Повесть о двух городах.
Книга вторая. Золотая нить.
XV. Мадам Дефарж вяжет.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Повесть о двух городах. Книга вторая. Золотая нить. XV. Мадам Дефарж вяжет. (старая орфография)

XV. Мадам Дефарж вяжет.

В лавке мосье Дефаржа посетители собрались на этот раз раньше обыкновенного. Не смотря на то, что было всего шесть часов утра, бледные лица, заглядывавшия в её окна, видели там другия лица, склонившияся над мерочками вина. Мосье Дефарж даже и в лучшия времена продавал довольно таки жидкое вино, а в текущее время оно было не в пример жиже. Надо полагать, что вино все таки было крепкое, судя по влиянию на расположение духа тех, которые пили его и становились мрачными. Да, в нем не было живительного пламени Вакха, а скорее тлеющее пламя, которое жжет во мраке, скрытое в"садке.

Вот уже третье утро, как начались эти ранния сборища в винной лавке Дефаржа. Начались они в понедельник, а теперь была узко среда. По всему видно было, что здесь собирались для ранних бесед, а не для питья, потому что сюда приходили послушать и пошептаться, и старались вообще пробраться вслед за открытием лавки такие люди, у которых не было и копейки за душой, чтобы бросить ее на конторку. Все были так заинтересованы этим местом, как будто бы они могли командовать здесь целой батареей бочек с вином; они переходили с места на место, из одного угла в другой, упиваясь вместо вина разговорами.

Не смотря на такое необычайное собрание, хозяина не было видно. По этого как будто не замечали, потому что никто из подходящих к конторке не искал его, не спрашивал о нем, не удивлялся тому, что только одна мадам Дефарж сидит на своем месте с чашкой изрядно истертых монет, которые попадали туда из рваных карманов людей, таких же истертых и истрепанных, как и эти деньги.

Весьма возможно, что полное отсутствие пьяных и всякого интереса к вину замечалось также и шпионами, которые часто заглядывали в винную лавочку, как заглядывали они повсюду, и выше, и ниже, начиная от королевского замка до тюрьмы. В карты играли вяло; игроки в домино строили башни из косточек; те, которые пили вино, пальцем рисовали разные фигуры на столе разлитым вином. Мадам Дефарж с помощью зубочистки выкалывала какой то узор на своем рукаве, а сама имела такой вид, как будто бы она где то далеко и оттуда видела и слышала что-то, никому невидимое и неслышимое.

Таково то было Сент-Антуанское предместье до середины дня. В полдень, однако, на улице показались два человека, шедших под повешенными фонарями; один из них был Дефарж, а другой мостовщик шоссе в синей шапке. Покрытые пылью и умирающие от жажды вошли они в винную лавку. Приход их освежил до некоторой степени чрево Сент-Антуанского предместья и, когда они шли, во многих окнах и дверях показались любопытные и осветившияся огнем лица. Никто, однако, не последовал за ними, никто не заговорил с ними, когда они вошли в винную лавку, хотя все глаза обратились на них.

-- Здравствуйте, господа, - сказал Дефарж.

Быть может это был знак, чтобы развязать всем языки, потому что все отвечали хором:

-- Здравствуйте!

-- Худая погода, господа, - сказал Дефарж, качая головой.

Все переглянулись друг с другом, затем опустили глаза и продолжали сидеть молча. Но один из них встал и вышел.

-- Жена, - громко сказал Дефарж, обращаясь к мадам Дефарж, - я прошел несколько миль с этим добрым человеком, которого зовут Жак. Я встретил его... случайно... за полтора дня пути от Парижа. Он добрый малый, этот мостовщик по имени Жак. Дай ему выпить, жена!

Другой человек встал и вышел. Мадам Дефарж поставила вино перед мостовщиком, по имени Жак, который снял шапку перед обществом и сел пить. Из за пазухи своей блузы он вынул кусок черствого, черного хлеба и принялся есть, запивая его вином и сидя подле мадам Дефарж. Третий человек встал и вышел.

Дефарж в свою очередь также освежился вином; но сам он выпил меньше, чем было дано пришедшему с ним посетителю, потому что для него это не было редкостью, и стоял, ожидая, пока поселянин кончит свой завтрак. Он не смотрел ни на кого из присутствующих и никто из присутствующих не смотрел на него. Даже мадам Дефарж, которая снова принялась за свое вязанье, не смотрела на него.

