Наш общий друг.
Часть четвертая.
V II. Лучше быть Авелем, нежели Каином.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть четвертая. V II. Лучше быть Авелем, нежели Каином. (старая орфография)

VII. Лучше быть Авелем, нежели Каином.

День занимался над Плашватгр-Вирмильским шлюзом. Звезды пока еще были видны; на востоке показывался неясный свет, не походивший на свет ночи. Месяц закатился, и туман расползался вдоль берегов реки. Видимые сквозь него деревья чудились привиденьями деревьев, а вода при виденьем воды. Вся земля казалась при виденьем, тем же казались и звезды, а просвет на востоке, не оказывавший ни тепла, ни цвета, при потухшем оке небесной тверди, можно было уподобить взгляду мертвеца.

Может статься, такое уподобление делал и одинокий катерщик, стоявший на окраине шлюза. Ибо действительно Брадлей Гедстон смотрел в эту сторону, когда набежала холодная струя воздуха, и когда она миновала с ропотом, как будто бы прошептав что-то такое, что заставило призрак деревьев и воды заколыхаться - или погрезить, ибо и то, и другое могло почудиться воображению.

Он отвернулся и попробовал дверь шлюзной сторожки. Ола была заперта изнутри.

"Не боятся ли он меня?" проговорил он про себя, стучась.

Рог Райдергуд скоро проснулся и, скоро отодвинув задвижку. впустил его.

-- Что это, Другейший? Я уже думал, что вы совсем про пали. Две ночи не показывались! Мне уж думалось, не совсем ли вы от меня улизнули, и я хотел уж в газетах объявлять.

Лицо Брадлея до того потемнело от этого намека, что Райдергуд счел за нужное смягчить его в комплимент.

-- Но вы не таковский, почтеннейший, не таковский, - продолжал он, глупо качая головой. - Что сказал я про себя посл того, как потешился этою мыслию, словно какою забавною игрушкой? Я говорил про себя: Он честный человек! Вот, что я говорил про себя: Он вдвойне честный человек!

Весьма замечательно, что Райдергуд не делал ему вопросов. Он взглянул на него, когда растворил дверь, и теперь посмотрел на него опять (в этот раз украдкой), и результатом его взглядов было то, что он не делал ему вопросов.

-- По моему суждению, вы еще сорок часов пропустите, почтеннейший, прежде чем подумаете о завтраке, - сказал Райдергуд, когда посетитель его сел, опершись подбородком на руку и опустив глаза на земь. И что опять таки весьма замечательно: Райдергуд притворно принялся разставлять свою скудную мебель, чтобы представить, в то время как он говорил, хот какую-нибудь причину, почему он не смотрит на него.

-- Да. Но я думаю не лучше ли будет уснуть, - сказал Брадлей, не изменяя своего положения.

-- Я сам это вам посоветовал бы, почтеннейший, - подтвердил Райдергуд. - Выпить чего-нибудь не хотите ли?

-- Да, я желал бы выпить, - сказал Брадлей, но, повидимому, разсеянно.

Мистер Райдергуд достал бутылку и, принеся полную кружку воды, приготовил питье. Потом он отряхнул одеяло на своей постели, и, когда разгладил его на ней, Брадлей лег во всем платье, какое на нем было. Мистер Райдергуд, поэтически заметив, что он догложет косточки своего отдыха на деревянном стуле, сел у окна, как сидел прежде, но, как и прежде, он пристально караулил спавшого, пока тот не заснул мертвецки. Тут он встал и внимательно осмотрел его при ярком дневном свете со всех сторон и во всей подробности. Он вышел на шлюз, чтобы сообразить все, что видел.

"Один из его рукавов начисто оторван ниже локтя, а на другом у плеча порядочная прореха. На нем был повисши кто-нибудь, и крепко повисши, потому что все складки на вороте рубашки оторваны. Он на траву падал, да и в воду тоже падал. Он же и забрызган, и я знаю чем, и знаю чьей. У-рр-а!"

Брадлей спал долго. Вскоре после полудня подошла барка. Перед ней прошло еще несколько барок и в ту, и в другую сторону; но шлюзник окликнул одну только эту барку и спросил, нет ли чего нового, как будто он с некоторою аккуратностью разсчитал время. Люди на барке сказали ему новость, но как-то неохотно распространились о ней.

