Рождественская песнь в прозе.
Глава IV. Последний из духов.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Рождественская песнь в прозе. Глава IV. Последний из духов. (старая орфография)

Глава IV.
Последний из духов.

Тихо, торжественно и молчаливо приближалось привидение. Когда оно подошло близко, Скрудж опустился на колени. Самый воздух, окружавший привидение, распространял, казалось, мрак и таинственность. Оно было покрыто черным одеянием, скрывшим его голову, лицо, формы тела и оставлявшим на виду только одну простертую руку. Если-бы не эта рука, трудно было бы отличить фигуру духа среди ночи и отделить его от мрака, которым он был окружен.

Скрудж видел что привидение было огромного роста, и, при его приближении, чувствовал, что таинственное присутствие духа наполняет его душу ужасом. Больше он ничего не знал, потому что дух не говорил, не шевелился.

-- Я нахожусь в присутствии духа будущого Рождества? произнес Скрудж.

Дух не отвечал и указал только рукою вперед.

-- Ты будешь показывать мне тени тех вещей, которые еще не случились, но должны случиться в будущем, продолжал Скрудж. Не так-ли, дух?

Верхния складки одеяния свернулись на мгновение, как будто дух наклонил голову; это было единственным его ответом.

Хотя Скрудж и привык в последнее время к обществу привидений, однако-же эта молчаливая фигура так пугала его, что ноги его дрожали, и когда он готовился следовать за духом, то почувствовал, что едва-ли будет в состоянии держаться на ногах. Дух остановился, как-будто заметив его состояние и желая дать ему время придти в себя. Но Скруджу сделалось от этого еще хуже. Им овладевал смутный ужас от сознания, что из-за этого темного облака на него пристально устремлены глаза духа, между тем как он, Скрудж, не смотря на все старания открыть свои глаза как можно больше, не мог видеть ничего, кроме руки привидения и большой массы чего-то черного.

-- Дух будущого! воскликнул он, я боюсь тебя более, нежели всех духов, которых я видел до сих пор. Но так, как я знаю, что твое намерение - делать мне добро, и так как я надеюсь жить с целью сделаться другим человеком, то я готов перенести твое общество, и перенести его с благодарным сердцем. Ты не будешь говорить со мною?

Привидение ничего не отвечало. Рука была протянута прямо вперед.

-- Веди меня, сказал Скрудж, веди! Ночь быстро проходит, а это время драгоценно для меня, я знаю. Веди же меня!

Привидение двинулось вперед так же плавно, как оно пришло. Скрудж следовал в тени его одеяния, которое, как ему казалось, подымало и вело его,

Едва-ли можно сказать, что они вошли в город: скорее город двинулся к ним и заключил их в себя. Как-бы то ни было, они очутились в самом центре его, - на бирже, среди негоциантов. Одни быстро ходили взад и вперед, другие, позвякивая деньгами в кармане, собирались в кучки и разговаривали, - кто смотря на часы, кто задумчиво вертя свои большие золотые печати, и так далее, как часто видел их Скрудж и до этого.

Дух остановился за кучкой деловых людей. Видя, что рука его направлена в ту сторону, Скрудж подошел послушать разговор негоциантов.

-- Нет, говорил большой, жирный господин с громадным подбородком. Я ничего больше не знаю об этом. Я знаю только, что он умер.

-- Когда он умер? спросил другой.

-- В прошлую ночь, кажется.

-- Что же такое случилось с ним? спросил третий, забравши множество табаку из очень большой табакерки. Я думал, что он никогда не умрет.

-- Что он сделал со своими деньгами? спросил краснолицый господин с висячим на носу наростом, который дрожал, как у индюка.

-- Я не слыхал об этом ничего, отвечал опять со вздохом господин с большим подбородком. Может быть, он оставил их мне, - вот все, что я знаю.

Эта шутка была встречена общим смехом.

-- Похороны его будут очень печальны, сказал тот же господин: я положительно не знаю человека, который бы пошел на них. Разве нам собрать охотников.

-- Я не прочь пойти, если будет завтрак, отвечал господин с наростом на носу; но я непременно должен быть накормлен, если буду одним из охотников.

Последовал другой взрыв смеха.

