Повесть о двух городах.
Книга вторая. Золотая нить.
XVI. Опять вяжет.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Повесть о двух городах. Книга вторая. Золотая нить. XVI. Опять вяжет. (старая орфография)

XVI. Опять вяжет.

Пока мадам Дефарж и мосье её супруг мирно возвращались в недра Сент-Антуанского предместья, синяя шапка тащилась в темноте по пыльной дороге, медленно подвигаясь к тому месту, где замок маркиза, лежавшого теперь в могиле, прислушивался к шелесту деревьев. Да, никто теперь не мешал каменным лицам прислушиваться к деревьям и фонтану; деревенские жители, которые приходили искать съедобной зелени и хворосту для топлива, заглядывали во двор и на террасу с лестницей и им вообразилось вдруг, будто выражение этих лиц изменилось. В деревне носился слух, что после убийства гордое выражение на этих лицах пропало и заменилось выражением гнева и mjkii; когда же над колодцем на высоте сорока футов, появилась висящая фигура, то на лицах появилось выражение удовлетворенной мести и это выражение, говорили все, останется навсегда. На каменном лице у большого окна спальни, где было совершено убийство, появились углубления над ноздрями лепного носа, чего прежде никогда не было и что замечалось теперь всеми. Иногда два или три крестьянина отделялись от толпы, чтобы посмотреть на лицо окамененого маркиза, - решаясь даже пальцем указать на него, после чего перепуганные убегали прочь, а за ними и все остальные, прячась между мхом и листьями, точно трусливые зайцы, которым, однако, здесь жилось несравненно раздольнее.

Замок и хижины, каменное лицо и висящая фигура, красное пятно и вымощенный камнем двор, чистая вода в деревне... тысячи акров земли... целая провинция Франции... сама Франция... все под ночным небом представляло лишь тоненькую, как волос, линию. И весь мир, со всем его величием и ничтожеством, был лишь одной мерцающей звездой. И вот подобно тому, как человеческое знание научилось разлагать луч света и анализировать его состав, высший разум прозревает в слабом сиянии нашей земли каждую мысль и каждое деяние, каждый порок и добродетель и каждую тварь, ответственную за это.

Дефаржи, муж и жена, доехали в общественной карет до ворот Парижа, куда они теперь возвращались. Карета остановилась но обыкновению у заставы, появились фонари и начались обычные обыск и допросы. Мосье Дефарж вышел из кареты; здесь он хорошо знал двух солдат и одного полицейского. Последний был очень дружен с ним и они крепко обнялись.

Когда наконец Сент-Антуанское предместье приняло в свои грязные объятия Дефаржей и они вышли из кареты и продолжали дальнейший путь свой но грязным и зловонным улицам, мадам Дефарж спросила своего супруга:

-- Что тебе сказал Жак полицейский, мой друг?

-- Не особенно много, но все, что знает. К нам командировали нового шпиона. Тут их много еще прибавили. Это он мог сказать, только он ни одного из них еще не знает.

-- Так! - сказала мадам Дефарж, подымая брови и принимая холодный деловой вид. - Надо внести его в список. Как его зовут?

-- Он англичанин.

-- Тем лучше. Фамилия его?

-- Барсад, - сказал Дефарж, стараясь произнести его по французски.

-- Барсад - повторила мадам. - Хорошо. А христианское имя?

-- Джон.

-- Джон Барсад, - повторила мадам, пробормотав его Сначала про себя. - Хорошо. Наружность его известна?

-- Около сорока лет; пять футов, девять дюймов; черные волоса; смуглый; в общем красив; черные глаза, лицо тонкое, длинное и худое; нос орлиный, но не прямой, а слегка отклонен к левой щеке; выражение зловещее.

-- Ого! Вот так портрет! - засмеялась мадам Дефарж. - Надо будет завтра записать.

Они вошли в лавку которая была уже заперта (была полночь). Мадам Дефарж заняла свое место у конторки, пересчитала деньги, вырученные во время её отсутствия, осмотрела товар, проверила книгу, записала в ней что нужно, сделала несколько вопросов приказчику и отпустила его на покой. Затем она высыпала из чашки деньги и стала завязывать их в платок таким образом, что получилась целая цепь маленьких узелков, чтобы легче было хранить их ночью. Дефарж тем временем курил трубку и ходил взад и вперед, любуясь тем, что делала его жена, но не вмешиваясь в её распоряжения. Так всю жизнь свою расхаживал он взад и вперед, не мешаясь в дела своей жены.