Двенадцать часов прошло с тех пор, как Брадлей лег до того времени, как он встал. "Чтобы мне подавиться" сказал Райдергуд, косясь на свой шлюз, когда увидел Брадлея, выходившого из сторожки, "если он спал все это время, голубчик!"

Брадлей подошел к нему, сидевшему на своем деревянном вороте, и спросил его, который час? Райдергуд сказал ему: - Третий.

-- Когда вы сменитесь? - спросил Брадлей.

-- После завтра, почтеннейший.

-- Не ближе?

-- Ни на дюйм ближе, почтеннейший.

"Н-и-ни на дюйм ближе".

-- Говорил я вам, что я уйду сегодня вечером? - спросил Брадлей.

-- Нет, почтеннейший, - отвечал Райдергуд, веселым, приветливым и словоохотливым голосом, - вы мне этого не говорили. Вы, может статься, намеревались сказать, но забыли. Иначе, как можно было вам в этом усомниться, почтеннейший?

-- Как только солнце сядет, я хочу отправиться, - сказал Брадлей.

-- Так как же не перекусить-то? - отвечал Райдергуд. - Войдем и закусим, Другейший.

Обычай разстилать скатерть не соблюдался в хозяйстве мистера Райдергуда, и потому приготовление закуски было делом одной минуты: оно состояло только в принесении объемистого глиняного противня с находившимися в нем тремя четвертями огромного пирога с говядиной и в принесении двух карманных ножей, глиняной кружки и большой коричневой бутылки с пивом.

Оба ели и пили, но Райдергуд с гораздо большим аппетитом. Вместо тарелок, этот честный человек вырезал из толстой корки пирога два трехугольные куска и положил их внутреннею стороною кверху на столь, один перед собой, а другой перед гостем. На них он наклал порядочные порции пирожной начинки и таким образом придал необыкновенный интерес трапезе, за которою каждый из участвовавших выбирал внутренность своей тарелки и ел ее с другою пищей. Кроме того, каждому представлялась возможность поохотиться гоньбой за кусочками остуденевшей подливки по равнине стола и затем класть их в рот с лезвея ножа, в случае если они не сползали с него.

Брадлей Гедстон был до того неловок в этих приемах, что Рог не мог не заметить этого.

-- Берегитесь, другейший! - воскликнул он: - вы руку себе порежите!

Но предостережение опоздало, ибо Брадлей уже располосовал себе руку. И что еще несчастливее, попросив Райдергуда перевязать ее и для этого став возле него, он встряхнул головой от боли в ране и обрызгал кровью платье Райдергуда.

Когда обед кончился, и когда остатки тарелок и остатки остуденевшей подливки были сложены в оставшуюся часть пирога, служившого экономическим складом для остатков разного рода, Райдергуд наполнил кружку пивом и с увлечением из нея отпил. Тут он посмотрел на Брадлея и посмотрел злобными глазами.

-- Другейший! - сказал он хрипло, перегнувшись чрез стол, чтоб дотронуться до его руки. - Новость-то скорее вас по реке сплыла.

-- Какая новость?

-- Кто, вы думаете, - сказал Райдергуд и встряхнул головой, как будто пренебрежительно сбрасывая с себя притворство, - вытащил тело? Отгадайте.

-- Я не мастер отгадывать.

-- Она вытащила. Уррра! Он и тут вам подсолил. Она вытащила.

Конвульсивно подернувшееся лицо Брадлея Гедстона и вдруг выступивший на нем горячий пот показали, как ужасно подействовало на него это известие. Но он не сказал ни одного слова, ни хорошого, ни дурного. Он только улыбнулся, угрюмо поднялся со стула и стал, облокотившись на окно и смотря в него. Райдергуд последовал за ним глазами. Райдергуд окинул взглядом свое собственное обрызганное платье. Райдергуд начинал принимать вид человека разгадывающого Брадлея лучше, чем он думал.

-- Я так долго нуждался в отдыхе, - сказал школьный учитель, - что с вашего позволения опять лягу.

-- Сделайте милость, Другейший! - был гостеприимный ответ его хозяина.

Он лег, не дожидаясь этого ответа, и не вставал с кровати, пока солнце не опустилось низко на небе. Когда же он встал и вышел, чтоб отправиться в путь, то нашел своего хозяина, лежащим -на траве близ бечевника против двери сторожки.

