Повесть о двух городах.
Книга первая. Возвращение к жизни.
IV. Приготовление.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Повесть о двух городах. Книга первая. Возвращение к жизни. IV. Приготовление. (старая орфография)

IV.
Приготовление.

Почтовая карета благополучно достигла Дувра, прежде полудня; старший буфетчик отели "Ройяль Джорж" открыл, по обыкновению, её дверь. Он сделал это с знаками особенно-церемонного приветствия, потому-что переезд из Лондона в почтовой карете, в зимнее время, был подвигом, с счастливым исполнением которого стоило поздравить отважного путешественника.

На этот раз такое поздравление относилось только к одному путешественнику: два спутника его были оставлены на дороге, у места своего назначения. Заплеснелая внутренность кареты, с сырою, грязною соломою, неприятным запахом и темнотою, была скорее похожа на большую собачью конуру. Мистер Лори, её пассажир, вываливавшийся из нея покрытый соломою, закутанный мохнатым покрывалом, в широкополой, обвислой шляпе и с грязными ногами, представлял совершенное подобие большой собаки.

-- Буфетчик, отправляется завтра пакетбот в Кале?

-- Да-с, сэр, если погода продержится и ветер будет попутный. Около двух часов пополудни прилив будет наславу, сэр. Постелю, сэр?

-- Я не лягу в постель до ночи; но мне нужна спальня и цирульник.

-- И потом завтрак, сэр? Будет исполнено, сэр. Пожалуйте сюда, сэр. Эй, покажите "комнату согласия!" Чемодан джентльмена и горячую воду в "комнату согласия." Снять сапоги с джентльмена в "комнате согласия." (Вы найдете там, сэр, чудесный огонь в камине, из настоящого морского угля). Цирульника в "комнату согласия." Ну, пошевеливайтесь же там для "комнаты согласия!"

Спальня согласия всегда отводилась пассажиру почтовой кареты; и так-как пассажиры были всегда плотно закутаны с головы до ног, то эта комната имела особенный интерес для целого заведения Ройяль Джорж; хотя человек постоянно одинаковой наружности входил в нее, но все возможные виды людей выходили из нея. Вот почему теперь, как-будто случайным образом, сошлись на дороге из "спальни согласия" в столовую другой буфетчик, два носильщика, несколько горничных и сама хозяйка, когда джентльмен лет шестидесяти, форменно одетый в коричневую пару, довольно-поношенную, но еще хорошо-сохранившуюся, с широкими четыреугольными обшлагами и такими же лацканами на карманах, отправлялся завтракать.

Джентльмен в коричневой паре в это утро был единственным посетителем столовой. Стол для его завтрака был придвинут к огню, и освещенный его светом, дожидаясь завтрака, джентльмен сидел так спокойно, как на сеансе для портрета.

Он смотрел очень-методическим и солидным человеком, положив руки на колена, между-тем, как громкие часы били звонкую проповедь под его жилетом с лацканами на карманах, как-бы сравнивая свою тяжеловесность и прочность с легкостью и мимолетностью пылавшого огня. У него была красивая нога и он довольно гордился этим; его коричневые чулки сидели в-обхват и были очень-тонки; его башмаки и пряжки, хотя простые, были красивы. Он носил довольно-странный, небольшой, кудрявый, лоснившийся парик, желтоватого цвета, как лен, очень-плотно сидевший на голове, который, должно предполагать, был сделан из волос, но по виду судя, гораздо-вероятнее, что он был выпряден из шелку, или стеклянных волокон. Его белье, хотя не такой же тонины, как его чулки, было бело, как вершины волн, разбивавшихся о соседний берег, или как отдаленные точки парусов, блиставших на солнечном свете. Лицо, но привычке напряженное и успокоенное, еще было оживлено, из-под странного парика, парою влажных, блестящих глаз, которые, нет сомнения, в прежнее время трудно было их хозяину приучить к строгому и скрытному выражению тельсонова банка. Щеки его покрывал свежий румянец, и лицо, хотя морщиноватое, носило неглубокие следы гора. Но может-быть, доверенные конторщики-холостяки тельсонова банка преимущественно занимались печалями других людей и, может-быть, чужия печали, как чужое платье, легко снимаются, как и легко надеваются.