-- В таком случае - я самый безкорыстный из вас, сказал первый, потому что никогда не ношу черных перчаток и никогда не завтракаю; но я, пожалуй, пойду, если найдутся еще охотники. Думая об этом, я почти убежден, что был его лучшим другом, потому что когда мы встречались, то останавливались и разговаривали. Прощайте, прощайте!

Говорившие разошлись и смешались с другими кружками. Скрудж знал первого господина и посмотрел на духа, чтобы получить объяснение.

Привидение проскользнуло в улицу. Палец его указал на двух встретившихся лиц. Скрудж стал опять слушать, думая найти объяснение.

Он этих особ отлично знал. То были деловые люди, очень богатые и значительные. Он всегда старался высоко стоять в их мнении - в деловом отношении, конечно, и только в одном деловом.

-- Здравствуйте, сказал один.

-- Как поживаете? спросил другой.

-- Хорошо, отвечал первый. Старый скряга получил! наконец свое, а?

-- Да, говорят, возразил второй. Холодно, не правда-ли?

-- Как всегда на Рождество. Вы не катаетесь на коньках?

-- Нет, нет; некогда об этом думать. Прощайте.

Ни одного слова больше. В этом одном заключался их разговор, и с тем они и разстались.

Скрудж сначала удивился-было, что дух придает значение таким, повидимому, пустым разговорам; но, чувствуя, что они должны заключать в себе какое-нибудь скрытое значение, он стал отыскивать, какое именно оно может быть. Едва-ли эти разговоры могли относиться к смерти Якова, его старого компаньона, потому что то было прошлое, а сопровождавший его дух имел дело с будущим. Скрудж не мог также припомнить никого близкого себе, к кому мог бы отнести эти разговоры. Но, без сомнения, к кому бы они ни относились, они заключали в себе скрытое значение, направленное к его исправлению. Поэтому он решился взвешивать каждое услышанное слово и каждую увиденную вещь, в особенности-же наблюдать за своею собственною тенью, когда она появится; он ожидал, что поведение его будущого и даст ему нить, на которую он не мог до сих пор попасть, и сделает легким разрешение смущавших его загадок.

Он стал осматриваться, чтобы увидеть свой образ, но в углу, в котором он имел обыкновение стоять, находился другой человек, и хотя часы показывали время, в которое Скрудж имел обыкновение приходить сюда, он не видел ничего похожого на себя в толпе, проходившей через портик. Однакоже это его мало удивило, потому что он решил в уме переменить свою жизнь. Он думал и надеялся, что здесь именно начинают исполняться его новые намерения.

его вздрогнуть и бросило в холод.

Они покинули шумную и деятельную биржу и отправились в мрачную часть города, в которой Скрудж никогда не бывал до сих пор; однакоже он узнал ее и её дурную славу. Улицы были грязны и узки; лавки и дома самой печальной наружности; люди полунагие, пьяные, в стоптанных сапогах, грязные. Входы в дома, подобно помойным ямам, извергали на кривые улицы вонь и грязь; весь квартал дышал преступлением, развратом и нищетой.

В самом центре этого вертепа позора находилась мрачная лавчонка под навесом с крышею, где покупались железо, старое тряпье, бутылки, кости и всякие грязные отброски. Внутри лавки пол был завален кучами ржавых ключей, гвоздей, цепей, крючков, пил, весов, гирь и всякого рода негодного железа. Тайны, которые мало кто захотел бы изследовать, были скрыты под ворохами непристойных лохмотьев, под кучами гнилого сала и костей. Среди этого товара, перед камельком, сложенным из старых кирпичей, в котором горел кокс, сидел торговец, - седой мошенник, лет около семидесяти. Он защищал себя от наружного холода изношенным покрывалом, сделанным из разных лоскутьев и висевшим на шесте, и курил свою трубку с полным наслаждением тихого отдыха.

Скрудж и привидение очутились перед этим человеком в то самое время, когда в лавку прокрадывалась женщина с тяжелым узлом; но едва она вошла, как явилась другая женщина, нагруженная таким же образом; следом же за последнею вошел человек в поношенном черном платье, и при виде этих женщин он был крайне поражен. И оне, и он тотчас узнали друг друга. После короткой паузы неописанного удивления, к которому присоединился и старик, все разразились хохотом.