-- Если мне встретится надобность с вами еще повидаться, - сказал Брадлей, - я вернусь сюда. Доброй ночи!

-- Ну, если добрее ничего нет, - сказал Райдергуд, повернувшись на каблуке, - так доброй ночи! - Но он потом опять повернулся, когда Брадлей пошел, и тихо прибавил, смотря ему вслед с усмешкой: - Тебя так бы не отпустили, еслибы моя смена пораньше пришла. Но ты и мимо её пройдешь, а я все-таки нагоню тебя.

Смена должна была последовать в этот вечер, на закате солнца, и потому товарищ его явился, идя не торопясь, чрез какую-нибудь четверть часа. Райдергуд, не дожидаясь крайняго предела своего срока, занял часок или побольше у своего товарища, обещавшись отстоять за него после, и отправился по следам Брадлея Гедстона.

Он умел следить лучше, чем Брадлей. Он всю жизнь только и делал, что крался и прятался, да преследовал и подстерегал других, и потому хорошо знал свое ремесло. Он совершил такой усиленный переход, что приблизился к Брадлею, то-есть приблизился насколько счел удобным, прежде чем был пройден второй шлюз. Нужный ему человек оглядывался на ходу довольно часто, но не замечал его. Он знал, как пользоваться местностью, где стать за изгородь, где прижаться к стене, где присесть, где прилечь на земь, и употреблял тысячи разных уловок, мысль о коих удрученному Брадлею и в голову не приходила.

срубленных деревьев, на опушке леска, начал перелезать чрез эти стволы, то скрываясь из виду между ними, то опять взлезая на них, будто шалун школьник, но очевидно не с школьничьеио целью или не совсем без цели.

"Что это ты затеял?" пробормотал Райдергуд, засев в канаву и раздвинув в изгороди небольшое отверстие обеими руками. Вскоре его действии дали самый необыкновенный ответ. "Клянусь Егорьем!" воскликнул Райдергуд, "никак он купаться собирается!"

Он повернул назад, потом опять продвинулся вперед между стволами деревьев и, добравшись до берега, принялся раздеваться на траве. Несколько минут это имело подозрительный вид замысла на самоубийство, подготовляемое таким образом, чтобы подать повод к заключению о несчастном случае. "Но еслибы ты на такое дело решился, ты узла под-мышкой из-под этих бревен не принес бы", сказал Райдергуд, Впрочем он успокоился, когда увидел, что Брадлей, окунувшись и немного поплавав, вышел опять на берег.

"Мне бы не хотелось", сказал он чувствительным тоном, "лишиться тебя прежде, чем я из тебя немного побольше денег повыберу".

Прижавшись в другой канаве (он переменил свою первую канаву, как скоро нужный ему человек переменил свою позицию) и раздвинув небольшой куст изгороди так, что самый зоркий глаз не заметил бы его, Рог Райдергуд принялся следить за одевавшимся купальщиком. Тут мало-по-малу явилось чудо: став на ноги совершенно одетый, он явился иным человеком, а не катерщиком.

"Эге!" сказал Райдергуд. "Почти точь-в-точь, как ты был в ту ночку одет. Понимаю. Ты меня к себе припутываешь. Хитер. Но я похитрей".

Купальщик, окончив одеванье, стал на траву на колени, что-то делая руками, и опять поднялся с узлом под мышкой. Посмотрев кругом с большим вниманием, он подошел к самой воде и бросил узел как можно дальше и притом как можно легче. Райдергуд не прежде вылез из канавы, как Брадлей положительно вышел опять на дорогу за излучиной реки и скрылся из виду.

"Что теперь делать?" разсуждал Рог сам с собой: "Ждти ли мне за тобой или дать тебе идти одному на этот раз, а самому рыбною ловлей заняться?" Продолжая разсуждать, он последовал за ним и, догнав, опять увидел его. "Если я тебе теперь скрыться дам", сказал потом Райдергуд, все еще идя следом, "я могу после понудить тебя побывать у меня опять, или я могу отыскать тебя так или иначе. Если же мне теперь ловлей не заняться, так другие займутся! Я на этот разок тебя оставлю и пойду половлю!" Сказав это, он вдруг прекратил преследование и вернулся.