Чтоб закончить свое сходство с человеком, сидящим для портрета, мистер Лори заснул. Появление завтрака разбудило его и он сказал буфетчику, подвигаясь к столу.

-- Приготовьте комнату для молодой леди, которая будет сюда сегодня. Она спросит мистера Джарвис Лори, или просто джентльмена из тельсонова банка. Дайте мне знать, пожалуйста, тотчас же.

-- Да-с, сэр. Тельсонов банк в Лондоне, сэр?

-- Да.

-- Да-с, сэр; мы часто имеем честь угощать ваших джентльменов, проезжающих взад и вперед между Лондоном и Парижем, сэр. В доме Тельсона и компании безпрестанные отправления, сэр.

-- Да, мы столько же французский, сколько и английский дом.

-- Да-с, сэр. Вы сами, сэр, я думаю, не часто бываете в подобных отправлениях.

-- В последнее время не часто. Пятнадцать лет назад, я здесь был последний раз, проездом из Франции.

-- В-самом-деле, сэр? Это еще было до моего времени, сэр, еще до наших хозяев, сэр. Ройяль Джорж был в то время в других руках, сэр.

-- Но я готов держать заклад, сэр, что дом Тельсона и компании процветал уже не пятнадцать, а пятьдесят лет назад.

-- Утройте это время и скажите полтораста, и вы немногим ошибетесь.

-- В-самом-деле, сэр.

Округлив губы и глаза, отступая назад от стола, слуга взад салфетку из правой руки в левую и стал в спокойное положение, наблюдая завтракавшого гостя, как из обсерватории, или сторожевой башни, но незапамятному обычаю всех слуг во все времена.

Мистер Лори, окончив завтрак, отправился погулять на набережную. Маленький, узкий, кривый городок Дувр был совершенно невиден с набережной, пряча свою голову между известковыми скалами, подобно морскому страусу. Набережная была совершенная пустыня, разнообразимая только громадами волн и камней, разбросанных в диком безпорядке; здесь было полное раздолье морю, которое обозначалось разрушением; оно гремело на город, гремело на скалы и, в изступлении, размывало берег. Атмосфера вокруг домов была сильно-пропитана рыбным запахом, так-что можно было подумать, что больная рыба купалась в ней, между-тем, как больные люди купались в море. В порте занимались немного рыбною ловлею, но более ночными прогулками и созерцанием моря, особенно же когда поднимался прилив. Мелкие торговцы, без всякой торговли, иногда делали себе, необъяснимым образом, огромные состояния и, замечательно, все в околотке терпеть не могли фонарей.

Было далеко за полдень; воздух, повременам довольно-чистый, так-что французский берег был виден, снова сгущался от туманных испарений; и мысли мистера Лори, повидимому, также омрачались. Когда совершенно стемнело, он расположился в столовой, перед огнем, ожидая обеда, как прежде ожидал завтрака, деятельно копая, копая и копая, в своем воображении, между раскаленными углями.

Бутылка хорошого кларета после обеда не делает вреда копателю, разве останавливает только его работу. Мистер Лори оставался праздным долгое время и только-что налил последнюю рюмку, с видом полного удовольствия, какое обнаруживает пожилой человек с свежим цветом лица, достигший дна своей бутылки, - как, вдоль узкой улицы, послышался стук колес, втащившихся теперь надвор трактира..

Он поставил нетронутую рюмку.

-- Это мамзель! сказал он.

Через несколько минут вошел слуга и объявил, что мисс Манет приехала из Лондона и что ей будет очень-приятно видеть джентльмена от Тельсонов.

-- Так скоро?

Мисс Манет кушала дорогою и не требовала теперь ничего. Она желала только видеть сейчас же джентльмена от Тельсонов, если ему это угодно и удобно.

