Холодный дом.
Часть первая.
Глава IV. Заоблачная филантропия.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть первая. Глава IV. Заоблачная филантропия. (старая орфография)

ГЛАВА IV.
Заоблачная филантропия.

Когда мы вернулись в кабинет Кенджа, он сообщил нам, что мы переночуем у мистрис Джеллиби, и добавил, обращаясь ко мне:

-- Полагаю, вы знаете, кто такая мистрис Джеллиби?

-- Нет, не знаю, сэр, может быть мистер Карстон, или мисс Клер...

Но и они ничего не знали об этой даме.

-- Возможно-ли! воскликнул мистер Кендж, - мистрис Джеллиби замечательная женщина.

Вставши спиной к огню и устремив взор на пыльный предкаминный ковер, как будто там была написана биография этой дамы, он продолжал:

-- Она посвятила себя исключительно интересам ближних. В разные эпохи у нея были чрезвычайно разнообразные увлечения: в настоящее время она вся поглощена Африкой и занята культурой кофейного дерева, воспитанием туземцев и переселением на берега африканских рек избытка английского населения. Я полагаю, что мистер Джерндайс, за которым ухаживают все филантропы, зная, как он любит помогать всякому хорошему делу, очень высокого мнения о мистрис Джеллиби.

Кендж поправил свой галстук и обвел нас взглядом.

-- А мистер Джеллиби? вставил Ричард.

-- Мистер Джеллиби... Я думаю, что охарактеризую его всего лучше, сказав, что он муж мистрис Джеллиби.

-- Ничтожество? подсмеялся Ричард.

-- Я не сказал этого, серьезно ответил Кендж, - я не мог сказать этого, так как ничего не знаю о нем. Я никогда не имел удовольствия его видеть, может быть он прекраснейший человек, но вполне затмевается блестящими достоинствами своей супруги!

Затем он прибавил, что поместить нас на ночь у Джеллиби - распорядился сам Джерндайс, чтобы избавить нас, утомленных утренним путешествием, от далекого переезда в Холодный дом в такую темную ночь. Завтра же поутру нас будет ждать карета мистрис Джеллиби.

Мистер Кендж позвонил, и в кабинет вошел молодой человек. Назвав его мистером Гуппи, Кендж спросил его, отослан ли мой багаж. Мистер Гуппи ответил, что багаж отослан и карета готова к вашим услугам.

-- Мне остается только, говорил мистер Кендж, пожимая нам руки, - выразить мое живейшее удовольствие, (добрый вечер, мисс Клер!), что дело устроилось, питаю (прощайте, мисс Соммерсон!) надежду на то, что оно поведет к счастию, благополучию (рад, что имел честь с вами познакомиться, мистер Карстон!) и будет выгодно всем участвующим во всех отношениях. Смотрите, Гуппи, доставьте их туда благополучно.

-- Куда это туда, мистер Гуппи? спросил Ричард, когда мы вышли.

-- В Тевис-Инн, это недалеко, знаете, недалеко.

-- Это сейчас за углом. Мы обогнем Ченсери-Лен, минуем Гольборн и через пять минут на месте. Как видите, мисс Соммерсон, кругом та же лондонская особенность. Не так ли?

Моя ошибка, повидимому, его ужасно забавляла.

-- Да, в самом деле, туман очень густой, сказала я.

-- Я уверен, что он на вас не повлияет дурно, судя по вашему цвету лица; напротив, вы кажетесь еще лучше.

Мне самой было смешно, что я покраснела от этого комплимента, от которого сам мистер Гуппи был в восторге. Усадив нас в карету он сел на козлы. Мы весело билтали, смеясь над своей неопытностью и незнакомством с Лондоном. Проехав под аркой, мы свернули в узкую улицу, загроможденную высокими домами - настоящий резервуар для хранения тумана, и подъехали к двери с грязной медной дощечкой с надписью "Джеллиби". Множество народу, преимущественно детей, толпилось подле дома.

-- Не пугайтесь, сказал нам мистер Гуппи в каретное окно, - все дело в том, что один из маленьких Джеллиби застрял головой в решетке ограды двора.

-- Бедное дитя! Пожалуйста, выпустите меня поскорее!

-- Не безпокойтесь, мисс. С маленькими Джеллиби всегда что нибудь случается, успокопвал меня мистер Гуппи, но я бросилась к бедняжке.

