Рецепты доктора Меригольда.
II. Не принимать на ночь.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Рецепты доктора Меригольда. II. Не принимать на ночь. (старая орфография)

II.
Не принимать на ночь.

Вот какую легенду рассказывают об одном доме - Чертовом доме, что стоит в неглубокой лощине, между пятью отдельными вершинами в Коннемарских горах. Туристы заходят иногда в эту сторону сентябрьскими вечерами: полуразвалившийся, побурелый от непогоды, дом смотрит очень угрюмо, обыкновенно, когда солнце выглянет из-за гор и ударит своими гневными красными лучами в его перебитые окна. Говорят, что проводники избегают этого места.

Дом был построен человеком, которого никто не знал в той стороне: он явился неизвестно откуда, и в народе его прозвали Колль Дью - Черный Колль - за его угрюмый нрав и нелюдимость. А дом его прозвали Чертовым Домом потому, что ни разу не случалось, чтоб усталый путник нашел приют под его кровлей, и порога его никогда не переступала дружеская нога. Уединение хозяина делил только один сморщенный, старый старик, который, во время своих периодических экскурсий в соседнюю деревню за провиантом для себя и для господина, никогда не отвечал на приветствия встречных крестьян и был нем, как могила, насчет всего, что касалось прошлого их обоих.

В первый год их пребывания в той стороне, было много догадок о том, кто они, и что могут они делать одни на своей вышке, в облаках, где жили только они да орлы. Одни говорили, что Колль-Дью - потомок старинного рода, который когда-то владел всеми окрестными землями, а потом разорился, и что как человек гордый, ожесточенный нуждой, он приехал на старое пепелище, чтоб похоронить себя в уединении, где бы никто не мешал ему думать о своих несчастиях. Другие намекали на преступление; подозревали, чуо он бежал из чужих краев. А были и такие, что поговаривали втихомолку о людях, над которыми тяготеет проклятие с самого рождения, которые не умеют улыбаться и до самой смерти не могут сблизиться ни с одной живой душой. Но прошло два года; народное любопытство поулеглось, и о Колль-Дью почти забыли. Разве какой-нибудь пастух, отыскивая пропавшую овцу, забредет в горы, и, встретив высокого смуглого человека с ружьем на плече, вспомнит про черного Колля и не посмеет сказать ему обычное: "Спаси тебя, Бог"; или мать семейства, качая колыбельку в зимнюю ночь, перекрестится, когда ветер загрохочет по крыше, и скажет: "Ого! Холодненько таки нынче Черному Коллю на его вышке".

Так прожил Кодль-Дью несколько лет, когда стало известно, что полковник Блэк, новый владелец окрестных земель^ собирается посетить свое поместье. Вскарабкавшись на одну из вершин, обступавших его берлогу, Колль мог видеть весь бок горы до самой подошвы, и там, в самом низу, - казавшееся совсем маленьким на этом разстоянии, окруженное густыми деревьями и неприступными, угрюмыми скалами, делавшими его похожим на крепость, - старое серое здание с увитыми плющем высокими трубами и стенами, почерневшими от дождей. Много лет старый дом смотрелся в Атлантический океан широко раскрытыми, любопытными глазами всех своих окон, как будто вечно спрашивал: "Ну что, какие новости несешь ты мне из Нового Света?"

Колль-Дью мог видеть теперь, как там, внизу, словно муравьи на солнце, копошились каменщики и плотники, как эти суетливые муравьи бегали по всему зданию от основания до крыши, - здесь подмазывали, там приколачивали, валили старые стены и воздвигали новые, казавшияся Коллю с его заоблачной высоты картонными стенками игрушечной фермы. Несколько месяцев он наблюдал, как работали муравьи, ломая и перестраивая, уродуя старое и новое украшая. Но когда все было кончено, он не полюбопытствовал спуститься в долину, не захотел полюбоваться ни изящными панелями новой билльярдной, ни великолепным видом из венецианского окна гостиной, выходившого на широкую гладь водного пути к Ньюфаундленду.