Джентльмену от Тельсонов оставалось только осушить рюмку, с видом твердого отчаяния обтянуть свой странный парик у ушей и последовать за слугою в комнату мисс Манет. Это была большая, темная комната, убранная, погребальным образом, мебелью, обитою волосяною материею, и загроможненная тяжелыми темными столами. Столы до-того лоснились, что две высокия свечи, поставленные на одном из них, посереди комнаты, тускло отражались в каждой их половнике, как-будто оне были похоронены в глубоких могилах красного дерева, из которых прежде нужно было их вырыть, чтоб потом оне дали сколько-нибудь свету.

Мрак был так непроницаем, что мистер Лори, пробиравшийся но изношенному турецкому ковру, думал, что мисс Манет находится в соседней комнате, пока, пройдя две высокия свечи, он не увидал наконец стоявшую между столом и огнем молодую девушку, лет семнадцати, в дорожном платье и еще державшую в руке, за ленту, свою дорожную соломенную шляпку. Глаза его остановились на низенькой, тонкой, хорошенькой фигурке, с густыми золотистыми волосами, парою голубых глаз, встретивших его вопросительным взглядом, и с лбом, имевшим необыкновенную способность (если вспомнить, как он был молод и гладок) сморщиваться, принимая выражение, хотя непоказывавшее ни смущения, ни удивления, ни испуга, ни даже пристального внимания, но соединявшее все эти четыре настроения; глаза его остановились на этих чертах и перед ним пронеслось вдруг живое изображение ребенка, которого он держал на руках, переезжая через Ламанш, в холодное время, при сильных порывах ветра, среди страшного волнения моря. Изображение пронеслось, как дуновение, на поверхности колоссального зеркала, стоявшого позади её и на рамке которого госпитальная процессия чорных купидонов, с обломанными головами и ногами, подносила чорные корзины каких-то отравленных плодов чорным божествам женского рода, - и он церемонно поклонился мисс Манет.

-- Прошу садиться, сэр, сказала она чистым, приятным, молодым голосом, с немножко-иностранным произношением.

-- Цалую вашу ручку, мисс, сказал мистер Лори, с старомодными манерами и, повторив еще раз свой церемонный поклон, он сел.

-- Я получила вчера письмо из банка, сэр, уведомлявшее меня, что какое-то новое известие... открытие.

-- Слово здесь не имеет большой важности, мисс; употребите какое угодно слово.

--...относительно маленького состояния моего бедного отца, так давно умершого и которого я никогда не видала...

--..поставляет меня в необходимость ехать в Париж и переговорить там с джентльменом банка, который отправляется в Париж для той же цели.

-- Это я сам.

-- Как я и ожидала, сэр.

Она присела ему (молодые девушки приседали в то время), с прекрасным желанием передать ему, что она чувствовала, насколько он старше и благоразумнее её. Он поклонился ей вторично.

-- Я отвечала банку, сэр, что если люди знающие и столь добрые, чтобы подать мне совет, находят необходимым для меня ехать во Францию, то я, как сирота, неимеющая никого знакомых, кто бы мог ехать со мною, почла бы за особенное счастие воспользоваться покровительством достойного джентльмена во время моего путешествия. Джентльмен уже оставил Лондон; но, я полагаю, за ним послали нарочного, просить об одолжении, дождаться меня здесь.

-- Я был так счастлив, сказал мистер Лори, что мне доверили это поручение: я буду вдвое счастливее, исполняя его.

-- Сэр, благодарю вас, благодарю вас искренно. Банк сообщил мне, что джентльмен объяснит мне все подробности дела и что я должна приготовиться услышать странные вести. Я приготовилась, сколько могла, и, естественно, чувствую сильный и живой интерес узнать их.

-- Очень-естественно, сказал мистер Лори: - да - я...

После короткой паузы, он прибавил, подтянув кудрявый, желтый парик у ушей:

-- Так трудно начать.

