собою народ, к которому священник в известных случаях обращался.

Церковная паперть, поглотив Беллу Вильфер, уже не имела власти отдать ее назад, но вместо её выдвинула на свет дневной мистрисс Джон Роксмит. И долго на светлых ступенях стоял Угрюмый и Хмурый, смотря вслед за ново брачною красавицей, с наркотическою мыслию, что ему приснился сон.

После этого Белла вынула из своего кармана письмецо и прочла его Па и Джону. Вот верная копия с него:

"Любезнейшая Ма!

"Надеюсь, вы не будете сердиться, но я благополучно вышла замуж за мистера Джона Роксмита, который любит меня больше, чем я могу заслуживать, разве только любя его всем сердцем. Я считала за лучшее не говорить об этом заранее чтобы не подать повода к какой-нибудь маленькой неприятности дома. Пожалуйста сообщите об этом моему милому Па. Поцелуйте Лавви.

утро; потом Белла опустила письмо в почтовый ящик и весело сказала: - Теперь, дорогой мой па, вы безопасны, и вас живого не возьмут!

Па, на первых порах, в возмущенных глубинах своей совести, был до того неуверен в своей безопасности, что ему повсюду мерещились величественные матроны между деревьями Гриничского парка, и как бы виделся грандиозный лик, подвязанный хорошо известным ему платком, сурово смотрящий на него из окна Обсерватории, где помощники королевского астронома еженощно наблюдают мерцающия звезды. Но так как минуты проходили, и никакой мистрисс Вильфер во плоти не появлялось, он стал спокойнее и отправился с веселым сердцем и хорошим аппетитом в коттедж мистера и мистрисс Роксмит, где был приготовлен завтрак.

Скромный, маленький коттедж, но светлый и новый; в нем на белоснежной скатерти прекраснейший из скромных завтраков. Прислуживает тут, как легкий летний ветерок, порхающая девушка, вся румянец и ленты, безпрестанно краснеющая, будто она, а не Белла вышла замуж, и, однакоже, заявляющая торжество своего пола над Джоном и На своею ликующею и восторженною суетнею, как бы желая сказать: "Вот что ждет вас всех, джентльмены, когда мы захотим приняться за вас". Эта самая девушка была служанка Беллы, и вручила ей ключи, командующие над сокровищами солений, бакалей, пастил и пикулей, обозрение которых послужило препровождением времени после завтрака, причем Белла объявила, что На должен отведать всего, милый Джон, иначе счастья не будет, причем в рот На напихано было всякой всячины, так что он решительно не знал, что делать со всем этим.

Потом они все трое предприняли очаровательную прогулку в экипаже и потом восхитительно бродили но цветущему лугу, и видели на нем того же самого Угрюмого и Хмурого с деревяшками горизонтально расположенными пред ним: сидит себе и размышляет о превратностях жизни. С радостным удивлением Белла сказала ему: "Здравствуйте еще раз! Какой вы славный старичек-пенсионер!" На что Угрюмый и Хмурый ответил, что он видел, как ее венчали сегодня утром, моя красавица, и он осмелится пожелать ей всякого счастия и самых попутных ветров, и самых благоприятных погод; и тут же вскарабкался на свои две деревяшки, чтоб отдать им честь, дерзка в руке свою кораблевидную шляпу {Моряки-пенсионеры в Гриниче одеты в синие камзолы старого кроя и носят старинные треугольные шляпы.}, со всею галантностью матроса линейного корабля и от всего своего дубового сердца.

Среди золотых цветов, приятно было видеть этого соленоводного Угрюмого и Хмурого: махает он своею изогнутою шляпой Белле, а его редкие седые волосы развеваются по ветру, будто Белла вновь спустила его на синия воды. "Вы очаровательный стари чек-пенсионер", сказала Белла, "и я так счастлива, что желала бы и вас тоже счастливым сделать!" На что Угрюмый и Хмурый ответил: "Дайте поцеловать вашу ручку, моя красавица, тут и все мое счастье!" Что и было сделано к общему удовольствию.

Свадебный обед был верх славы. Новобрачные сговорились заказать обед и сесть за него в той самой комнате и в той самой гостинице, где Па и прелестнейшая женщина уже раз обедали вместе. Белла сидела между Па и Джоном и разделила свое внимание между ними почти поровну, но сочла, однакоже, за нужное (в отсутствие служителя пред обедом) напомнить своему На, что она уже больше не его прелестная женщина.