-- Поденщица будет, конечно, первая! воскликнула первая вошедшая женщина; прачка пусть будет вторая, а гробоносец третий. Смотри, старый Джо, тебе будет добыча. Недаром мы все трое встретились здесь невзначай!

-- Вы не могли встретиться в лучшем месте, сказал старый Джо, вынимая трубку изо рта. Войдите в гостиную; вы давно уже получили доступ в нее; и двое других также нам не чужие. Подождите, пока я запру дверь в лавку. Ах, как она скрипит! Я думаю, здесь нет ни одного такого ржавого куска железа, как её крючки, так же как, я полагаю, здесь нет ни однех таких старых костей, как мои. Ха, ха! Мы все верны своему призванию; мы хорошо подобраны друг к другу. Войдите-же в гостиную, войдите.

Гостиной называлось пространство за ширмами из лохмотьев. Старик помешал угли в камельке старым железным прутом и, сбросив нагар с дымящейся лампы (дело было ночью) чубуком своей трубки, снова взял его в рот.

Пока он занимался этим, женщина, которая уже говорила, бросила свои узел на пол, нахально уселась на скамейку, опустив локти на колени, и, с дерзким вызовом смотря на двух других, сказала:

-- Что тут дурного? что дурного, госпожа Дильбер? Каждый имеет право заботиться о самом себе. Он всегда это делал.

-- Это действительно так, сказала прачка; никто не заботился больше о себе, чем он.

-- Ну так чего-же стоять и глядеть, как испуганным? Кто будет знать об этом? А мы, я полагаю, не станем осуждать друг друга.

-- О, нет! сказала вместе и госпожа Дильбер, и человек в черном. Конечно, нет!

-- Ну и отлично! воскликнула женщина; довольно же об этом. Кто станет страдать от потери нескольких таких вещей, как эти; не умерший, я полагаю.

-- Конечно, нет, сказала госпожа Дильбер, смеясь.

-- Если этот злой, старый скряга желал сохранить их после своей смерти, продолжала женщина, так зачем-же он не был почеловечнее во время своей жизни? Если-бы он был подобрее, то кто-нибудь ухаживал-бы за ним, когда наступал час его смерти, и не лежал-бы он при последнем издыхании один-одинешенек.

-- Вот самые справедливые слова, когда-либо слышанные мною, сказала госпожа Дильбер. Это достойная ему награда и суд над ним.

-- Я бы хотела только, чтобы этот суд был немного потяжелее, возразила женщина, потряхивая узел, и я вам ручаюсь, что он был-бы тяжелее, если-бы я могла наложить руки на что-нибудь другое. Развяжи узел, Джо, и оцени-ка мне это. Говори просто. Я не боюсь быть первой и также не боюсь показать им то, что в узле. Мы отлично знаем, я полагаю, что мы все работали для себя, прежде чем встретиться здесь. Тут нет греха. Развяжи же узел, Джо.

Но любезность её друзей не допустила этого, и человек в черном взял на себя смелость показать свою добычу. Она была не велика: одна или две печати, ящик для карандашей, пара запонок, булавка небольшой цены, вот и все. Старый Джо по нескольку раз осматривал каждую вещь и, оценив ее, отмечал мелом сумму, которую он тут-же может дать за нее; затем, когда увидел, что больше ничего не осталось, подвел итог и сказал:

-- Вот вам разсчет, и, я не дам шести пенсов больше, хотя бы меня за это сварили живым в кипятке. Чья очередь теперь?

таким-же образом.

-- Дамам я всегда даю больше, чем следует; это моя слабость, и этим я разоряю себя, сказал старый Джо. Вот вам счет. Если вы спросите у меня одним пенни больше и сделаете из этого открытый вопрос, я раскаюсь в своей щедрости и сбавлю пол-кроны.

-- Теперь, Джо, разверни мой узел, сказала первая женщина.

Для большого удобства Джо стал на колени и, развязавши с трудом узел, вытащил большой и тяжелый сверток темной материи.

-- Что это такое? спросил Джо; неужели полог с кровати?

-- Ну да, смеясь и выгибая локти и колени вперед, подхватила женщина. Конечно, полог с кровати!

