Повесть о двух городах.
Книга вторая. Золотая нить.
VI. Сотни народа.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Повесть о двух городах. Книга вторая. Золотая нить. VI. Сотни народа. (старая орфография)

VI.
Сотни народа.

Спокойная квартира доктора Манета находилась в спокойном уголку недалеко от Сого-Сквера. В полдень, в одно прекрасное воскресенье, четыре месяца спустя после уголовного суда за измену, который они успели уже как волны унести из памяти людской в море вечности, мистер Джарвис Лори шел по солнечным улицам Кларкенвеля, где он жил, обедать с доктором. После многих припадков деятельности, мистер Лори сделался другом доктора, и Спокойная квартирка его была солнечною стороною его жизни.

В это прекрасное воскресенье мистер Лори шел в Сого довольно-рано, по трем для него обыкновенным причинам. Вопервых, потому, что в прекрасные воскресенья он обыкновенно гулял перед обедом с доктором и Люси; вовторых, потому, что при худой погоде в воскресенья он привык быть с ними, как друг семейства, разговаривать, читать, смотреть из окошка и вообще проводить день в свое удовольствие; втретьих, потому, что ему хотелось разрешить свои собственные сомнения, и он знал, судя по домашнему быту доктора, что это было лучшее время, чтобы разрешить их.

Уголка более-странного, где жил доктор, невозможно было бы найдти в целом Лондоне. Прохода через него не было, и окошки квартиры доктора открывались на приятную улицу, которая нравилась своим уединением. В то время было еще очень - немного строений на север оксфордской дороги; лесные деревья были во всей красе; дикие цветы росли, и боярышник цвел в теперь исчезнувших полях. Струи деревенского воздуха, следственно, свободно двигались в Сого, не маялись в приходе, как заблудшие нищие без притона, и на многих южных стенах даже поспевали персики в свое время.

Солнечный свет блистательно проникал в уголок, в раннюю пору дня; но, когда на улицах становилось жарко, уголок был в тени, но не в такой отдаленной тени, чтобы вы не могли видеть на улице всей яркости солнечного блеска. Это было прохладное место, спокойное, но веселое, чудное место для эхо, чудное убежище от шумных улиц.

Здесь, у такой пристани, должна бы остановиться спокойная барка, и она причалила к ней. Доктор занимал два этажа большого, но такого дома, где люди занимались днем различными ремеслами, хотя мало слышно было о них; ночью же они совершенно покидали дом. В строении назади, куда проходили через двор, где клён шумел своими зелеными листьями, делали будто-бы органы, чеканили серебро и выбивал золото какой-то гигант, которого золотая рука высовывалась из стены прихожей и который, повидимому, превратившись сам в драгоценный металл, грозил подобным же превращением всем посетителям. Об этих ремеслах, об одиноком жильце, который, говорили, жил наверху, о неизвестном бассонном мастере, имевшем, как утверждали, контору внизу, немного было слышно и еще менее было видно их. Иногда проходил через прихожую заблудший работник; иногда заглядывал сюда чужой человек; иногда вы слышали через двор отдаленное дребезжанье или удары золотого гиганта. То были, однакожь, одни исключения, доказывавшия правило, что воробьи, на клёне позади дома, и эхо, в уголку впереди его, распоряжались по-своему с утра воскресенья до субботней ночи.

Доктор Макет принимал здесь пациентов, привлеченных его старою репутациею, теперь возобновленною ходившими слухами о его истории. Его ученые сведения, его наблюдательность и искусство в производстве опытов, кроме-того, сделали его необходимым человеком, и он заработывал, сколько ему было нужно.

Все это было на уме, в памяти и в глазах мистера Джарвиса Лори, когда он позвонил в колокольчик у двери спокойного дома в углу, в это прекрасное воскресенье, после полудня.

-- Доктор Манет дома?

-- Его ожидают.

-- Мисс Люси дома?

-- Ее ожидают.

-- Мисс Просс дома?

-- Кажется, дома; но служанка с точностью не может угадать намерений мисс Просс, желает ли она допустить, или отвергнуть этот факт.