-- Ну, друг мой, кончил ты завтрак? - спросил он наконец.

-- Да, благодарю вас.

-- Идем же! Ты посмотришь комнату, о которой я говорил, что ты можешь занять ее. Она как раз для тебя подходящая.

Они вышли из винной лавки на улицу, с улицы прошли во двор, со двора повернули на лестницу, но лестнице поднялись на чердак, на тот чердак, где когда то на низкой скамейке сидел седой старик и шил башмаки.

Здесь не было больше седого старика, зато были три человека, которые по одиночке вышли из винной лавки. Связаны они были с седым стариком тем, что когда то смотрели на него сквозь щели в стене.

-- Жак первый, Жак второй, Жак третий! Вот свидетель, о котором вы условились со мной, Жаком четвертым. Говори, Жак пятый!

Починщик шоссе вытер лицо синей шайкой и начал:

-- С чего мне начинать?

-- Начинай с самого начала, - сказал Дефарж.

-- Я увидел его, господа, - начал рабочий, - год тому назад, среди лета, под каретой маркиза, которая медленно подымалась в гору; он висел на цепи... вот так.

Рабочий показал, как и в тот раз, все, как было. С тех пор он достиг еще большого совершенства, так как в течение целого года он то и дело забавлял этим всю свою деревню.

Жак первый вмешался в разговор и спросил, видел ли он раньше этого человека?

-- Никогда, - отвечал рабочий, принимая снова перпендикулярное положение.

Жак третий спросил, как потом он узнал его.

-- Но его высокой фигуре, - отвечал починщик шоссе, ковыряя пальцем в носу. - Когда господин маркиз спросил меня вечером: "Скажи, на кого он похож?" - Я отвечал: - "Большой, словно привидение!"

-- Тебе следовало сказать, что он был мал, как карлик, - заметил Жак второй.

-- А разве я знал? Тогда еще ничего не было сделано, да он и не говорил еще ничего мне. Заметьте! Даже при тех обстоятельствах, я не предлагал быть свидетелем. Господин маркиз указал на меня пальцем, когда я стоял у нашего колодца и сказал: "Подать сюда этого негодяя!" Право, господа, я вовсе не навязывался в свидетели.

-- Он нрав, Жак, - шепнул Дефарж тому, который прервал разговор. - Продолжай!

-- Хорошо, - отвечал шоссейный мастер с таинственным видом. - Высокий человек исчез... Принялись его искать и искали... сколько месяцев. Девять, десять, одиннадцать?

-- Дело не в этом, - сказал Дефарж. - Спрятали то его хорошо, да к несчастью нашли. Продолжай!

-- Ну, вот, работал я опять на горе, пока не зашло солнце. Я собрал сбои инструменты и отправился в избушку, которая находится в деревне, под горой; там было уже совсем темно. Смотрю, а на гору поднимаются шесть солдат и между ними высокий человек со связанными руками, прикрученными к бокам... вот так.

С помощью той же незаменимой шапки он представил человека, у которого руки связаны так, что локти стянуты назади.

-- Я стоял в стороне, господа, у кучи камней и смотрел, как шли солдаты и их пленник (там все пусто на дороге, ну я и рад был поглядеть на что нибудь). Ну, вот, когда они подошли ближе, я только и видел, что их шесть солдат и высокий связанный человек между ними, все черные, кроме как с той стороны, где заходило солнце; там была на них такая красная полоса. Я посмотрел на их длинные, предлинные тени, которые тянулись до подъема на противоположной стороне дороги и выше на горе... ну, точь в точь тени великанов. Все они были покрыты пылью, а пыль так вот и вилась за ними следом, когда они шли и топали ногами... топ! топ! топ! Когда они совсем поровнялись со мной, я сразу признал высокого человека, и он меня признал. Ах! Должно быть ему опять хотелось броситься вниз с холма, как он тогда бросился, в тот вечер, и на том же месте.

Он описал все, как это было и было видно, что он все это видел. Многого то он, пожалуй, и не видел за всю свою жизнь.

"Вперед!" - крикнул старший над солдатами и указал на деревню. - "Скорей его в могилу!" Ну, и повели они его скорее. Я пошел за ними. У него совсем вспухли руки, так крепко перетянули их веревками; хромал он, кроме того, потому что на ногах у него были такие большие, неуклюжие башмаки. Хромал он и шел медленно, а они его дули прикладами ружей... вот так!

И он показал, как гнали того человека.