-- Неужели вы его сняли так с кольцами, совсем, когда он лежал на кровати? спросил Джо.

-- Конечно, отвечала женщина. Почему-же мне было этого не сделать?

-- Вы родились, чтобы составить себе состояние, сказал Джо, и вы, конечно, разбогатеете.

-- Я, конечно, не стану удерживать своей руки, когда стоит протянуть ее, чтобы достать что-нибудь, и еще ради такого человека, каким был он; я вам ручаюсь за это, холодно возразила женщина. Не пролейте масло на одеяло.

-- Это его одеяло? спросил Джо.

-- Чье-же, думаете вы? возразила женщина. Я полагаю, что теперь он не простудится без него.

-- Я надеюсь, что он умер не от заразительной болезни, а? спросил старый Джо, остановивши свою работу и смотря вверх.

-- Не безпокойтесь об этом, возразила женщина, мне не так было приятно его общество, чтобы я стала копаться с такими вещами возле него, еслибы он умер от заразительной болезни. А ты можешь осматривать эту рубашку, пока глаза у тебя заболят, и не найдешь в ней ни одной дырки, ни одного даже потертого места. Это лучшая его рубашка, и действительно, она очень хороша. Она пропала-бы, если-бы я не взяла ее себе.

-- Что вы хотите этим сказать? спросил старый Джо.

-- А то, что его наверное похоронили-бы в ней, отвечала женщина со смехом. Кто-то был так глуп, что надел ее на. него, но я ее сняла. Если коленкор недовольно хорош для того, чтобы в нем хоронить, то на что же он годен? Это как раз приличная материя для такого тела; он не может казаться отвратительнее в коленкоровой рубашке, чем он был в этой.

Скрудж слушал разговор этот с ужасом. При виде этих людей, собравшихся вокруг своей добычи, при тусклом свете лампы старика, Скруджем овладели ненависть и отвращение, которые едва-ли могли-бы быть больше при виде злых демонов, торгующих самих телом.

-- Ха, ха, ха! хохотала та же женщина, пока старый Джо вынимал фланелевый кошелек и высчитывал каждому его получку.

-- Вот и конец ему, при жизни он всех отталкивал от себя для того, чтобы мы были в выигрыше после его смерти. Ха, ха, ха!

-- Дух, воскликнул Скрудж, дрожа всем телом; я вижу, вижу: судьба моя могла-бы быть сходна с судьбою этого несчастного человека; моя жизнь вела к тому. Боже милосердный, что это такое!

за себя страшным языком.

Комната была очень темна, так темна, что ее нельзя было разсмотреть, хотя Скрудж осматривался кругом, повинуясь какому-то тайному влечению и боясь узнать, что это за комната. Слабый свет, проникавший снаружи, падал прямо на кровать, и на ней лежало тело этого человека, ограбленного, брошенного, никем не оплакиваемого, оставленного без надзора.

Скрудж взглянул на привидение. Его твердая рука указывала на изголовье. Покрывало было накинуто так небрежно на покойника, что малейшее прикосновение к нему пальца Скруджа открыло-бы все лицо. Он думал об этом, чувствовал, как это было-бы легко сделать, и желал это сделать; но он настолько-же был лишен власти сдернуть покрывало, как и удалить от себя привидение.

О, холодная, холодная, суровая, ужасная смерть! Воздвигни здесь свой алтарь и окружи его всеми ужасами, которые находятся в твоей власти, ибо здесь твое царство! Но ты не в состоянии перевернуть, ради своих ужасных целей, ни одного волоска на голове любимого, уважаемого, почитаемого человека; ты не можешь исказить ни одной черты его. И это не потому, чтобы рука любимого мертвеца была не так тяжела и не падала снова, когда ее поднимут; не потому, чтобы сердце и пульс бились; но потому, что рука была открыта и щедра, сердце билось правдиво, великодушно, тепло и мягко, а пульс был человеческий. Рази, смерть, рази! и ты увидишь, как из нанесенной тобою раны вытекут добрые дела покойного и разсеят по свету вечную о нем память!

Никто не произнес этих слов, но Скрудж слышал их, смотря на постель. В это время он думал: Что, еслибы, этого человека воскресить! Какие могли быть его воспоминания? Скупость, кулачество, жестокость и заботы о наживе. Да, они привели его к богатому концу, нечего сказать!