Прошло лето, настала осень, и по яркому пурпуру гор и степей начали проступать буро-желтые полосы, - " предвестницы близкой смерти природы, когда полковник Блэк со своей единственной дочерью и несколькими друзьями приехал наконец в свое поместье. Серый дом у подошвы горы повеселел, оживился; но Колль-Дью не интересовался им больше и не наблюдал его из своей норы. Когда солнце вставало или садилось, он подымался на какой-нибудь дальний утес, откуда не было видно человеческого жилья. Отправляясь в свои экскурсии с ружьем на плече, он забирался в самые безлюдные места, спускался в самые уединенные долины, карабкался по голым скалам. Если случайно он нападал на след другого любителя таких же экскурсий или слышал невдалеке голоса, он вместе со своим ружьем прятался куда-нибудь в овраг и выжидал момента, когда мог выйти из своей засады, не рискуя с кем-нибудь встретиться. Но что он ни делал, ему не удалось избежать одной встречи: судьба судила ему встретиться с полковником Блэком.

К вечеру одного ясного сентябрьского дня ветер вдруг переменился, и в какие-нибудь полчаса горы заволокло густой, непроницаемой мглой. Колль-Дью был далеко от дома, но он исходил горы вдоль и поперек и так хорошо изучил их характер, что ни буря, ни дождь, ни туман не могли его испугать. Но когда он был уже на пути к дому, до него, сквозь туман, слабо донесся отчаянный человеческий крик. Он сейчас же пошел на голос, и скоро наткнулся на человека, пробиравшагося по скалам с опасностью разбиться вдребезги на каждом шагу.

-- Идите за мной, - сказал Колль этому человеку и через час благополучно привел" его в долину, к стенам серого дома, с таким любопытством смотревшагося в океан.

-- Я полковник Блэк, - сказал честный солдат, когда, оставив туман далеко позади, они остановились при свете звезд под освещенными окнами дома. - Пожалуйста, скажите мне скорей, кому я обязан жизнью.

И он взглянул на своего спасителя, высокого человека с темным, загорелым лицом.

-- Полковник Блэк, - сказал Колль-Дью после нескольких минут странного молчания, - отец ваш уговорил моего отца поставить все свое имущество на ставку за игорным столом. Карта была бита, и искуситель взял ставку. Оба они умерли, но мы с вами живы, и я поклялся отомстить.

Полковник добродушно разсмеялся и спокойно посмотрел на склонившееся над ним взволнованное лицо.

-- И, верно, желая сдержать свою клятву, вы начали с того, что спасли мне жизнь? - сказал он. - Полно! - я старый солдат и сумею встретить врага, но я хочу лучше встретить в вас друга. Я буду несчастный человек, если вы откажетесь откушать моего хлеба-соли. У нас сегодня гости: мы празднуем рожденье моей дочери. Войдите и разделите наше веселье.

Колль-Дью упорно глядел в землю.

-- Я сказал вам, кто я, - отвечал он. - Я не переступлю порога вашего дома.

Но в эту минуту - так, по крайней мере, рассказывают, - над цветником, там, где они стояли, растворилось окно, в окне показалось видение, - и слова Колля замерли у него на губах, В темно-зеленой рамке плюща, обвившого окно, стояла стройная девушка в белом атласе, вся залитая лучами яркого света, который вырывался из комнаты в темноту ночи, рельефно обрисовывая её роскошную фигуру. Лицо её было белей её платья, глаза блестели слезами, но радостная, твердая улыбка раздвинула прелестные губки, когда она протянула обе руки навстречу отцу. Падавшая на нее сзади струя теплого света тронула слегка блестящия складки её платья, скользнула по сверкающему жемчугу, обвивавшему её шею, по венку из алых роз, увенчивавшему её тяжелые косы. Атлас, жемчуг и розы... Неужели Колль-Дью из Чортова Дома никогда до сих пор не видал таких обыкновенных вещей?

Эвлина Блэк не была плаксивой, нервной мисс. Несколько торопливых слов: "Слава Богу, ты жив! Остальные все давно уже дома", и сильное пожатие отцовской руки двумя) маленькими, унизанными кольцами, ручками - вот все, что выдавало ту страшную тревогу, которую она пережила.