-- Потом они побежали, как сумасшедшие, вниз по горе... Он упал. Они подняли хохот и заставили его встать. Лицо у него было в крови и покрыто пылью, а вытереть его он не мог. Они опять в хохот! Вот привели они его в деревню; вся деревня сбежалась смотреть на него. Они повели его мимо мельницы прямо в тюрьму; вся деревня видела, как отворились ворота тюрьмы и проглотили его... Вот так!

Он открыл рот, как только мог, и закрыл его так, что щелкнули зубы. Ради пущого эфекта, он так и сидел с закрытым ртом. Дефарж сказал ему:

-- Разсказывай дальше!

-- Вся деревня высыпала на улицу, - продолжал шоссейщик тихим голосом и подымаясь на ципочки. - Вся деревня шепталась у колодца; вся деревня спала и во сне-то все видела этого несчастного за замками и решетками тюрьмы на скале и знала, что он никогда не выйдет оттуда и сгинет там. На следующее утро я вскинул свои инструменты на плечо и жуя черствую корку черного хлеба, отправился на работу, но прошел нарочно мимо тюрьмы. Я увидел его там высоко, высоко за решеткой, в железной клетке... Как и накануне вечером, лицо у него было в крови и в пыли. Руки у него были связаны и он не мог махнуть мне... Он смотрел на меня, точно мертвец.

Дефарж и остальные трое мрачно переглянулись между собою. Взоры у всех были мрачные и дышали местью, когда они слушали рассказ рабочого; вид у всех был какой то таинственный и в то же время властный. Они походили на суровый трибунал; Жак первый и второй сидели на старом соломеннике, подперев рукой подбородок и слушали рабочого, не спуская с него глаз. Жак третий, слушавший с таким же напряженным вниманием, стоял на одном колене подле них, проводя дрожащей рукой по жилкам кругом рта и носа. Дефарж стоял между ними и рассказчиком, которого он поставил так, чтобы свет из окна падал на него; он то и дело переводил взоры с него на них и с них на него.

-- Продолжай, Жак, - сказал Дефарж.

-- Он несколько дней оставался в своей железной клетке. Деревня была перепугана и смотрела на него только украдкой. Ну, да хоть и издали, а все таки все смотрели на тюрьму на скале. Вечерами, когда дневная работа кончалась, все собирались поболтать у колодца и все поворачивали лицо к тюрьме. Раньше все бывало смотрели на почтовую станцию, а теперь стали смотреть на тюрьму. Ну, вот, там я и слыхал, как шептались люди, что его приговорили к смерти, а казнить все таки не казнят, потому, говорят, в Париже была подана бумага, что он чуть с ума не сошел, когда убили его дитя. Говорят, подавали будто прошение об этом самому королю. Почем я знаю? Может быть. Пожалуй - да, пожалуй - нет!

-- Послушай, - сказал ему Жак первый. - Действительно, прошение подавали самому королю и королеве. Все здесь, кроме тебя, видели, как король принял его, в карете, на улице, сидя рядом с королевой. Вот этот самый Дефарж, которого ты видишь, рискуя своей жизнью, бросился перед лошадьми, держа прошенье в руках.

-- И слушай еще, Жак, - сказал стоящий на коленях Жак третий, который попрежнему продолжал водить рукою кругом рта, и лицо у него при этом было до того алчное, точно он жаждал чего то, но только ни пищи и ни питья. - Гвардия пешая и конная окружила просителя и принялась бить его прикладами. Слышишь?

-- Слышу, господа.

-- Разсказывай дальше, - сказал Дефарж.

-- Потом опять стали шептаться у колодца, - продолжал рабочий, - что его для того привели в нашу местность, чтобы казнить его на месте и что его наверное казнят. Говорили, что так как он убил монсеньера, а монсеньер был отцом своих арендаторов... или крепостных, или, там, как хотите... то его будут казнить, как отцеубийцу. Один старик рассказывал, что в правую руку ему вложат нож и сожгут ее так, чтобы он видел; потом ему сделают разрезы на руках, на груди и на ногах и зальют их кипящим маслом, расплавленным свинцом, горячей смолой, воском и серой; а после того четыре сильные лошади разорвут его на части. Старик этот говорил, что то же самое сделали с одним человеком, который хотел убить покойного короля Людовика XV. Почем я знаю, врал он или нет? Я не ученый.