Он лежал в темном, пустом доме, и не было тут ни одного мужчины, ни женщины, ни ребенка, чтобы сказать: он был добр ко мне в том-то, и, в память одного ласкового от него слова, я буду добр к нему. Только кошка возилась у двери, а под камнями очага грызлись крысы. Что им нужно было в этой комнате смерти, и почему оне были так неугомонны? Об этом Скрудж не смел думать.

-- Дух, произнес он, это страшное место. Покинув его, я не забуду урока, поверь мне. Уйдем отсюда.

Но дух продолжал указывать на изголовье.

-- Я понимаю тебя, возразил Скрудж; я-бы сделал это, если-бы мог; по это не в моей власти, дух, не в моей власти.

Привидение, казалось, опять посмотрело на него.

-- Если есть в городе кто-нибудь, в ком смерть этого человека вызвала какое-нибудь волнение, произнес Скрудж, едва дыша, то умоляю тебя, дух, покажи мне эту особу.

Привидение на одно мгновение развернуло, подобно крылу, свое черное одеяние, и тотчас-же обнаружилась комната при дневном свете, в которой сидела мать с детьми.

Она ожидала кого-то с видимым нетерпением, потому что ходила взад и вперед по комнате, останавливалась при каждом звуке, выглядывала в окно, смотрела на часы, напрасно старалась приняться за иголку и едва могла выносить голоса своих детей.

Наконец-то раздался давно ожидаемый стук в дверь; мать побежала и встретила своего мужа, человека молодого, но на лице которого был отпечаток забот и печали. Теперь в этом лице было замечательное выражение: что-то в роде серьезной радости, которой он как будто стыдился и которую старался сдержать.

Он сел за обед, который был приготовлен для него перед огнем, и, когда, после долгого молчания она спросила слабым голосом: какие новости? он, казалось, затруднялся, как ответить.

-- Хорошия или дурные? продолжала она, чтобы ему помочь.

-- Дурные, отвечал он.

-- Мы совсем раззорены?

-- Надежда может быть, если он смягчится, - возразила она с удивлением; все возможно, если случится такое чудо.

-- Он более не в состоянии смягчиться, сказал муж: он умер.

Судя по её лицу, она была мягкое и терпеливое созданье; но, услыхав последнее, она обрадовалась и выказала это, всплеснув руками; она тотчас же затем раскаялась в своей радости и огорчилась ею; но первое движение - было движение её сердца.

-- То, что мне сказала вчера вечером полупьяная женщина, когда я хотел его видеть и испросить неделю отсрочки, и то, что я принял за пустую отговорку, чтобы избежать свидания со мною, оказывается правдою: он не только был очень болен, но тогда-же именно умирал.

-- Кому же будет переведен наш долг?

-- Не знаю; но до этого у нас будут деньги; а еслибы их даже и не случилось, то неужели мы так несчастны, что найдем такого-же немилосердного кредитора в его наследнике. Эту ночь, Каролина, мы можем спать спокойно.

Да, смягчайте это, как хотите, а нельзя не признать, что сердца их облегчились. Лица детей, собравшихся вокруг своих родителей, чтобы слушать то, что они так мало понимали, сделались веселее; вообще, смерть этого человека водворила счастье и спокойствие во всем доме. Единственное волнение, какое дух мог показать Скруджу, было чувство удовольствия, произведенное этим происшествием.

-- Дух, покажи мне какое нибудь нежное чувство, связанное со смертью, сказал Скрудж, а то эта темная комната будет вечно у меня перед глазами.

Дух повел его по многим знакомым ему улицам; по дороге Скрудж осматривался кругом, чтобы увидеть себя, но его тени нигде не было. Они вошли в дом, где жил бедный Боб Крэчит, в то самое жилище, которое Скрудж уже раз посетил, и где теперь он увидел мать и детей, сидевших вокруг огня.

Они сидели тихо, очень тихо. Шумные маленькие Крэчиты, смирные теперь, как статуи, сидели в углу и смотрели на Петра, который держал перед собою книгу. Мать и дочери шили также очень, очень тихо.

"И, взяв ребенка, поставил среди их".