-- Я сам здесь дома, сказал мистер Лори: - и отправлюсь наверх.

Хотя для дочери доктора её отечество было совершенно-неизвестно, но в ней, казалось, было врожденным искусство сделать многое из небольших средств - искусство, составляющее одно из самых полезных и приятных качеств французского характера. Мёбель была проста; по она была убрана множеством маленьких украшений, неимевших в себе никакой цены, кроме вкуса и воображения, и делала самый приятный эффект. Размещение всех предметов в комнате, начиная от самых крупных и оканчивая мелочами, расположение цветов, изящное разнообразие и контраст, до которых обыкновенно достигают вниманием к мелочам нежные руки, светлые глаза и здравый смысл, были так приятны, так ясно обнаруживали мастера дела, что даже самые стулья и столы, казалось, спрашивали мистера Лори, оглядывавшого вокруг себя, с особенным выражением, теперь ему очень-хорошо известным, нравятся ли они ему.

В этом этаже были три комнаты; двери, которыми оне сообщались, были открыты, чтобы воздух проходил свободно в них. Мистер Лори, наблюдая с улыбкою все, что открывал вокруг себя, переходил из одной комнаты в другую. Первая была самая парадная комната, и в этой находились птицы Люси, её цветы, книги, письменный ящик, рабочий стол и ящик с красками; вторая была приемная комната доктора, служившая вместе столовою; третья, испещренная безпокойною тенью клёна, находившагося на дворе, была спальнею доктора, и здесь в углу стояли скамья башмачника и поднос с инструментами, теперь бывшие без употребления, как некогда стояли они в пятом этаже печального дома, с винным погребом, в Предместьи Святого Антония в Париже.

-- Я удивляюсь, сказал мистер Лори, остановив на них свой взгляд: - что он сохраняет при себе это вечное напоминание своих страданий.

-- Чему тут удивляться? был отрывистый вопрос, заставивший его вздрогнуть.

Его предложила мис Просс, дикая красная женщина с сильною рукою, с которою он в первый раз познакомился в Дувре, в отели Ройяль-Джорж и с-тех-пор сошелся ближе.

-- Я думал, начал мистер Лори.

-- Вы думали! сказала мисс Просс.

-- Как ваше здоровье? спросила эта леди отрывисто, с желанием, однакож, показать, что она не чувствовала против него ни малейшей злобы.

-- Мое здоровье довольно-хорошо. Благодарю вас, отвечал мистер Лори с кротостью: - как вы?

-- Да нечем похвастаться, сказала мисс Просс.

-- В-самом-деле?

-- Ах! в-самом-деле! сказала мисс Просс: - меня все крушит моя божья коровка.

-- В-самом-деле?

-- Да скажите, ради Бога, хоть что-нибудь кроме "в-самом-деле". Вы меня до смерти замучите, сказала мисс Просс, которая отличалась (сложение её исключая) сжатостью.

-- Так, право? сказал мистер Лори в виде улучшения.

-- И "право" не совсем-хорошо отвечала мисс Просс: - но все-таки лучше. Да, я очень сокрушаюсь.

-- Могу ли я спросить причину?

-- Я не хочу, чтобы люди, нестоющие моей божьей коровки, дюжинами приходили сюда ухаживать за нею, сказала мисс Просс.

-- Разве дюжинами ходят сюда за этим?

-- Сотнями! сказала мисс Просс.

Это было отличительною чертою этой леди (как и многих других людей прежде и после нея), когда спрашивали уже подтверждения её первых слов, она всегда преувеличивала.

-- Ай! ай! ай!? сказал мистер Лори, как самое безопасное замечание, какое могло прийдти ему в голову.

-- Я жила с моею голубушкою или голубушка жила со мною и платила мне за это. Конечно, она бы этого не должна делать, вы можете поручиться в том - имей я возможность содержать себя и её за ничто с десятилетняго возраста. И, право, тяжко, сказала мисс Просс.

Не видя с точностью, что было очень-тяжко, мистер Лори покачал своею головою, пользуясь этим важным элементом своего "я", как волшебным плащом, который всему приходится в пору.

