Повесть о двух городах.
Книга вторая. Золотая нить.
IV. Поздравления.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Повесть о двух городах. Книга вторая. Золотая нить. IV. Поздравления. (старая орфография)

IV.
Поздравления.

Последний остаток человечества, целый день здесь парившагося, покидал темноосвещенные переходы суда, когда доктор Манет, Люси Манет, его дочь, мистер Лори, стряпчий, защищавший дело, и адвокат, мистер (Драйвер, собрались около мистера Дарнэ, только-что освобожденного, и поздравляли его с избавлением от смерти.

Трудно было бы даже и при более-ярком свете признать в докторе Манете, в его умном лице, в его благородной осанке башмачника, работавшого на чердаке, в Париже. Но, посмотрев на него дважды, взоры ваши невольно обращались на него снова, если даже печальный тон его важного голоса и разсеянная задумчивость, повременам и, повидимому, без всякой причины его омрачавшая, избегали вашей наблюдательности. Только одна внешняя причина, именно напоминание о его продолжительных страданиях, всегда, как это было и при допросе, вызывало это состояние из глубины его души; но оно также появлялось само-собою и наводило на него эту пасмурность, непонятную для тех, кому была неизвестна его печальная повесть, как если бы они видели тень Бастилии, отброшенную на него при летнем солнце этою тюрьмою, в разстоянии трехсот миль.

Только дочь его умела прогонять эту мрачную задумчивость. Она была золотою нитью, соединявшею его с прошедшим до его несчастий и настоящим, последовавшим за его несчастиями, и звук её голоса, свет её лица, прикосновение её руки почти всегда оказывали необыкновенно-благодетельное влияние. Нельзя сказать, чтобы это было всегда: она могла припомнить некоторые случаи, где влияние её не имело своего действия; но эти случаи были так редки, так скоропреходящи, что она уже более не верила в их возвращение.

Мистер Дарнэ с горячностью поцаловал её руку и потом обратился к мистеру Страйверу, которого он также горячо благодарил. Мистер Страйвер, человек лет тридцати с небольшим, но с виду годами двадцатью старее, толстый, крикливый, краснолицый, грубый, которого никак нельзя было упрекнуть в особенной деликатности, имел обыкновение проталкиваться (нравственно и физически) в общества и разговор, ясно указывая, как он пробил себе своими плечами дорогу и в самой жизни.

Он был еще в парике и мантии и говорил, протискиваясь к своему бывшему клиенту, вытесняя совершенно из группы невинного мистера Лори:

-- Я очень рад, что я вывел вас с честью, мистер Дарнэ! Это было подлое преследование, подлое до грубости; но, тем-не-менее, оно могло иметь успех по самому этому.

-- Я вам остаюсь обязан за мою жизнь на всю жизнь, сказал его бывший клиент, взяв его за руку.

-- Я приложил все мои старания в вашем деле, мистер Дарнэ, и, надеюсь, мои старания так же хороши, как и всякого другого человека.

Очевидно, кто-нибудь да должен был сказать: "гораздо-лучше", и мистер Лори это сказал, может-быть несовсем-безпристрастно, но с пристрастным желанием снова протиснуться в кружок.

-- Вы полагаете, сказал мистер Страйвер: - пожалуй! вы присутствовали целый день: вы должны знать. Вы тоже человек деловой.

-- И как человек деловой, подхватил мистер Лори, которого ученый адвокат теперь вдавил в группу, - и как деловой человек, я умоляю доктора Манета прекратить это совещание и отправить нас по домам. Мисс Люси, кажется, не совсем здорова, мистер Дарнэ выдержал ужасный день, мы измучены.

-- Говорите за себя, мистер Лори, сказал Страйвер: - у меня впереди работа на целую ночь. Говорите за себя.

-- Я говорю за себя, отвечал мистер Лори: - и за мистера Дарнэ и за мисс Люси: - мисс Люси, как вы думаете, не могу ли я говорить за нас за всех?

Он сделал ей положительно этот вопрос, сопровождая его взглядом на её отца.

На его лице как-будто застыл необыкновенно-странный взгляд, обращенный на Дарнэ: пристальный взгляд, пасмурный и в котором отражалось отвращение, недоверие, даже с примесью страха. При таком странном выражении, его мысли блуждали.

-- Отец, сказала Люси, нежно взяв его за руку.

Он медленно отряхнул с себя пасмурность и обратился к ней.

