Повесть о двух городах.
Книга третья. След бури.
IV. Тишина среди бури.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Повесть о двух городах. Книга третья. След бури. IV. Тишина среди бури. (старая орфография)

IV. Тишина среди бури.

Доктор Манетт возвратился домой только на четвертый день своего отсутствия. Все, что случилось за это время, он старался по возможности тщательнее скрыть от Люси; только много времени спустя после отъезда из Франции узнала она, что тысяча сто узников обоих полов и всех возрастов были перерезаны уличной чернью, что ужас этот омрачил четыре дня и четыре ночи и что весь воздух кругом был пропитан запахом бойни. Люси знала только, что в ту ночь народ напал на тюрьму, что все политические узники подвергались страшной опасности, что некоторые из них были вытащены толпой и убиты.

Мистеру Лорри доктор сообщил под большим секретом, о чем, впрочем, было лишним предупреждать его, что толпа пронесла его через то место, где происходила резня, прямо к тюрьме Ла-Форс. В тюрьме заседал в это время самозванный трибунал, к которому приводили узников по одиночке; приговоры произносились быстро - одних отправляли на избиение, других освобождали, третьих (меньшинство) отправляли обратно в заключение. Когда проводники подвели его к трибуналу, он объявил ему свое имя и звание и сказал, что восемнадцать лет пробыл в Бастилии, куда был заключен секретно и без всякого суда. Один из принимавших участие в суде встал тогда с места и подтвердил его показание; этот человек был Дефарж.

Когда затем по спискам он удостоверился в том, что зять его находится среди живых узников, он обратился к трибуналу с просьбой пощадить его жизнь и даровать ему свободу. Некоторые члены трибунала сидели совсем сонные, некоторые бодрствовали; одни были покрыты следами убийства, другие еще чисты от него; одни были трезвы, другие нет. После первых взрывов бешеных приветствий, которыми его осыпали, когда узнали, что он пострадал под гнетом низвергнутой системы, ему разрешили видеть Чарльза Дарнэ, которого тотчас же привели перед заседание суда. Его хотели уже освободить, когда вдруг по какой то непонятной ему причине суд остановился с этим и судьи стали совещаться между собою. Затем человек, занимавший место председателя объявил доктору Манетту, что узник останется в тюрьме, но ради него будет пощажен, и узника отвели обратно в заключение. Доктор просил тогда разрешить ему остаться в тюрьме, чтобы быть уверенным в том, что его зятя по злобе или по ошибке не выведут за ворота, где его могут убить, как это уже случалось не раз; разрешение ему дали и он оставался в "Зале Крови", пока не миновала опасность.

Зрелища, свидетелем которых он был, среди коротких промежутков еды и сна, невозможно было передать никакими словами. Безумная радость, с которою встречали освобожденных узников, удивляла его не менее, чем безумная ярость против тех, кого разрывали на куски. Один узник, рассказывал доктор, был выпущен на свободу, но какой то дикарь по ошибке рлнил его копьем, когда, он выходил. Когда приглашенный для оказания ему помощи доктор вышел из ворот, он нашел раненого на руках целой компании самаритян, сидевших на трупах убитых ими жертв. С непоследовательностью такою же чудовищной, как какой нибудь ужасный кошмар, они помогали доктору, окружив раненого самой нежной заботливостью и, устроив для него затем носилки, осторожно вынесли его оттуда; вернувшись обратно, они снова схватились за оружие и принялись за прежнюю ужасную бойню. При виде этого доктор закрыл лицо руками и упал в обморок.

Выслушав рассказ доктора, мистер Лорри взглянул внимательно в лицо своего друга, которому было теперь шестьдесят два года, и в душе его возникло опасение, чтобы эти новые волнения не вызвали приступа прежней болезни. Но никогда еще раньше не видел он своего друга в таком виде и в таком настроении. В первый раз еще почувствовал доктор, что страдания его дают ему силу и власть. В первый раз почувствовал он, что на этом раскаленном огне он может ковать железо, которым откроет двери тюрьмы для мужа своей дочери и освободит его.

-- Это приведет к хорошему концу, мой друг! Прежния страдания мои были- не напрасны. Дорогое дитя мое помогло мне вернуться к жизни, теперь и я в свою очередь хочу помочь и вернуть ей самую дорогую част её самой. И я сделаю это с помощью Неба.

Так сказал доктор Жанетт. Когда мистер Лорри взглянул на сверкающие глаза, решительное выражение лица, строгую и сдержанную осанку человека, жизнь которого в течении многих лет стояла на одном месте, как незаведенные часы, и энергия которого, спасавшая его во время бездеятельности, проснулась с новой силой, он поверил ему.

И действительно, самые большие препятствия, с которыми приходилось теперь бороться доктору, должны были уступить его воле. Оставаясь на своем месте, как доктор, он проявлял свою деятельность среди разного рода людей, среди заключенных и свободных, богатых и бедных, добрых и злых, пользуясь своим влиянием так умно, что он в самом непродолжитедьном времени сделался постоянным врачем в трех тюрьмах, в числе которых была и Ла-Форс. Теперь он мог с достоверностью успокоить Люси, что муж её не находится больше в одиночном заключении, а помещен вместе с другими узниками. Он теперь видел её мужа каждую неделю и переносил ей устно нежные послания от него; мужу её разрешалось иногда посылать ей письма (только через доктора), но ей писать ему не позволяли.

