Рецепты доктора Меригольда.
VII. Принять и ожидать действия.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Рецепты доктора Меригольда. VII. Принять и ожидать действия. (старая орфография)

VII.
Принять и ожидать действия.

Едва ли вы где-нибудь увидите такую хорошенькую деревеньку, как Кумнер. Она стоит на склоне высокого холма, с которого открывается один из прелестнейших видов в Англии; к ней прилегает широкий выгон. Воздух здесь замечателен своей прозрачностью и считается очень здоровым. Большая дорога из Дринга, почти на всем своем протяжении проходящая между заборами помещичьих усадеб, у этого выгона разом расширяется и, отделившись от Тенельмской дороги, поворачивает к северо-западу и вьется вверх до самого Кумнера. С каждым шагом вы подымаетесь в гору, но подъем так постепенен, что вы почти не замечаете его, пока, обернувшись назад, не увидите раскинувшейся вокруг вас и под вами великолепной панорамы.

Деревня почти вся состоит из одной коротенькой улицы с довольно безпорядочно разбросанными домами, в числе которых вы можете видеть миниатюрное почтовое отделение, полицейский участок, деревенский трактир (Герб Дунстанов), хозяин которого держит еще мелочную лавочку через дорогу, и два-три скромных постоялых двора. Когда войдете в улицу (глухую: другого выхода из нея нет), то прямо против вас будет престранной архитектуры старая церковь и в нескольких шагах от нея ректорский дом. Есть что-то первобытное, почти патриархальное в этой тихой деревеньке, где пастырь живет окруженный своей паствой и стоит ему выйти из ворот своего дома, чтоб очутиться среди своих овец.

Кумнерский выгон с трех сторон окаймлен жилыми домами разной величины и самого разнообразного вида, начиная с лавченки мясника, расположившейся в собственном садике, под сенью собственных яблонь, и кончая хорошеньким белым домиком, в котором живет деревенский викарий, и другими, более претенциозными резиденциями людей, принадлежащих или причисляющих себя к местной знати. С востока он подходит к невысокой каменной стене и воротам владений мистера Малькольмсона, к скромному жилищу Симона Ида, управляющого этого джентльмена, до половины закрытому ползучими растениями, осенния краски которых могли бы поспорить с самыми яркими из образчиков американской флоры, и наконец к высокой кирпичной ограде (с калиткой посредине), за которой совершенно исчезает усадьба мистера Джибса. С юга мимо выгона проходит большая дорога в Тенельмс, огибающая большое поместье Саутангер, находящееся во владении сэра Освальда Дунстана.

Едва ли найдется хоть один турист-пешеход, который, возвращаясь из Дринга, прошел бы мимо самодельной деревенской лазейки через плетень, что наискось от кузницы, и не присел бы здесь отдохнуть, а, присев отдохнуть, не полюбовался бы разстилающейся у его ног роскошной панорамой леса и воды, - панорамой, на переднем плане которой так красиво высятся два старые кедра. Редко кто ходит через эту лазейку, ибо тропинка от нея ведет на одну только ферму, именуемую Плашетс; за то ею постоянно пользуются как местом отдохновения. Не один живописец набросал отсюда вид окружающей местности; не один любовник нашептывал здесь сладкия слова своей милой; не один истомленный странник или странница отдыхали на этих ступеньках, поставив на выбитый нижний камень свои усталые ноги.

Когда-то эта лазейка была любимым местом свиданий двух юных любовников, обитателей этой местности, которые должны были скоро пожениться. Джордж Ид, единственный сын управляющого мистера Малькольмсона, был статный, красивый парень лет двадцати шести. Под руководством отца он работал на своего принципала и получал хорошее жалованье. Честный, упорный в труде, заботившийся о своем умственном развитии и, если не отличавшийся блестящими способностями и быстрым умом, зато бравший настойчивостью и терпением, он представлял собою прекрасный экземпляр честного английского поселянина. Но он отличался некоторыми особенностями темперамента и характера, благодаря которым был далеко не так популярен, как его отец. Он был очень скрытен; способный сильно и глубоко чувствовать, он не умел -выражать свои чувства, был чувствителен к обидам и нелегко их прощал, имел слабость к самообличению и терзался укорами совести по самым ничтожным поводам. Отец его, человек лет сорока пяти, прямодушный, с открытым характером, бывший в молодости простым крестьянином и собственным трудолюбием и честностью возвысившийся до положения управляющого и доверенного лица мистера Малькольмсона, пользовался большим уважением этого джентльмена и всех своих земляков. Мать - слабая здоровьем, но с энергичной душой - была прекраснейшей женщиной во всех отношениях.

Эта чета, как и многие молодые люди из этого сословия, поженились неблагоразумно рано, вследствие чего ей пришлось много бороться в жизни и преодолевать большие затруднения. Похоронив одного за другим троих хворых малюток на маленьком Кумнерском кладбище, где они надеялись и сами лечь в свое время, супруги всю свою любовь сосредоточили на единственном оставшемся у них сыне; мать, в особенности, души не чаяла в своем Джордже; она любила его любовью, доходившей почти до обожания. Но и эта женщина не была лишена слабостей своего пола. Она была ревнива, и когда она открыла пылкую страсть, зажженную в сердце её сына кроткими голубыми глазками и розовыми щечками Сусанны Арчер, чувства её к этой девице приняли характер, имевший довольно мало общого с человеколюбием. Правда, Арчеры, державшие в аренде одну из больших ферм сэра Освальда Дунстана, ценили себя высоко, и всем было известно, что на сердечную привязанность своей Сусанны они смотрели, как на непростительную слабость, унижавшую и их, и ее. Привязанность эта возникла (как оно нередко бывает) в огороде, между грядками хмеля.

Одно время девушка что-то недомогала, и проницательный старик доктор, лечивший в их семье, уверил её отца, что лучшее укрепляющее в таких случаях - пособирать хмел недельки две в солнечные сентябрьские дни. В деревне было очень немного мест, куда можно было бы отпустить с этой целью такую красавицу, как Сусанна; но родители её знали и уважали Идов, и на этом основании она была отправлена на огороды мистера Малькольмсона. Предписанное средство произвело жалаемое действие: болезнь прошла, но вместе с болезнью девушка потеряла и свое средне.