Ночь была жаркая и в лавке, плотно закрытой и окруженной зловонным соседством, был невыносимо спертый воздух. Обоняние мосье Дефаржа не было очень изнежено, но смешанный запах вина, рома, водки и анисовки, почему то показавшийся ему более сильным, чем обыкновенно, одурманил его, и он, положив трубку, стал отдуваться и пыхтеть.

-- Устал? - сказала мадам, подымая на него глаза, но продолжая завязывать деньги, - Запах тут самый обыкновенный.

-- Ты чем то угнетен, - сказала мадам, проницательные глаза которой никогда не бывали так заняты, чтобы раза два, три не взглянуть на мужа. - О, мужчины, мужчины!

-- Но, моя дорогая... - начал Дефарж.

-- Но, мой дорогой! - перебила мадам, решительно кивая головой. - Но, мой дорогой! Ты что приуныл сегодня?

-- Скучно ждать! - сказал Дефарж, как будто мысль эта вырывалась прямо из глубины его души. - Ведь это когда еще будет!

-- Долго? - отвечала жена. - Скажи, пожалуйста, бывает-ли это недолго? Давно уже известно правило, что месть и возмездие требуют времени.

-- Молния мигом убивает человека, - сказал Дефарж.

-- А сколько времени проходит, пока сверкнет эта молния? Можешь ты сказать?

Дефарж поднял голову и задумался.

-- Землетрясение быстро поглощает город, - сказала мадам, - но что-ж из этого? Ты подумай, лучше, сколько надо времени для подготовки такого землетрясения.

-- Не мало, я думаю, - сказал Дефарж.

-- Но как только оно готово, так разражается и все разрушает на своем пути. А между тем, пока оно подготовлялось ничего не было ни видно, ни слышно. Ну, вот, и пусть это послужит тебе утешением. Помни!

Глаза её сверкнули и она так завязала узел, точно задушила врага.

-- Говорю тебе, - продолжала она, протягивая к нему правую руку, - хотя время тянется долго, но "это" уже и-а улице и идет вперед. Говорю тебе "оно" никогда не отступает и не останавливается. Взгляни кругом себя! Присмотрись, как живут все, кого мы знаем, всмотрись в лица тех, кого мы знаем. Не замечаешь ты разве раздражения и неудовольствия, которые все больше и больше, все чаще и чаще выказывает народ? Может ли долго продолжиться такое время? Смешной ты, право!

-- О, чудеснейшая жена моя! - сказал Дефарж и остановился против нея, склонив голову на бок и заложив руки на спину с видом послушного и внимательного школьника перед своим учителем:

-- Я все это понимаю прекрасно. Но все это длится так долго... и весьма возможно... что это так и не настанет, пока мы живы.

-- Так, что-ж из этого? - спросила мадам, завязывая узел и как бы убивая еще одного врага.

-- Как? - воскликнул Дефарж, с видом сожаления пожимая плечами. - Мы не увидим торжества!

-- Зато мы способствуем ему, - отвечала мадам, снова протягивая руку. - Мы ничего не делаем напрасно. Но я верю всей своей душой, что мы увидим это торжество. А если бы нет, если бы даже я была уверена, что нет, покажи мне только шею аристократа и тирана и я...

И она, стиснув крепко зубы, завязала ужаснейший узел.

-- Да! Всему причиной твоя слабость. Только вид жертвы да удача и в состоянии взбадривать тебя! А ты старайся сам себя взбадривать. Когда наступит время, выпускай тигра и чорта, но пока еще не наступило это время, дерзки на цени и тигра и чорта... Хотя не видно пока еще ничего, но все уж готово.

В заключение своей речи мадам хлопнула по -конторке цепью узелков с деньгами так крепко, как будто бы хотела раскроить кому нибудь череп и выпустить мозг. Затем, взяв под мышку платок с деньгами, она сказала, что пора идти спать.