Он не начинал; но в этой нерешимости вдруг встретил её взгляд. Молодое чело её приняло странное выражение; но это было такое прекрасное, характерное выражение... и она подняла руку, с невольным движением, как-будто хотела ухватиться или остановить мелькающую тень.

-- Сэр, совершенно ли вы посторонний мне человек?

-- Посторонний ли я?

Мистер Лори раскрыл руки и протянул их вперед, с убедительною улыбкою.

Выражение углубилось между бровями, над маленьким женским носиком, очерченным так нежно, так тонко, как только возможно, когда она задумчиво села на стул, возле которого до-сих-пор стояла. Он смотрел на нее, пока она задумалась; но только что подняла она свои глаза, он продолжал.

-- В стране, которая служит вам отечеством, я думаю, я могу называть вас, как молодую английскую леди, мисс Манет.

-- Как вам угодно сэр.

-- Мисс Манет, я человек деловой. Мне поручили исполнить одно дело, и выслушивая меня, обращайте на меня неболее внимания, как на говорящую машину; - действительно, я только машина. С вашего позволения, мисс, я разскажу вам историю одного из наших знакомых.

-- Историю?

-- Да, знакомых; в банкирском деле, мы, обыкновенно, зовем людей, с которыми имеем дела, нашими знакомыми. Он был французский дворянин, человек ученый, с большими познаниями - доктор.

-- Не из Бове ли?

-- Отчего же и нет? Да, из Бове. Точно также, как и ваш батюшка, мсьё Манет, джентльмен, был из Бове. Точно также, как и ваш батюшка мсьё Манет, джентльмен был известен в Париже. Я имел честь знать его там. Наши отношения были совершенно-деловые, хотя секретные. В то время я состоял при нашем французском доме и был - о! двадцать лет.

-- В то время... Позвольте мне спросить, в какое время, сэр?

-- Я говорю вам, мисс, двадцать лет назад. Он женился на англичанке - я был один из опекунов. Его дела, как дела многих других французских дворян и французских семейств, были совершенно в руках Тельсонов. Подобным же образом, я бывал, да и теперь бываю, опекуном или поверенным многих наших знакомых. Это только одне деловые отношения, мисс; оне не предполагают ни дружбы, ни особенного интереса, ничего похожого на чувство. Я переходил от одного к другому впродолжении моей коммерческой жизни, точно также, как перехожу от одного вкладчика к другому, втечении каждого дня; короче, у меня нет чувств; я простая машина. Обратимся же к делу.

-- Но это история моего отца, сэр, и я начинаю думать, (странно наморщившееся чело пристально устремилось на него), что когда я осталась сиротою - моя мать пережила моего отца только двумя годами - вы привезли меня в Англию; я почти уверена, что это были вы.

Мистер Лори взял дрожащую ручку, доверчиво протянутую к нему, и с некоторою церемониею прикоснулся к ней губами. Потом он снова усадил молодую девушку в кресло и, держась левою рукою за его снимку, а правою попеременно, то поглаживая свой подбородок, то надвигая парик на уши, то указывая на свои слова, продолжал, смотря вниз, на лицо, обращенное к нему:

-- Мисс Манет, это был я. И вы увидите, как справедливо я сейчас говорил о себе, утверждая, что у меня нет чувств, что все отношения мои к людям только деловые отношения, если вы припомните, что с-тех-пор я вас ни разу не видал. Нет, с-тех-пор вы сделались питомицею дома Тельсонов; а меня занимали с-тех-пор другия дела дома Тельсонов. Чувства! У меня нет для них ни времени, ни случая. Вся жизнь моя проходит, мисс, в ворочании громадного золотого катка.

После этого странного описания своей ежедневной деятельности, мистер Лори пригладил обеими руками свой желтый парик (что было совершенно-излишне: трудно было вообразить себе что-нибудь глаже его блестящей поверхности) и принял свое прежнее положение.

-- До-сих-пор, мисс, как вы заметили, это история вашего бедного отца. Теперь начинается различие. Еслиб ваш отец не умер, когда он... Не пугайтесь! Как вы вздрогнули!