Джордж Ид был красивый юноша и до того времени не обращал внимания на женщин. Он полюбил эту хрупкую голубоглазую девушку тою всепоглощающей любовью, какую могут испытывать только такия суровые, сосредоточенные натуры - и только раз в жизни. Его любовь не знала никаких препятствий. Сусанна была смирная, простодушная девушка, кроткая и уступчивая, и хоть она не могла не сознавать своей красоты - была удивительно мало избалована поклонением. Она отдала все свое сердце горячо полюбившему ее человеку, на которого она смотрела, как на высшее существо, далеко превосходившее ее нравственной силой, если не материальным положением. Они не обменялись кольцами в тот теплый, благоуханный вечер, бывший свидетелем их первых взаимных клятв в верности, но он снял с её шляпы венок из хмеля, который она шутя надела на нее, и, заглянув в её милое личико своими темными глазами, горевшими любовью, прошептал: "Я сохраню его до смерти и попрошу похоронить со мной, когда я умру".

Но между возлюбленными встал некий Джоффри Джиббс, владелец усадьбы и отдельного луга на общем Кумнерском выгоне, давно уже оказывавший особое внимание хорошенькой Сусанне. За несколько лет перед тем этот человек, занимавшийся раньше торговлей, прочел случайно в газетах, в отделе объявлений, что если он, Джиббс, обратится в Лондоне к такому-то стряпчему, то услышит нечто для себя очень выгодное. Так он и сделал и в результате оказался собственником довольно изрядного состояния, завещанного ему одним дальним родственником, которого он никогда не видал. Это свалившееся ему с неба наследство изменило все его планы и всю его жизнь - но не характер: он всегда был чистокровным снобом, - таким и остался. Впрочем по своему материальному положение он-был теперь джентльменом, проживающим на собственный доход, и в качестве такового стоял на общественной лестнице гораздо выше Арчеров, которые были только фермеры-арендаторы. И это было главной причиной, заставлявшей их желать, чтобы Сусанна благосклонно отнеслась к его ухаживаниям. Правда, некоторые держались того мнения, что Джиббс не имеет серьезного намерения жениться на ней, и сама Сусанна всегда поддерживала это мнение, причем обыкновенно прибавляла, что будь он в десять раз богаче и во сто раз влюбленнее, чем каким он старался казаться, она скорее умрет, чем согласится выйти замуж за этого злого урода.

Он был в самом деле ужасен. Безобразие его заключалось не столько в чертах лица, сколько в полной несоразмерности фигуры и зловещем выражении глаз, бывшем хуже всякого уродства. Ноги у него были очень коротенькия, руки и туловище непомерной длины, а голова была бы в пору самому Геркулесу; от этого всегда казалось, что голова его перетягивает, что придавало ему страшно неуклюжий вид. Косматые, нависшия брови, маленькие злые глаза, нос, как у хищной птицы, и огромный рот с толстыми чувственными губами довершали его безобразие. Он носил громадных размеров фальшивые цепочки, безвкусые галстуки и запонки, и кургузые охотничьи жакетки невообразимых цветов. Он был из того сорта людей, которые любят до полусмерти перепугать какую-нибудь скромную женщину, промчаться в своем экипаже на дюйм разстояния от кабриолета, в котором сидит дама, или проскакать во весь дух мимо робкой девушки, катающейся верхом, и захохотать над её испугом и тщетными усилиями сдержать испугавшуюся лошадь. Как все нахалы, он был, конечно, трусом в душе.

Этот человек и Джордж Ид смертельно ненавидели друг друга. Джордж не только ненавидел Джиббса, но и презирал, а Джиббс завидовал своему счастливому сопернику, простому фермеру, который был любим там, где он, Джиббс, не встречал ничего, кроме холодности и резкого отпора.

Сердце Суссанны всецело принадлежало Джорджу, но Арчер слышать не хотел об этом браке, и только тогда, когда здоровье девушки начало опять подаваться, испуганный отец дал свое согласие. Узнав об этом мистер Малькольмсон сейчас же прибавил жалованья молодому человеку и приказал отделать для него заново один из своих коттеджей, по соседству с домиком его отца.

Когда известие о предстоящей свадьбе дошло до ушей Джиббса, его ревность и ярость не знали границ. Он прилетел в Плашетс и, запершись с мистером Арчером, сделал ему блестящее предложение на всю жизнь обезпечить Сусанну, если она согласится - даже теперь - отказать своему жениху и выйти за него, Джиббса. Но он добился только того, что разогорчил бедную девушку и заставил её отца испытать муки Тантала. Будь его воля, Арчер с радостию принял бы блестящее предложение, но он дал торжественное слово Джорджу, а Сусанна твердо стояла за своего жениха. Зато, как только Джиббс ушел, старик разразился бурными сетованиями по поводу того, что он называл её самопожертвованием. Тут подошел еще её старший брат и стал поддерживать отца и упрекать сестру за то, что она отказывалась от такой великолепной будущности. Сусанна была слабодушна и легко поддавалась всякому влиянию: жестокия слова отца и брата глубоко ее огорчили, и она пошла на свидание со своим милым в полном унынии, с красными, распухшими глазами. Джордж, пораженный её видом, с негодованием выслушал её взволнованный рассказ о случившемся.

-- Иметь свою карету - вот оно что! - воскликнул он с горьким презрением. - Неужели же твой отец какую-нибудь одноконную коляску ставит выше такой любви, как моя? И будь это еще человек! - а то Джиббс! Да я бы ему собаки не доверил.

-- Отец разсуждает иначе, - прорыдала бедная девушка. - Отец говорит, что из него выйдет хороший муж, когда он женится, и что я тогда буду барыней, буду хорошо одеваться и держать своих слуг. Отец так ценит все это.

-- Оно и видно. Но ты не поддавайся ему, Сусанна, голубка моя. Счастье не в богатстве и не в дорогих нарядах; на свете есть вещи поценнее. Послушай, моя девочка... - он вдруг замолчал и поглядел ей в лицо с невыразимой любовью, - я так тебя люблю, что если бы я думал... если бы я думал, что ты будешь счастлива с этим человеком... что с ним ты будешь счастливее, чем со мной, я... я уступил бы тебя ему, Сусанна. Да, я бы от тебя отказался и даже близко не подошел бы к тебе. Даю тебе слово!

Он опять замолчал и, подняв руку медленным жестом, в котором была какая-то трогательная торжественность, повторил еще раз: - Даю тебе слово!.. Но ты не будешь счастлива с Джоффри Джиббсом. Ты будешь самая несчастная женщина. Тебя будут оскорблять, - может быть, бить. Он не такой человек, чтобы жена его могла быть счастлива; я в этом так же твердо уверен, как в том, что я стою здесь, на этом месте. У него злое сердце, - жестокое... А я, - что я обещаю - я свято исполню. Я буду работать для тебя, как невольник, и... буду любить тебя всю жизнь.

Он притянул ее к себе и, успокоенная его словами, она любовно прижалась к нему. Так они молча прошли несколько минут.