Несчастный человек, кого он покинул на некоторое время, не надолго впрочем, шел но направлению к Лондону. Брадлей подозревал каждый звук, им слышанный, и каждое лицо, им виденное; но находился под действием чар, какие всегда падают на плечи душегубцев, и не подозревал опасности, которая таилась в его жизни и грозила ей. Райдергуд много нанимал его мысли, - он ни разу не выходил у него из головы с той ночи, как они впервые встретились; но Райдергуд занимал совершенно иное место в ней, а не место преследователя: Брадлей заботливо придумывал такое множество средств подставить для него иное место, дабы потом его втиснуть туда, что он его не мог представить себе возможность занять ему какое-нибудь другое. В этом заключается другая беда, с которою душегуб вечно и напрасно борется. В пятьдесят дверей может войти улика: он со всевозможным старанием и с такою же ловкостью запирает двойным замком и засовами сорок девять из них и не замечает, что пятидесятая растворена настежь.

К тому же он находился в том состоянии духа, которое тяжелее и мучительней угрызений совести. В нем угрызений совести не было; но злодей, который может отстранить от себя этого мстителя, не в состоянии избежать более медленной пытки, состоящей в безпрерывной переделке своего злодеяния, и переделке его все с большим и большим успехом; в оправдательных показаниях и в притворных показаниях убийц карающую тень этой пытки можно проследить чрез каждую сказанную ложь. Если я сделал это, как показывают, можно ли вообразить, чтоб я сделал такую то ошибку? Еслиб я сделал это, как показывают, неужели я оставил бы незамкнутою эту лазейку, которую ложный и злонамеренный свидетель так безчестно выставляет против меня? Состояние злодея, безпрерывно открывающого слабые места в своем преступлении, старающагося укрепить их, когда сделаное дело уже нельзя изменить, есть такое состояние, которое усиливает тяжесть преступления тем, что заставляет совершать его тысячу раз, вместо одного раза; по это в то же время и такое состояние, которое карает преступление в натурах злобных и нераскаянных самым тяжким наказанием.

Брадлей спешил вперед, тяжко прикованный к идее своей ненависти и своего мщения, и все думал, что он мог бы удовлетворить то и другое многими способами, гораздо более успешными в сравнении с тем, что он сделал. Орудие могло быть лучше, место и час могли быть лучше выбраны. Ударить человека сзади, в темноте, на, окраине реки, дело довольно ловкое; но следовало бы тотчас же лишить его возможности защищаться; а вместо того, он успел обернуться и схватить своего противника, и потому, чтобы покончить с ним прежде, чем явилась какая-нибудь случайная помощь, пришлось отделаться от него, поспешно столкнув его в реку, прежде чем жизнь была окончательно выбита из него. Еслибы можно было опять это сделать, то следовало бы сделать не так. Предполагается, что его голову нужно бы подержать несколько времени под водой. Предполагается, что первый удар должен быть вернее. Предполагается, что его следует застрелить. Предполагается, что его следует задушить. Предполагайте что угодно, только не оторваться от той единой идеи, потому что сто было бы неумолимою невозможностью.

Но в то время, как он прослушивал урок, он все переделывал свое дело, и все переделывал его лучше. Становясь с куском мела у черной доски, он прежде чем принимался писать на ней, задумывался о месте на берегу и о том, не была ли вода глубже, и не могло ли падение совершиться прямее где-нибудь выше или ниже по реке. Он был готов провести черту или две на доске, чтобы выяснить себе, что он разумел. Он переделывал дело сызнова, все улучшая переделку во время классных молитв, в своей умственной арифметике, во время вопросов, задаваемых ученикам, и в течение всего дня.

Чарлей Гексам состоял теперь учителем в другой школе, у другого школмейстера. Был вечер, и Брадлей прохаживался в своем саду, наблюдаемый из-за шторы милою маленькою мисс Пичер, намеревавшеюся предложить ему на время свой флакончик от головной боли, когда Марианна, верная своему служению, подняла руку.

-- Что Марианна?

-- Молодой мистер Гексам, если позволите, ма'ам, идет повидаться с мистером Гедстоном.

-- Очень хорошо, Марианна.

-- Что вы хотите сказать, Марианна?

-- Мистер Гедстон подал знак молодому мистеру Гексаму войти в дом, ма'ам, и сам вошел в него, не дожидаясь, пока подойдет молодой мистер Гексам; а вот и он вошел, ма'ам, и затворил дверь.