-- Если жив, голубка моя, то по чести, только благодаря вот этому джентльмену, - сказал веселый полковник. - Упроси его войти и быть нашим гостем, Эвлина. Он хочет вернуться опять в свои горы, чтоб затеряться там в тумане, где я... т. е. верней: где он меня нашел. Войдите же, сэр, не упрямьтесь, - прибавил он, обращаясь к Коллю, - вы должны сложить оружие перед этим прекрасным врагом.

Последовала рекомендация. "Колль-Дью", прошептала Эвлина, уже успевшая наслышаться рассказов о нем; но несмотря на это она с самым чистосердечным радушием попросила спасителя своего отца не отказываться от их гостеприимства.

-- Пожалуйста, войдите, сэр, - сказала она. - Если б не вы, наша радость сменилась бы горем. Веселье наше будет неполно, если наш благодетель откажется его разделить.

С нежной грацией, не лишенной, впрочем, некоторой дозы высокомерия, от которого она никогда не умела отделаться, молодая девушка протянула свою белую ручку к высокой фигуре, стоявшей за окном, и белую ручку схватили и пожали с такой силой, что глаза гордой девушки сверкнули изумлением, а маленькая ручка поспешила высвободиться и, словно чувствуя себя оскорбленной, сжалась от неудовольствия и поскорее спряталась в блестящих складках белого платья. Что он такое - этот Колль-Дью? Помешанный или нахал?

Гость не заставил себя больше упрашивать: он последовал за белой фигурой в маленькую библиотеку, где горела лампа. Здесь-то мрачный незнакомец, прямодушный полковник и молодая хозяйка в первый раз увидели друг друга при свете. Взглянув на смуглое лицо гостя, Эвлина вздрогнула от смутного чувства отвращения и страха, и чтобы чем-нибудь объяснить свое невольное движение, небрежно повернулась к отцу, проговорив словами народного поверья: "Кто-то наступил на мою могилу".

ему дали, всеми избегаемый, одинокий. Да, он был здесь, - он, живший с лисицами и орлами, злобно выжидая удобного случая, чтобы выместить на сыне врага своего отца свою бедность и унижение, разбитую жизнь своей покойной матери, утрату отца, кончившого самоубийством, тяжелую разлуку с братьями и сестрами. Он был здесь - Самсон, лишившийся своей силы, и все только оттого, что у одной гордой девушки были жгучие глаза, очаровательный ротик, и что она смотрела такой лучезарной в своем атласе и розах.

Не имеющая себе равной среди других хорошеньких женщин, Эвлина двигалась в толпе подруг, стараясь не замечать горящого взгляда тех чуждых ей глаз, что так неотступно преследовали ее. Но когда отец попросил ее быть полюбезнее с несообщительным гостем, - которого он непременно хотел приручить, она очень вежливо повела его смотреть новую картинную галлерею, примыкавшую к приемным. Подробно и весело она объясняла ему, при каких обстоятельствах полковник приобрел ту или другую картину, пуская в ход все тонкия женския уловки, какие только допускала её гордость, чтобы исполнить желание отца, но не изменяя в то же время своей врожденной сдержанности и стараясь изо всех сил занять гостя картинами, чтоб как-нибудь отвлечь от себя его назойливое внимание.

Колль-Дью ходил за своей проводницей и слушал её голос, не слыша ничего из того, что она ему говорила. Ей не удалось выжать из него ни одного слова, ни одного замечания, пока они не остановились в полутемном углу пустой кимнаты, у окна. Шторы были подняты, окно открыто, но в него не видно было ничего кроме воды - безбрежной черной глади могучого океана - да полного месяца, который плыР высоко в небе, над грядой облаков, оставляя за собой длинные серебристые полосы, тянувшияся в бесконечную, таинственную даль, что отделяет один свет от другого. Здесь, говорят, разыгралась следующая маленькая сценка.

-- Это окно сделано по рисунку моего отца. Не правда ли, у него много вкуса? - сказала молодая хозяйка, глядя на луну, вся сияющая в её светлых лучах, как воплощенная греза красоты.

Колль-Дью ничего не ответил, но вдруг - так рассказывают - попросил у нея одну розу из небольшого букета, выглядывавшого из-под кружева у нея на груди.