На следующий день, в полдень, удивительная женщина снова сидела на своем месте в винной лавке и прилежно занималась вязаньем. Подле нея лежала роза, на которую она посматривала время от времени, хотя на этот раз без присущого ей обыкновенно озабоченного вида. В лавке было немного посетителей; одни из них пили, другие не пили, одни сидели, другие стояли. День был очень жаркий и мухи, которые целым роем предпринимали из любопытства полные приключений исследования то и дело падали на дно маленьких липких стаканчиков, стоявших подле мадам. Но кончина их не производила, повидимому, никакого впечатления на их товарок, которые смотрели на них с полным равнодушием (как будто бы сами оне были слонами или чем нибудь в роде этого), пока их не постигала та же участь. Любопытно было, право, смотреть на этих легкомысленных мух! Не были ли так же легкомысленны и там, при дворе, в этот летний солнечный день?

В лавку вошел какой то человек и тень его упала на мадам Дефарж, которая сразу почувствовала, что это был новый посетитель. Она оставила свое вязанье и прежде чем взглянуть на вошедшого начала прикалывать себе розу.

Тут случилось прелюбопытное явление. В тот момент, когда мадам Дефарж взяла розу, все посетители перестали разговаривать, а затем постепенно вышли один по одному из лавки.

-- Доброго здоровья мадам! - сказал вновь пришедший.

-- Здравствуйте, мосье!

Она сказала это громко, но про себя подумала, продолжая вязать: "Ага! около сорока лет; пять футов, девять дюймов росту; черные волоса, тонкое, длинное и худое лицо; красивый, смуглый; орлиный нос, но не прямой, а несколько отклоненный к левой щеке, что придает ему зловещее, выражение! Он, значит и есть".

-- Будьте добры дать мне небольшой стаканчик старого коньяку и глоток свежей воды, мадам!

Мадам вежливо пополнила его просьбу.

-- Какой чудный коньяк, мадам!

В первый раз еще хвалили этот коньяк, а мадам Дефарж достаточно хорошо знала всю его историю и знала поэтому, как относиться к этой похвале. Тем не менеее она сказала, что это ей очень приятно, и продолжала вязать. Посетитель несколько минут внимательно следил за её вязаньем, а затем окинул взором и все помещение.

-- Вы удивительно искусно вяжете, мадам!

-- Привыкла.

-- Красивый узор.

-- Вы так думаете? - сказала мадам, взглянув на него с улыбкой.

-- Разумеется... Могу я узнать, что это будет такое?

-- Так вяжу для развлечения, - отвечала мадам, продолжая смотреть на него с улыбкой, тогда как пальцы её двигались еще проворнее.

-- Для какого употребления?

Замечателен тот факт, что Ссит-Антуанскому предместью положительно не нравилась роза на головном уборе мадам Дефарж. Два человека, вошедшие один за другим, собирались уже спросить чего нибудь выпить, когда вдруг, взглянув на это украшение, замялись несколько и под предлогом, что они заходили узнать, нет ли здесь их товарища, поспешно вышли из винной лавки. Никого также не осталось из тех, которые сидели здесь, когда вошел новый посетитель. Все ушли до одного. Шпион смотрел во все глаза, но не мог уловить условного знака. Все они ушли так просто и естественно, что нельзя было придумать никакой причины, почему они ушли.

-- Джон, - думала мадам, считая в тоже время петли, но не переставая вязать, - вы, вероятно, долго намерены здесь стоять, и я успею связать "Барсад" прежде, чем вы уйдете.

-- У вас есть муж, мадам?

-- Да.

-- И дети?

-- Детей нет.

-- Худо идут лета?

-- Очень худо, народ так беден.

-- Ах, несчастный, жалкий народ! Его так угнетают, как вы говорите.

-- Как "вы" говорите, - поправила его мадам, добавляя в своем вязаньи какой то узор к его имени, ничего хорошого ему не предвещавший.

-- Ах, простите! Разумеется это я сказал, но вы подумали.. Да?

-- Я подумала? - отвечала мадам несколько сердитым голосом. - У нас с мужем и без дум слишком много возни с этой винной лавкой. Все мы тут только и думаем о том, как бы прожить. Вот о чем мы думаем, и этого уже довольно чтобы с утра до вечера только и думать об этом. Чего тут еще обременять голову думами о других? Мне думать о других? Ну, нет!

Шпион, явившийся сюда с целью поклевать всяких крошек, каких только можно, не показал даже виду, что ему досадно, но продолжал стоять с видом ухаживателя, опираясь локтем о конторку мадам Дефарж и время от времени выпивая маленький глоток коньяку.