-- Благодарю от всего сердца, Марианна.

-- Что еще, Марианна?

-- У всякого свой вкус, - сказала добрая мисс Пичерь с легеньким печальным вздохом, который она подавила, приложив свою руку на щеголеватый методический корсетец: - у всякого свой вкус, Марианна.

Чарлей, войдя в темную комнату, тут же остановился, увидев в её желтой тени своего друга.

Чарлей приблизился, чтобы взять протянутую ему руку, но вдруг остановился, не взяв её. Тяжелые, кровью налитые глаза школьного учителя, с усилием взглянувшие на его лицо, встретили его пытливый взгляд.

-- Мистер Гедстон, что случилось?

-- Случилось? Где?

-- Мистер Гедстон, слышали вы новость? Новость об этом негодяе, мистере Евгений Ренборне, что он убит?

Молодой Гексам продолжал стоять и смотреть на него; а тот, смочив свои губы языком и посмотрев вокруг комнаты, взглянул на своего прежнего ученика и опустил глаза.

-- Я слышал, что на него было сделано нападение, - сказал Брадлей, усиливаясь сдержать дрожь своего друга, - но я не слыхал, чем оно кончилось.

-- Где вы были, - сказал мальчик, сделав шаг вперед и понизив голос, - когда это случилось? Постойте! Я этого не спрашиваю. Не говорите мне. Если вы навяжите мне свои признания, мистер Гедстон, я каждое ваше слово заявлю. Остерегитесь! Заметьте мои слова. Я все открою и выдам вас, выдам.

Несчастный человек, повидимому, жестоко страдал при таком от него отречении. Мрачный вид крайняго и совершенного одиночества пал на него подобно видимой тени.

чтобы показать вам, почему я могу и почему я хочу не иметь с вами никакого дела.

Он посмотрел на молодого Гексама, как будто бы ждал, что ученик начнет сказывать свой урок, который он знал наизусть, и который страшно надоел ему. По он сказал ему свое последнее слово.

-- Если вы принимали какое-нибудь участие, - я не говорю какое: - в этом нападении, - продолжал мальчик, - или если знаете о нем что-нибудь, я не говорю что, или если знаете, кто совершил его, в дальнейшия подробности я не вхожу, то вы сделали мне зло, которого я никогда не прощу вам. Вы знаете, что я пригласил вас идти к нему на квартиру в Темпле, где я ему высказал свое мнение о нем и ручался за вас. Вы знаете, что я пригласил вас с собой, когда караулил его, с тем, чтобы воротить свою сестру и понудить ее опомниться; вы знаете, что я во всем этом желал содействовать вашему желанию жениться на моей сестре. И как же вы не видите, что, исполняя цели своего собственного необузданного характера, вы подвергли меня подозрению? Такова-то ваша благодарность ко мне, мистер Гедстон?

Брадлей сидел устремив неподвижный взгляд в пустое пространство. Каждый раз, как молодой Гексам останавливался, он обращал на него глаза, как будто бы дожидаясь, что он станет продолжать свой урок и окончит его. Каждый раз, как мальчик опять начинал говорить, лицо Брадлея снова принимало неподвижное выражение.

-- Я буду откровенен с вами, мистер Гедстон, - сказал молодой Гексам, встряхнув головой полуугрожающим образом, - потому что теперь не кстати притворяться в незнании того, что я знаю, кроме кое-чего, о чем заводить теперь опять речь было бы очень не безопасно для вас. Я хочу сказать только вам, что если вы были хороший учитель, я был хороший ученик. принес вам довольно чести и, улучшая свою репутацию, столько же улучшил и вашу. Так вот что. При равных условиях, в каких мы находились, я хочу показать вам, как вы доказали мне свою признательность за все мои старания содействовать вашим желаниям относительно моей сестры. Вы компрометировали меня тем, что вас видели, как вы вместе со мной старались противодействовать этому мистеру Евгению Рейборну. Вот первое, что вы сделали. Если моя репутация и то, что я теперь с вами всякую связь прерываю, помогут мне выпутаться из этого, мистер Гедстон, то этим я уж себе буду обязан, а не вам. Тут благодарить вас не за что.