-- Всякие люди, которые ноготка не стоят моей красавицы, вечно попадаются под-руку, сказала мисс Просс. - Когда вы это начали...

-- Я начал это, мисс Просс?

-- Разве не вы? Кто возвратил её отца к жизни?

-- О! если это было начало! сказал мистер Лори.

-- Это не был конец, я полагаю? Так я говорила, когда вы начали это, было довольно-тяжко; я худого ничего не вижу в докторе. Может, разве только, что он не стоит такой дочери; да это не упрек ему: и ожидать нельзя, чтоб кто-нибудь стоил её при каких бы то ни было обстоятельствах. Но, право, вдвое и втрое тяжеле, что кроме него (ему-то я готова простить) встретились здесь толпы народа, которые наровят отнять у меня любовь моей божьей коровки.

из одной любви и удивления закабалить себя в рабство молодости, для них давно-прошедшей, красоте, которой оне никогда не имели, образованности, которой оне не получили, блистательным надеждам, никогда неосвещавшим их темной жизни. Он знал довольно свет, чтоб видеть, что преданность сердца в нем выше всего, и он имел такое высокое уважение к этой преданности, незаменяемой никакими продажными разсчетами, что, размещая по достоинствам в своем уме - мы все делаем более или менее подобные размещения - он ставил мисс Просс гораздо-ближе к земным ангелам, нежели многих леди, несравненно-лучше разукрашенных природою и искусством и которые имели балансы в тельсоновском банке.

-- Не было и не будет другого человека, достойного божьей коровки, кроме одного, сказала мисс Просс: - это моего брата Соломона, не дай только он промаха в жизни.

Здесь опять то же: мистер Лори знал достаточно собственную историю мисс Просс, чтоб убедиться, что её брат Соломон был мошенник без сердца, который обобрал ее совершенно, чтоб начать спекулировать, и потом бросил ее в нищете, без малейшого угрызения совести. Непоколебимая вера мисс Просс в Соломона (принимая в разсчет его промах) была важною материею в глазах мистера Лори и придавала еще больший вес его хорошему мнению о девушке.

-- Так-как мы теперь с вами одни и мы оба люди деловые, сказал он, когда они возвратились в гостиную и сели в ней совершенными друзьями: - позвольте мне спросить вас, что, доктор, говоря с Люси, не поминает ли про свое башмачное мастерство?

-- Никогда.

-- И все-таки держит эту скамейку и инструменты возле себя?

-- А! отвечала мисс Просс, покачивая головою. - Да сам-то он себе припоминает.

-- Вы убеждены, что он много об этом думает?

-- Я убеждена, сказала мисс Просс.

-- Вы воображаете... начал мистер Лори; но мисс Просс его разом оборвала.

-- Никогда не воображаю ничего. У меня вовсе нет воображения.

-- Благодарю за поправку. Вы предполагаете иногда... иногда вы решаетесь предполагать?

-- Да, иногда, сказала мисс Просс.

-- Вы предполагаете, продолжал мистер Лори, с улыбкой в своих блестящих глазах, смотревших на нее с любовью: - что доктор Манет имеет свои собственные соображения, сохранившияся впродолжение стольких лет, о причине его преследования и даже, может-быть, об имени своего гонителя?

-- Я не предполагаю ничего подобного; только-что божья коровка говорит мне.

-- И это?

-- Она думает, что она имеет их.

-- Теперь не сердитесь, что я делаю вам все эти вопросы. Я тупой деловой человек, а вы деловая женщина.

-- Тупая? спросила мисс Просс со смирением.

Досадуя на свой скромный эпитет, мистер Лори продолжал:

-- Нет, нет, конечно, нет; но возвратимся к делу. Не странно ли это, что доктор Манет, безспорно, невинный в преступлении, как мы все убеждены, никогда не касается этого вопроса? Я не говорю уже: со мною, хотя наши деловые отношения начались так давно, и мы теперь друзья; но с своей прекрасной дочерью, к которой он так привязан и которая так привязана к нему. Поверьте мне, мисс Просс, я приближаюсь к этому предмету не из одного любопытства, но из живого участия.

