Повесть о двух городах.
Книга вторая. Золотая нить.
X. Два обещания.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Повесть о двух городах. Книга вторая. Золотая нить. X. Два обещания. (старая орфография)

X.
Два обещания.

Прошло много месяцев в году, и Чарльз Дарнэ основался в Англии, как учитель французского языка, сведущий также во французской литературе. В наше время он был бы профессором; но тогда он был просто преподаватель. Он давал уроки молодым людям, которые имели время и охоту изучить живой язык, бывший разговорным языком в целом свете, развивая в то же время вкус к сокровищам мысли и воображения, составлявшим его литературу. Кроме-того, он мог писать о них и передавать их чистым английским языком. Такие учителя были в то время редки. Бывшие князья и будущие короли еще не примкнули к этому классу, и разоренное дворянство еще не попало в повара и плотники. Дарнэ скоро сделался известен, как учитель, необыкновенно-полезный и приятный для учащихся, и как изящный переводчик, придававший своей работе не одно сухое знание словаря: он встретил заслуженное поощрение. Притом, положение его отечества, возбуждавшее постоянно возрастающий интерес, было ему совершенно-известно. Таким-образом, при большой настойчивости и неутомимом прилежании, он благоденствовал.

В Лондоне он не ожидал, что будет прогуливаться по вымощенным золотым улицам, или покоиться на розах. Питай он такия горячия надежды, он не был бы и вполовину так счастлив Он искал работы и нашел ее, трудился над нею и был доволен. Вот в чем заключалось его благоденствие.

Часть его времени проходила в Кембридже, где он читал лекции студентам и где его терпели, как контрабандиста, который вел запрещенный торг европейскою литературою, вместо-того, чтобы открыто, законным образом ввозить классическую словесность Греции и Рима. Остальное время проводил он в Лондоне.

Теперь все люди, начиная с блаженного времени вечной эдемской весны и оканчивая нашими днями царства зимы, постоянно сбиваются на одну дорогу - дорогу Чарльза Дарнэ, дорогу любви к женщине.

Он любил Люси Манет с самого часа грозившей ему некогда погибели. Никогда еще он не слышал такого сладкого, любезного звука, как её сострадательный голос; никогда он еще не видал такого прекрасного лица, как её лицо, когда она выходила с ним на очную ставку, на краю его могилы. Но он ни разу еще не говорил с нею об этом предмете: убийство в оставленном замке, далеко за волнующимся морем, за длинною, длинною пыльною дорогою, совершилось год тому назад; тяжелый каменный замок успел обратиться для него в болезненное сновидение, и он, однакожь, не высказал ей ни слова, не открыл ей состояния своего сердца.

Это было не без причины, он знал это очень-хорошо. В один летний день, только-что возвратившись в Лондон, после коллегиальных занятий, он отправился в спокойный уголок Сого, желая выискать удобный случай, чтобы открыть свою душу доктору Манету. День подходил к вечеру, и он знал, что Люси ушла со двора с мисс Просс.

Он нашел доктора за чтением, в креслах, у окошка. Энергия, когда-то поддерживавшая его в прежних страданиях и увеличивавшая их горечь, постепенно возвратилась к нему. Он был опять человек энергический, твердый в своих намерениях, решительный и сильный в исполнении их. Иногда эта возстановленная энергия обнаруживалась порывами, припадками, точно так же, как и деятельность снова приобретенных им способностей; но эти неровности проявлялись не так часто и сглаживались более и более.

Он учился много, спал мало, легко выдерживал усталость и всегда был одинаково весел. Чарльз Дарнэ пришел к нему теперь; увидя его, доктор положил книгу и протянул к нему руку.

-- Чарльз Дарнэ! очень рад вас видеть. Мы разсчитывали на ваше возвращение три или четыре дня тому назад. Мистер Страйвер и Сидней Картон были здесь вчера и говорили, что вам давно пора приехать.

-- Очень обязан им за их участие, отвечал он довольно-холодно, относясь про них, хотя с горячностью обращаясь к доктору: - мисс Манет...

-- Здорова, сказал доктор, когда тот вдруг остановился: - и ваше возвращение обрадует нас всех Она ушла по хозяйству и скоро будет домой.

-- Доктор Манет, я знал, что её нет дома. Я нарочно воспользовался случаем, чтобы поговорить с вами.

Наступило молчание.

-- Да, сказал доктор, с заметным принуждением. - Подвиньте ваш стул и будем говорить.

Он подвинул стул; но говорить ему, казалось, было не так легко.

-- Я имел счастье, доктор Манет, быть таким коротким знакомым в вашем доме, впродолжение каких-нибудь полутора года, так начал он наконец: - что, я надеюсь, предмет, которого я намерен коснуться, не...

Здесь остановил его доктор, протянувший руку, чтобы удержать его. После нескольким секунд он опустил руку и сказал:

-- Этот предмет - Люси?

-- Она.

-- Это тон горячого удивления, истинного почтения, глубокой любви, доктор Манет! сказал он почтительно.

Наступило снова молчание, пока отец не ответил:

-- Я верю этому. Я отдаю вам полную справедливость, Я верю.

