Повесть о двух городах.
Книга третья. След бури.
XII. Мрак.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Повесть о двух городах. Книга третья. След бури. XII. Мрак. (старая орфография)

XII. Мрак.

Сидней Картон остановился на улице, обдумывая, куда ему идти прежде всего

-- В девять часов в банк Тельсона, - говорил он себе. Хорошо ли я поступлю, если покажусь? Думаю, что хорошо. Надо, чтобы народ знал, что здесь есть такой человек, как я; это, так сказать, важная предосторожность и необходимая подготовка. Но осторожность прежде всего! Надо все это обдумать.

Замедлив шаги, он прошелся раз или два по темнеющей все более и более улице, раздумывая о том, какие могут быть из этого последствия. Он постоянно возвращался к своему решению.

-- Нет, лучше будет, если народ узнает, что здесь есть такой человек, как я, - и он направился к предместью.

Дефарж сегодня еще говорил о себе, как о содержателе винной лавки в предместье св. Антония. Тому, кто хорошо знал город, не трудно было, даже не спрашивая никого, отыскать его дом. Отыскав его, Картон вернулся обратно из этих узких улиц, пообедал в одной из таверн и лег спать. В первый раз после стольких лет он не был пьян. С самого вечера накануне он ничего не пил, кроме небольшого количества легкого вина, а тогда вечером, сидя у мистера Лорри, он вылил остатки водки в камин, решившись раз навсегда покончить с нею.

Когда он проснулся, было семь часов. Он вышел на улицу, чувствуя себя на этот раз совершенно бодрым. По дороге к предместью он остановился у окна одной лавки, где было зеркало, поправил развязавшийся галстук, воротник сюртука и пригладил волоса, после чего направился прямо к Дефаржам.

В лавке не было других посетителей, кроме Жака третьяго с хриплым голосом и безпокойными пальцами. Человек этот, которого он видел среди присяжных, пил, стоя у прилавка и разговаривал с Дефаржами. Месть, как постоянный член этого совета, принимала также участие в разговоре.

Войдя в лавку, Картон занял место и попросил (на посредственном французском языке) дать ему небольшую мерочку вина. Мадам Дефарж взглянула на него сначала вскользь, затем внимательнее и, наконец, сама подошла к нему и спросила, что он приказал подать.

Он повторил то, что сказал перед этим.

-- Англичанин? - спросила мадам Дефарж, вопросительно подымая свои чудные брови.

Взглянув на нее с таким видом, как будто бы ему трудно было сразу придумать французское слово, он медленно ответил ей.

-- Да, мадам, да! Я англичанин.

Мадам Дефарж вернулась к прилавку, чтобы налить вина и в то и.е время, как он наклонился над якобинским журналом, делая вид, что читает, он слышал, как она сказала:

-- Ну ей Богу-же, вылитый Эвремонд!

Дефарж принес ему вино и пожелал доброго вечера.

-- Как?

-- Добрый вечер!

-- О, добрый вечер, гражданин! - отвечал он, наливая стакан. - Ах, хорошее вино! Пью за республику.

Дефарж вернулся к прилавку и сказал: "Да похож немного!" - Мадам сурово перебила его: - "говорю тебе, что очень похож". - Жак третий хладнокровно заметил: - "Ну это вам только так показалось!" А милая Месть прибавила со смехом: - "Да, правда! И вы с тем большим удовольствием смотрите на него, что увидите его завтра!"

Картон медленно водил пальцем по строчкам и словам газеты, совершенно, повидимому, углубившись в нее. Все стояли, облокотившись руками на прилавок, и тихо разговаривали. После нескольких минут молчания, во время которого они не раз посматривали в его сторону, что нисколько не отвлекало его внимания от якобинской газеты, они снова заговорили.

-- Мадам говорит совершенно верно, - сказал Жак третий. - Зачем останавливаться? В этом вся сила. Зачем останавливаться?

-- На полном истреблении, - сказала его жена.

-- Великолепно! - прохрипел Жак третий. - Месть также выразила свое одобрение.

-- Истребление, пожалуй, хорошее дело, моя милая, - сказал Дефарж с некоторым смущением, - и в общем я ничего не имею против него. Но доктор так много выстрадал... Ведь вы все видели его сегодня. Заметили его лицо, когда читали его письмо?

