Повесть о двух городах.
Книга вторая. Золотая нить.
XVIII. Девять дней.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Повесть о двух городах. Книга вторая. Золотая нить. XVIII. Девять дней. (старая орфография)

XVIII. Девять дней.

В день свадьбы солнце сияло ярко и все были уже готовы и ждали у дверей комнаты доктора, который разговаривал о чем то с Чарльзом Дарнэ. Все были готовы, чтобы идти в церковь: прекрасная невеста, мистер Лорри и мисс Просс, которая, видя неизбежность предстоящого события, мало-по-малу примирилась с ним и совсем бы даже успокоилась, не являйся у нея иногда мысли, что место жениха мог бы занять её брат Соломон.

-- Итак, - сказал мистер Лорри, который не мог достаточно налюбоваться невестой и все ходил кругом нея, разсматривая её скромное, изящное платье, - вот для чего вез я вас крошечным младенцем через Канал, милая Люси! Спаси меня Господи! Как мало я думал о том, что делал! Как мало ценил я одолжение, которое я делал моему другу Чарльзу.

-- Вы совсем и не думали об этом, - заметила деловая мисс Просс, - да вы и не могли знать об этом... Какие пустяки!

-- Неужели? Хорошо, только не плачьте, - сказал добродушный мистер Лорри.

-- Я и не плачу, - сказала мисс Просс, - это "вы" плачете.

-- Я, моя Просс? - (Мистер Лорри пользовался торжественным случаем, чтобы пошутить).

-- Да, вы и сейчас плакали... Я видела и не удивляюсь этому. Одного серебра достаточно уже для того, чтобы вызвать слезы у каждого на глазах. Нет ни одной вилки и ни одной ложки в этой коллекции, - сказала мисс Просс, - над которой я не поплакала бы, когда вчера вечером привезли ящик. Все глаза выплакала от слез.

-- Много обязан, - сказал мистер Лорри, - хотя клянусь честью, я никакого решительно намерения не имел лишать кого нибудь зрения, благодаря такому ничтожному подарку. Ах, ты, Боже мои! Такой случай заставляет человека невольно подумать о том, что он потерял. Боже мой! Боже мой! Подумать только, что в течение этих пятидесяти лет, могла бы ведь появиться мистрисс Лорри.

-- Ничуть не бывало! - сказала мисс Просс.

-- Так по вашему никогда не могла появиться мистрисс Лорри?

-- Ба! - отвечала мисс Просс, - вы холостяк от самой колыбели.

-- Так-с, - спокойно заметил мистер Лорри, поправляя свой парик, - весьма возможно!

-- Сама природа выкроила вас холостяком, еще до того, как вы попали в колыбель, - продолжала мисс Просс.

-- В таком случае со мной поступили крайне некрасиво, - сказал мистер Лорри, - не спросив меня при этом, какой образец выкройки я предпочитаю. Довольно, впрочем! Я слышу, милая Люси, - продолжал он, обнимая ее за талию, - я слышу движение в соседней комнате, а нам с мисс Просс, как людям деловым, не следует упускать случая, который даст еще нам возможность выразить вам свои пожелания. Вы оставляете вашего доброго отца на попечение людей таких же внимательных и любящих, как и вы сами; все решительно будет сделано для него и в течение двухнедельного пребывания вашего в Иоркшире и его окрестностях даже Тельсоны будут отброшены мною на задний план. А когда по прошествии этого срока он присоединится к сам и вашему мужу, и вы отправитесь в Уэльс, вы тогда сами скажете, что мы прислали его к вам в наилучшем состоянии здоровья и в самом счастливом расположении духа. Кто то подходит к двери. Позвольте же старомодному холостяку поцеловать и благословить вас, милая девушка, пока этот "кто-то" не пришел еще за вами.

С минуту держал он милое лицо перед собой, как бы желая навсегда запомнить свойственное ему выражение и затем прижал белокурую головку к своему парику с такою нежностью и деликатностью, которые, если и были -старомодными, то существуют во всяком случае еще со времени Адама.,

Дверь комнаты доктора открылась и он вышел оттуда вместе с Чарльзом Дарнэ. Он был смертельно бледен, чего не было, когда он входил туда, и в лице его не было ни единой кровинки. В общем он казался спокойным, хотя проницательный взор мистера Лорри сразу подметил набежавшую на его лицо тень прежнего выражения ужаса и недоверия.