Это был самый грязный ребенок, какого только можно себе представить; застряв своей шеей между прутьями решетки, испуганный, раскрасневшийся, он громко кричал. Разносчик молока и церковный сторож тянули его за ноги на улицу, надеясь вероятно, что от этого средства он сожмется и пролезет. Успокоивая ребенка, я заметила, что у него чрезвычайно большая голова, и подумала, что там, где прошла такая голова, пройдет и тело: поэтому я предложила толкать его вперед. Мое мнение было одобрено, и сторож с разносчиком так энергично принялись выталкивать малютку, что немедленно бы выбросили его на двор, еслиб я не придержала его за передник, пока Ричард и мистер Гуппи пробежали через кухню и приняли его на свои руки. Все обошлось благополучно. Малютка остался цел и невредим и начал неистово колотить мистера Гуппи палочкой от своего обруча.

Из домашних никто не показывался, кроме одной особы в деревянных башмаках, которая толкала ребенка снизу метелкой, не знаю зачем и не думаю, чтобы она сама это знала.

Поэтому я предположила, что мистрис Джеллиби не было дома, но к моему удивлению, когда та-же особа встретила нас в коридоре (уже без деревянных башмаков) и вошла в комнату первого этажа, она доложила:

-- Вот две молодых леди, мистрис Джеллиби.

На дороге попадалось множество детей, и нам стоило большого труда не наступить на них в темноте; когда же мы входили к хозяйке дома, какой-то ребенок свалился с лестницы с большим шумом, стукаясь головой о каждую ступеньку. (После Ричард говорил, что он насчитал их семь). Но на лице мистрис Джеллиби не отразилось и тени того безпокойства, которое было на наших, - она приняла нас с величайшим хладнокровием. Это была красивая, полная женщина лет сорока или пятидесяти, очень маленького роста, с прекрасными глазами, которые имели привычку смотреть куда-то вдаль, как будто бы (цитирую опять слова Ричарда) всматривались в африканский берег.

-- Очень рада, что имею удовольствие принять вас у себя, сказала она приятным голосом. - Я чрезвычайно уважаю мистера Джерндайса, и все, кем он интересуется, могут разсчитывать на мое внимание.

Поблагодарив ее, мы сели у двери на хромоногий увечный диван.

У мистрис Джеллиби были прекрасные волосы, но, по несчастию, занятия Африкой мешали ей чесаться; её шаль, когда она встала к нам на встречу, осталась на стуле, и мы заметили, что её платье не сходилось сзади и сквозь отверстие видна была шнуровка корсета, что напоминало решетку садовой беседки. Комната, усеянная бумагами и почти вся занятая огромным письменным столом, также забросанным кучами бумаг, была, должна сознаться, ужасно грязна. Разглядывая ее, мы продолжали прислушиваться к рыданиям бедного ребенка, упавшого с лестницы; кто-то в задней кухне старался унять его плач.

Но больше всего поразила нас девушка с измученным, болезненным, хотя и миловидным личиком, сидевшая за письменным столом. Поглядывая на нас, она грызла ручку пера. Она вся была выпачкана в чернилах, и начиная с растрепанных волос до крошечных ножек в разорванных и стоптанных атласных туфлях, ни одна часть её одежды не находилась в порядке и на своем месте.

-- Вы меня находите, дорогия мои, по обыкновению погруженной в занятия, сказала мистрис Джеллиби, снимая нагар с двух свечей в жестяных подсвечниках, которые распространяли по комнате ужасный запах сала (другого огня в комнате не было, а в камине лежали угли, связка дров и кочерга). - Но вы меня извините. В настоящее время я занята Африкой. Это вовлекло меня в переписку с должностными лицами и многими частными людьми, принимающими близко к сердцу интересы человечества. К счастью, дело подвигается вперед. На будущей неделе мы надеемся иметь от ста-пятидесяти до двух-сот семейств, занятых возделыванием кофейного дерева и воспитанием туземцев Борриобула-Га, на левом берегу Нигера.

Так как Ада молчала, то отвечать должна была я, и сказала, что, вероятно, такой результат будет ей приятен.

мисс Соммерсон, что вы никогда не обращали своих мыслей к Африке!

Этот переход был так неожидан, что я совершенно растерялась и заикнулась только о климат...