Он говорил с таким явным принуждением, он так явно обнаружил нежелание касаться этого предмета, что Чарльз Дарнэ медлил.

-- Должен ли я продолжать?

Снова молчание

-- Да, продолжайте.

-- Вы догадываетесь, что я намерен сказать, хотя вы не можете знать, как от души я говорю, как глубоко я чувствую, не зная тайны моего сердца, всех надежд, опасений, желаний, переполнивших его. Любезный доктор! я люблю вашу дочь, страстно, горячо, искренно, до обожания. Если истинная любовь когда-нибудь существовала на этом свете, я люблю ее этою любовию. Вы сами любили. Пусть заговорит за меня ваша прежняя любовь!

Доктор сидел с отвернувшимся от него лицом, устремив глаза на пол. При последних словах, он снова поспешно протянул руку и закричал:

-- Не это только! Оставьте это! Молю вас, этого не вспоминайте!

Этот крик был так похож на стон физической боли, что он звучал еще долго в ушах Чарльза Дарнэ. Рука доктора осталась протянутою, как-будто умоляла, чтобы он не продолжал. Дарнэ так понял это и молчал.

-- Прошу вас простить меня, сказал доктор, после нескольких минут, покорным тоном. - Я не сомневаюсь, вы любите Люси Довольны ли вы этим?

Он повернулся к нему на своем кресле, но не смотрел на него, не подымал даже глаз. Его подбородок опустился на руку и белые волосы закрывали лицо.

-- Вы говорили с Люси?

-- Нет.

-- И не писали ей?

-- Никогда.

-- Это было бы невеликодушно с моей стороны не признать в вашем самоотвержении уважения к её отцу. Её отец благодарит вас.

Он протянул ему руку; но его глаза не следовали за нею.

-- Я знаю, сказал Дарнэ почтительно: - могу ли я не знать, доктор Манет, я, который вижу вас вместе каждый день почти, что между вами и мисс Манет такая необыкновенная, такая трогательная любовь, которая развилась совершенно при особенных обстоятельствах, которая ничего не имеет подобного даже с привязанностью между отцом и ребенком. Я знаю, доктор Манет, как я могу этого не знать, что вместе с любовью и долгом дочери, которая сделалась женщиною, в её сердце соединяются к вам еще любовь и доверие детское. Я знаю, она была без отца в детстве, и она предалась вам со всем постоянством, со всею горячностью её настоящого возраста и с привязанностью, доверчивостью ранних лет, когда вы для нея не существовали. Я знаю очень-хорошо, если бы вы даже были возвращены ей с того света, то и тогда едва-ли бы вы были более священны для нея, нежели теперь. Я знаю, когда она припадает к вам, вас обнимают руки ребенка, девушки и женщины; я знаю, что, любя вас, она любит, видит вас в вашей молодости, любит свою несчастную мать, любит вас среди ваших страшных испытаний и счастливого возврата к жизни. Я все это узнал с-тех-пор, как и узнал вас и ваш дом.

-- Любезный доктор Манет! зная все это, видя вас и ее, среди лучей этого священного сияния, я терпел и терпел, пока доставало человеческой силы. Я чувствовал и даже теперь чувствую, что моя любовь, даже моя любовь, будет нечистое прикосновение между вами. Но я люблю ее, небо свидетель, что я люблю ее!

-- Я верю, отвечал отец печальна: - я думал об этом прежде. Я верю.

-- Но не думайте, сказал Дарнэ, которому чудился упрек в его печальном голосе: - чтобы я решился вам высказать хотя одно слово, если бы, при моей счастливой судьбе, ей суждено было сделаться моею женою, а я должен был разлучить вас с нею. Я знаю, что это невозможно; но я знаю также, что это низко. Если бы когда-нибудь, даже в отдаленное будущее, подобная мысль запала в мою голову, закралась в мое сердце, я не осмелился бы теперь прикоснуться к вашей почтенной руке.

И, говоря это, он взял его за руку.

-- Нет, любезный доктор Манет, я добровольный изгнанник из Франции, как и вы; угнетения, бедствия, безпорядки заставили меня удалиться оттуда, как и вас; как и вы, я стараюсь жить своими трудами, в полной надежде на счастливое время; я ищу только разделить с вами судьбу, быть третьим в вашей жизни, в вашей семье и остаться вам верным до гроба. Я являюсь не для-того, чтобы разделить с Люси её права дочери, быть вашим спутником, другом, но чтобы помочь ей, чтобы еще теснее ее привязать к вам, если это возможно.

Он прикасался еще руки отца. Отвечая на-минуту его пожатию, отец положил свои руки на ручки кресел и поднял глаза вверх в первый раз еще с самого начала беседы. Лицо его явно выражало борьбу - борьбу с этим случайным взглядом, указывавшим темные сомнения и ужас.

-- Вы говорите с таким чувством, с таким благородством, Чарльз Дарнэ, что я благодарю вас от сердца, и открою вам мое сердце... да, почти так. Имеете ли вы повод думать, что Люси любит вас?

-- Никакого, пока никакого.

-- Цель вашей откровенности, конечно, сейчас же убедиться в этом, с моего согласия?