Во второй раз в эту ночь глаза Эвлины Блэк сверкнули холодным, недобрым огнем. Но этот человек спас её отца. Она отломила цветок и со всею любезностью, на какую была только способна, но вместе с тем с чисто королевским достоинством, протянула ему. Колль схватил не только розу, но и руку, которая ее подавала, и покрыл ее страстными поцелуями.

Тут уж она не могла сдержать своего гнева.

-- Сэр! - закричала она. - Если вы джентльмен, - вы сумасшедший. Если вы не сумасшедший, - вы не джентльмен.

-- Сжальтесь надо мной! - сказал Колль-Дью. - Я люблю вас. Боже мой! Никогда до сих пор я не любил ни одной женщины!... А! - воскликнул он вдруг, прочитав отвращение на её лице, - вы ненавидите меня. Вы вздрогнули, когда мой взгляд в первый раз встретился с вашим, я вас люблю, а вы меня ненавидите!

-- Да, ненавижу! - закричала с жаром Эвлина, забывая все, кроме своего негодования. - В вас есть что-то зловещее. Вы меня любите? - Так знайте же: ваши взгляды для меня - отрава... Прошу вас, сэр, не говорите со мной больше в этом тоне.

-- Больше я вас не обезпокою собой, - сказал Колль-Дью и, шагнув к окну, он схватился за раму сильной рукой, перескочил через подоконник и скрылся.

Как был, без шляпы, Колль-Дью зашагал не домой, а в горы. Говорят, что всю эту ночь, до самого разсвета, он проплутал в лабиринте холмов. На заре поднялся ветер и разогнал тучи. Голодный, изнемогающий от усталости - он был на ногах с ранняго утра вчерашняго дня, - Колль очень обрадовался, увидев перед собой хижину. Он вошел, попросил напиться и спросил нет ли угла, где бы он мог отдохнуть.

Хозяева уже поднялись, и кухня была битком набита пришлым народом: все эти люди чуть не падали от усталости после безсонной ночи. Старики дремали над своими трубками у камина, а по углам, на полу сидели и лежали женщины; одна крепко спала, положив голову на колени соседки. Все, кто не спал, перекрестились, когда темная фигура Колль-Дью показалась в дверях, потому-что за ним была худая слава; но старик хозяин пригласил его войти, предложил ему молока, пообещал ему испечь картошки и проводил его в каморку за кухней, где в самом темном углу была устроена постилка из вереска. В узенькой каморке были еще только две женщины: оне сидели у огня и о чем-то беседовали.

-- Захожий человек, гость, - сказал старик, обращаясь к женщинам и кивая на Колля, и обе женщины кивнули в ответ, как будто говоря: "Гостю везде первое место". Колль-Дью бросился на постилку.

Женщины на несколько минут замолчали, но потом, должно быть думая, что гость уснул, стали опять разговаривать полушепотом. В каморке было только одно окно, да и то такое маленькое, что серый утренний свет только чуть-чуть в него пробивался; но Колль-Дью мог хорошо видеть лица обеих женщин при свете огня, у которого оне сидели: лицо старухи, поддавшейся слегка вперед с протянутыми к огню изсохшими руками, и лицо девушки, откинувшейся спиной к стенке очага, - здоровое, свежее лицо с блестящими глазами, казавшееся еще ярче от красного отблеска, который отбрасывало на него пламя, отражаясь от пунцового платка, покрывавшого её плечи. - Я знаю только одно, говорила девушка, - в жизнь свою не слыхала я о такой удивительной свадьбе. И трех недель не прошло, как он говорил о ней встречному и поперечному, что ненавидит ее хуже яда.

-- Мало ли что! - сказала старуха, таинственно нагибаясь к своей собеседнице. - Говорить-то он говорил, это все мы знаем, да что мог он, бедняга, поделать, когда она приворожила его бурра-босом?

-- Чем? - спросила девушка.

-- Бурра-босом, красавица моя, - разве ты не знаешь? Бурра-бос - это такой приворот - хуже смерти. Ох, да и крепко ж она его теперь к себе привязала - не дай ей Бог счастья!

Старуха закачалась из стороны в сторону и заглушила ирландский возглас, вырвавшийся было из её сморщенных губ, спрятав лицо в своем широком плаще.

-- Да что это такое, скажи? - допрашивала девушка с жалобным любопытством. - Что это за бурра-бос и где она его достала?