-- Климат прекраснейший на свете! воскликнула мистрис Джеллиби.

-- В самом деле?

-- Конечно, необходима осторожность. Но она необходима всюду. Если вы не будете остерегаться на Гольборне - вас переедут; этого никогда не случится, если вы примите предосторожности. Так и в Африке.

-- Без сомнения, ответила я, думая о Гольборне.

-- Может быть, вам будет интересно взглянуть, сказала мистрис Джеллиби, подвигая к нам кипу бумаг, - на некоторые из заметок, сделанных по этому пункту и по главному вопросу, пока я кончу письмо, которое диктовала моей старшей дочери. Рекомендую - она мой секретарь

Девушка перестала грызть перо и ответила на наш поклон полузастепчиво, полунадменно.

-- Я сейчас кончу, хотя, прибавила мистрис Джеллиби с улыбкой, - моя работа нескончаема. Где мы остановились, Кадди?

-- Посылаю свой привет мистеру Своллоу и прошу... прочитала Кадди.

-- Прошу позволения уведомить, согласно его письму по вопросу об африканском проекте... Нет Пеппи. Нет, ни за что!

Пеппи, прервавший африканскую корреспонденцию, был тот самый ребенок, который упал с лестницы. С пластырем на лбу, он пришел показать свои ушибленные колени; покрывавшия их ссадины и грязь возбудили наше сострадание, но мистрис Джеллиби сказала ему с невозмутимым спокойствием:

-- Пошел прочь, негодный мальчик! и устремила свои прекрасные глаза снова к Африке.

Так как она погрузилась в диктовку, то я осмелилась, когда бедный Пеппи проходил мимо меня, остановить его и посадить на колени. Ребенок очень удивился, особенно, когда Ада поцеловала его. Он задремал и, всхлипывая все реже и реже, уснул на моих руказ. Я так занялась им, что забыла следить за подробностями письма, хотя и вынесла впечатление, что оно имело чрезвычайно важное значение для Африки, и стыжусь, что так мало думала о нем.

-- Шесть часов! воскликнула мистрис Джеллиби. - А наш обеденный час - пять, хотя, впрочем, у нас нет определенного времени и мы обедаем, как случится. Кадди, укажи мисс Клер и мисс Соммерсон их комнаты. Может быть оне желают поправить свои туалеты. - Вы извините меня, конечно, что я так мало вами занималась. О, негодное дитя! Пожалуйста, спустите его с рук, мисс Соммерсон!

Я попросила оставить его у меня, искренно уверяя, что он нисколько мне не мешает, снесла его к себе и уложила на свою постель.

Аде и мне отвели две смежные комнаты. Обе были почти совершенно пусты и, тем не менее, в обеих царствовал безпорядок; занавеска над моим окном была прикреплена вилкой.

-- Быть может, вам нужна горячая вода? спросила мисс Джеллиби, ища и не находя кувшина.

-- Если это вас не затруднит...

-- О, нисколько, вопрос в том, есть ли она, возразила мисс Джеллиби.

к несчастью, горячей воды нет, - не могут найти котелка, а чайник распаялся.

Мы просили ее не безпокоиться и поспешили переодеться, чтоб скорее сойти вниз к огню. В двери постоянно заглядывали детския головки, всем любопытно было видеть необыкновенное явление - Пеппи, спящого на моей постели; и я все время была под страхом, как бы детские носики и пальчики не прищемились в дверях.

Нам нельзя было запереться, так как у моей двери не было ручки, а в комнате Ады хотя и была, но вертелась во все стороны, не запирая двери. Поэтому я предложила детям войти и расположиться у моего стола, а сама, одеваясь, стала им рассказывать историю Красной шапочки. Они притихли, как притаившияся мышки, со включением и Пеппи, который проснулся перед появлением волка. Когда мы сходили вниз, лестница была освещена светильней, плавающей в кружке с надписью: "На память о Тонбриджских минеральных водах". В гостиной, соединенной теперь с рабочей комнатой мистрис Джеллиби открытыми дверями, молодая женщина с распухшим лицом, подвязанным фланелью, раздувала огонь и надымила так сильно, что мы начали кашлять и плакать, и должны были открыть окна на целые полчаса.

