Повесть о двух городах.
Книга вторая. Золотая нить.
XVII. Ночь.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Повесть о двух городах. Книга вторая. Золотая нить. XVII. Ночь. (старая орфография)

XVII. Ночь.

Никогда еще не заходило так ослепительно солнце в тихом и покойном уголке Сого, как в тот вечер, когда доктор и его дочь сидели под кленом. Никогда еще луна не всходила над великим Лондоном, окруженная таким нежным сиянием, как в ту ночь, когда сребристые лучи её, пробираясь сквозь листву дерева освещали их лица.

Свадьба Люси была назначена на следующий день. Последний вечер она посвятила исключительно одному своему отцу и вот теперь они сидели вдвоем под деревом.

-- Вы счастливы, дорогой папа?

-- Совершенно, дитя мое!

Они очень мало разговаривали друг с другом, не смотря на то, что давно уже сидели здесь. Коида было еще так светло, что можно было свободно работать и читать, она не занималась своей обыкновенной работой и не читала ему. Раньше, когда они сиживали с ним вдвоем под деревом, она или работала, или читала ему книги, но этот вечер не походил на другое время, и она не могла делать того, что делала тогда.

-- Я так счастлива сегодня, дорогой мой папа! Я глубоко счастлива той любовью, которую благословило само небо... моею любовью к Чарльзу и любовью Чарльза ко мне. Но если бы я не могла по прежнему посвящать вам своей жизни, если бы замужество мое должно было разъединить нас с вами, хотя бы на разстояние длины вот этой улицы, то словами не выразить, как была бы я тогда несчастна и как упрекала бы себя. Даже и теперь...

Даже и теперь она не в силах была говорить.

При печальном свете луны она обняла отца и прижалась лицом к его груди. При свете луны, который всегда печально светит, как и свет солнца сам но себе... как и свет, называемый человеческой жизнью... которая приходит и уходит.

-- О, дорогой мой! Скажите мне в этот последний вечер, совершенно ли, совершенно ли уверены вы в том, что ни любовь моя, ни новые обязанности, которые я беру на себя, не разъединят нас с вами? Я в этом уверена, но уверены ли вы? Так ли это и в глубине души вашей?

Отец отвечал ей весело и с полным убеждением:

-- Совершенно, дитя мое! Даже более, чем уверен, - прибавил он, нежно целуя ее; - будущее мое представляется мне в более ясном свете после твоей свадьбы, Люси, чем оно было бы... нет, чем оно было... без того.

-- Если бы я могла надеяться на это, отец мой!

-- Верь этому, милая моя! Это действительно так. Ведь это же, дорогая моя, так естественно и так понятно. Ты так молода еще и так предана мне, что не можешь понять тревоги, мучившей меня при мысли, что жизнь твоя пропадет даром...

Она закрыла ему рот рукой, но он отнял ее и продолжал:

--...пропадет, дитя мое... Но она не должна пропадать ради меня, ибо не должна уклоняться в сторону от естественного порядка вещей. Самоотверженное чувство твое не может понять, как много я думал об этом; но спроси только себя и подумай, может ли быть мое счастье совершенно, если твое несовершенно?

-- Если бы я никогда не видела Чарльза, отец мой, я была бы совершенно счастлива с вами.

Он улыбнулся при этом безсознательном признании того, что она была бы несчастна без Чарльза после того, как увидела его, и продолжал:

-- Дитя мое, ты увидела своего избранника и это был Чарльз. Не было бы Чарльза, был бы кто нибудь другой. А если бы не было другого, то этому причиной был бы я, и тогда мрачная тень, покрывающая часть моей жизни, пала бы и на тебя.

его.

-- Видишь! - сказал доктор, подымая руку к луне. - Я смотрел на нее из окна своей тюрьмы, когда я не мог выносить её света. Я смотрел на нее, когда в душе моей подымались адския муки при мысли о том, что её лучи, быть может, освещают то, что я потерял навсегда, и я начинал биться головою о стены тюрьмы. Я смотрел на нее, когда я был в полусознательном, летаргическом почти состоянии и ни о чем больше не мог думать, кроме того, сколько горизонтальных линий можно провести на ней и сколько перпендикулярных. - И он прибавил с присущим ему задумчивым и сосредоточенным видом, продолжая смотреть на луну: - Я помню и тех и других было двадцать, но только двадцатую трудно было втиснуть туда.

Странное чувство, овладевшее ею, когда он впервые вернулся к прошлому, теперь охватило ее сильнее, но все же она ничего еще особенного не заметила в его манере говорить. Ей казалось, что он только сравнивает свое настоящее счастье и спокойствие с прошлыми страданиями.

-- Я смотрел на нее тысячу раз, думая о нерожденном еще ребенке, от которого меня отняли. Жив ли он? Родился ли он живым или горе несчастной матери убило его? Сын ли это, который впоследствии отомстит за своего отца? (Одно время в тюрьме, мною с невыразимою силою овладела жажда мести). Может быть сын этот никогда не узнает истории жизни отца, может быть он выростет и станет думать о том, не сам ли по собственной своей воле сгубил себя отец? Не дочь ли это будет, которая выростет и станет женщиной?