-- Не совсем. Я не могу надеяться достигнуть этого впродолжение целых недель, и я могу (справедливо или нет) надеяться на это завтра же.

-- Ищете вы какого-нибудь указания от меня?

-- Я не требую никакого. Но, я полагал, вы могли бы мне дать его, еслиб вы считали себя в-праве.

-- Хотите ли вы какого-нибудь обещания от меня?

-- Да.

-- Какого же?

-- Я очень-хорошо понимаю, что без вас я не могу иметь никакой надежды. Я очень-хорошо понимаю, что если бы даже я занимал место в невинном сердце мисс Манет, не думайте, что я бы смел предполагать это: меня бы вытеснила из него её любовь к отцу.

-- Если это так, то вы видите с другой стороны, что это предполагает?

-- Я понимаю также хорошо, что слово отца, сказанное в пользу какого бы то ни было искателя, будет иметь для нея более веса, нежели её собственное чувство и целый свет. - И по этой причине, доктор Манет, сказал Дарнэ скромно, но твердо: - я не попрошу у вас этого слова, чтобы спасти даже мою жизнь

-- Я в этом уверен, Чарльз Дарнэ: тесная любовь ведет за собою тайны, точно так же, как и крайняя вражда; в первом случае только эти тайны гонки, нежны, и их трудно проникнуть. В этом одном отношении моя дочь Люси тайна для меня: я не угадываю положения её сердца.

-- Могу ли я спросить вас, не думаете ли вы, что у нея есть...

-- Другие искатели?

-- Да, я это хотел сказать.

Отец подумал несколько, прежде, нежели ответил:

-- Вы сами встречали здесь мистера Картона. Мистер Страйвер также здесь бывает иногда. Если есть искатели, то это который-нибудь из них.

-- Или оба? сказал Дарнэ.

-- Я не думал, чтобы оба; я бы не подумал даже, чтобы который-нибудь из них. Вы требовали обещания от меня. Скажите мне, какое это?

-- Это, если мисс Манет когда-нибудь с своей стороны откроет вам свою душу, как я теперь, то вы поручитесь ей в моих словах, поручитесь, что вы верите им. Я надеюсь, вы хорошого мнения обо мне, чтобы у потребить ваше влияние против меня. Я не говорю ни слова, что здесь дело идет о моей судьбе; но вот чего я прошу. Я готов исполнить сейчас же условие, на котором я прошу этого и которое вы имеете полное право требовать.

-- Я обещаю, сказал доктор: - без всякого условия. Я верю, ваши намерения совершенно, подлинно таковы, какими вы их представили. Я уверен, ваши намерения - упрочить, не ослабить связи между мною и другою половиною меня, которая мне дороже, нежели я сам. Если когда-нибудь она мне скажет, что вы необходимы для её полного счастия, а вам отдам ее. Если бы были, Чарльз Дарнэ, если бы были...

Молодой человек взял его руку с благодарностью. Их руки были соединены, пока доктор говорил.

-- Какие-нибудь фантазии, какие-нибудь причины, какие-нибудь догадки, что бы то ни было, новое или старое, против человека, которого она истинно любит, и на нем не лежит прямой ответственности за них, ради её оне будут забыты. Она для меня все, более, чем сострадание, более, чем несправедливость, более, чем... Ну! это пустые речи.

Он так странно вдруг перешел к молчанию, его взгляд так странно остановился, когда он перестал говорить, что Дарнэ почувствовал, его собственная рука похолодела в руке доктора, который медленно высвободил ее.

-- Вы что-то говорили мне, сказал доктор Манет, теперь улыбаясь. - Что вы говорили мне?

Он не знал, что отвечать, пока не вспомнил, что он говорил об условии. Он был очень доволен, что оно пришло ему в голову, и он ответил:

-- За ваше доверие я должен заплатить вам полным доверием с моей стороны. Мое теперешнее имя, хотя это слегка измененное имя моей матери, не есть мое настоящее имя, как вы припомните; я вам хотел сказать его и также, почему я теперь в Англии.

-- Остановитесь! сказал доктор из Бове.

-- Я этого хотел, чтобы еще более заслужить ваше доверие, чтобы не иметь от вас никакой тайны.

-- Стой!

В одну минуту доктор приложил свои руки к ушам; в другую минуту он обе руки приложил к губам Дарнэ.

-- Скажите его мне, когда я вас спрошу, не теперь. Если вы будете счастливы в вашем искании, если Люси полюбит вас, вы мне его скажете в день вашей свадьбы. Обещаете ли вы мне?

-- Охотно.

-----

кресло отца было пусто.

-- Отец! позвала она его: - милый папа!

Ответа не было; но она слышала тихий стук молотка в его спальне. Быстро она прошла через соседнюю комнату, заглянула в его дверь и бросилась назад в испуге. Кровь застыла в ней, и она повторяла с плачем:

-- Что я буду делать! что я буду делать!

Её неизвестность продолжалась только одну минуту. Она кинулась назад, постучала в его дверь и нежно позвала его. Шум остановился при звуке её голоса; он вышел к ней, и они долго ходили взад и вперед.