-- Я заметила его лицо, да! - отвечала мадам с досадой. - Да, я заметила его лицо. Я заметила, что лицо его не лицо истинного республиканца. Пусть будет осторожнее со своим лицом.

-- А разве ты не заметила, - сказал Дефарж с оттенком просьбы в голосе, - горе его дочери? Боже, какое это должно быть ужасное горе!

-- Видела я и лицо его дочери, и не раз видела. Я видела его сегодня, и видела в другие дни. Я видела его в суде и видела его на улице, вблизи тюрьмы. А вот стоит мне поднять палец!...

Она сделала вид, что хочет поднять его, (а гость по прежнему не подымал глаз от газеты) и затем опустила его на прилавок как будто падал топор гильотины.

-- Гражданка великолепна! - крикнул присяжный.

-- Она ангел! - сказала Месть и поцеловала ее.

-- Что касается тебя, - продолжала безпощадная дама, обращаясь к своему мужу, - если бы это зависело от тебя - чего к счастью нет - ты готов был бы даже и теперь освободить этого человека.

-- Нет! - протестовал Дефарж. - Нет, даже и в том случае, если бы для этого достаточно было поднять этот стакан. Но я на том бы и покончил. Я и говорю: - остановитесь на этом!

-- Слушайте, Жак, - сказала мадам, - и ты слушай, моя маленькая Месть, слушайте оба! Да, слушайте! Как тиранов и угнетателей, я давно уже внесла все это племя в свой список и приговорила их к истреблению, а имущество их к уничтожению. Спросите мужа, так ли это?

-- Да так, - отвечал Дефарж, не ожидая вопроса.

-- В начале великих дней, когда Бастилия пала, он нашел записки, прочитанные сегодня, и принес их домой; в полночь, когда эта лавка опустела и мы ее закрыли, мы прочли их здесь, на этом месте, и при свете вот этой самой лампы. Спросите его, так ли это?

-- Да, так, - отвечал Дефарж.

-- В тот вечер я сказала ему, когда мы кончили читать и лампа выгорела, а сквозь ставни и между железными перекладинами показался дневной свет, что должна сообщить ему тайну. Спросите его, так-ли это?

-- Да, так, - согласился Дефарж,

-- Я сообщила ему эту тайну, и ударила себя в грудь обеими руками, как бью себя теперь, и сказала ему: - "Дефарж, я выросла среди прибрежных рыбаков, а крестьянская семья, которой столько зла принесли братья Эвремонды, как об этом написано в записках из Бастилии, - это моя семья. Дефарж, сестра смертельно раненого мальчика, была моя сестра; муж был муж моей сестры; нерожденное дитя было их дитя; этот брат был мой брат, этот отец был мо.й отец, эти мертвецы были мои мертвецы, и призыв их к ответу был передан мне". Спросите его, так ли это?

-- Да, так, - согласился Дефарж.

-- Тогда указывай ветру и огню где им остановиться, но не говори этого мне! - вскричала его жена.

Слушатели пришли в полный восторг, видя такую смертную жажду мести, а слушатель, сидевший в стороне, почувствовал, как она побледнела, даже не глядя на нее. Дефарж сделал слабую попытку ввернуть несколько слов в пользу сострадательной жены маркиза, но получил от своей жены тот же ответ:

-- Указывай ветру и огню где остановиться, но не мне!

Дефарж подвела его к дверям, положила ему на плечо руку, а другой указала, куда идти. Посетитель англичанин подумал в эту минуту, что не дурно было бы схватить эту руку, поднять ее и направить под нее сильный и глубокий удар.

Он отправился своим путем и скоро исчез в тени тюремной стены. В назначенный час он вышел оттуда и явился к мистеру Лорри, который в страшной тревоге прохаживался взад и вперед по комнате. Он сказал, что все время сидел у Люси и только несколько минут тому назад вернулся, чтобы быть дома в условленное время. Отца её не видели с тех пор, как он ушел из банка часов около четырех. Она имела некоторую надежду, что посредничество отца спасет её мужа, но надежда эта была слабая. Прошло пять часов после его ухода... Где он?..

Мистер Лорри ждал до десяти, но доктор Манетт не вернулся. Не желая так долго оставлять Люси одну, он сказал, что отправится к ней и вернется около полуночи. Тем временем Картон будет ждать у камина возвращения доктора.

Он ждал и ждал, пока часы не пробили двенадцати, но доктор Манетт не возвращался. Мистер Лорри вернулся, но не принес и не узнал никаких новостей о нем. Где-бы он мог быт?