Где слышал Скрудж эти слова? Не во сне-же. Их, верно, прочел мальчик, когда Скрудж, вместе с духом, переступил порог. Зачем мальчик не продолжает?

Мать опустила работу на стол и приложила руку к глазам.

-- У меня болят глаза от черного, сказала она.

От черного! А, бедный Тайни Тим!

-- Им лучше теперь, сказала жена Крэчита; они слабеют у меня от работы при свечах, а я ни за что на свете не хотела-бы показывать слабых глаз вашему отцу, когда он вернется. Время ему притти.

-- Оно давно прошло, ответил Петр, закрывая книгу; но мне кажется, мама, что он все эти последние дни ходит тише, нежели прежде.

Они опять притихли. Наконец, она проговорила твердым, веселым голосом, который раз только задрожал:

-- Я видела, как он ходил с... я видела, как он очень скоро, бывало, ходил с Тайни Тимом на плечах.

-- И я также! подхватил другой. Все видели.

-- Но Тайни Тим был очень легок, продолжала она, наклонившись над работой, и отец так любил его, что ему было не трудно его носить, совсем не трудно. А, вот и отец ваш!

Она вскочила ему навстречу, и в комнату вошел маленький Боб в своем шарфе, который был ему очень нужен, бедняге. Чай для него был готов и стоял на заслонке. Все старались помочь Бобу, - каждый в чем мог. Когда он уселся, два младших Крэчита влезли к нему на колени, и оба ребенка приложили свои щечки к его лицу, как-будто желая сказать: не горюй, папа, не надо горевать.

Боб был очень весел с ними и болтал со всем семейством. Он посмотрел на работу и похвалил госпожу Крэчит и её детей за их искусство и быстроту в работе. Они, по его мнению, кончат гораздо раньше воскресенья.

-- Воскресенья! Так ты был там сегодня, Роберт? спросила его жена.

-- Да, моя милая, отвечал Боб, и я жалею, что и ты не могла сходить туда; тебе было-бы приятно видеть, какое это хорошее место, все покрытое зеленью. Но ты часто будешь видеть его. Я обещал ему, что буду ходить туда гулять каждое воскресенье. Мое маленькое, маленькое дитя, воскликнул Боб со слезами, мое маленькое дитя!

Тут он вдруг разрыдался. Он не мог удержаться. Для того, чтобы удержаться, нужно было, чтобы он не чувствовал себя еще так близко к ребенку.

Он вышел и поднялся в верхнюю комнату, ярко освещенную и украшенную зеленью, где лежал ребенок. Бедный Боб сел против него и, немного придя в себя, поцеловал маленькое личико. Он примирился с тем, что случилось, и сошел вниз совершенно счастливый.

Все семейство придвинулось к огню; мать и дочери продолжали свою работу, между тем как Боб им расказывал о необыкновенной доброте племянника господина Скруджа, которого он видел только один раз и который, встретив его в этот день на улице и видя, что он немного... только немного опечален, говорил Боб, спросил его, что с ним случилось. На что я ему и ответил, продолжал Боб, потому что он самый милый и любезный господин, какого я когда-либо видел. "Это мне очень грустно, господин Крэчит, сказал он, и я душевно огорчен за вашу добрую жену!" Я положительно не понимаю, откуда он знает это.

-- Что знает, мой милый?

-- Что ты добрая жена, отвечал Боб.

-- Все это знают, сказал Петр.

-- Отлично сказано, мой мальчик! воскликнул Боб. Конечно, все знают. Так он говорит: "Душевно огорчен за вашу добрую жену. Если я могу быть вам полезен в чем бы то ни было, продолжал он, давая мне свою карточку, вот где я живу; пожалуйста, приходите ко мне". Теперь я вам скажу, воскликнул Боб, не потому это было так восхитительно, что он мог-бы что-нибудь сделать для нас, по потому, что он такой добрый. Положительно казалось, что он знал нашего Тайни Тима и чувствовал вместе с нами.

-- Я уверена в том, что он добрая душа! сказала госпожа Крэчит.

лучшее положение.

-- Слышишь, Петр? сказала госпожа Крэчит.

-- И тогда, воскликнула одна из девочек, Петр станет ухаживать и заведет свое хозяйство.