Действительно, она вздрогнула и ухватилась за его обшлаг обеими руками.

-- Прошу вас, сказал мистер Лори успокаивающим голосом, отнимая свою левую руку от спинки кресла и налагая ее на умоляющие пальчики, судорожно охватившие его: - прошу вас, успокойте ваше волнение. Это дело коммерческое. Так, я говорил...

Её взгляд до-того разстроил мистера Лори, что он остановился, задумался и начал снова:

-- Так, я говорил, еслиб мосьё Манеть не умер, еслиб он вдруг незаметным образом исчез, еслиб волшебница похитила его и унесла трудно угадать куда, в такое страшное место, где всякий след его пропал; еслиб он имел врагом какого-нибудь соотечественника, пользовавшагося страшным преимуществом, о котором, в мое время, самые смелые люди боялись говорить даже шопотом, по ту сторону канала, страшным преимуществом - отправлять по бланкетам на заключение, на совершенное забвение, в тюрьму, кого ему угодно, на какой ему угодно срок, еслиб жена его умоляла короля, королеву, двор, духовенство дать ей хоть какую-нибудь весть о нем, и все напрасно; в таком случае история вашего батюшки была бы историею этого несчастного джентльмена, доктора из Бове.

-- Умоляю вас, сэр, скажите мне все.

-- Я разскажу вам все. Перенесете ли вы?

-- Я все перенесу, кроме одной неизвестности, в которой вы меня теперь оставляете.

-- Вы говорите с твердостью и вы - тверды. Это хорошо! (хотя по виду он был доволен менее, нежели на словах). Это дело коммерческое. Смотрите на него, как на коммерческое дело, которое должно быть порешено. Теперь, еслиб жена этого доктора, дама с большою решимостью и твердостью, так сильно страдала от этой причины, прежде нежели родился её ребенок.

-- Этот ребенок была дочь, сэр?

его в полной уверенности, что отец её умер. Не падайте на колени! Во имя неба, заклинаю вас! Зачем становитесь вы на колена передо мною!

-- Скажите мне истину! Добрый, сострадательный человек, скажите мне истину.

-- Это - коммерческое дело. Вы смущаете меня, и как же вы хотите, чтоб я в этом положении порешил дело коммерческое? Будем говорить с свежею головою. Еслиб вы были так добры и подсказали мне теперь, например, что составляют девятью девять пенсов, или сколько шилингов в двадцати гинеях, это бы так ободрило меня; я был бы гораздо-спокойнее за вас.

Не отвечая прямо на его воззвание, она села спокойно, и руки, еще продолжавшия держать его обшлага, были гораздо-тверже; это придало некоторую уверенность мистеру Джарвису Лори.

-- Вот так, вот так. Ободритесь! Дело! Вам предстоит дело, дело полезное. Мисс Манет, ваша мать, именно так повела вас. И когда она умерла - от горя я полагаю - постоянно продолжая отъискивать, хотя безуспешно, вашего отца, она оставила вас но второму году, рости, цвести красотою, в совершенном счастьи, неотуманенном ни малейшим облаком неизвестности о судьбе вашего отца - быстро ли изныло его сердце в тюрьме, или оно разрушалось там многие томительные годы.

-- Вы знаете, ваши родители не имели большого состояния; все, что они имели, было укреплено за вашею матерью и за вами. Новое открытие касается не капиталов, не какой-либо другой собственности, но...

Он почувствовал, что его обшлаг держали плотнее, и он остановился. Выражение на челе, так особенно привлекавшее его внимание и теперь неподвижное, обнаруживало страдание и ужас.

-- Но он - он найден. Он жив. Очень изменился, это слишком-вероятно; может-быть одна развалина; будем надеяться на лучшее. Но он все-таки жив. Ваш отец находится в Париже, в доме старого слуги, и мы едем туда; я - чтоб признать его, если могу; вы - чтоб возвратить его к жизни, любви, обязанностям, спокойствию и миру.