Все это время мистрис Джеллиби в соседней комнате с завидным спокойствием продолжала диктовать письма об Африке, что было для нас большим счастьем, так как мы с Адой громко хохотали, слушая рассказ Ричарда о том, как он умывался в пирожной форме и на своем туалетном столике нашел котелок.

Мы сошли к обеду после семи часов, и предостережения мистрис Джеллиби относительно осторожности оказались очень полезны, так как дырявый ковер, покрывавший лестницу и не укрепленный прутьями, представлял настоящия тенета.

Нам подана была рыба, ростбиф, котлеты и пуддинг, - превосходный обед, если бы был приготовлен, как следует, но все это было сырое. Молодая женщина, закутанная фланелью, сунула все блюда на стол, как попало, и на том успокоилась, а после обеда оставила всю посуду на ступенях лестницы.

В дверях часто появлялась особа, которую мы видели в деревянных башмаках, по всей вероятности, кухарка; она появлялась по временам, ссорилась и бранилась с первой за дверями; обе жили, должно быть, как кошка с собакой.

Обед тянулся долго, вследствие всяких неожиданных случайностей, например, блюдо с картофелем опрокинулось в угольный ящик, а ручка штопора оторвалась и ударила молодую женщину в подбородок; но все время мистрис Джеллиби сохраняла полнейшее спокойствие духа. Она сообщала нам много интересных подробностей о Барриобула-Га и тамошних туземцах и получила в продолжение обеда столько писем, что Ричард, сидевший рядом с нею, насчитал четыре конверта в мясной подливке на её тарелке. Это были письма от дамских комитетов, отчеты и протоколы женских митингов и запросы от людей, возбужденных агитацией филантропов, касательно культивированья кофе и туземцев. На некоторые письма требовались ответы, и хозяйка три или четыре раза высылала старшую дочь из-за обеда писать их. Как она была занята! Правду сказала она нам, что принесла себя в жертву дела.

Мне очень любопытно было знать, кто этот плешивый, смиренного вида господин в очках, который занял пустое место за столом уже после того, как рыба была унесена. Повидимому, он тоже был причастен к Барриобула-Га, только не как активный деятель, а как пассивный объекты по его безмолвию я приняла бы его за туземца, если б не белый цвет колеи.

Только когда мы вышли из-за стола, оставив его вдвоем с Ричардом, у меня блеснула мысль: не это ли мистер Джеллиби? Да, это был он. Пришедший вечером молодой человек, по имени мистер Кволь, с выпуклыми, лоснящимися висками, с зачесанными назад волосами, отрекомендовавшийся Аде филантропом, сообщил ей, что он считает супружескую чету Джеллиби - союзом духа и плоти. Этот молодой человек иного говорил о своем значении в африканском вопросе, о своем проекте обучить колонистов Барриобула-Га вытачиванью фортепьянных ножек и объяснял все выгоды от осуществления этого проекта. Он старался выставить перед нами мистрис Джеллиби в наилучшем свете, и поминутно задавал ей такие вопросы: "я думаю, вы ежедневно получаете от ста-пятидесяти до двух-сот писем по африканскому вопросу? Если моя память мне не изменяет, вы, кажется, однажды отослали с одной почтой пять тысяч циркуляров?". И повторял нам всякий паз ответь мистрис Джеллиби, точно переводчик.

Весь вечер мистер Джеллиби сидел в углу, опершись головой о стенку в глубоком унынии. Ричард говорил, что, оставшись с ним после обеда, мистер Джеллиби несколько раз открывал рот, как будто у него лежало что-то на душе, но сейчас же закрывал опять, чем приводил Ричарда в великое смущение.

Мистрис Джеллиби, уютно расположившаяся в своем кресле, как в гнездышке, обложенном бумагами, весь вечер пила кофе и диктовала своей старшей дочери, а в промежутках вела диспут с мистером Кволем о всеобщем братстве людей, по поводу чего высказывала самые высокия и прекрасные чувства.

