Повесть о двух городах.
Книга вторая. Золотая нить.
XI. Другая картина.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Повесть о двух городах. Книга вторая. Золотая нить. XI. Другая картина. (старая орфография)

XI.
Другая картина.

-- Сидней, говорил мистер Страйвер в ту же ночь или в то же утро своему шакалу: - разведите-ка вторую чашу пунша. У меня что-то есть вам сказать.

Сидней работал в два приема и в эту ночь, и в прошедшую ночь, и в предшествовавшую ей ночь, и несколько еще добрых ночей к ряду, усердно расчищая бумаги мистера Страйвера, перед наступлением продолжительной вакации. Расчистка была наконец кончена. Он успел нагнать везде, где отстал Страйвер; все было спущено, в ожидании наступления ноября, который приносил с туманами воздушными туманы юридические, приносил новый материал для размола.

Сидней был не живее и не трезвее при такой работе. Ему требовалось вдвое-более мокрых полотенец, чтобы выдержать ночь, и соответствующее лишнее количество вина предшествовало процесу приложения их. Он был теперь в очень-плохом положении, снимая свою чалму и бросая ее в таз, в котором он уже несколько раз ее мочил впродолжение последних шести часов.

-- Разводите вы другую чашу пунша? сказал могучий Страйвер, подпершись руками в бока и смотря вокруг с дивана, на котором он лежал на спине.

-- Ну! я вам скажу такую вещь, которая удивит вас и после которой вы, может-быть, подумаете, что я не так хитер, как вы полагаете. Я намерен жениться.

-- Право?

-- Да. И не на деньгах. Что вы на это скажете?

-- Я не расположен говорить много. Кто она?

-- Угадайте.

-- Знаю я ее?

-- Угадайте.

-- Я не намерен играх в загадки в пять часов утра, когда мозги мои жарятся и свистят в голове. Если хотите, чтобы я угадал, так позовите меня обедать.

-- Хорошо, я вам скажу, сказал Страйвер, постепенно подымаясь на диване. - Сидней! я отчаяваюсь, чтобы вы поняли меня: вы такой безчувственный пес.

-- А вы? отвечал Сидней, занятый приготовлением пунша. - У вас такая чувствительная и поэтическая душа.

-- Ну! возразил Страйвер с хохотом: - я хотя и не имею претензий на романическую душу (надеюсь, я не так глуп), но все-таки пока я понежнее вас.

-- Вы думаете только, что вы счастливее меня.

-- Я этого не думаю. Я думаю, что во мне более, более...

-- Скажем: волокитства. Вы приискиваете слова, подхватил Картон.

-- Пожалуй! Скажем: волокитства. Моя мысль, что я человек, который более старается быть приятным, говорил Страйвер, нахальничая перед своим другом, продолжавшим делать пунш: - который более заботится о том, чтобы быть приятным в женском обществе, нежели вы.

-- Продолжайте, сказал Сидней Картон.

Помилуйте, да я стыдился за вашу нелюдимость! Вы вели себя там постоянно дикарем, словно битая собака. Мне стыдно бывало за вас, Сидней!

-- Адвокату, как вы, очень-полезно стыдиться хоть чего-нибудь, отвечал Сидней: - вы должны быть обязаны мне.

-- Так вы не отделаетесь от меня, возразил Страйвер, рубя теперь с-плеча: - нет, Сидней, моя обязанность сказать вам, и я скажу вам в лицо, для вашего же добра - вы чорт знает какой нескладный собеседник в этом обществе. Вы просто неприятный человек.

Сидней проглотил стакан пунша, только-что им приготовленного, и захохотал.

-- Посмотрите на меня, сказал Страйвер, выправляясь: - я менее вас нуждаюсь быть приятным, при моих независимых обстоятельствах. Зачем же я это делаю?

-- Я никогда еще этого не видел, пробормотал Сидней.