-- Хорошо! По моему крайнему разумению - а оно плоховато, скажете вы мне, сказала мисс Просс, размягченная его извинительным тоном: - он боится тронуть этот предмет.

-- Боится?

Одно это уже, я думаю, достаточно, чтоб сделать предмет непривлекательным.

Это было глубокомысленное замечание, которого мистер Лори и не ожидал.

-- Справедливо, сказал он: - страшно даже подумать о нем; но в голове моей мелькает сомнение, мисс Просс, хорошо ли для доктора Манета вечно носить в себе эту тайну глубоко скрытою. Право, это сомнение и безпокойство, которое она во мне пробуждает, вызвали меня на эту откровенную беседу.

-- Этому не поможешь, сказала мисс Просс, покачивая головою. - Троньте за струну, и он сейчас переменяется к худшему. Лучше оставить это в-покое. Короче, хочешь не хочешь, а это должно быть оставлено в-покое. Иногда он встает в глубокую ночь, и мы слышим наверху, как он ходит взад и вперед по комнате. Божья коровка знает, что в воображении своем он ходит взад и вперед по своей старой темнице. Она спешит к нему, и они оба вместе ходят взад и вперед, все ходят, пока он не успокоится. Но никогда не говорил он ей ни слова об истинной причине своей тревоги, и она находит, что гораздо-лучше и не замечать ему об этом. Молча ходят они оба взад и вперед и ходят вместе, пока её любовь и присутствие не приведут его в-себя.

Несмотря на отказ себе в воображении, мисс Просс, повторяя фразу "ходят взад и вперед", обнаружила, что она сознавала болезненное состояние, когда однообразно преследует вас одна горькая идея, и доказала, что она обладает таким качеством.

Мы упомянули, что это был чудный уголок для эхо, и теперь послышалось такое громкое эхо приближавшихся шагов, как-будто было достаточно одного намека на хождение, чтоб поднять его.

-- Вот и они! сказала мисс Просс, вставая, чтоб прекратить беседу: - и теперь скоро будут к нам сотни народа.

Это был любопытный уголок в акустическом отношении, удивительное ухо целого места. Мистер Лори стоял у открытого окна, высматривая отца и дочь, которых шаги он слышал, и думал, что они никогда не подойдут. Не только эхо повременамь замирало, какъбудто шаги удалялись, но вместо них слышалось эхо других шагов, которые не подходили и замирали совершенно, когда они, казалось, были возле. Однакожь, наконец, отец и дочь показались, и мисс Просс была на крыльце, чтоб встретить их.

Приятно было смотреть на мисс Просс, хотя она была дика, красна и сурова, как снимала она шляпку с своей голубушки, когда та пришла наверх, как она дотрогивалась до шляпки концами своего носового платка, сдувала с нея пыль, складывала мантилью, приглаживала роскошные волосы своей красавицы с такою гордостью, как-будто она была самая тщеславная и самая красивая женщина. Приятно было также смотреть на её голубушку, как она обнимала, благодарила мисс Просс, уверяя, что она слишком заботится о ней. Но это она осмеливалась делать только шутя; иначе, мисс Просс жестоко бы обиделась и отправилась бы плакать в свою комнату. Приятно было также смотреть на доктора, глядевшого на них и говорившого мисс Просс, что она балует мисс Люси, таким голосом и такими словами, в которых видно было столько же баловства, если не более, будь это только возможно. Приятно было также смотреть на мистера Лори, в его маленьком парике, улыбавшагося всем и благодарившого свою звезду, что она привела его, холостяка, на старости в такой родственный приют. Но сотни людей не являлись смотреть на эти зрелища, а мистер Лори напрасно ожидал исполнения предсказания мисс Просс.