-- Не ехать ли нам домой, отец?

С продолжительным вздохом, он отвечал: "да."

Друзья оправданного заключенника разошлись, предполагая, как и он сам, что его не освободят в этом вечер. Огни были почти все погашены в корридорах, железные двери захлопнулись с дребезжаньем, и грустное место опустело до завтрашняго утра, когда его снова наполнит интерес к виселице, позорному столбу и клейменью. Идя между отцом и мистером Дарнэ, Люси Манет вышла на открытый воздух. Позвали наемную карету. Отец и дочь отправились в ней.

Мистер Страйвер оставил их в корридорах и зашагал, плечо вперед, по обыкновению, в туалетную комнату. Другое лицо, которое до-сих-пор не присоединялось к группе, не обменялось словом ни с одним из них, которое оставалось, прислонившись к стене, в самом темном месте, молча побрело за прочими и смотрело вдаль, пока карета не исчезла из виду. Он подошел теперь к мистеру Лори и мистеру Дарнэ, которые стояли на мостовой.

-- Так-то, мистер Лори! Люди деловые теперь могут говорить с мистером Дарнэ?

Никто не сделал ни малейшого замечания об участии мистера Картона в событиях этого дня, никто не знал об этом участии. Он снял теперь мантию и имел вид нисколько не лучше.

-- Если бы вы знали, какая борьба происходит в деловом уме, когда он находится между добрым порывом и соблюдением деловых приличий, вас бы это очень потешило, мистер Дарнэ!

-- Вы уже замечали это прежде, сэр! Мы, деловые люда, которые служим фирме, не располагаем собою. Мы должны думать о фирме более, нежели о себе.

-- Я знаю, я знаю, отвечал мистер Картон, безпечно. - Не раздражайтесь, мистер Лори! Я не сомневаюсь, что вы не хуже других... лучше, с вашего позволения.

-- И право, сэр, продолжал мистер Лори, не слушая его: - я не знаю, какое вам до этого дело. Я вас гораздо-старше, и вы извините меня, что я говорю так. Я, право, не знаю, ваше ли это дело.

-- Дело! помилуй вас Бог! у меня нет никакого дела, сказал мистер Картон.

-- Очень жаль, что у вас нет дела, сэр!

-- Я тоже это думаю, продолжал мистер Лори: - может-быт, вы занимались бы им.

-- Господь с вами, нет! Я не стал бы заниматься, сказал мистер Картон.

-- Как угодно, сэр! закричал мистер Лори, совершенно разгоряченный его равнодушием: - дело - вещь хорошая, вещь очень-почтенная. И, сэр, если дело налагает своего рода принуждение, молчание, препятствие, то мистер Дарнэ, как великодушный молодой человек, знает, на сколько должно извинить это обстоятельство. Добрая ночь, мистер Дарнэ! Бог благослови вас, сэр! Я надеюсь, Он сохранит вас сегодня для счастливой и успешной жизни... Эй, носилки! сюда!

Разсердившись, может-быть, на себя столько же, сколько и на адвоката, мистер Лори бросился в портшез, и его отнесли в тельсонов банк. Картон, от которого несло портвейном и, повидимому, несовершенно-трезвый, засмеялся и обратился к Дарнэ:

-- Странный случай сводит меня с вами. Странно должно быть для вас стоять здесь на улице одному с вашим двойником?

-- Я едва верю, отвечал Чарльз Дарнэ: - что я опят принадлежу к этому миру.

-- Неудивительно: вы так еще недавно стояли на половине дороги на тот свет. Вы говорите слабо.

-- Я начинаю думать, что я ослабел.

-- Так за каким же чортом вы не обедаете? Я обедал, пока эти болваны разсуждали, к какому миру вы должны принадлежать. Позвольте: я вам покажу ближайшую таверну, где можно хорошо отобедать.

Взяв его под-руку, он повел его к Людгет-Гилю к Улице Флит и закрытым проходом в таверну. Им отвели особенную комнату, где Чарльз Дарнэ подкреплял теперь свои силы простым обедом и хорошим вином. Картон, между-тем, сидел против него, с особою бутылкою портвейна перед собою, полудерзкий в обращении, как и прежде.

-- Чувствуете ли вы теперь, что вы принадлежите еще к этой земной шутке, мистер Дарнэ?

-- Я еще страшно сбиваюсь во времени и месте; но я достаточно поправился, чтобы это чувствовать.