Они сидели и разсуждали об этом, надеясь, хотя и слабо, на благоприятное значение такого продолжительного отсутствия, когда на лестнице послышались вдруг его шаги. Спустя минуту он вошел в комнату, и они, едва взглянув на него, увидели, что все пропало.

Был ли он где нибудь, или безцельно бродил все время по улицам, этого никто и никогда не узнал. Когда он пристально уставился на них, они сразу поняли, что безполезно предлагать ему какие бы то ни было вопросы. Его лицо все сказало им.

-- Не могу найти ее, - сказал он, - а мне нужно. Где она?

Голова его и шея не были ничем покрыты. Безпомощным взглядом окинул он комнату, снял сюртук и бросил на пол.

-- Где моя скамейка? Я везде искал ее и не мог найти. Что они сделали с моей работой? Мне некогда... Я должен кончить башмаки.

Они переглянулись друг с другом и сердца их замерли.

-- Ну-же, пожалуйста, - продолжал он жалобным тоном, - дайте мне работу. Мне нужно работать.

Не получая ответа, он схватился за волосы и принялся стучать ногой по полу, как капризный ребенок.

-- Не мучьте несчастного, покинутого всеми, - умолял он, рыдая, - дайте мне мою работу! Что будет с нами, если башмаки эти не будут кончены сегодня?

Ясно было, что нет никакой надежды вернуть его к сознанию... Оба, как бы по обоюдному согласию, положили ему руку на плечо и ласково уговорили его сесть к огню, обещая ему, что они непременно доставят ему его работу. Он сел в кресло, уставился на огонь и заплакал. Можно было подумать, что все случившееся с ним после пребывания на чердаке одна лишь фантазия или сон. Мистер Лорри видел теперь перед собой ту же фигуру, какую видел тогда у Дефаржа.

Как ни были они поражены этим ужасным зрелищем разрушения, им некогда было отдаваться своим чувствам. Забота об его одинокой дочери, потерявшей теперь всякую надежду и лишенной поддержки, звала их к ней. Снова, как бы по обоюдному согласию, взглянули они друг на друга и по лицу поняли, что они думают. Картон заговорил первый.

-- Последняя надежда пропала... хотя слабая, но все же это была надежда. Да... его лучше отвести к ней. Но перед тем как уйти, не можете ли вы посвятить мне одну минуту, чтобы выслушать меня. Не спрашивайте меня на каком основании хочу я сделать вам кое какие распоряжения; дайте мне только слово, что вы все их исполните в точности. У меня есть на это причины... и самые основательные.

-- Я в этом и не сомневаюсь, - отвечал мистер Лорри, - говорите!

Фигура, сидевшая в кресле, продолжала стонать, равномерно раскачиваясь взад и вперед. Они говорили между собой таким тоном, как будто бы дежурили у постели тяжело больного. Картон остановился, чтобы поднять сюртук, лежавший почти у самых его ног. В ту минуту, когда он подымал его, из кармана вывалился на пол небольшой бумажник, в котором доктор носил запись того, что он должен сделать за день. Картон раскрыл его и нашел в нем сложенную бумагу.

-- Следует, я думаю, прочесть ее! - сказал он.

Мистер Лорри кивнул головой. Картон развернул ее.

-- Слава Богу! - воскликнул он.

-- В чем дело? - спросил мистер Лорри.

-- Погодите! Я скажу об этом в свое время. Во первых, - он засунул руку в свой карман и вынул оттуда другую бумагу. - Это пропуск, который разрешает мне выезд из этого города. Посмотрите! Видите?... Сидней Картон, англичанин.

-- Спрячьте этот пропуск до-завтра. Вы помните, что я увижусь с ним завтра? Лучше, по моему, не брать с собою в тюрьму эту бумагу.

-- Почему?

-- Не знаю, но... я предпочитаю не брать. Возьмите теперь бумагу, которую доктор Манетт носил с собою. Это такой же пропуск, разрешающий ему, его дочери и её ребенку переезд во всякое время через заставу и границу? Видите?

-- Да.

-- Весьма возможно, что он получил его только вчера, как последнюю и самую важную предосторожность против какой нибудь ужасной неожиданности. Каким числом помечен он? Ну, да все равно; не стоит смотреть. Спрячьте потщательнее его пропуск и свой. Теперь, слушайте! Я никогда не сомневался, что у него есть или что он может получить такую бумагу. Все это хорошо, пока ее не отменили. Но ее могут отобрать у него, и у меня есть основание думать, что ее отберет.