-- Ох, ох! не молодым бы ушам про это слушать, да уж так и быть, я тебе шепну на ушко. Это полоска кожи с покойника, и сдирают ее с темени до пятки, да так, чтобы нигде не надорвалась и не треснула, а то чары пропали. А как сдерут, - скатают в трубочку и зашьют в ладонку. И вот, если ты любишь кого, а он тебя нет, так ты только надень ему на шею ту ладонку: суток не пройдет, как сердце в нем огнем загорится; так тебя полюбит, что и сказать нельзя, - сохнуть по тебе станет.

Девушка вся выпрямилась и смотрела на старуху расширенными от ужаса глазами.

-- Творец милосердный! - воскликнула она. - Да какая же христианская душа не побоится навлечь на себя Божье проклятие и сотворит такое черное дело!

-- И, полно, красавица! Есть такой человек, что делает это, и он не сатана и не нехристь. Разве ты никогда не слыхала про Пекси из Пишроги, что живет в Маам Турк, между двух холмов?

-- Ну так - отсохни у меня язык? коли я лгу, - она это делает. За деньги она сделает это тебе, - только скажи. Прежде она выкапывала мертвых в Сальруке, и раз за ней погнались было с тамошняго кладбища и убили бы - туда бы ей и дорога, проклятой! - да сбились со следа, - ну, а потом нельзя было на нее доказать.

-- Смотри-ка, бабушка, - сказала вдруг девушка, - странник-то встает; видно, опять в дорогу собирается. Ох, мало ж он отдыхал, бедненький!

Но для Колль-Дью было довольно. Он встал и пошел опять в кухню. Здесь хозяин уже распорядился напечь картошки и стал усердно упрашивать гостя присесть за стол и покушать. Колль-Дью охотно согласился. Подкрепив свои силы, он вышел и пошел опять в горы. Лучи восходящого солнца, разгоняя ночной сумрак, играли в водопадах, но по лощинам еще лежала тень. В тот же день, на закате, Колль-Дью уже шагал по холмам Маам Турк, спрашивая у пастухов дорогу к хижине Пекси из Пишроги.

В убогой лачужке, на поросшем вереском пустыре, среди расходящихся во все стороны гребнями голых, унылых холмов, он нашел Пекси - старую ведьму с желтым лицом и выбившимися из-под завязанного под подбородком оранжевого платка спутанными прядями жестких черных волос. На плечах у нея было что-то вроде темно-красного одеяла. Она сидела на корточках у огня, согнувшись над горшком, в котором варились, шипя, какие-то травы. Когда тень от фигуры вошедшого легла на порог, она подняла голову и злобно на него посмотрела.

-- Так вашей милости нужен бурра-бос? - сказала она, когда Колль-Дью объяснил ей свое дело. - Так, так. А денег... денег для Пекси? Бурра-бос нелегко достается.

-- Я заплачу, - сказал Колль-Дью и положил соверен перед ней на скамью.

Ведьма кинулась на монету, дико захохотала и подарила его таким взглядом, что он даже содрогнулся.

-- Его милость - добрый король, - сказала она, - и стоит того, чтоб иметь бурра-бос. Ха, ха! Его милость получит бурра-бос от Пекси. Но этих денег мало. Еще, еще!

Она протянула скрюченную руку, напоминавшую лапу хищной птицы, и Колль-Дью опустил в нее еще соверен. Старуха пришла в такой восторг, что с ней чуть не сделались судороги.

-- Слушай, ты! - крикнул Колль-Дью. - Я хорошо тебе заплатил, но если твой дьявольский приворот не подействует, я на тебя донесу, и тебя будут судить, как колдунью.

-- Не подействует? - взвизгнула Пекси, закатывая глаза. - Если Пексин приворот не подействует, так приходите, ваша милость, прямо сюда и унесите на плечах все эти горы. Что-что, а уж Пексин приворот всегда подействует. Пусть ваша красавица ненавидит вашу милость, как чорта, так и тогда она полюбит вашу милость как свою светлую душу прежде, чем солнце обойдет свой дневной круг. Да, или полюбит, как свою душу, или... (тут она бросила на него беглый взор исподлобья)... или сойдет с ума до того часу.