-- Я буду продолжать, мистер Гедстон, не бойтесь. Я до конца доведу, и уж заранее сказал вам, в чем конец состоит. Вы знаете мою повесть. Вы не хуже меня знаете, какое невыгодное положение я оставил позади себя в жизни. Вы слыхали от меня о моем отце, и вам хорошо известно, что дом, из которого я, мне можно смело сказать это, бежал, был не из самых почтенных. Мой отец умер, и тут, казалось, ничто уже не могло препятствовать мне занять лучшее положение в свете. Не тут-то было! Тут начинает моя сестра.

Он говорил с такою самоуверенностью и с таким отсутствием горящей краски на своем лице, что как будто бы ничего смягчающого и доброго не было в его прошедшем. Что мудреного? Никакой памяти о чем-либо подобном не было в глухом и пустом сердце. Кроме самого себя, что может себялюбие видеть, обернувшись назад?

-- Говоря о своей сестре, я, признаюсь, был бы очень рад еслибы вам никогда не доводилось видеть ее, мистер Гедстон. Однакоже, вы ее видели, и теперь жалеть об этом напрасно. Что до нея, то я вполне доверял вам. Я объяснял вам её характер и говорил вам, какие она противопоставляла смешные понятия моим видам улучшить наше положение. Вы влюбились в все, и я помогал вам изо всех сил. Убедить ее отвечать вам не было возможности, и вот мы столкнулись с мистером Евгением Рейберном. Что же вы сделали? Вы оправдали мою сестру в том, что она с самого начала была против вас, и снова поставили меня в ложное положение! И почему же вы это сделали? Потому, мистер Гедстон, что вы во всех своих страстях до того самолюбивы и до того сосредоточены на самом себе, что вы ни одной из своих мыслей со мною не поделились.

Холодное убеждение, с каким мальчик, заняв, сохранял свою позицию, могло быть почерпнуто только из себялюбия.

всем тем, что вы сделали, и что я выставил вам на вид, вы хотите втянуть мое имя в позорную известность, втяну в сперва имя сестры, - вы это почти наверно сделаете, если мои подозрения имеют какое-нибудь основание, - и чем хуже вы окажетесь, тем труднее будет мне отделаться от всякого сношения с вами во мнении людей.

-- Впрочем, я решился занять почтенное место в обществе и не допущу, чтобы меня тащили вниз другие. Я покончил с своею сестрой, так же как покончил с вами. Если она так мало думает обо мне, что ей ни почем испорченное положение, то пусть она идет своею дорогой; я пойду своею! В будущем виды у меня отличные, и я решился идти своею дорогой один. Мистер Гедстон, я не говорю, что у вас на совести, потому что не знаю. Что бы на мой ни было, надеюсь, вы признаете справедливым держаться как можно дальше от меня и найдете утешение в том, что вам некого винить, кроме самого себя. Я надеюсь современен наследовать учителю в моей теперешней школе; а как учительница в ней женщина не замужняя, то я могу жениться на ней, хотя она несколько и старее меня. Если для вас может послужить каким-нибудь утешением сведение о кланах, которые я имею в виду осуществить самыми уважительными средствами, то вот они, эти планы, сколько могу теперь припомнить. В заключение, если вы чувствуете, что оскорбили меня и желаете хоть чем-нибудь поправить это, то, надеюсь, вы подумаете, какое уважение могли бы вы заслужить сами и сообразите свое падение.

Удивительно ли, что несчастный человек принял это тяжко к сердцу? Может статься, он привязался сердцем к мальчику, прежде, в течение долгих трудовых лет; может статься, в течение этих лет он находил, что его тяжкая работа облегчалась от сближения с умом более светлым и понятливым, чем его собственный; может статься, фамильное сходство лица и голоса между мальчиком и его сестрой поразило его жестоко в мраке его падения. От той или другой из этих причин, или от всех вместе, он опустил свою обреченную голову, когда мальчик вышел, и, свалившись на пол, лежал на нем, крепко прижимая свои ладони к горячим вискам, в совершенном отчаянии, не облегченном ни единою слезинкой.

Рог Райдергуд в этот день был очень занят на реке. Он прилежно ловил рыбу и накануне вечером; но было уже темненько, и он ловил не успешно. В этот день он ловил опять, уже гораздо счастливее, и понес рыбу домой в Плашватер-Вирмильскую сторожку, - в узле.