-- Я это хорошо знаю, душечка, - отвечал херувимчик, - и охотно соглашаюсь с этим.

-- Охотно сэр? Вам следовало бы сокрушаться.

-- Я бы и сокрушался, ангел мой, еслибы думал, что навсегда тебя теряю.

-- Но вы знаете, что не теряете; не так ли, бедный, добрый па? Вы знаете, что приобрели только нового родственника, а он будет любить вас и будет признателен к вам за меня и за вас самих, столько же, как и я сама; не так ли, любезный па? Смотрите сюда, па! - Белла приложила свой пальчик себе к губам, а потом к Па, а потом опять к своим, а потом к мужниным. - Теперь мы тронное товарищество, милый Па.

Появление обеда в это время положило конец одному из исчезновений Беллы, и тем действительнее, что обед явился под ауспициями некоего торжественного джентльмена, в черном одеянии и белом галстуке, походившого на пастора более, чем сам пастор, и, повидимому, поднявшагося гораздо выше его в церкви, чтобы не сказать, взобравшагося на колокольню. Этот иерарх, советуясь с Джоном Роксмит.он насчет пунша и вин, наклонил свою голову, как бы следуя папистскому обыкновению принимать исповедь на ухо. Точно также, когда Джон сделал ему какое-то предложение, не соответствовавшее его видам, лицо его приняло суровый и укорительный вид, как будто он налагал епитемию.

Какой обед! Образцы всех рыб, плавающих в море, должно-бит, нарочно приплыли к нему и если между ними нельзя было распознать тех разноцветных рыб, которые говорили спичи в Арабских Ночах {Арабския сказки у нас известны под названием: "Тысячи и Одной Ночи".} (совершенно министерския объяснения по своей неясности), и потом выпрыгивали из сковородки, то это только потому, что все оне приняли один цвет, будучи сварены вместе с бельчугом {Whitebait - маленькая рыбка из породы сельдей. Она составляет необходимое блюдо в гринических гостиницах от апреля до сентября, то-есть в пору лова.}. Все блюда, приправленные счастием, продуктом, который в Гриниче иногда оказывается в недостаче, имели превосходный вкус, а золотые вина были закупорены по бутылкам еще во дни золотого века и с тех самых пор набирались своей искрометности.

Лучше всего было то, что Белла и Джон и херувимчик составили уговор не показывать глазам смертных никакого вида, что они празднуют свадьбу. Но распоряжающийся иерарх, должно-быть архиепископ Гриничский, знал это так хорошо, как будто сам совершал брачный обряд. Торжественность, с какою его милость вступил в их заговор без всякого приглашенья, и с какою показывал вид, что устраняет от него прочих служителей, была верхом славы обеда.

В комнате находился невинный молодой служитель, худенький, на слабеньких ножках, еще не вполне посвященный в тонкости служительства, но имевший, по всей очевидности, романтический темперамент и сильно (можно бы смело сказать, безнадежно) влюбленный в какую-нибудь молодую дамочку, не оценившую его достоинств. Этот безхитростный юноша, отгадывая положение дел, в котором даже его простота не могла ошибиться, ограничивая!" свое служение тем, что томился у буфетного стола созерцанием Беллы, когда она ничего не требовала, и бросался к ней, когда она чего-нибудь требовала. Его милость, архиепископ, безпрестанно поставлял ему препятствия, то отстраняя его локтем в минуту успеха, то посылая с унизительным поручением принесть топленого коровьяго масла, то вырывая у него какое-нибудь хорошее блюдо, которое случайно попадало ему в руки, и приказывая стать в сторону.

-- Сделайте милость, извините его, мадам, - сказал архиепископ тихим, важным голосом, он еще совершенно молодой человек и у нас только на испытании, да нам и не нравится.

Это побудило Джона Роксмита заметить, чтобы представить дело в виде более натуральном: - Душа моя, Белла, эта годовщина наша гораздо удачнее всех прошлых, и я предлагаю справлять всегда здесь годовщину нашей свадьбы.

Тут архиепископ Гриничский важно кашлянул, чтобы привлечь внимание подчиненных ему присутствующих пасторов, и вытаращил на них глаза, будто желая сказать: "Именем вашей присяги требую, чтобы вы этому верили!"