-- Я это делаю потому, что этого требует политика; я делаю это по принципу. И посмотрите на меня: я подвигаюсь.

-- Вы не подвигаетесь с вашим рассказом о ваших супружеских намерениях, отвечал Картон с беззаботным видом. - Я бы желал, чтобы вы не отдалялись от предмета. Что до меня, поймете ли вы когда-нибудь, что я неисправим?

Он сделал этот вопрос с видом некоторого презрения.

-- Вы не должны быть неисправимы, был ответ его друга, переданный далеко не нежным тоном.

-- Я бы не должен и вовсе существовать, сколько я знаю, сказал Сидней Картон. - Но кто же особа?

-- Пусть же мое объявление не тревожит вас, Сидней, сказал мистер Страйвер, приготовляясь с видимым дружелюбием к открытию: - потому-что, я знаю, вы и вполовину не думаете того, что говорите, и если думаете, то в этом еще нет большой важности. Я делаю это коротенькое предисловие потому, что вы раз отнеслись при мне о молодой особе довольно-оскорбительно.

-- Я?

-- Конечно, и в этих самых комнатах.

Сидней Картон посмотрел на свой пунш, посмотрел на своего снисходительного друга, выпил пунш и еще раз взглянул на снисходительного друга.

-- Вы раз назвали молодую особу золотоволосою куклою. Молодая особа - мисс Манет. Будь вы человек чувствительный, деликатный, я мог бы оскорбиться таким названием. По в вас решительно недостает этих качеств, и я не досадую на вас за это выражение, точно так же, как меня не могло бы разсердить мнение о моей картине человека, несочувствующого живописи, мнение о моей музыке человека, неимеющого музыкального уха.

Сидней Картон лил в себя пунш, глотал стакан за стаканом, продолжая смотреть на своего друга.

-- Теперь вы все знаете, Сид, сказал Сграйвер. - Я не хлопочу о состоянии - она очаровательное создание - и я решился ей понравиться. Говоря вообще, я думаю, я могу понравиться. Она найдет во мне человека уже с порядочным состоянием, человека, быстро подымающагося, человека отличившагося: для нея это просто счастие, и она заслуживает счастия. Вы удивлены?

Картон, продолжая пить пунш, отвечал:

-- Чему тут удивляться?

-- Вы одобряете?

Картон, все еще продолжая пить пунш, отвечал:

-- Отчего же мне не одобрить?

ваш старый однокашник - человек с довольно-твердою волею. Да, Сидней, мне надоело эта одна и та же жизнь. Я чувствую, как приятно человеку иметь свой дом, когда есть желание идти в него (когда же нет желания, можно и не идти), Я чувствую, мисс Манет не уронит себя ни в каком положении и всегда поддержит мою честь. Так я и решился. Теперь, Сидней, старый товарищ, я хочу сказать вам несколько слов о вашей будущности. Вы знаете, вы на худой дороге., право, вы на худой дороге. Вы не понимаете цены в деньгах, живете вы шибко, и вас сшибет в один прекрасный день, и сделаетесь вы больны и обнищаете. Право, вам нехудо подумать о няньке.

Покровительство, с которым он это говорил, придавало ему вдвое роста и делало его вчетверо оскорбительнее.

-- Дайте же мне посоветовать вам, продолжал Страйвер: - вглядеться в эту будущность. Я посмотрел на нее с моей точки; вы на нее посмотрите с вашей точки. Женитесь. Запаситесь кем-нибудь, кто бы ухаживал за вами. Что такое, что вы не находите удовольствия в женском обществе, не имеете для него ни смысла, ни такта! Возьмите себе кого-нибудь. Возьмите какую-нибудь порядочную женщину с небольшим состоянием, какую-нибудь хозяйку, которая отдает комнатки внаймы и берет к себе на хлебы, и женитесь на ней на случай ненастья. Эта штука будет именно по вас. Подумайте-ка, Сидней!

-- Я подумаю, сказал Сидней.