-- Ведьма! - закричал Колль-Дью. - Что ты сказала сейчас - это адская выдумка. Про сумасшествие я ничего не слыхал. Мало тебе денег - так говори прямо, а не играй надо мной твоих дьявольских штук.

Старуха остановила на нем на минуту свои хитрые глазки и сразу сообразила, как ей быть.

-- Ваша милость угадали, - прошамкала она сладким голосом. - Бедной Пекси хотелось бы еще немножко деньжонок.

И костлявая рука опять протянулась к нему. Колль-Дью попятился, чтобы как-нибудь до нея не коснуться, и бросил монету на стол.

-- Король! Король! - захихикала Пекси. - его милость - знатный король. Для его милости стоит достать бурра-бос. Красавица полюбит его, как свою светлую душу. Ха, ха!

-- Когда я его получу? - спросил нетерпеливо Колль-Дью.

-- Его милость придет за ним к Пекси через двенадцать дней, потому что бурра-бос достать трудно. Кладбище далеко, и мертвеца поднять - нелегкое дело...

-- Молчи! Ни слова больше! - крикнул КолльДью. - Я хочу иметь твой мерзкий приворот, но не хочу знать, что это такое и откуда ты его берешь.

И, сказав старухе, что через двенадцать дней он вернется, Колль вышел. Пройдя несколько шагов, он обернулся и увидал, что Пекси стоит на пригорке и смотрит ему вслед. Освещенная сзади багровым заревом заката, резко выделяясь всей своей фигурой на темном фоне неба, она показалась его разстроенному воображению какой то фурией в преддверии ада.

В назначенный срок Колль-Дью получил обещанный талисман. Он обернул его душистыми травами, зашил в ладонку из золотой парчи, подвесил на изящную золотую цепочку и положил в шкатулку, где хранились когда-то бриллианты его матери. В этой шкатулке страшный талисман имел вид самой обыкновенной блестящей безделушки.

Прошло две недели. Где и как было Коллю-Дью найти случай надеть талисман на шею гордой дочери полковника? Еще несколько золотых монет перепало в жадную лапу Пекси, и наконец она обещала помочь ему в его трудной задаче.

в долину. Повидимому, Пекси отказалась от своего темного ремесла и превратилась в скромную собирательницу грибов. Каждое утро ключница из серого дома покупала грибы у бабушки Мьюрид. Каждое утро старушка оставляла букетик полевых цветов для мисс Эвлины - "храни, ее Господь!" Сама-то она, бабушка Мьюрид, никогда не видала милой барышни - уж хоть бы одним глазком поглядеть! - а про красоту её писанную как не слыхать: слухом земля полнится. И вот, в одно утро возвращается мисс Эвлина с ранней прогулки, и попадись ей навстречу бабушка Мьюрид. Тут-то старушка и позволила себе смелость "самолично" поднести ей цветы.

-- Ах, так это ты оставляешь мне цветы каждое утро? - сказала Эвлина. - Какие хорошенькие!

Бабушке Мьюрид хотелось только взглянуть - хоть разок один - на её прекрасное личико. Теперь, когда она видела раскрасавицу-барышню - да такая же она беленькая, словно лилия, а румяная - что твое красное солнышко, - ей больше ничего и не надо: возьмет она свою корзину и побредет себе домой довольная-предовольная. Однако она не уходила.

-- Нет, - отвечала со смехом Эвлина, - боюсь, что мне на нее не взойти.

-- Ну, где же взойти! Барышне надо бы пригласить других леди и важных господ да съездить туда на ослах - на хорошеньких маленьких осликах. Вон туда, на самый верх, на большую гору. А уж чего-чего не насмотрелась бы там моя барышня!

Старуха повела дело так ловко, так заинтересовала молодую девушку своими рассказами о тех диковинах, какие она увидит на большой горе, что та совсем её заслушалась. Поглядывая вверх, на величавые гребни холмов, она, быть может, подумала, что мысль этой странной старухи стоит того, чтобы принять ее к сведению: в самом деле, на этих высотах можно увидеть волшебные картины.