-- Это должно быть огромное удовольствие!

Он сказал это с горечью и снова наполнил свой стакан, который был необыкновенных размеров.

-- Что до меня, то мое самое большое желание - забыть, что я принадлежу к ней. В ней нет ничего хорошого для меня - за исключением этого вина - и я не гожусь для нея. Так мы не очень похожи между собою в этом отношении. Право, я начинаю думать, что мы с вами не похожи ни в каком отношении.

До-сих-пор еще под влиянием волнений дня, принимая почти за сон свою встречу с этим грубым двойником, Чарльз Дарнэ не знал, как отвечать, и наконец вовсе не отвечал.

-- Ну, вы кончили ваш обед, сказал теперь Картон: - что же вы не провозглашаете здоровья, мистер Дарнэ? что же вы не предлагаете вашего тоста?

-- Чье здоровье? какой тост?

-- Помилуйте, он у вас на языке; там ему место; он должен-быть; клянусь, он там.

-- Так мисс Манет!

Посмотрев прямо в лицо своему собеседнику, пока тот пил тост, Картон бросил стакан за плечо об стену, о которую он разбился вдребезги, потом позвонил в колокольчик и приказал подать другой.

-- Так вот красавица, которую провожал до кареты в-потемках мистер Дарнэ! сказал он, наполняя новый стакан.

Слегка наморщенные брови и лаконическое "да" были ответом.

-- Вот какая красавица пусть сожалеет и плачет о нас! Что за чувство это возбуждает? Стоит ли рисковать своею жизнью, чтоб сделаться предметом такого участия и сострадания, мистер Дарнэ?

Опять Дарнэ не отвечал на слова.

-- Она была чрезвычайно довольна вашим посланием, когда я его передал ей. Не то, чтоб она показала, что она была довольна, но я предполагаю это.

Намек во-время напомнил Дарнэ, что этот неприятный собеседник по доброй воле помог ему в затруднительных обстоятельствах сегодняшного дня. Он свел разговор на этот пункт и стал благодарить его.

-- Я не нуждаюсь в благодарности и не заслуживаю её, был безпечный ответ. - Вопервых, мне ничего не стоило это сделать, и, вовторых, я не знаю, зачем я это сделал. Мистер Дарнэ, позвольте мне предложить вам один вопрос.

-- Охотно: это - ничтожная расплата за вашу услугу.

-- Думаете ли вы, что я особенно люблю вас?

-- Право, мистер Картон, отвечал Дарнэ: - я сам еще не делал себе этого вопроса.

-- Спросите же себя теперь.

-- Вы действовали как-будто любя меня; но я не думаю этого.

-- Я не думаю этого, сказал Картон: - я начинаю иметь хорошее мнение о вашей понятливости.

-- Как бы то ни было, продолжал Дарнэ, вставая, чтоб позвонить в колокольчик: - это не помешает мне спросить счет и разстаться нам без особенной ненависти с обеих сторон.

-- Нисколько! отвечал Картон.

Дарнэ позвонил.

Счет был заплачен. Чарльз Дарнэ встал и пожелал ему доброй ночи. Не отвечая на приветствие, Картон встал тоже и с видом угрозы или пренебрежения сказал:

-- Последнее слово, мистер Дарнэ, что вы думаете, я пьян?

-- Я думаю, вы выпили, мистер Картон!

-- Думаете? Вы знаете, я пил.

-- Так вы узнаете, отчего я, сэр, отчаянный горемыка; я не думаю ни о ком на свете, да и обо мне никто не думает.

-- Жаль очень. Вы могли бы с большою пользою употребить ваши способности.

Оставшись один, этот странный человек взял свечку, подошел к зеркалу, висевшему на стене, и стал тщательно разглядывать себя в нем.

это. А пропади вы совсем! Как вы обезобразили себя! Хорош повод привязаться к человеку за то, что он показывает вам, как низко вы упали, как далеко вы оттого, чем могли быть! Обменяйтесь с ним местами: стали бы на вас смотреть эти голубые глаза, как на него? стало бы это взволнованное лицо сожалеть о вас, как о нем? Ну, говорите прямо! Вы ненавидите человека.

Он обратился к своей бутылке за утешением, опорожнил ее в несколько минут и заснул, опершись на руки. Волосы его в безпорядке падали на стол, и длинный отёк свечи, завернувшийся кольцом, капал на него.