-- Разве им грозит опасность?

-- И очень большая опасность. Опасность доноса со стороны жены Дефаржа. Я слышал это из её собственных уст. Сегодня вечером слышал я, как она это говорила и самыми яркими красками обрисовала грозящую им опасность. Я, не теряя времени, постарался видеться со шпионом. Он подтвердил это. Он знает, что пильщик, живущий против тюрьмы, находится под командой у Дефаржей; он-то и донес жене Дефаржа, что видел "ее" (Картон никогда не произносил имени Люси) и видел, как она делала знаки узникам. Тут ясно было, что затевается какой то заговор и за это она должна ответить своею жизнью. И ребенок её, и отец её. Он и того и другого видел также с нею на этом месте. Не приходите в такой ужас! Вы спасете их всех!

-- Богу известно, как бы я хотел этого! Но как?

-- Сейчас скажу вам. Все будет зависеть от вас и лучшого человека, как вы, не нужно для этого. Этот новый донос совершится не ранее, как послезавтра, а быть может и еще позже дня на два, на три, пожалуй, даже через неделю. Вам известно, вероятно, что горевать о жертве гильотины или сочувствовать ей считается тяжким преступлением. "Она" и её отец безспорно виновны в таком преступлении и эта женщина (ожесточение которой не поддается никакому описанию) выждет себе этого подкрепления, чтобы удвоить силу своего доноса. Вы следите за мной?

-- Так внимательно и с таким доверием к тому, что вы говорите, что я даже забыл об этой беде, - отвечал мистер Лэрри, притрогиваясь к стулу, на котором сидел доктор.

-- У вас есть деньги и вы можете доехать до моря с наивозможной для настоящого времени быстротой. Вы уже несколько дней тому назад сделали все необходимые приготовления для возвращения в Англию. Позаботьтесь, чтобы завтра рано утром у вас были готовы лошади, и чтобы вы могли выехать в два часа пополудни.

-- Все будет сделано.

Картон говорил с таким жаром и воодушевлением, что мистер Лорри заразился от него и почувствовал себя молодым.

-- У вас душа преданная. Не говорил ли я, что лучшого человека нам не найти? Скажите ей сегодня же ночью, какой опасности подвергается она, её ребенок и отец. Настаивайте на этом. Она ведь будет не прочь сложить свою прекрасную голову рядом с головой мужа. - Он остановился на минуту и затем продолжал. - Постарайтесь убедить се, что ради ребенка и отца она обязана уехать в этот именно нас. Скажите ей, что это было последнее распоряжение её мужа. Скажите ей, что от этого зависит гораздо больше, чем она думает и надеется. Как вы думаете, будет ли подчиняться её распоряжениям отец, в его теперешнем состоянии?

-- Я уверен в этом.

-- Я тоже... Так, вот, все эти распоряжения вы должны делать покойно и тихо, тут же во дворе, и так же тихо и и"¹ спеша сесть в карету и занять ваши места. В тот момент, когда я явлюсь к вам, вы возьмете меня и двинетесь в путь.

-- Вас, насколько я понимаю, мы должны ждать во всяком случае?

-- Мой пропуск, как вам известно, у вас в руках вместе с другими бумагами и вы должны оставить мне место. Вы непременно должны дождаться, чтобы место мое было занято. И тогда немедленно в Англию!

-- Вот, именно, - сказал мистер Лорри, поспешно схватывая Картона за руку, - я старый человек и мне трудно будет справиться одному. Мне нужен энергичный помощник.

-- Ничто, Картон!

-- Буду помнить и надеюсь в точности исполнить свою роль.

-- А я свою... Теперь, до свиданья!

нее сюртук и шляпу и затем убедить следовать за собой, под тем предлогом, что его поведут туда, где спрятана скамейка и все принадлежности работы. Он шел по другую сторону старика, поддерживая его, и дошел таким образом до двери дома, где должна была провести ночь полную отчаяния та женщина,которая была так счастлива в то памятное для него время, когда он открыл ей свою полную отчаяния душу. Он вошел во двор, постоял несколько минут на одном месте, не спуская глаз с освещенных окон её комнаты. Он послал ей благословение и сказал вечное прости.