-- Худое это дело, мадам, казнь Гаспара! Ах! бедный Гаспар! - сказал он с глубоким вздохом сожаления.

-- Ах, Боже мой! - отвечала мадам совершенно покойным тоном. - Взялся за нож с такой ужасной целью, ну и платись за это. Он знал наперед, какою ценою платят за такия вещи. Ну и заплатил.

-- Мне кажется, - сказал шпион, понижая голос и как бы вызывая на откровенность, причем зловещее лицо его приняло выражение негодования оскорбленного в своих чувствах революционера, - мне кажется, что все живущие по соседству с вами, глубоко сожалеют бедного малого и возмущаются его казнью. Только, это, между нами, пожалуйста!

-- Вы думаете? - спросила мадам.

-- Вот и муж, - сказала мадам Дефарж.

Когда содержатель винной лавочки вошел в дверь, шпион приветствовал его, притронувшись к шляпе, и сказал с вызывающей улыбкой.

-- Добрый день, Жак!

Дефарж остановился и с удивлением уставился на него.

-- Добрый день, Жак! - повторил шпион с меньшей уверенностью и с несколько смущенной улыбкой.

-- Вы ошибаетесь, - отвечал содержатель винной лавки. - Вы принимаете меня за другого. Это не мое имя. Меня зовут Эрнест Дефарж.

-- Не все ли равно, - отвечал шпион веселым, хотя и не особенно довольным тоном. - Добрый день!

-- Добрый день! - сухо отвечал Дефарж.

-- Я только что говорил мадам, с которой я имел удовольствие беседовать, когда вы вошли, что мне здесь говорили, - да это и не удивительно, - сколько сожалений и негодования выражают все здесь в Сент-Антуанском предместье по поводу несчастной судьбы бедного Гаспара.

-- Никто мне ничего не говорил об этом, - сказал Дефарж, отрицательно качая головой. - Я ничего не знаю.

Сказав это, он прошел за конторку и стал позади жены, держась рукой за спинку её стула и стоя за этой преградой, посматривал на человека, против которого они были вооружены оба и которого они оба готовы были убить с величайшим удовольствием.

-- Повидимому, вы очень хорошо знаете этот квартал, то есть, лучше меня? - заметил Дефарж.

-- Совсем нет, но я надеюсь узнать его получше. Я глубоко заинтересован его несчастными жителями.

-- Гм! - сказал Дефарж.

-- Удовольствие беседовать с вами, мосье Дефарж, напомнило мне, - продолжал шпион, - что я имел честь знать весьма интересные обстоятельства, связанные с вашим именем.

-- В самом деле? - равнодушным тоном спросил Дефарж.

-- Да, в самом деле. Когда доктор Манетт был освобожден, вы, как старый слуга его, взяли на себя заботу о нем, я это знаю. Он был передан вам. Вы видите, мне хорошо известны все эти обстоятельства.

-- Все это, действительно, так, - сказал Дефарж. Он отвечал ему таким образом, получив, как бы случайный толчен локтем своей жены, которая, продолжая вязать, дала ему этим знать, чтобы он, отвечая, не вдавался в подробности.

-- К вам, - продолжал шпионь, - приезжала его дочь и от вас она взяла его на свои попечения. - С ней приезжал еще коричневый господин... Как бишь, его зовут?.. В небольшом парике... да!.. Лорри, из банка Тельсона и К°, из Англии.

-- Очень интересные воспоминания, - сказал шпион. - Я познакомился с доктором Манеттом и его дочерью в Англии.

-- Да? - сказал Дефарж.

-- Вы ничего с тех пор не слышали о них? - спросил шпион.

-- Нет, - отвечал Дефарж.

своей... и мы не переписываемся больше.

-- Совершенно верно, мадам, - отвечал шпион. - Она собирается выходить замуж.

-- Собирается? - повторила мадам. - Она такая хорошенькая, что давно уже могла выйти замуж. Вы, англичане, по моему, народ холодный.

-- О! Почему вы знаете, что я англичанин?

-- По вашему разговору, - отвечала мадам. - Каков разговор, таков и человек, я полагаю.