Но была ли тут при чем-нибудь бабушка Мьюрид, или это вышло случайно, только спустя несколько дней Колля-Дью известили, что на завтра из серого дома собирается в горы большая компания, что в числе других всадниц будет и Эвлина Блэк, и чтоб он, Колль-Дью, приготовился принять и накормить путешественников, которые вечером подъедут к его дому усталые и голодные. Кавалькада наткнется невзначай на бедную старушку, собирающую грибы в одной из зеленых лощинок, в горах; старушка предложит свои услуги в качестве проводницы и заведет все общество Бог весть куда, в непроходимые дебри, где ему придется кружить и блуждать крутыми спусками и подъемами по самым опасным местам, причем, во избежание лишней опасности, прислуге-велят побросать взятые из дому корзины с провизией.

месте, где, говорят, немного пожарче, чем это необходимо для обыкновенной стряпни. Разсказывают также, что голые комнаты черного Колля оказались вдруг увешанными бархатными гардинами с золотой бахромой, что белые штукатуренные стены заблестели самыми нежными красками и позолотой, что на них появились безценные картины, на столах засверкала золотая посуда и заискрился самый редкий хрусталь, что за ужином полились такия вина, каких никто из гостей с роду не пивал, а за стульями пирующих выросли слуги в таких богатых ливреях, что старый слуга Колля-Дью был бы перед ними сущим ничтожеством, и слуги эти стояли, как статуи, готовые по первому знаку разносить диковинные блюда, от которых так необычайно хорошо пахло, что на этот запах слетелись орлы и били крыльями в окна, а лисицы шмыгали мимо самого дома, нюхая воздух. Достоверно только то, что в назначенное время усталые путники были в виду Чортова Дома, и Колль-Дью вышел их встретить и просил посетить его одинокое жилище. Полковник Блэк (которому дочь, из чувства деликатности, ничего не сказала о странном поведении Черного Колля по отношению к ней) приветствовал его появление радостным криком, и все общество в самом веселом расположении духа уселось за стол, дивясь, как говорят, великолепию и пышности, царившим в доме отшельника гор.

Все приняли участие в пиршестве Колля, - все кроме Эвлины, которая осталась стоять у наружных дверей: она падала от усталости, но не хотела отдохнуть в этом доме; умирала от голода, но не хотела прикоснуться к пище с его стола. Она стояла, подобрав на руку подол своего белого батистового платья, измятого и перепачканного во время похождений этого дня. Её румяные щечки слегка загорели, маленькая темноволосая головка с растрепавшимися тяжелыми косами была открыта горному ветру и великолепным лучам заходящого солнца; тонкие пальцы небрежно перебирали ленты высевшей на руке шляпы; маленькая ножка нетерпеливо отбивала такт по каменным плитам порога. Такою видели ее в тот вечер у дверей Чертова Дома.

Говорят, что Колль-Дью и отец несколько раз выходили на крыльцо и упрашивали ее войти, что великолепные слуги выносили ей кушанья; но она не двинулась с места, не притронулась ни к одному из блюд.

"Отрава, отрава", - прошептала она и пригоршнями бросала пищу лисицам, рыскавшим кругом.

Но вдруг - откуда ни возьмись - перед крыльцом выросла добрая старушка Мьюрид. Разгладив свои злые морщины, она подошла к проголодавшейся девушке и ласково протянула ей на простой глиняной тарелке вкусное блюдо жареных грибов - "сладких грибков её собственного сбора".

Эвлина взяла тарелку и чудесно поужинала. Но едва проглотила она последний кусок, - как на нее напала тяжелая дремота: не в силах держаться на ногах, она опустилась на порог, прислонилась головой к косяку и скоро впала в глубокий сон или обморок. Так ее и нашли.

-- Причудница моя, упрямая девочка, - говорил полковник, ласково проводя рукой по прелестной отяжелевшей головке. И, взяв девушку на руки, он отнес ее в комнату, которая - не дальше как поутру была пустым безобразным чуланом, а теперь блистала всею роскошью востока. Здесь ее положили на пышное ложе и накрыли ей ноги малиновым одеялом. И здесь же, при мягком полусвете, проникавшем сюда сквозь разноцветные стекла в том месте, где еще вчера было самое простое окно с грубой шторой, её отец бросил последний взгляд на её милое личико.