- может быть, ты еще будешь ездить в карете. Человек всего добьется, если серьезно захочет.

Она взглянула на него восторженными любящими глазами. Она восхищалась им за его силу, восхищалась особенно потому, что сама была слаба.

-- Не надо мне кареты, - прошептала она, - мне ничего не надо, Джордж, кроме тебя. Ты сам знаешь - не я хотела бы изменить свою судьбу, это отец...

Взошла луна - прекрасная, яркая осенняя луна, почти полная, - и освежила влюбленных, возвращавшихся через молчаливый Саутангерский лес к дому Сусанны. Как было здесь хорошо и торжественно в этот час!.. И не успели они дойти до ворот Плашетса, как её милое личико уже сияло улыбкой. Во избежание новых попыток со стороны Джиббса и новых бурных сцен с её отцом, они порешили между собой, что Сусанна попросит родных отпустить ее в Ормистон к её тетке, мисс Джен Арчер, недели на две из трех, остававшихся до свадьбы.

И действительно, она вскоре уехала, а Джордж воспользовался её отсутствием, чтобы съездить на публичную распродажу в соседний округ и закупить кое - что из мебели для их будущого жилища. Приехав на место, он написал отцу, что остается погостить у одного своего приятеля до возвращения Сусанны. Молодому человеку было приятнее пробыть в это время подальше от дома. Дело в том, что мать его с самого начала была против его брака и тем настойчивее высказывала свое неудовольствие, чем ближе подходил день свадьбы. Она постоянно твердила, что не может быть добра от союза с девушкой, слишком избалованной ухаживаниями и лестью, чтобы быть хорошей женой для простого рабочого человека. Эти обидные речи, - " тем более обидные для влюбленного, что оне были несовсем лишены основания, - неоднократно приводили к ссорам между матерью и сыном, что, разумеется, не могло уменьшить полусознательной неприязни, которую питала к своей будущей невестке эта добрая женщина.

Когда, после двухнедельного отсутствия, Джордж возвратился домой, то вместо ожидаемого письма от своей нареченной с известием об её скором приезде, он застал дома другое письмо, адресованное незнакомой рукой и следующого содержания:

"Джордж Ид, вас обманывают. Присматривайте за Д. Д.

Озадаченный этим таинственным сообщением Джордж, к немалой своей досаде, узнал вдобавок, что Динббс выехал из Кумнера на другой же день после его собственного отъезда и еще не возвращался. Это показалось ему странным, а между тем не прошло еще и недели, как он получил от Сусанны письмо, исполненное такой глубокой нежности, что он ни на минуту не мог допустить сомнения в её искренности. Но на другое утро мать подала ему записку от фермера Арчера, в которую было вложено письмо от его сестры, уведомлявшее его, что два дня дня тому назад племянница её тайно покинула её дом и обвенчалась с мистером Джиббсом. Мисс Арчер писала, дальше, что девушка ушла из дому под предлогом навестить свою кузину (как она часто делала это и раньше); когда же она не возвратилась на ночь, домашние подумали, что осталась там ночевать, а на другой день поутру пришло известие об её свадьбе.

Прочитав это письмо, Джордж в первую минуту ничему не поверил. "Тут какая-нибудь ошибка; этого не может быть", говорил он себе. И пока отец его, со слезами на своих добрых глазах, умолял его перенести этот удар, как подобает мужчине, а мать с негодованием повторяла, что он должен благодарить свою судьбу за то, что избавился от девушки, которая была способна на такой безчестный поступок, он сидел и молчал, как в столбняке. Его искренной, честной натуре такое вероломство казалось невозможным.

Через полчаса пришло подтверждение первого известия, не оставлявшее никаких сомнений в его достоверности. Явился Джимс Вилькинс, слуга мистера Джиббса, и с наглой улыбкой подал Джорджу письмо, которое (как он объяснил) было вложено в письмо его господина к нему. Письмо это было от Сусанны и подписано её новым именем.

"Я знаю", говорилось в нем, "что для меня нет оправдания в ваших глазах, что вы будете презирать меня и возненавидите так же сильно, как до сих пор любили и верили мне. Я знаю, что поступила с вами очень, очень гадко и не прошу, чтоб вы простили меня. Я знаю, что вы не можете простить. Но я прошу вас об одном - воздержитесь от мести. Месть ни к чему не поведет: прошлого не воротишь. О Джордж! если вы когда-нибудь меня любили, исполните то, о чем я вас теперь прошу. Ненавидьте и презирайте меня - ни на что другое я не смею разсчитывать, но никому не мстите за мой дурной поступок. Забудьте меня - так будет лучше для нас обоих. Лучше бы было, если б мы никогда не встречались".

Дальше шло в том же роде: самообличения, малодушный страх последствий, совершенно недостойный Джорджа.

Он поглядел на письмо, дрожавшее в его сильных мускулистых руках, которые готовились так верно и усердно работать для нея. Потом, ни слова не сказав, он передал его отцу и вышел из комнаты. Они слышали, как он поднялся наверх по узенькой лестнице и заперся в своей каморке на чердаке, и затем все стихло.

Немного погодя мать, вошла к нему. Хотя она лично была очень рада, что свадьба разстроилась, но это чувство совершенно потонуло в другом - в чувстве глубокой, нежной жалости к нему, потому что она понимала, как он должен был страдать. Он сидел у своего маленького окошечка; засохшая веточка хмеля лежала у него на коленях. Она подошла и прижалась щекой к его лицу.

-- Потерпи, сынок! - сказала она с горячей нежностью. - постарайся... постарайся не падать духом, - не забывай Бога, - и время принесет тебе утешение. Тяжело тебе, я знаю, - страшно тяжело и горько; но ради твоих бедных отца и матери, которые так тебя любят, - " постарайся перетерпеть.

Он посмотрел на нее холодными, сухими глазами.

-- Я и то стараюсь - разве ты не видишь? - проговорил он жестким тоном.

В его взгляде были тоска и отчаяние. Чего бы она не дала, чтобы слезы хлынули из этих глаз и облегчили это бедное сердце.

-- Она не стоила тебя, мой мальчик. Я всегда тебе говорила...

-- Матушка! Ни слова об этом! Ни слова о ней! То, что она сделала, совсем не так дурно, как кажется. Я спокоен - спокоен. Ты и отец не увидите во мне Никакой перемены, но только никогда, никогда не напоминайте мне о ней. Она превратила в камень мое сердце - вот и все. Не велика беда.

Он положил руку на свою широкую грудь и тяжело вздохнул.

-- Еще сегодня утром у меня билось здесь сердце из плоти и крови, - сказал он, - а теперь оно окаменело и стало холодно, как лед. Но это пустяки - не стоит, и говорить.