-- Подите! проговорил Петр, улыбаясь.

-- И это может случиться в один прекрасный день, сказал Боб, хотя на это еще довольно времени. Но, во всяком случае, как-бы и когда-бы мы не разстались друг с другом, я уверен, что никто из нас не забудет бедного Тайни Тима, так как эта была наша первая разлука, не правда-ли?

-- И я знаю, мои милые, продолжал Боб, что вспоминая, как он, хотя и очень маленький ребенок, был терпелив и кроток, мы не будем ссориться между собою и тем забывать бедного Тайни Тима.

-- Нет, никогда, папа! опять воскликнули все.

-- Я очень счастлив, сказал маленький Боб; я очень счастлив!

Госпожа Крэчит и дочери поцеловали его; Петр пожал ему руку. Да, Тайни Тим, душа твоя была от Бога!

Дух будущого Рождества перенес его - хотя, казалось, в другое время (и действительно, не было как будто никакого порядка во времени всех последних видений, кроме того только, что они все были в будущем), на место сборища деловых людей. Но там Скрудж не увидел себя. Дух, не останавливаясь, шел все прямо вперед, как-бы к желанному концу, пока Скрудж не попросил его остановиться на минуту.

-- Этот двор, сказал Скрудж, через который мы так поспешно летим, тот самый, где была так много лет моя контора. Я и дом вижу. Дай мне взглянуть на то, чем я буду в будущем времени.

Дух остановился, но рука его указывала по другому направлению.

-- Вот дом! воскликнул Скрудж. Зачем-же ты указываешь в другую сторону?

Скрудж подбежал к окну своей конторы и посмотрел в него. Конторой была она и теперь, но не его конторой. Мебель была не та, и человек, сидевший на стуле, был не он. Привидение продолжало указывать по прежнему направлению.

Скрудж повернулся к духу и, удивляясь тому, куда и зачем они идут, следовал за ним до железных ворот. Тут он остановился, чтобы осмотреться прежде, чем войти, и увидел кладбище. Так здесь-то под землею почиет тот несчастный, которого имя он теперь должен узнать. Это было достойное его место: запертое вокруг высокими домами, заросшее сорными травами, произведениями не жизни, а смерти, загроможденное могилами. Да, достойное место!

Дух стоял между могилами и указывал на одну из них. Скрудж дрожа всем телом, подошел к ней. Привидение нисколько не изменилось, но Скруджу казалось, что он читает в его торжественной фигуре другое страшное значение.

-- Прежде, чем я приближусь к этому камню, произнес Скрудж, ответь мне на один вопрос. Тени-ли это того, что будет, или только того, что могло-бы быть?

-- Образ жизни людей предсказывает им известный конец, если они не изменят его, сказал Скрудж; если же они изменят этот образ жизни, то и конец изменится. Скажи мне, что так будет и с тем, что ты мне показываешь.

Дух был недвижим попрежнему.

Скрудж приблизился к нему, дорожа всем телом, и, следя глазами за направлением его пальца, прочел на покинутой всеми могиле свое собственное имя: Эбенезер Скрудж.

-- Неужели! воскликнул он, уже стоя на коленях. Человек, лежавший на той кровати, - я?

-- Нет, дух! О, нет, нет!

Но палец не двигался.

-- Дух, воскликнул Скрудж, крепко держась за одежду привидения, слушай меня! Я теперь уже больше не тот человек, каким был прежде. После твоих указаний я не хочу быть тем, чем-бы сделался. Зачем-же показывать мне все это, если нет больше надежды на мое исправление!

В первый раз рука, будто, шевельнулась.

Добрая рука задрожала.

-- Я буду почитать в своем сердце Рождество и буду стараться думать о нем круглый год. Я буду жить в прошедшем, в настоящем и в будущем. Все три духа будут всегда со мной. Я не забуду их уроков. О, скажи мне, что я могу стереть надпись с этого камня!

И в страстной мольбе своей он схватил руку привидения; оно старалось освободиться, по объятия Скруджа были сильны и удержали руку. Однако дух, еще более сильный, оттолкнул его.

Подняв руки в последней мольбе, Скрудж вдруг стал замечать изменение в одеянии духа. Оно осело, сузилось и уменьшилось до размеров столбика у его кровати.