Пришла пора обедать; а все еще не было сотен людей. В этом маленьком хозяйстве мисс Просс заведывала кухнею и всегда исполняла свое дело отличным образом. Её обеды, необыкновенно-скромные, полуанглийские, полуфранцузские, были так хорошо приготовлены, так хорошо поданы, так чисты, что трудно было бы представить что-нибудь лучше их. Дружба мисс Просс была совершенно-практическая: она ошарила Сого и окружающую местность, отыскивая нищих французов, которые за шиллинги и полкроны готовы были сообщить таинства своей кухни. От этих раззоренных сынов и дщерей Галлии она приобрела такое удивительное искусство, что женщина и девочка, составлявшия полный штат её прислуги, считали ее совершенною волшебницею, крестною матерью Ченерентолы, которой стоило только послать за курицею, кроликом, достать из сада несколько овощей, и она превращала их во что угодно.

По воскресеньям мисс Просс обедала за столом доктора; но в другие дни она ела в неизвестные времена или на кухне, или в своей собственной комнате, в голубой комнате, куда кроме Люси никто не имел доступа. При этом случае, мисс Просс, желая отвечать приятному лицу божьей коровки, с приятным старанием угодить ей, особенно разглаживала свою физиономию, и обед проходил необыкновенно-приятно

День был душный, и после обеда Люси предложила взять вина под клён и сидеть там на воздухе. Все сосредоточивалось около нея, все слушалось ее, и они пошли под дерево, между-тем, как она понесла вино исключительно для мистера Лори. Она давно уже приняла на себя обязанность виночерпия мистера Лори и наполняла его рюмку, пока они сидели, разговаривая под деревом. Соседние дома глядели таинственно на их беседу, и клён нашептывал свои речи над их головами.

Сотни людей все еще не являлись. Мистер Дарнэ явился, пока они сидели под клёном; но он был один.

Доктор Манет принял его приветливо; точно также приняла его Люси. Но мисс Просс была вдруг поражена судорогами в голове и в теле и удалилась домой. Она часто была жертвою этого недуга, который она называла на обыкновенном языке: подергиваньем.

Доктор был в отличном расположении и казался особенно-молодым. Сходство между ним и Люси было поразительно в такия минуты, и теперь, когда они сидели рядом - она склонившись на его плечо, он заложив руку за спинку её стула - очень было приятно открывать это сходство.

Он говорил целый день о различных предметах с необыкновенною живостью.

-- Послушайте, доктор Манет, сказал Дарнэ, когда они сидели под клёном, и он сказал это естественно, продолжая разговор, уже начавшийся о древних зданиях Лондона: - хорошо ли вы видели Тоуэр?

-- Я был там с Люси; но только случайным образом мы видели его, впрочем, достаточно, чтоб убедиться, что он дышет интересом, не более.

-- Я был там, как вы помните, сказал Дарнэ, с улыбкою, хотя краснея от досады: - не в качестве любознательного наблюдателя, который свободно может видеть многое. Когда я был там, мне рассказывали очень-любопытную вещь.

-- Что такое? спросила Люси.

-- Во время каких-то поправок, работники напали на старую темницу, застроенную много лет тому назад и совершенно забытую. Каждый камень на внутренних стенах был покрыт надписями, вырезанными заключенниками: то были числа, имена, жалобы, молитвы. На крайнем камне, в углу стены, один заключенник, повидимому, казненный, вырезал, как последнее дело, три буквы. Оне были выцарапаны каким-то жалким орудием, второпях, неверною рукою. Сначала их читали Р. О. И.; но после более-тщательного осмотра нашли, что последняя буква была Й. Никакой записки, ни поверья не сохранилось о заключеннике с такими заглавными буквами, и многие терялись в напрасных догадках, чье могло быть это имя. Но наконец кто - то подал мысль, что это не были заглавные буквы, но что оне составляли полное слово рой. Тщательно осмотрели пол под надписью и в земле под камнем, или под черепицею, или под обломком плиты, не помню, нашли испепелившуюся бумагу и обожженный кожаный ящик или мешок. Что написал неизвестный заключенник, никогда не будет прочтено; но он написал что-то и скрыл от тюремщика.

-- Отец! воскликнула Люси. - вы больны!

-- Нет, душа, не болен. Крупные капли дождя упали и заставили меня вздрогнуть. Пойдемте лучше в комнаты.