-- Ох, не говори так, дитя мое! Ты меня убиваешь! - воскликнула мать, заливаясь слезами и обнимая его.

Но он тихонько отвел её руки и, поцеловав ее в щеку, подвел к двери.

-- Мне пора на работу, - проговорил он и, спустившись вниз, твердым шагом вышел из дому.

С этой минуты никто никогда не слыхал, чтоб он назвал имя Сусанны Джиббс. Он никогда не разспрашивал о подробностях её пребывания в Ормистоне, никогда не заговаривал о ней ни с её, ни со своими родными. Первых он избегал, с последними был молчалив и скрытен. Сусанна как будто для него никогда не существовала. С этой же минуты он стал другим человеком. Он ходил на работу аккуратно и исполнял ее старательно, как и прежде, но делал это хмуро, угрюмо, как отбывают тяжелую обязанность, от которой нельзя уклониться. Никто не видел теперь, чтоб он когда-нибудь улыбнулся, никто не слышал, чтоб он когда-нибудь пошутил. Суровый и мрачный, он шел своим безотрадным путем, не покоряясь судьбе, не ища сочувствия и не предлагая его, избегая всякого общества, кроме общества своих родных. Это была печальная жизнь одинокого человека.

Между тем появилось объявление, что усадьба мистера Джиббса на Кумнерском выгоне отдается в наймы. Ее наняли какие-то приезжие, и около трех лет в Кумнере не видали ни Джиббса, ни его жены. Но вот, в один прекрасный день пришло известие, что в скором времени они должны приехать, и вся деревушка заволновалась ожиданием. Они приехали, и оказалось, что слухи, доходившие о них от времени до времени в Кумнер, были, к сожалению, слишком верны.

Узнали (как всегда узнаются такия вещи), что Джиббс позорно обращается со своей хорошенькой женой и что брак их - с его стороны по любви - оказался самым несчастным. Отец и братья Сусанны, довольно часто ее посещавшие, как-то странно умалчивали об этих визитах, но все и без слов понимали, что старик фермер оплакивает теперь брак дочери, которого прежде так страстно, желал. Этому перестали удивляться, когда увидели молодую. Это была тень прежней Сусанны, - все еще привлекательная, но убитая, за, пуганная, бледная. Цвет юности увял, душа была разбита, гордость и мужество сломлены. Если теперь и видели когда-нибудь улыбку на её хорошеньких губках, то только тогда, когда она играла со своим ребенком, белокурым мальчуганом, как две капли воды похожим на мать. Но даже в своих отношениях к этому ребенку она должна была сдерживаться, потому что тиран её зачастую с ругательствами прогонял его от матери и не пускал ее к нему.

Несмотря на то, что Иды и Джиббсы были такими близкими соседями, прошло довольно много времени, прежде чем Джордж встретился со своей первой любовью. Он теперь никогда не ходил в Кумнерскую церковь (да и ни в какую, правду сказать), а она никогда не выходила из дому кроме тех дней, когда каталась с мужем или отправлялась пешком к отцу через Саутангерский лес. Джордж мог бы видеть, как она проезжала мимо дома его отца на своем бешеном рысаке, который, казалось, вот-вот понесет, но он никогда не смотрел на нее и не отвечал на замечания матери по поводу её изменившейся наружности и щегольского выезда. Но хотя сам он упорно молчал, он не мог заткнуть ни чужих ртов, ни собственных ушей. Как ни старался он игнорировать Джиббсов. Джиббсы и их семейная жизнь преследовали его. Работники его принципала постоянно чесали языки насчет грубого обращения мужа с женой; у мальчишки из булочной никогда не переводились рассказы о ругательствах, которые он слышал, и даже о побоях, которых ему случалось быть свидетелем, когда Джиббс бывал навеселе больше обыкновенного. Говорили, будто несчастная, запуганная жена сама признавалась, что если б не страх перед бешеным нравом Джибса (потому что в минуты ярости он был на все способен), она пошла бы к судье просить развода. Всех этих толков Джордж не мог не слышать, и в деревне говорили, что выражение его глаз в такия минуты не предвещало ничего доброго.

Однажды в воскресенье Иды сидели за своим скромным ранним обедом. Вдруг они услыхали быстрый топот и стук колес несущагося во весь опор экипажа. Мистрис Ид схватила свою палку, и, несмотря на свою хромоту, торопливо заковыляла к окну.

-- Так я и думала! - закричала она. - Это Джиббс скачет в Тенельмс и, кажется, опять пьян. Глядите-ка, как хлещет лошадь!.. И ребенок. с ним - Бог ты мой! Он не успокоится, пока не свернет шеи этому мальчику или его матери. Симмонс уверяет...

Она вдруг замолчала, почувствовав на своей щеке дыхание сына. Он тоже подошел к окну и, наклонившись над матерью, угрюмо смотрел на сидевших в экипаже, который мчался под гору по дороге в Тенельмс.

-- Дай Бог, чтоб он себе шею свернул, - сквозь зубы проворчал Джордж.

-- Если бы ты ходил в церковь, сынок, а не обходил ее за версту, как ты это делаешь и чем глубоко меня огорчаешь, - в твоем сердце были бы лучшия чувства, - " сказал ему строго отец. - Такия чувства не доведут тебя до добра - помяни мое слово!

Джордж возвратился было на свое место и сел, но когда отец его это сказал, - опять встал.

-- Церковь! - повторил он громким, резким голосом. - Я ходил туда прежде, а теперь не пойду. Неужели ты думаешь, - продолжал он (губы его совсем побелели и тряслись от волнения, которого он не мог преодолеть), - только потому, что я спокоен и делаю свое дело, - неужели ты думаешь, что я забыл? Забыл?!. - Он опустил на стол свой сжатый кулак с такою силой, что стол зашатался. - Так слушай же, я забуду тогда, когда буду лежать мертвый в гробу... Постой! Не мешай! - сказал он матери, которая хотела было его перебить. - Я знаю, ты хочешь мне добра, но женщины не умеют понять, когда им можно говорить и когда надо молчать... Советую никогда не напоминать мне ни об этом негодяе, ни о церкви.

С этими словами он вышел из комнаты и ушел из дому.

ректору, мистеру Муррею, в которой просила его сделать одолжение зайти к ней как-нибудь на днях, поутру, так как на душе у нея большая забота, и она хотела бы с ним поговорить. Но мистер Муррей был в то время болен, и прошло почти две недели, прежде, чем он был в состоянии исполнить её просьбу. Тем временем случилось кое-что новое.