в этой гордости, она была вполне естественна и заслуживала уважение, и мистер Лорри с любопытством следил за всеми её проявлениями. Доктор знал, что время заключения его соединяется в уме его дочери и друга с его личными страданиями, лишениями и болезнью. Но с тех пор, как все так изменилось, он знал также, что, благодаря совершенному над ним насилию, он приобрел теперь такое влияние, что оба они с надеждой взирают на него в ожидании спасения и освобождения Чарльза. Сознание это до того воодушевляло его, что он взялся сам быть руководителем этого дела и считал вполне естественным, что они, как более слабые, доверяют ему, как более сильному. Отношения между ним и Люси изменились в том направлении, в каком могла изменить их самая глубокая благодарность и любовь; он гордился, что может оказать услугу той, которая так много сделала для него.

-- Все это очень любопытно, - думал мистер Лорри, добродушно улыбаясь, - но вполне естественно и справедливо. Будьте же нашим руководителем, дорогой друг, - и держите крепко кормило правления; оно не может быть в лучших руках, как ваши.

Не смотря, однако, на то, что доктор всеми силами старался добиться освобождения Чарльза Дарне или по крайней мере того, чтобы его вызвали к суду, это не удавалось ему, в виду переворотов того времени, с необыкновенной быстротой следовавших друг за другом. Начиналась новая эра: короля судили, приговорили к смерти и обезглавили; республика свободы, равенства и братства или смерти решила на жизнь и смерть бороться со всем миром; черный флаг развевался день и ночь на верхушке большой башни Нотр-Дам; триста тысяч человек, призванных для борьбы с тиранами всего мира, возстали в разных местах Франции, так что можно было подумать, будто кто то разсеял повсюду драконовы зубы, которые принесли желанные плоды на горах и равнинах, на скалах, песках и наносной грязи, под ясным небом юга и туманами севера, на полях и в лесах, в виноградниках и оливковых рощах, среди трав и хлебов, вдоль плодоносных берегов широких рек и в прибрежных морских песках. Что могли значить частные дела против потопа первого года свободы, потопа, подымавшагося снизу, а не сверху, при закрытых, а не при открытых, небесах!

Не было ни остановки, ни жалости, ни мира, ни передышек, ни измерения времени. Хотя дни и ночи сменялись, как и во время миросоздания, но другого счета не было, кроме вечера и утра первого дня. Счет этот был потерян по причине бешеной горячки, овладевшей всей нацией, как одним человеком. И вот, нарушая неестественное затишье всего города, палач показал народу голову короля, а затем, можно сказать, почти не переводя духа, голову красивой королевы, которая провела в тюрьме восемь томительных месяцев вдовства и горя и даже поседела.

во всей стране; закон о подозреваемых, который уничтожал всякую безопасность свободы и жизни, обрушиваясь на добрых и невинных, которые не сделали никому зла; тюрьмы, часто переполненные людьми, не виновными ни в каком преступлении и не имеющими возможности добиться того, чтобы их выслушали; все это казалось чем-то обычным, установившимся, даже старым, хотя установилось оно всего лишь за несколько недель перед тем. И над всем этим высилась отвратительная фигура, которая так мало удивляла всех, как будто существовала с самого создания мира, - фигура новорожденной женщины, окрещенной именем гильотины.

острой и искусной национальной бритвой; кто хочет поцеловаться с дамой - гильотиной - шутили весельчаки - должен (просунуть голову в маленькое окошечко и чихнуть в мешок. Она была символом возрождения человеческого рода. Она заменила собою крест. Маленькия модели её носились на груди вместо креста; перед нею преклонялись и верили в нее, а крест отрицали.

Она срезывала столько голов, что в конце концов вся та земля, которую она собою оскверняла, насквозь пропиталась кровью. Ее разбирали на части, как игрушку, и затем собирали вновь, когда являлась в ней необходимость. Она заставляла молчать красноречие, низвергала могущество, уничтожала красоту и кротость. Двадцать два друга, самых известных обществу, двадцать один живой и один мертвый сложили здесь в одно прекрасное утро свои головы в каких нибудь несколько минут. Главный деятель, работающий на ней, получил название известного силача старого завета {Имя тогдашняго палача было Самсон.}; но вооруженный таким орудием, он был еще сильнее своего тезки и даже смелее, унеся ежедневно ворота храма собственного своего бога.

И среди всех этих ужасов и последствий их доктор ходил повсюду с высоко поднятой головой; уверенный в собственной силе своей, осторожный и настойчивый до конца, он ни разу не усомнился в том, что спасет мужа Люси. События совершались быстро, унося незаметно с собой и время, и Чарльз провел уже в тюрьме целый год и три месяца, а доктор все еще не терял своей уверенности. В декабре революция достигла таких ужасающих размеров, что южные реки были запружены телами утопленных в одну ночь, а узников разстреливали вдоль и поперек под южным зимним небом. И среди всех этих ужасов, доктор по прежнему ходил с высоко поднятой головой. В эти дни в Париже не было ни одного человека, так хорошо известного, как он, но и ни одного человека не было в более странном положении. Молчаливый, человеколюбивый, необходимый в больнице и тюрьме, он одинаково помогал убийцам и их жертвам. Обязанности его профессии, история жизни его, как узника Бастилии, ставили его особняком от всех прочих людей. Его ни в чем не подозревали и ни о чем не спрашивали, как человека воскресшого после восемнадцати лет заключения в могиле, как духа, двигавшагося среди смертных.