Дрожь пробежала по всему её телу и передалась ему. Она сказала тихим, ясным, но испуганным голосом:

Мистер Лори спокойно погладил ручки, державшия его рукав.

-- Ну вот, вот, вот! Теперь посмотрите, посмотрите! Вы знаете теперь и худое и хорошее. Вы на пути уже к бедному, гонимому человеку и при благоприятном морском переезде и успешном сухопутном путешествии, вы скоро будете возле него.

Она повторила тем же тоном, теперь переходившим в шопот:

-- Я была свободна, я была счастлива, и его дух никогда не тревожил меня!

Отъискивать теперь было бы хуже, чем безполезно; забыли ли его впродолжении стольких лет, или с намерением держали заключенным - узнавать теперь было бы также хуже, чем безполезно. Делать какие бы то ни было справки было бы теперь хуже, чем безполезно, потому-что это было бы опасно. Лучше и не упоминать об этом предмете и вывезти его из Франции, по-крайней-мере на время. Я даже, хотя я вне всякой опасности, как англичанин, даже Тельсоны, как ни важны они для французского кредита, стараемся не называть этого предмета. Со мною нет ни лоскутка писанной бумаги, прямо до него относящейся. Это совершенно-тайное поручение. Мои кредитивы, записи, мемории все заключаются в одной строчке: "возвращен к жизни", которая может означать все, что вам угодно. Но что с вами? Она не слышит моих слов! Мисс Манет!

Тихо и спокойно, даже не опрокинувшись на спинку кресла, она сидела в совершенном безчувствии, с глазами открытыми и устремленными на него, и последнее выражение как-будто было вырезано, или выжжено на её челе. Так крепко держала она его руку, что он боялся высвободить ее и, не двигаясь, громким голосом позвал людей на помощь.

Какая-то дикая женщина, которая, мистер Лори заметил это даже при всем своем волнении, была красного цвета, с огненными волосами и одета в странное, узкое платье, в удивительной шляпке, похожей на добрую гренадерскую деревянную мерку, или большой стильтонский сыр, вбежала в комнату, впереди трактирной прислуги и скоро высвободила мистера Лора от бедной молодой девушки, оттолкнув его своею смуглою рукою к противуположной стене.

-- Я, право, думаю, это должен быть мужчина! подумал про себя мистер Лори, ударившись об стену.

-- Чего вы глазеете все! заревела эта фигура, обращаясь к прислуге - принесли бы что-нибудь, вместо того, чтоб пялить на меня глаза. Чего на меня смотреть? Зачем вы ничего не несете? Я вам дам знать, сели вы сейчас же не подадите спирту, холодной воды и уксусу! Поворачивайтесь, я вас!

"своею дорогою!" "своею пташкою!" и с большою гордостью тщательно откидывая её золотистые локоны на плечи.

-- А вы, коричневый господин! сказала она, с негодованием обращаясь к мистеру Лори: - не могли вы ей сказать, что вам нужно было, не испугав ее до смерти? Посмотрите на нее, на её бледное лицо, на её холодные руки. Хорош банкир, нечего сказать?

Мистер Лори был так смущен этим вопросом, на который ему трудно было отвечать, что ему оставалось только смотреть издали, с очень-слабым сочувствием и большим смирением, между-тем, как сильная женщина, разогнавшая трактирную прислугу страшною угрозою "дать им знать", если они будут продолжать пялить на нее глаза, привела постепенно в чувство свою барышню и ласками убедила ее положить свою поникшую головку на её плечо.

-- Надеюсь, она теперь поправилась? сказал мистер Лори.

-- Только не но вашей милости, коричневый господин. Моя дорогая красавица!

-- Да есть-ли в этом какое-нибудь правдоподобие! отвечала сильная женщина. - Если май было бы предназначено когда-нибудь переехать за море, то неужели вы полагаете, провидение забросило бы меня на остров?

Это был второй вопрос, на который также трудно было отвечать. Мистер Джарвис Лори удалился подумать о нем.