Он подал руку дочери и свел ее по лестнице вниз до самой кареты, которая была нанята мистером Лорри по случаю сегодняшняго торжества. Остальные заняли место в другой карете и вскоре после этого Чарльз Дарнэ и Люси Манетт были обвенчаны в соседней церкви, где никто из посторонних лиц не присутствовал.

Кроме слез, блестевших по окончании обряда на улыбающихся лицах маленькой группы, на руке невесты засверкали и заискрились бриллианты, только что вынутые из темного уголка одного из карманов мистера Лорри. Все вернулись домой к завтраку и все шло хорошо. В назначенный час золотые локоны, когда то смешавшиеся с седыми волосами башмачника на одном из чердаков Парижа, снова смешались с ними в это солнечное утро.

Разлука эта была тяжелая, не смотря на то, что её срок был непродолжительный. Отец утешал дочь и наконец, освободившись из её нежных объятии, сказал:

-- Возьмите ее, Чарльз! Она ваша.

Он в последний раз махнул ей рукою и она уехала.

Так как в этом уголке не было ни праздношатающихся, ни любопытных и все приготовления были крайне просты и не многосложны, то после отъезда доктор, мистер Лорри и мисс Просс остались совершенно одни. Только когда они вошли под тень прохладной передней, мистер Лорри заметил большую перемену в докторе. Можно было подумать, что золотая рука гиганта поднялась и нанесла ему убийственный удар.

Напряженное состояние, в котором находился доктор, стараясь сдерживать свое волнение, должно было, конечно, вызвать реакцию, когда удалилась причина, заставлявшая его сдерживать себя. Но мистера Лорри испугал забытый, уже давно отсутствовавший взор, а когда он увидел, как доктор схватился за голову и побежал в свою комнату, когда они поднялись на лестницу, то он сразу представил себе Дефаржа, содержателя винной лавки, и тогдашнее путешествие при звездах.

-- Мне кажется, - шепнул он мисс Просс после тревожного раздумья, - мне кажется, с ним лучше не говорить теперь и не безпокоить его. Мне нужно на минуточку запишут в банк Тельсона. Я сейчас же отправлюсь туда, чтобы поскорее вернуться домой. Затем мы поедем за город, пообедаем и все будет хорошо.

Оказалось, однако, что мистеру Лорри несравненно было легче заглянуть в банк Тельсона, чем выглянуть оттуда. Его задержали там два часа. Вернувшись обратно, он, не скрашивая ничего у прислуги, поднялся наверх и направился в комнаты доктора, но остановился, услыхав глухой стук молотка.

Мисс Просс с лицом, искаженным ужасом, откуда то вынырнула подле него.

-- О, Боже мой! Боже мой! Все погибло! - кричала она, ломая руки. - Что мы скажем Божьей коровке? Он не узнает меня и шьет башмаки.

Мистер Лорри постарался успокоить ее, а затем отправился в комнату доктора. Скамейка стояла против окна, как и раньше, когда башмачник занимался своим делом; доктор сидел на ней, склонив голову, и работал.

-- Доктор Манетт! Дорогой друг мой, доктор Манетт!

Доктор поднял глаза на минуту, - полу-вопросительно, полу-сердито, точно недовольный тем, что с ним говорят, - затем снова нагнулся над работой. Сюртук и жилет лежали в стороне от него, а рубаха его была разстегнута на груди, как это было и раньше, когда он работал. Вернулось его прежнее угрюмое выражение лица. Он работал поспешно, с какой то нервной торопливостью, словно боясь, что ему помешают.

Мистер Лорри посмотрел на работу у него в руках и увидел, что это был башмак такой же величины и такого же образца, как раньше. Он взял другой, лежавший подле, и спросил, что это такое?

-- Башмак молодой леди для прогулки, - отвечал доктор, не подымая глаз. - Его давно уже пора кончить. Не мешайте.

-- Доктор Манетт, взгляните на меня!

Он повиновался машинально, как и раньше, и не переставая работать.

-- Узнаете ли вы меня, дорогой друг? Подумайте хорошенько. Это не подходящее для вас занятие. Подумайте об этом, дорогой друг!

Но его ничем нельзя было заставить говорить. Он поднимал глаза, когда его просили об этом, но всего только на минуту, и никакия убеждения не могли заставить его произнести хотя бы одно слово. Он работал, работал, работал, молча и все, что не говорили ему, отскакивало от него, как от глухой стены. Единственный луч надежды, блеснувший пред мистером Лорри, заключался в том, что доктор изредка, когда его даже не просили об этом, украдкой поглядывал на него с выражением не то любопытства, не то замешательства, как бы стараясь примирить в уме своем какие то мучившия его сомнения.