-- Слушай еще, Жак, - сказал опять Жак третий. - Того человека звали Дамиеном, и все это проделали с ним днем, на площади в Париже. Народу смотреть на это собралось множество, присутствовало также много знатных и светских дам, которые жадно смотрели на все это до конца... до конца, Жак, до самой ночи, когда у несчастного не было уже двух ног и одной руки и он еле дышал! И это было... сколько тебе лет?

-- Тридцать пять, - отвечал рабочий, которому на вид было шестьдесят.

-- Все это случилось, когда тебе было десять лет, и ты мог бы все это видеть.

-- Довольно! - сказал Дефарж с нетерпением. - О, чорт возьми!... Разсказывай дальше!

-- Так вот, одни шепчут одно, другие шепчут другое. Ни о чем больше в деревне и не говорят, даже вода и та все об одном и том же журчит. Ну-с, так вот! В одно воскресенье ночью, когда вся деревня спала, приходят солдаты... Они пришли из тюрьмы и ружьями стучали но камням. Вот рабочие копают, рабочие стучат молотками, а солдаты смеются, да поют. А утром у водокачки мы увидели виселицу в сорок футов вышины... Отравила она нам воду.

Шоссейный мастер взглянул на потолок, точно сквозь него он мог разсмотреть виселицу, достигающую чуть ли не до самого неба.

солдат. Он был связан, как и прежде, а во рту у него был кляп, привязанный крепкой веревкой так, что казалось, будто он смеется. - Разсказчик дополнил картину, вложив два своих больших пальца в рот и отодвинув их чуть не до самых ушей. - На верху виселицы они воткнули нож острием вверх. Его повесили на сорок футов от земли... Он висит и отравляет воду.

Все переглянулись друг с другом, когда он синей шапкой своей вытирал себе лицо, покрывшееся каплями пота, при воспоминании об этом зрелище.

-- Страшно, господа! Как теперь будут женщины и дети брать воду! Кто посмеет пойти побеседовать вечерком под этой тенью? Под тенью, сказал я? Когда в понедельник я уходил вечером из деревни, солнце заходило в это время; я оглянулся с горы и тень тянулась через церковь, мельницу, тюрьму... через всю землю, господа, до того места, где земля сходится с небом.

Алчный человек принялся грызть свой палец, посматривая на остальных трех, и палец его дрожал от тех мыслей, которые проходили у него в голове.

-- Все, господа! Я вышел с заходом солнца (как мне сказали) и шел всю ночь и половину следующого дня, пока не встретил (как мне и сказали) этого товарища. С ним мы, то на лошади, то пешком прошли остаток вчерашняго дня и всю ночь. И вот вы видите меня.

После нескольких минут мрачного молчания, Жак первый сказал:

-- Хорошо! Ты поступил правильно и рассказал все верно. Подожди нас немного, там за дверью.

-- Охотно, - отвечал поселянин.

Дефарж проводил его до лестницы и оставил там. Когда он вернулся, все стояли, склонив друг к другу головы.

-- Что скажете вы, Жак? - спросил номер первый. - Какой приговор!

-- Истребить! - отвечал Дефарж.

-- Великолепно! - хрипло сказал алчный.

-- Замок и все племя? - спросил первый.

-- Замок и все племя, - отвечал Дефарж. - Истребление полное.

Алчный человек хрипло повторил "великолепно!" и начал грызть второй палец.

-- Вы уверены, - спросил Жак второй Дефаржа, - что наш способ вести запись не может породить никакого недоразумения? Это безопасно, разумеется, потому что никто, кроме нас, не сумеет разобрать ее; но будем ли мы сами всегда в состоянии розобрать ее... или, хотел я сказать, она?

-- Жак, - сказал Дефарж, выпрямляясь во весь рост, - если бы жена моя взялась держать эту запись в одной только своей памяти, она и тогда не забыла бы ни одного слова из нея, ни одной буквы. Все строчки и все знаки на её вязаньи, ясны для нея, как само солнце. Верьте, мадам Дефарж! Легче последнем трусу вычеркнуть себя из числа живых, чем изгладить хотя одну букву его имени и преступлений из записи, связанной мадам Дефарж.

Все выразили свое доверие и одобрение, а алчный человек спросил:

-- Скоро ли вы отправите эту деревенщину домой? Он слишком прост и может быть опасен.

знать, короля, королеву и двор. Мы ему покажем в воскресенье.

-- Что? - воскликнул алчный человек. - Добрый ли это знак, что он хочет видеть королевскую семью и аристократов?