Все знали, что больше всего горя приходилось терпеть мистрис Джиббс из-за сына. Несмотря ни на какие её мольбы и слезы, муж её, отправляясь кататься на своем бешеном рысаке, всякий раз брал с собой ребенка, рискуя убить его до смерти, как все утверждали. Между супругами происходили по этому поводу страшные сцены, но чем больше молила и плакала жена, тем упорнее ставил муж на своем. Однажды, чтоб напугать ее еще больше, он посадил мальчика на козлы экипажа, дал ему в руки бич, а сам стал у подъезда и стоял, слегка придерживая вожжи и подшучивая над женой, которая, вне себя от ужаса, Умоляла его сесть в экипаж или позволить ей сесть.

Вдруг в ближнем поле раздался выстрел. Лошадь испугалась, рванулась вперед, вырвала вожжи из рук полупьяного Джиббса и понесла. Бич выпал из ручек ребенка и попал на спину лошади, что еще больше ее напугало. Мальчика отбросило на дно экипажа, где он и лежал, оглушенный ударом.

Джордж был близко, когда это случилось, и все видел. Он бросился наперерез несущейся лошади, схватил ее за узду и повис на ней всей своей тяжестью. Несколько минут лошадь, в своем бешеном беге, на половину несла, на половину волокла его по земле, но он не выпустил узды из своих железных рук. Наконец, животное, запутавшись ногами в волочившихся за ним длинных вожжах, грохнулось о земь и лежало, не шевелясь, оглушенное. Джорджа отбросило в сторону, но он отделался несколькими ничтожными ушибами. Ребенок лежал на дне экипажа и кричал от испуга, но был невредим. Не прошло и пяти минут, как вся деревня сбежалась на место происшествия; Джорджа закидали вопросами, поздравляли, восхищались вслух его храбростью, а Сусанна, прижимая к груди своего спасенного сына, покрывала руки молодого человека горячими слезами и поцелуями.

-- Спасибо вам, спасибо! Да благословит вас Бог! - восклицала она, истерически рыдая. - Вы спасли жизнь моему милому крошке! Если б не вы, он был бы убит!.. Как мне отблагодарить...

-- Чего ты тут разнюнилась! - послышался свирепый голос Джиббса, закончивший фразу оскорбительной бранью. - Оставь в покое этого молодца, не то я... Ну, чего ради ты строишь из себя дуру? Обрадовалась, видно, что он искалечил мне лошадь, так что ее придется теперь застрелить!

Несчастная женщина упала на землю и разразилась истерическим плачем. Между зрителями начался ропот. "Это Бог знает что! Просто позор!" - слышалось со всех сторон.

Джордж Ид холодно отвернулся от Сусанны, когда она кинулась к нему, и старался вырвать у нея свои руки, но теперь, когда между ними вмешался Джиббс, он посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

-- Тот сделает доброе дело, кто застрелит этого вашего зверя, а еще лучше сделает тот, кто застрелит тебя самого, как бешеную собаку.

Мистер Муррей застал бедную мистрис Ид в большом горе, когда, спустя два дня, пришел поздравить ее с чудесным избавлением её сына от смерти. Она не смыкала глаз с того дня; слова и взгляд Джорджа в том виде, как ей их описали, преследовали ее. Добрый священник мог доставить ей лишь скудное утешение. Он много раз пытался вразумить её сына и смягчить его ожесточенное сердце, но безуспешно. С своего рода грубой почтительностью Джордж на все его доводы отвечал, что пока он исполняет свое дело и никому не делает вреда, он вправе решать сам за себя в вопросах, касающихся его одного, и что одно из непреложных его решений - никогда более не заглядывать в церковь.

-- Вам пришлось пережить тяжкое испытание, друг мой, - сказал ему мистер Муррей, - тяжкое и для нас непонятное. Но говорю вам: веруйте. И в этом, как во всем, есть скрытое блого, которого теперь мы еще не можем уразуметь.

-- Да, я благодарю Бога за его спасение, - отвечала священнику мистрис Ид на его поздравление. - Да и как мне не быть благодарной? Если б мой дорогой мальчик умер таким, каков он теперь, не простив своим врагам, со злобой в душе, - да хуже этого я и представить себе ничего не могу! Но знаете ли, сэр...

Стук в дверь заставил ее прервать свою горячую речь. Дверь отворилась и в комнату заглянул сын мистера Бича, их соседа мясника. Увидев, что у хозяйки сидит священник, юноша отвесил неловкий поклон и остановился на пороге с каким-то нерешительным видом, переводя глаза с одного на другую.

странный вид.

-- Да, я... я немножко разстроен, - отвечал юноша, утирая пот, струившийся с его лба; - я только что видел его, и это всего меня перевернуло.

-- Его! Кого?

-- Как! Разве вы не слыхали?.. Джиббса нашли мертвым в Саутангерском лесу, - убитым. Его убили нынче ночью. Говорят...

-- Джиббса убили?!.

-- Тело перенесли в Герб Дунстанов; там я и видел его.

Мистрис Ид так смертельно побледнела, что священник поскорее кликнул Джемиму, их служанку. Но Джемима, услышав потрясающую весть, как сумасшедшая выбежала из дому и была теперь на пол-дороге между домом своего хозяина и Джиббса, где стояла, прислушиваясь к тому, что говорилось в собравшейся кучке народу. Все изумлялись, делали догадки, смотрели перепуганными глазами на калитку в высокой стене, порога которой её хозяину уже не суждено было переступать, кроме одного последняго раза, когда он войдет в нее ногами вперед.

Гостиная Идов была вскоре битком набита народом. Тут собралась чуть что не вся деревня - зачем? - быть может, ни один не сумел бы объяснить. Симон Ид пришел одним из первых и старался, как мог, успокоить свою бедную жену, которая была почти без чувств и даже не понимала еще хорошенько, что такое случилось. В самом разгаре всей этой сумятицы, когда одни разспрашивали, другие описывали положение тела, третьи говорили, что покойный был ограблен, так как карманы его оказались вывернутыми, и убит предательским ударом сзади, четвертые спорили о том, сколько часов прошло с момента убийства, - в самом разгаре общей сумятицы на улице послышались шаги и на пороге показался Джордж.

Громкий говор, которого он не мог не слышать, входя в комнату, разом сменился мертвой тишиной. В этой тишине было что-то зловещее.

помнили его первые, чуть слышные и почти безсознательно произнесенные слова:

"Зачем в этом лесу не нашли мертвым меня вместо Джиббса!"