Полковник вернулся к хозяину и к своим друзьям, и вскоре все общество отправилось смотреть великолепную картину солнечного заката в горах. Они отошли уже довольно далеко, когда Колль-Дью вдруг вспомнил, что он забыл захватить свою подзорную трубу, и повернул назад. Он был в отсутствии недолго, но достаточно долго для того, чтоб успеть прокрасться в роскошную спальню, накинуть тонкую цепочку на шею спящей девушке и запрятать в складки её платья блестящую ладонку с ужасным талисманом.

Когда он ушел, к комнате подкралась Пекси, приотворила дверь и, завернувшись в свой плащ, уселась на коврике у порога. Прошел час. Эвлина Блэк не просыпалась и дышала так тихо, что роковой талисман только чуть-чуть шевелился у нея на груди. Вдруг она что-то забормотала и стала стонать. Пекси навострила уши. Но вот в комнате послышался шорох. Старая ведьма поняла, что её жертва проснулась и встает, и осторожно просунула. голову в дверь. Заглянув в комнату, она дико завыла, выбежала из дому, и больше её не видали в той стороне.

были в безпорядке, как после сна, и голова ничем не прикрыта. Дамы заметили у нея на груди что-то блестящее, как будто золотое, и это что-то качалось и сверкало в такт её быстрой ходьбе. Посмеявшись между собой над странной фантазией молодой девушки заснуть на пороге вместо того, чтобы войти в дом и весело поужинать вместе с другими, они ускорили шаг, собираясь ее подразнить. Но когда оне с ней поравнялись, она как-то странно, словно не узнавая, посмотрела на них и прошла дальше. Подруги её немножко обиделись и принялись толковать об её диких причудах; только одна с безпокойством поглядела ей вслед, за что товарки подняли ее на смех, удивляясь, как можно тревожиться из-за такой своевольной девчонки,

И девушки пошли своей дорогой. А одинокая фигура неслась все вперед и вперед, и её белое воздушное платье слабо румянилось, а роковой талисман на груди сверкал и переливался в последних лучах угасшей зари. Заяц перебежал ей дорогу; она громко захохотала, захлопала в ладоши и пустилась его догонять; потом остановилась и стала разговаривать с камнями и колотить их ладонью за то, что не хотят отвечать. Неподалеку, за скалой, сидел мальчик-пастушек и дивился, наблюдая эти странные выходки. Потом она принялась перекликаться с птицами - диким, пронзительным голосом, будившим горное эхо на её пути. Мужчины, возвращавшиеся к дому опасной тропинкой, услышали эти странные звуки и остановились послушать.

-- Что это? - спросил один.

-- Молодой орел, - отвечал Колль-Дью бледный, как смерть. - Они часто так кричат.

-- Странно! Совершенно точно женский голос, - возразили ему.

и они увидели воздушную фигуру Эвлины Блэк, быстро скользившую к этому страшному месту.

-- С ума сошла! - пробормотал Колль-Дью, и со всею силой и проворством своих крепких ног кинулся спасать девушку.

Когда он добежал, Эвлина была уже почти на краю страшного утеса. На цыпочках, задерживая дыхание, подкрался он к ней, надеясь, что успеет схватить ее своими сильными руками прежде, чем она заметит его, и оттащит подальше от страшного места. Но в роковую минуту Эвлина оглянулась и увидала его. Дикий, отчаянный крик ненависти и ужаса, от которого встрепенулись даже орлы и сполошилась стая чаек, пролетавшая над её головой, вырвался у нея из груди. Она попятилась назад и очутилась на шаг от смерти.

Один отчаянный, но осторожный прыжок, - и она билась в объятиях Колля. Один быстрый взгляд в её глаза, - и он увидел, что борется с сумасшедшей. А она тащила его все дальше назад, и ему было не за что ухватиться. Утес был скользкий, и его обутые ноги не находили твердой точки опоры. Назад, назад, все ближе к зияющей бездне! Глухие звуки борьбы... прерывистое, хриплое дыхание... обе фигуры закачались, - и в следующий миг один только голый утес высился на фоне вечерняго неба, а Колль-Дью и Эвлина Блэк лежали размозженные на дне пропасти.