-- Жак, - сказал Дефарж; - если хотите, чтобы кот набросился на молоко, покажите ему молоко, а если хотите, чтобы собака приносила вам дичь, покажите ей дичь.

Больше ничего не было сказано, и рабочему, который сидел на лестнице и дремал, сказали, что он может лечь на соломенник и спать. Он не ждал вторичного приглашения и скоро заснул.

Провинциальный простолюдин мог найти в Париже лучшее помещение, чем винная лавка Дефаржа. Если бы не страх, который дорожный мастер чувствовал к хозяйке лавки, то новая жизнь пришлась бы ему, как нельзя, более но вкусу. Мадам сидела целый день у конторки, как бы совсем не замечала его, и как будто даже преднамеренно показывала, что его присутствие здесь не имеет ничего общого ни с чем окружающим. Тем не менее он вздрагивал всякий раз, когда смотрел на нее. Он частенько подумывал про себя, что никак нельзя предвидеть заранее, что придумает эта мадам. Он ждал каждую минуту, что в её украшенную ярким шарфом голову может придти неожиданная мысль обвинить его в убийстве и сказать, что она сама видела, как юн потрошил потом свою жертву, и самым распрекраснейшим образок разыграет всю эту комедию.

того, было очень неловко видеть, что мадам все время, когда они шли туда, продолжала вязать по прежнему; тем более было ему неловко, когда мадам, стоя в толпе, не переставала вязать даже в то время, когда ждали прибытия кареты короля и королевы.

-- Вы очень прилежно работаете, мадам, - сказал ей какой то человек, стоявший подле нея.

-- Да, - отвечала мадам Дефарж, - у меня очень много работы.

-- Что вы работаете, мадам?

-- Разные вещи.

-- Например? - повторила мадам Дефарж. - Например, саваны.

Человек поспешил по возможности дальше отойти от нея, а шоссейный мастер стал обмахиваться синей шапкой, чувствуя, что ему душно и тяжело дышать. Если для успокоения его требовались король и королева, то средство это находилось к счастью под рукой, так как вскоре после этого появились в золоченой карсте король с широким лицом и королева с красивым лицом, а за ними весь блестящий двор, улыбающияся дамы и благородные господа. Драгоценные камни, шелк, пудра, роскошные и ослепительные наряды, красивые и надменные лица обоих полов, все это до того опьяняющим образом подействовало на мужичка, что он, как безумный, принялся кричать: - "Да здравствует король, да здравствует королева, да здравствуют все и вся!" - точно он никогда не слыхивал о вездесущем Жаке. Затем, когда он увидел сады, дворы, террасы, фонтаны, зеленые лужайки, еще раз короля и королеву, и блестящий двор, и красавиц, и знатных господ, и услышал крики "да здравствуют" - он положительно разрыдался от восторга. Впродолжение всего этого зрелища, длившагося целых три часа, кругом него было столько крику, слез, восторгов, что Дефаржу приходилось все время держать его за шиворот, чтобы он не бросился на предметы своего обожания и не разорвал их на куски.

-- Браво! - сказал Дефарж, хлопая его по спине, когда зрелище кончилось, - ты добрый малый!

Рабочий пришел теперь в себя и у него начинало уже закрадываться сомнение, не ошибся ли он в своих недавних излияниях, когда вдруг услышал слова:

-- Э, вон что! - воскликнул дорожный мастер. - А ваша правда, пожалуй!

-- Эти болваны ничего не знают. Они едва выносят, что ты живешь и дышишь и хотели бы, чтобы все вы сгинули. Ты и сотни таких, как ты, для них ничто, и им несравненно дороже их лошади и собаки. Пусть их себе заблуждаются... Заблуждение это продлится не долго.

Мадам Дефарж гордо взглянула на мужичка и кивнула головой.

-- Что касается вас всех, - сказала она, - вы готовы кричать и реветь из за всего, что только блестит и шумит. Скажите, не правда это?

-- Если бы вам дали целую кучу кукол и позволили бы вам разорвать их на куски, и воспользоваться ими в свою пользу, то вы, конечно, выбрали бы для себя самых богатых и веселых. Скажите, не правда это?

-- Да, верно, мадам!

-- Да! Если бы вам показали целую стаю птиц, неспособных летать, и сказали вам, что вы можете воспользоваться их перьями, вы набросились бы на птиц с самыми красивыми перьями. Не правда ли?

-- Верно, мадам!