Она крепче прижалась к нему и поцеловала его щеку и руку.

-- Я представлял себе, что дочь моя совершенно забыла меня или вернее ничего не знает и не подозревает о моем существовании. Год за годом считал я, сколько ей лет. Я представлял ее замужем за человеком, которому ничего неизвестно о моей судьбе. Мне представлялось, что я навсегда исчез из памяти живых людей, и тем более не может быт мне места среди будущих поколений.

-- Папа! Слушая, как вы думали о дочери, которая никогда не существовала, я чувствую в глубине сердца своего, что дитя это была я.

-- Ты, Люси? Воспоминания эти, которые в этот последний вечер проходят между нами и луною, вызваны радостию и утешением, принесенными тобою мне... Что я говорил сейчас?..

-- Что она ничего не знала о вас. Она не заботилась о вашем существовании.

-- Так! Но бывали другия лунные ночи, когда тоска и безмолвие совсем иначе действовали на меня, когда оне приносили мне смутное ощущение тихой скорби и в то же время успокоения... Мне казалось, что я вижу, как она входит в мою камеру и выводит меня из крепости на свободу. В лунном свете я часто видел её изображение, как теперь вижу тебя, с тою разницею, что я никогда не прижимал ее к себе. Она всегда стояла между решетчатым окном и дверью. Понимаешь ли ты, однако, что она была не то дитя, о котором я говорил?

-- Не то?... Так чей же образ?... Или чей призрак?...

-- Нет. Это было нечто другое. Она ясно представлялась коему взору, но никогда не двигалась. Призрак, представлявшийся моему уму, был другой и более походил на настоящого ребенка. О наружности его я ничего более не могу сказать, как только то, что он походил на твою мать. Другой также походил... как и ты... но это было не то. Можешь ли ты следить за мною, Люси? Вряд ли, я думаю. Мне кажется, надо быть самому узником, чтобы понять сущность этих различий.

Не смотря на то, что он говорил покойно и не волнуясь, она все же почувствовала, что кровь холодеет в её жилах при этом старании анализировать свои чувства в тюрьме.

-- Когда я бывал в более спокойном состоянии мне воображалось при свете луны, что она подойдет ко мне и поведет меня в свой дом, где она живет с мужем и где все мысли её полны любви к её погибшему отцу. В комнате её был мой портрет и в своих молитвах она поминала меня. Жизнь её была деятельная, счастливая, полезная, но везде и во всем преобладало воспоминание о моей несчастной участи.

-- Отец мой, дитя это была я! Я и на половину не была так добра, но в любви своей, это была я.

на решетки, и говорили шепотом. Они никогда не могли освободить меня; мне воображалось, что показав мне все эти вещи, они снова приводили меня обратно в тюрьму. Но. я, облегченный слезами, падал на колени и благословлял их.

-- Надеюсь, папа, что дитя это я. О, дорогой, дорогой мой, с такой ли горячей мольбой благословите вы меня завтра?

-- Люси, все прежния страдания свои я вспоминаю сегодня вечером потому, что люблю тебя больше, чем это можно выразить словами, и благодарю Бога за посланное мне великое счастье. Самые ужасные мысли мои навсегда исчезли, благодаря тому счастью, которое ты дала и которое ждет нас еще впереди.

Он обнял ее, торжественно призвал на нее благословение неба и смиренно поблагодарил Бога за то, что Он возвратил ему ее. Затем тихо, шаг за шагом они вернулись домой.

Приглашенных на свадьбу никого не было, кроме мистера Лорри; провожатых у невесты никого не было, кроме мисс Пресс. Никто из них не должен был переменять своего местопребывания по случаю свадьбы; они только расширили помещение, прибавив еще несколько комнат в верхнем этаже, где жил загадочный и никому невидимый жилец. Больше они ничего не желали.

против маленького заговора, удалившого его отсюда, и от всего сердца выпил за его здоровье.

Наступило время пожелать Люси спокойной ночи и они разстались. Но среди ночной тишины, часов около трех, Люси сошла вниз и тихо прокралась в его комнату, потому что не могла отделаться от овладевшого ею страха.

Все вещи были, однако, на своем месте; все было тихо и он спал. Белые волосы его живописно разсыпались на подушке и руки его лежали поверх одеяла. Она поставила свечу подальше от него, в тени, осторожно подошла к кровати и поцеловала его в губы. Склонившись над ним, она несколько минут смотрела на него.

На красивом лице его видны были глубокие следы горя; но он так решительно скрывал их всегда, что, казалось, даже и во сне умел владеть собою. Трудно было встретить в эту ночь более замечательное лицо, выражающее столько решимости к непреклонной борьбе с невидимым врагом.

Она робко положила свою руку ему на грудь и молилась о том, чтобы всегда остаться верной ему, как внушает ей любовь её и как заслуживают того его глубокия страдания. Сняв руку, она еще раз поцеловала его в губы и вышла из комнаты. Показались первые лучи восходящого солнца и узорчатые тени листьев клена заиграли на его лице так же тихо и неслышно, как тихо и неслышно молились о нем уста её.