Одна за другой выяснились подробности, точно нарочно переплетавшияся так, чтоб окружить Джорджа сетью подозрений. Симон Ид держал себя, как мужчина, с гордой уверенностью в невинности сына, глубоко трогавшей даже тех, кто не мог её разделять, и с благочестивой верой в Промысл Божий, который не замедлит доказать эту невинность. Но бедная слабая мать, разбитая болезнью, почти обезумевшая от горя, вспоминая слова и взгляды сына - она отдала бы все в мире, чтобы забыть их - могла только плакать и возносить безсвязные мольбы к Богу.

Джордж не сопротивлялся, когда пришли его арестовать. Твердо, но равнодушно, заявил он о своей невинности и с этого момента не раскрывал рта. Лицо его судорожно передернулось, когда, прощаясь с отцом, он пожимал ему руку и потом взглянул на бледное лицо матери, лишившейся чувств при появлении в доме полиции; но самообладание скоро вернулось к нему, и он пошел за полицейскими твердым шагом и со спокойным, хотя и хмурым лицом.

Тело убитого нашли около десяти часов утра; нашел один фермер, который шел в Плашетс и был привлечен на место убийства воем собаки Джиббса. Труп лежал в кустах, недалеко от тропинки, что ведет в Плашетс лесом, от вышеупомянутой лазейки через плетень, и по всем признакам его уже потом оттащили сюда с тропинки. На самой тропинке и кругом были следы жестокой борьбы и виднелось немного крови, вытекшей, очевидно, из раны на затылке убитого, которого, должно быть, ударили сзади каким-нибудь тяжелым орудием. Медицинский осмотр показал, что Джиббс был мертв уже часов одиннадцать или двенадцать, когда его нашли. Карманы его оказались вывернутыми; часы, кошелек и перстень с печатью исчезли.

свои часы по кухонным стенным и сказал, что зайдет сперва в "Герб Дунстанов", а потом пойдет в Плашетс. Когда же на ночь он не возвратился, это не вызвало в доме тревоги, так как он очень часто отлучался до утра и всегда имел при себе запасный ключ.

С другой стороны Симон Ид, его жена и служанка в один голос показали, что в ночь убийства Джордж вернулся домой в девять часов, а вышел из дому сейчас же после чаю; что когда он вернулся, ни в наружности его, ни в манерах они не заметили ничего особенного; что он поужинал, просидел с ними до десяти часов, и затем все пошли спать, а на другое утро Джемима видела, как он сошел вниз, так как встала в этот день немного раньше обыкновенного.

На кисти левой руки арестованного оказался свежий порез. Он объяснил, что поранил себе руку своим складным ножом, когда резал хлеб для бутербродов. Тою же случайностью объяснил и небольшие пятна крови, оказавшияся на подкладке его обшлагов и на брюках. Единственной вещью, принадлежавшей покойному и найденной при арестованном, был небольшой карандашик, с инициалами Д. Д. и с тремя зарубками. Джоб Бреттль, кузнец, божился, что в самый день убийства Джиббс давал ему очинить этот карандаш; он, Бреттль, заметил тогда и буквы, и зарубки, и готов присягнуть, что карандаш, найденный при Джордже, - тот самый, который он чинил. Джордж говорил, что он поднял карандаш на земле, на выгоне, и не подозревал, кому он принадлежит.

На перекрестном допросе выяснилось, что утром в день убийства между мистером и мистрис Джиббс произошла отчаянная ссора, после чего слышали, как она сказала, что не может более выносить такой жизни и обратится за помощью к тому, кто ей не откажет. Вслед затем она послала записку Джорджу Иду с сыном одного их соседа, а вечером, спустя несколько минут после ухода мужа, сама вышла из дому, через четверть часа или немного побольше вернулась и заперлась в своей спальне, откуда не выходила до следующого утра, когда пришло известие об убийстве.

На вопрос следователя, куда она отлучалась накануне вечером, от нея не было возможности добиться ответа; пока шел допрос, она поминутно падала в обморок, и все её показания были сбивчивы и неясны.

Он показал еще, что на возвратном пути, перелезая через плетень, он видел вдали Джиббса с собакой. Джиббс шел ему навстречу. Месяц светил так ярко, что было видно почти как днем, и он, Джордж, узнал его в лицо. Чтобы избежать этой встречи, он свернул на Дрингскую дорогу, дошел почти до заставы, а потом повернул назад и пришел домой в девять часов, не встретив больше ни души.

Вот вкратце те пункты, которые говорили в пользу арестованного:

1. Показание трех достоверных свидетелей, что он возвратился домой в девять часов и сел за ужин без всяких признаков смущения или волнения.

2. Слишком короткий промежуток времени для совершения такого дела и для успешного сокрытия вещей, снятых с убитого.

3. Репутация безукоризненной нравственности, которою пользовался до тех пор арестованный.

1. Порез на кисти руки и следы крови на платье.

2. Карандашик Джиббса, найденный при нем.

3. Отсутствие свидетельских показаний о том, что он делал в течение тридцати минут, протекших между выходом Джиббса из "Герба Дунстанов" (куда он пришел прямо из дому) и его, Джорджа, возвращением в дом отца.

4. Непримиримая вражда, которую, как было известно, питал он к покойному, и некоторые, сказанные им при свидетелях слова насчет Джиббса, указывавшия на желание лишить его жизни.

"Герба Дунстанов" выяснилось, что Джиббс вышел из его заведения с тем, чтобы идти в Плашетс, за несколько минут до половины девятого. Для того же, чтоб от гостиницы дойти до того места, где был найден труп, нужно было минуты четыре или пять, если идти умеренным шагом; таким образом промежуток времени, в который могло быть совершено убийство (если убийцей был Джордж), сводился к двадцати трем, двадцати четырем минутам, если он шел средним шагом.

Перед судебными властями арестант держал себя сурово и даже с некоторым вызовом, но не обнаруживал волнения. Он был предан суду, и разбирательство его дела назначено на ближайшую сессию.

Между тем в Кумнере общественное мнение на его счет разделилось. Он никогда не был там популярен, а за последние три года его крайняя сдержанность оттолкала от него даже многих из тех, кто в первое время обрушившагося на него несчастия был склонен сочувствовать ему. И хотя он всегда высоко стоял в общем мнении, его стали считать человеком необузданных страстей и неумолимым в своей ненависти. Короче говоря, даже большинство из близко его знавших готово было верить, что, доведенный до неистовства страданиями когда-то горячо любимой женщины и постоянной мыслью о собственных обидах, он разом отомстил и за себя, и за нее, убив своего врага. Он легко мог - так говорили в народе - дождавшись ночи, незаметно выскользнуть из дому, подстеречь и убить Джиббса, когда тот возвращался из Плашетса, а вещи его спрятать или уничтожить, чтоб отвести от себя подозрение и сбить полицию с настоящого следа.