Он оправился почти мгновенно. Дождь, действительно, падал крупными каплями, и он показал на руке несколько капель; но он ни слова не сказал об открытии, которое было предметом разговора, и, когда они вошли в дом, деловой глаз мистера Лори заметил, или он вообразил, что заметил на его лице, обращенном к Чарльзу Дарнэ, тот же странный взгляд, с которым он смотрел на него в корридорах Ольд-Бэле.

Он оправился, однакожь, так скоро, что мистер Лори сомневался в верности своего делового глаза. Рука золотого гиганта в прихожей была не тверже его, когда он остановился под нею и заметил присутствующим, что на него действует еще всякая нечаянность и что дождь испугал его.

Наступило время пить чай. Мисс Пресс разливала его. С нею опять приключился припадок дерганья, и все еще сотни людей не являлись. Заглянул мистер Картон; но он был только второй.

Ночь была необыкновенно-удушлива. Хотя они сидела с открытыми дверями и окошками, но жар морил их. Когда убрали чай, все подвинулись к одному окошку и стали смотреть на тяжелые сумерки. Люси сидела возле отца; Дарнэ сидел возле нея; Картон прислонился к окошку. Занавески были длинные, белые, и порывы вихря, кружившагося в этом углу, подымали их к потолку и развевали, как крылья привидения.

-- Дождь падает все еще крупными, тяжелыми, но редкими каплями, сказал доктор Манет. - Буря приближается медленно.

-- Но приближается верно, сказал Картон.

На улице была суматоха; народ торопился укрыться, пока не разразилась буря; в чудном уголке слышалось эхо приходивших и уходивших шагов, а никого, однакожь, не было в нем.

-- Толпа народу и совершенное уединение, сказал Дарнэ, когда они все прислушались на-минуту.

-- Не поразительно ли это, мистер Дарнэ? спросила Люси. - Иногда я здесь сижу по вечерам, пока не начну грезить; но сегодня даже тень пустой фантазии приводит меня в содрогание. Все так черно, так торжественно.

-- Станем же содрогаться. Мы можем узнать, что это такое.

всех шагов, которым суждено было впоследствии войдти в нашу жизнь.

-- Если так, то громадная толпа нагрянет когда-нибудь в нашу жизнь, заметил Сидней Картон, угрюмо, по своему обыкновению.

Шаги слышались безпрестанно; поспешность учащала их. Эхо уголка звучало топотом ног; некоторые, казалось, ходили под самым окошком; некоторые, казалось, были в самой комнате, приходили, уходили, останавливались; все в отдаленных улицах; никого не было в виду.

-- Суждено ли, чтоб все эти шаги пришли ко всем к нам, мисс Манет, или мы должны разделить их между собою?

-- Я не знаю, мистер Дарнэ! Я вам сказала, это была пустая грёза; но вы про нее спрашивали. Когда я увлеклась ею, я была одна, и тогда я вообразила себе, это были шаги людей, которым суждено явиться в жизни моей и моего отца.

Он прибавил последния слова, когда яркое сияние молнии осветило его у окошка.

-- И я слышу ее, прибавил он после сильного раската грома: - вот они идут, дикие, разсвирепелые!

Он олицетворял поток и рев дождя, который остановил его, потому-что теперь никакого голоса не было слышно.

Буря, сохранившаяся в памяти очевидцев, разразилась теперь: молния, гром, ливень, не прерывались ни на-минуту до самой полночи, когда показался месяц.

по безлюдным местам, и мистер Лори, думая всегда о разбойниках, удерживал с этою целью Джери, хотя он обыкновенно возвращался двумя часами ранее.

-- Какова была ночь! Такая ночь, Джери, сказал мистер Лори: - мертвецов подымет из могилы.

-- Такой ночи я не видел еще, барин, да и не надеюсь, отвечал Джери.

-- Добрая ночь, мистер Картон! сказал деловой человек. - Добрая ночь, мистер Дарнэ! Придется ли нам увидеть вместе еще раз такую ночь!

Может-быть. Может-быть, даже и увидеть толпу разъяренную, идущую на них.