Своими собственными руками он после того поставил дессерт, как бы говоря трем гостям: "Теперь наступило время, когда мы можем обойтись без помощи этих прислужников, непосвященных в нашу тайну", и вышел бы с полным достоинством, еслибы не последовал дерзкий поступок со стороны заблудшого умом молодого человека на испытании. Он, найдя, по несчастию, где-то веточку флер-д'оранжа, приблизился незаметным образом с цветком в рюмке и поставил его по правую руку Беллы. Архиепископ тотчас изгнал и отрешил его; но дело уже было сделано

-- Я уверен, мадам, - сказал его милость, возвратившись, - вы будете так добры, что внимания на это не обратите, приняв в соображение, что это сделано молодым человеком, который здесь только на испытании и едва ли будет годен.

Супруг её нашел нужным потребовать в эту минуту одного из таинственных исчезновений со стороны Беллы, и она должным образом повиновалась, сказав смягченным голосом из места укрывательства:

-- Помните, как мы с вами о кораблях разговаривали в тот день, па?

-- Помню, моя милая.

-- Ну, не странно ли подумать, па, что ни на одном из кораблей не было Джона?

-- Ах, па! Как же нисколько?

-- Нисколько, моя милая. Как можем мы сказать, какие люди теперь к нам из неизвестных морей на кораблях плывут?

Так как Белла, продолжая оставаться невидимою, замолкла, то и отец её молча продолжал сидеть за своим вином и дессертом, пока не вспомнил, что ему пора отправляться домой в Голловей.

-- Я решительно не в силах оторваться от вас, - прибавил херувимчик, - но было бы грешно не выпить за многие, многие возвраты этого счастливого дня.

-- Джентльмены, - сказал херувимчик не громко, обращаясь, по своей англо-саксонской наклонности излить свои чувства в форме спича, к мальчишкам внизу, старавшимся перещеголять один другого окунаясь головой в грязь за шестипенсовыми монетами: - Джентльмены, и Белла, и Джон, вы легко можете предположить, что я не имею намерения безпокоить вас разными разсуждениями в настоящем случае. Джентльмены, и Белла, и Джон, настоящий случай исполнен ощущений, которых я не в состоянии выразить. По, джентльмены, и Белла, и Джон, за участие, которое было мне предоставлено в нем, за доверие, которое вы возложили на меня, за искреннюю доброту, за расположение, с которыми вы сочли меня нелишним, когда я вполне сознаю, что я более или менее все-таки лишний, я приношу вам сердечную благодарность. Джентльмены, и Белла, и Джон, заявляю вам свою любовь, и чтобы как теперь, так и впредь собираться нам вместе, то-есть джентльмены, и Белла, и Джон, чтобы нам долго, долго праздновать всегда вместе годовщину этого благополучного дня!

Так окончав свой спич, милый херувимчик обнял свою дочь и обратился в бегство на пароход, который уже стоял возле пловучей пристани, делая все зависящее, чтобы разбить ее в куски. Но счастливая парочка не так-то легко хотела разстаться с херувимчиком, и он не пробыл двух минут на палубе, как они явились на набережной.

-- Па, милый па! - крикнула Белла, махая ему зонтиком чтоб он приблизился к борту, и наклоняясь шепнуть ему.

-- Что, душечка?

-- Не стоит говорить, душечка.

-- Ноги вам щипала, па?

-- Очень приятно, душечка.

-- Точно вы совершенно простили меня, па? Пожалуйста, па, пожалуйста, простите меня.

еще была малютка: - Какая глупенькая мышка!

-- Но вы мне прощаете это и все, и все, прощаете, на?

-- И вы себя не считаете одиноким и покинутым, отправляясь одни, не считаете, на?

-- Господь благословит тебя! Нет, жизнь моя!

-- Прощай, моя душечка! Уведите ее, любезный Джон. Уведите ее домой!

Она взяла под руку своего мужа, и они пошли домой по розовой тропинке, которую прокладывало им солнце в своем закате. Ах, есть дни в этой жизни, стоющие жизни и стоющие смерти, и как хороша радостная старинная песня, в которой поется; "Любовь, любовь, любовь, вертит всем этим светом!"