Процесс его будут долго помнить в тех местах, ибо он взволновал не только всю соседнюю округу, но и во всем государстве возбудил горячий интерес. В защитники к подсудимому были приглашены самые знаменитые адвокаты; мистер Малькольмсон, с первой минуты и до конца не веривший в его виновность, не щадил ни хлопот, ни издержек, чтобы спасти его.

Стоя на скамье подсудимых, под перекрестным огнем жадно на него устремленных, безчисленных глаз, Джордж был совершенно спокоен; но резкая перемена в его внешности возбудила сострадание даже в самых безучастных зрителях и, быть может, сделала для него больше (в смысле благоприятного воздействия на присяжных), чем даже все изумительное красноречие его адвоката. Глядя на него, нельзя было не видеть, как много он выстрадал. За несколько последних недель он постарел на несколько лет. Волосы его поредели, платье висело, как на вешалке, на его исхудалом теле. Когда-то пышущий здоровьем, румяный и статный, он стоял теперь перед судьями изможденный, бледный, согбенный. Даже выражение его лица изменилось: в нем не было больше суровости.

"Невиновен".

Но не было ни рукоплесканий, ни поздравлений и никаких публичных выражений сочувствия или радости. Молча, с потупленным взором, как осужденный, Джордж Ид с отцом возвратился домой, где мать молилась о его спасении.

Все были уверены, что Джордж, если его оправдают, навсегда покинет Кумнер, чтоб попытать счастья в новом месте. Но Джордж был не такой человек, чтоб испугаться мнения окружающих; всегда и во всем он шел напролом: так поступил он и теперь. В первое же воскресенье после своего оправдания он, к общему удивлению, явился в церковь, но сел отдельно, в сторонке, как бы не желая навязывать своего общества остальным прихожанам. С этого дня он не пропускал ни одной службы. И это была не единственная перемена, которую заметили в нем. Его угрюмости как не бывало. Всегда терпеливый и кроткий, он проявлял теперь трогательную признательность даже за самую обыкновенную учтивость, как будто чувствовал себя недостойным внимания; к отцу и матери относился с никогда не ослабевавшей, у горячей преданностью; по целым дням работале; не покладая рук; по вечерам засиживался иногда над книгой; о прошлом никогда не вспоминал, но и не забывал ничего. Он и теперь был печален - печальнее прежнего, но в душе его не было больше ни горечи, ни вражды. Таков был теперь Джордж Ид, и когда люди видели издали, как он задумчиво шел где-нибудь по полю, они провожали его глазами и шепотом спрашивали друг друга: "Неужто он сделал то дело?"

С Сусанной они никогда не встречались. Сусанна была опасно больна. Много дней пролежала она в доме отца, куда переехала после трагического происшествия с мужем. А старик фермер был справедливо наказан за то, что позарился на богатство Джиббса: оказалось, что Джиббс в своем завещании оставил жене всего пятьдесят фунтов годового дохода, да и то с условием, что она лишается этих денег, если выйдет замуж во второй раз.

После описанных событий прошло около года. Однажды в яркий лунный вечер, когда мистер Муррей сидел у себя в библиотеке, слуга вошел к нему с докладом, что какой-то неизвестный человек, называющий себя Люком Вильямсом, желает видеть его по делу. Был уже одиннадцатый час, а священник ложился рано.

-- Я говорил ему, сэр, - отвечал слуга, - но он говорит, дело его такое, что нельзя ждать ни минуты.

-- Он нищий?

-- Нет, сэр, он ничего не просит, только вид у него ужасный, такой, что..

-- Просите.

посмотрел на мистера Муррея каким-то странным, скорбным взглядом, и мистер Муррей посмотрел на него.

Рецепты доктора Меригольда,

-- Что скажете?

Незнакомец оглянулся на слугу.

-- Уйдите, Роберт.

-- Странное время выбрали вы для визита ко мне. Имеете вы что-нибудь мне сказать?

-- Да, сэр, для визита время действительно странное, но причина, которая привела меня к вам, еще страннее.

Незнакомец повернулся к окну и смотрел на полную луну, озарявшую своим торжественным светом старинную маленькую церковь, скромные каменные плиты сельского кладбища и всю мирную картину спящей деревни.

-- В чем же дело? - спросил мистер Муррей.

-- Да, - проговорил он наконец, содрогаясь, - так точно светила она тогда... в ночь убийства, - совершенно так, как теперь. Он... Джиббс лежал там мертвый, а она светила ему прямо в лицо... отражалась в его открытых глазах. Я никак не мог их закрыть. Что я ни делал, они все глядели на меня. С той ночи до сегодня я ни разу не видел такого лунного света, - и вот я пришел предать себя. Я всегда чувствовал, что надо это сделать, и чем скорее, тем лучше. Один конец.

-- Так это вы убили Джиббса? Вы.

-- Я. Я сейчас ходил взглянуть на то место. Меня тянуло взглянуть на него еще раз, и я опять видел его глаза - так ясно, как вас вижу, - открытые... и месяц светит в них. Ох, ужасно!...

-- Вы очень разстроены и, кажется, больны. Быть может...

Дрожащей, исхудалой рукой он вытащил из кармана часы, перстень с печатью и кошелек, принадлежавшие Джиббсу, и положил на стол. Мистер Муррей сейчас же признал эти вещи.

-- Деньги я истратил, - сказал слабым голосом незнакомец. - Там было всего несколько шиллингов, а я очень нуждался.

Он со стоном опустился на стул.

Мистер Муррей дал ему выпить вина, и немного погодя он оправился. Не сводя с луны горящих, впалых глаз, и безпрестанно вздрагивая всем телом, он с перерывами, едва слышным голосом рассказал следующее:

сумму, обещанную ему Джиббсом, помочь последнему овладеть Сусанной. Когда Джордж и его невеста по обоюдному решению разстались за две недели до своей предполагаемой свадьбы, оба сообщника поехали за девушкой в Ормистон и там, скрываясь в глухой части города, следили за каждым её шагом. Проведав, что она собирается на целый день к своей кузине, они подкупили одну женщину подстеречь ее на дороге и передать ей от имени Джорджа Ида, что он умоляет ее придти к нему немедленно, что поезд, на котором он ехал, потерпел крушение, что он, Джордж, ранен и проживет, может быть, всего несколько часов. Пораженная ужасной вестью бедная девушка, ничего не подозревая, пошла вслед за женщиной, обещавшей привести ее к жениху, вошла в уединенный дом на окраине города и очутилась во власти Джиббса и Вилльямса. В ту же секунду дверь была заперта на ключ, и ей объявили, что она обманута и что обман этот пущен в ход с целью отдать ее в руки Джиббса. Ей сказали, что она теперь в таком месте, где не обратят внимания на её крики, если б даже услышали их, и откуда убежать нет возможности, что ее будут сторожить день и ночь и продержат взаперти, пока она не согласится выйти за Джиббса. При этом Джиббс прибавил с проклятием, что если б её брак с Джорджем Идом состоялся, он, Джиббс, застрелил бы его на пути из-под венца.