Два обстоятельства представились мистеру Лорри самыми важными в данный момент: первое - сохранить все в тайне от Люси, и второе - сохранить в тайне от всех других знакомых. Посоветовавшись с мисс Просс, он решил тотчас же принять меры предосторожности относительно последняго пункта и тотчас же дал знать, что доктор болен и нуждается в нескольких днях отдыха. Для того же, чтобы скрыть истину от дочери, было решено, что мисс Просс напишет ей, что доктора пригласили на практику и он должен был уехать на несколько дней и затем с той же почтой послать несколько строчек, как бы написанных очень спешно самим отцом.

Все эти необходимые на всякий случай меры были приняты мистером Лорри в надежде, что доктор скоро придет в себя. У него было еще другое средство в резерве, а именно, обратиться к совету посторонняго врача, если бы это случилось скоро.

Надеясь, что он скоро поправится и придется, следовательно, обратиться к третьему средству, мистер Лорри решил внимательно следить за ним, не давая в то же время ему заметить, что за ним следят. Он даже в первый раз в своей жизни взял отпуск из банка Тельсонов и расположился у окна в одной комнате с доктором.

Он скоро заметил, что разговаривать с доктором безполезно и что разговор этот только раздражает его. С первого же дня оставил он эту попытку и решил молчать, но все же оставаться у него на глазах с целью протеста против заблуждения, в которое он впал или должен был впасть. Он постоянно сидел на своем месте у окна, читал или писал, приходил и уходил, чтобы показать ему, что здесь все пользуются свободой.

Доктор Манетт ел и пил все, что ему давали и работал в первый день до тех пор, пока не стало темнеть, работал еще час после того, как мистер Лорри не мог уже ни читать, ни писать, потому что ничего не видел. Когда он наконец отложил в сторону свои инструменты, как ненужные ему до следующого утра, мистер Лорри встал и спросил его.

-- Не хотите ли выйти на улицу?

-- На улицу?

-- Не хотите ли прогуляться со мною? Почему не погулять?

Он не повторил "почему не погулять" и вообще не сказал ни одного слова. Но мистеру Лорри показалось в темноте, что он склонился вперед, уперся локтями в колени и, положив голову на руки, повторил как бы во сне "почему не погулять?" Опыт делового человека подсказал ему, что из этого обстоятельства он может извлечь некоторую пользу.

Он и мисс Просс разделили между собою ночь на два дежурства и время от времени наблюдали за ним из соседней комнаты. Прежде чем ложиться, он всегда долго ходил взад и вперед но комнате; когда же ложился, то сразу засыпал. Утром он вставал в обычное время и тотчас же садился на скамейку и принимался за работу.

что ему говорят, и что он, хотя и не вполне сознательно, думает об этом. Это внушило мистеру Лорри мысль пригласить мисс Просс заходить к ним со своей работой несколько раз в день; они заводили тогда разговор о Люси и об отце её и говорили так, как будто бы ничего не случилось. Они разговаривали обыкновенно спокойно, недолго и лишь настолько, чтобы не тревожить его; любящее сердце мистера Лорри успокаивалось каждый раз, когда он замечал, что доктор все чаще начинает поглядывать на них и, повидимому, обращает внимание на некоторые противоречия между осаждавшими его мыслями и окружающею обстановкою.

Когда стемнело, мистер Лорри снова предложил ему тот же вопрос:

-- Дорогой доктор, не хотите ли на улицу?

Как вчера, тот повторил: - На улицу?

Лорри, сел обратно на свою скамью.

Время тянулось медленно и надежды мистера Лорри омрачились; на сердце у него было тяжело и с каждым днем становилось все тяжелее и тяжелее. Наступил третий день и прошел; потом четвертый, пятый. Пять дней, шесть дней, семь дней восемь дней, девять дней.

Надежды мистера Лорри еще более омрачились к концу этого времени и на сердце у него стало еще тяжелее. Тайну он сохранил, Люси ничего не знала и была счастлива; но он не мог не заметить, что башмачник, который было отвык от прежней своей работы, теперь сделался более искусным и, казалось, никогда еще не работал так усидчиво и никогда руки его не двигались так уверенно и проворно, как вечером на девятый день.