-- Да, мисс Манетт выходит замуж. Но только не за англичанина, а за такого же француза, как и сама она. Приходится снова вернуться к Гаспару... Ах, бедный Гаспар! Как это жестоко! Ах, как жестоко! Любопытнее всего, что она выходит замуж за племянника маркиза, из за которого Гаспара вздернули на высоту стольких футов, или вернее выходит за теперешняго маркиза. В Англии он не известен под именем маркиза; он там Чарльз Дарнэ. Фамилия его матери до замужества была Д'Онэ.

Мадам Дефарж вязала по прежнему, но на мужа её это известие произвело значительное впечатление. Что бы он ни делал, стоя за маленькой конторкой, высекал ли огонь, зажигал ли трубку, он видимо был смущен и неверно управлял своей рукой. Шпион не был бы шпионом, если бы не заметил этого и не намотал себе на ус.

Запомнив, за неимением лучшого, хотя одну эту примету, и видя, что не появляется ни один посетитель, который мог бы чем нибудь помочь ему в этом случае, Барсад заплатил за выпитый коньяк и простился с хозяевами, любезно сказав им на прощанье, что он надеется иметь еще раз удовольствие видеть мосье и мадам Дефарж. Несколько минут еще после того, как он вышел на показ предместью, муж и жена оставались в том же положении, в каком они были до его ухода, неуверенные в том, что он не вернется обратно.

-- Неужели это правда, - сказал Дефарж, продолжая курить и держаться за спинку стула своей жены, - то, что он говорит о мамзель Манетт?

-- Если это правда... - начал Дефарж и остановился.

-- Если это правда? - спросила его жена.

-- Если "это" наступит и мы доживем до торжества... Надеюсь, ради нея, что судьба не занесет её мужа во Францию.

-- Судьба её мужа, - отвечала мадам Дефарж с обычным хладнокровием, - приведет его, куда следует, и к такому концу, каким он должен кончить. Вот все, что я знаю

однако достаточно того, что муж её носит известную фамилию, чтобы приговорили его к тому же, к чему приговорили и эту проклятую собаку, только что вышедшую от нас.

-- Много будет несравненно еще более странных вещей, когда все это придет, - отвечала ему жена. - Оба они здесь у меня, разумеется, и оба по заслугам. Довольно с вас этого.

Она свернула свое вязанье после этих слов и сняла розу с головного убора. Почувствовало ли предместье, что это небывалое украшение снято, или же публика поставила кого нибудь наблюдать за его исчезновением, не знаю, но вскоре после этого обыватели появились в винной лавке, которая тотчас же приняла свой обычный вид.

Вечером, когда все Сент-Антуанцы возвратились домой и сидели на ступеньках у дверей или на подоконниках своих окон, или собирались на углу грязных улиц или на таких же грязных дворах, чтобы подышать чистым воздухом, мадам Дефарж прогуливалась обыкновенно с работой в руках, переходя с одного места на другое, от одной группы к другой. Это была миссионерша, пропагандистка, каких было много тогда, и каких, пожелаем, чтобы свет никогда больше не производил. Все женщины вязали. Оне вязали ничтожные вещи; механическая работа эта служила механической заменой пищи и питья; руки двигались вместо челюстей и пищеварительного аппарата; стоило костлявым пальцам остановиться и желудок сильнее прежнего предъявлял свои права.

Двигались пальцы, двигались глаза, двигались и мысли. Когда мадам Дефарж обошла все группы и поговорила с каждой из них, пальцы, глаза и мысли задвигались еще быстрее и еще ожесточеннее у всех женщин.

-- Великая женщина, - говорил он про себя, - непоколебимая женщина, великолепная женщина!

Сумерки сгущались, женщины сидели и все вязали да вязали, а вдали слышался звон церковных колоколов и барабанный бой королевской гвардии. Темнота все больше и больше окутывала вязавших женщин. Надвигалась еще и другая более сильная тьма, когда церковные колокола, так весело звонившие на всех колокольнях Франции, перельются в извергающий гром и молнию пушки, когда бой барабанов заглушит голоса тех, которые находились теперь во всемогуществе власти и пользовались всеми благами свободы и жизни. Надвинулась она теперь совсем уже на женщин, которые все еще сидели и вязали, вязали, как бы заранее приготовляясь сомкнуться все теснее вокруг сооружения, где оне будут снова сидеть и вязать, вязать, считая падающия головы.