Ошеломленная, обезумевшая от страха, безпомощная, несчастная девушка сопротивлялась дольше, чем можно было ожидать от такой слабой натуры. Но наконец истомленная безпрерывным надзором и вдобавок ежеминутно дрожа за свою жизнь (так как Джиббс стоял над ней с заряженным пистолетом и не переставал ей грозить), она дошла до такого отчаяния, что согласилась написать под диктовку два письма - своей тетке и жениху, - в которых уведомляла их о своей свадьбе, хотя в действительности свадьба состоялась три недели спустя. Только через три недели, доведенная почти до сумасшествия, девушка дала свое согласие и была обвенчана законным порядком. Она не согласилась бы даже и тогда (прибавил Вилльямс), если б не страх за безопасность жениха. Его жизнь была для нея повидимому дороже её счастья, а Джиббс так страшно клялся, что брак её с Джорджем будет куплен ценой его жизни, что этот брак стал для нея невозможным. Таким образом, выходя за Джиббса, она отдавала себя, так сказать, в виде выкупа за жизнь любимого человека.

Когда дело было обделано, Вилльямс потребовал обещанной награды. Но его подлый сообщник был из того сорта людей, которые неспособны добросовестно выполнить обещание, сопряженное с денежной потерей. Три первые уплаты были сделаны в срок, но затем Джиббс стал оттягивать и отвиливать. Наконец Вилльямс, дойдя до крайности и находясь под постоянным страхом быть арестованным за долги, пробрался в окрестности Кумнера и, скрываясь в глухих дебрях Саутангерского леса, как будто нарочно приспособленных для этой цели, выждал случая и однажды вечером, когда Джиббс ехал домой из Тенельмса, остановил его. Этот достойный джентльмен, - хотя по своему обыкновению полупьяный, - сейчас же узнал своего бывшого товарища и, обругав его нахалом и нищим, погнал лошадь прямо на него. Взбешенный этой выходкой, Вилльямс послал ему письмо, в котором объявлял наотрез, что если он, Джиббс, тогда-то вечером не явится в Саута нгерский лес на такое-то место и не принесет всей обещанной суммы до последняго шиллинга, он, Вилльямс, на другое же утро отправится к ближайшему судье и откроет ему все насчет похищения и насильственного брака Сусанны.

Напуганный этой угрозой, Джиббс явился на свидание, но без денег, и бывшему его сообщнику пришлось убедиться, что он не имеет ни малейшого намерения ему заплатить. Доведенный до полного отчаяния этими постоянными неудачами и нуждой, Вилльямс поклялся Джиббсу, что он овладеет по крайней мере хоть теми деньгами и ценными вещами, которые тот имеет при себе. Джиббс стал сопротивляться; завязалась жестокая борьба, во время которой он неоднократно пытался заколоть противника своим карманным ножом. Но Вилльямс начал одолевать и наконец, собрав все свои силы, швырнул Джиббса о-земь. Падая, тот со всего размаху ударился затылком об дерево и этот удар оказался смертельным. Испугавшись того, что он сделал, и боясь возможных последствий, Вилльямс оттащил тело с тропинки, обобрал карманы убитого и убежал. Когда он выходил из лесу, церковные часы пробили десять. Он шел всю ночь, днем прятался в каком-то старом амбаре и пробрался до Лондона не замеченным. Но там его очень скоро арестовали за долги, и он просидел в тюрьме до последняго времени, '^когда его освободили - больше всего потому, что считали умирающим. "И я в самом деле умираю, и рад этому", прибавил он безнадежно. "С той страшной ночи его открытые глаза преследуют меня повсюду... повсюду... и жизнь для меня бремя".

Вот какую историю, рассказанную в глухую полночь хриплым, прерывистым шепотом, услышал священник от этого несчастного. В правдивости рассказа нельзя было сомневаться; таким образом он торжественно доказывал невинность человека, которого так долго подозревали. Весть о признании Вилльямса распространилась как пожар: на другой день к полудню уже вся деревня говорила об этом.

Божьей кары, наполнила душу Джорджа глубокой жалостью и разбудила в ней совесть, ибо хотя он был невинен в смерти Джиббса, он все-таки винил себя в том, что так упорно и страстно желал ему смерти; теперь он стал бы все на свете за сознание, что он простил своему врагу при его жизни, как надеялся, что и ему простятся его прегрешения. Вот чем объясняются первые скорбные и самообличительные слова, произнесенные им в доме отца, когда он узнал об убийстве.

Здесь кстати мы можем передать содержание письма, которое Джордж получил от Сусанны в утро рокового дня. В этом письме Сусанна умоляла его в тот же день сходить к её отцу и попросить его принять неотложные меры для ускорения её развода с мужем, так как она ни одной минуты не может быть покойна даже за свою жизнь, сама же, находясь под постоянным надзором, ничем помочь себе не может. А так как все письма на её имя перехватывались, то она просила Джорджа придти вечером в Саутангерский лес и лично передать ей о результатах его разговора с её отцом (к слову сказать, несостоявшагося, так как Джордж не застал фермера дома). Когда же она узнала, что Джиббс из гостиницы собирался идти в Плашетс, она сейчас же побежала предупредить об этом Джорджа, чтоб помешать встрече двух врагов, которая действительно едва не состоялась,

Сусанна вполне подтвердила показания Вилльямса насчет подробностей её похищения. Этот несчастный пережил свою исповедь немногим более недели и умер в тюрьме, каясь в своем преступлении.

И вот, Джордж и Сусанна снова свиделись. При этом свидании он снял с груди маленький шелковый мешечек с засохшей веточкой хмеля, до того истлевшей от времени, что когда он к ней прикоснулся, она почти разсыпалась. Он взял эту веточку и подал Сусанне.

На Кумнерском выгоне, неподалеку от коттеджа Симона Ида, стоит новенький домик, весь увитый розами и плющем. В этом домике вы можете видеть Сусанну - если и не такую красавицу, какою она была прежде, то все еще привлекательную и теперь счастливую, с хорошеньким темноглазым ребенком на руках. Если же сумеете угадать час, то можете видеть и Джорджа, возвращающагося домой к обеду или к чаю, - здорового, красивого, с таким ясным, радостным взглядом на честном -английском лице, что на душе становится весело, когда смотришь на него.