Я не могла быть такой внимательной слушательницей, как мне хотелось, потому что Пеппи и остальные дети столпились вокруг меня и Ады, в углу гостиной, требуя новой сказки. Я шепотом рассказала им о Коте в сапогах и хотела начать новую историю, когда мистрис Джеллиби, случайно вспомнив о детях, приказала им идти спать. Пеп'хи потребовал, чтоб уложила его в постельку непременно я, и мне пришлось снести его наверх, где молодая женщина с фланелевой повязкой бросилась на толпу детей, как драгун на неприятеля, и упрятала их в постели. После этого я постаралась привести немного в порядок наши комнаты и раздуть огонь, едва тлевший в камине. "

Входя в гостиную, я почувствовала на себе взгляд мистрис Джеллиби - очевидно она презирала меня за суетность и пустоту, что меня очень огорчило, хотя я и сознавала, что не могу претендовать на высокий полет мыслей.

Только около полуночи мы улучили удобную минуту и скрылись в свои комнаты, оставив мистрис Джеллиби в обществе бумаг и неизсякаемой чашки кофе, а её дочь ручкой пера в зубах.

-- Какой странный дом! сказала мне Ада, когда мы пришли наверх. - Удивительно, что кузен Джон отослал нас сюда!

-- Я милочка, совсем смущена. Как ни стараюсь понять - никак не могу.

-- Чего? спросила Ада с улыбкой.

Ада засмеялась, обняв меня рукой за шею и уверяя меня, что я кроткое, доброе, милое создание и совсем завладела её сердцем.

-- Вы никогда не унываете! Так заботитесь о всех, так беззаботно веселы и так скромны Вы съумелибы сделать уютным и приятным даже этот дом?

О, милочка! В простоте души она не сознавала, что, украшая меня небывалыми достоинствами, хвалит себя, обнаруживая всю доброту своего сердца.

-- Могу ли я задать вам один вопрос? спросила я, когда мы уселись к огню.

-- Хоть тысячу!

-- О вашем кузене Джерндайсе, которому я стольким обязана. Опишите его мне.

Ада взглянула на меня изумленными глазами и, запрокинув свою золотистую головку, залилась таким очаровательным смехом, что я не знала, чему больше удивляться: её красоте, или её неподдельному изумлению.

-- Эсфирь, вы хотите, чтобы я описала вам кузена Джерндайса?

-- Да, милочка, я никогда не видела его.

-- Да ведь и я никогда его не видала!

-- Может ли быть?

Ада рассказала мне, что помнит с детства, как её мать со слезами на глазах рассказывала о доброте и великодушии мистера Джерндайса, и говорила, что ему можно довериться больше, чем кому-либо на свете. Спустя несколько месяцев после смерти её матери, он написал Аде такое простое, искреннее письмо, так чистосердечно предлагал поселиться у него, прибавляя, что со временем, исцелятся раны, нанесенные злосчастным процессом. Она с благодарностью приняла его предложение. Ричард получил подобное же послание и дал такой же ответ. Он видел Джерндайса, но только раз, пять лет тому назад в Винчестерской школе. Об этом он рассказывал Аде как-раз в ту минуту, когда я их увидела в первый раз. Все что он мог вспомнить о Джерндайсе, это - что он "толстый, румяный малый".

Вот все, что она могла мне сообщить. Я продолжала сидеть перед огнем, когда Ада уже улеглась, думала о Холодном доме и удивлялась, каким далеким кажется мне вчерашний вечер. Не знаю, куда бы занеслись мои мысли, если бы легкий стук в дверь не призвал меня к действительности. Я тихонько отворила дверь и увидела мисс Джеллиби со сломанной свечою в кривом подсвечнике в одной руке и с рюмкой для яиц в другой.

-- Покойной ночи! сказала она сердитым голосом.

-- Покойной ночи!

-- Могу я войти! неожиданно спросила она меня все тем же сердитым, отрывистым тоном.

-- Конечно. Только не разбудите мисс Клер.

Она не захотела сесть, а стала у огня, обмакивая свой палец, выпачканный чернилами, в рюмку с уксусом и смачивая им чернильные пятна на своем лице. Долго стояла она безмолвно, мрачно нахмурившись, - и вдруг сказала:

-- Ах, как бы я хотела, чтобы проклятая Африка провалилась к чорту!

-- Не говорите, мисс Соммерсон! Я ее ненавижу! Отвратительная, мерзкая!

Я сказала, что она верно очень устала, приложила руку к её разгоряченному лбу и посоветовала ей лечь и успокоиться. Она продолжала стоять с тем же угрюмым, нахмуренным видом, потом неожиданно отставила рюмку и, обернувшись к постели, на которой спала Ада, сказала:

-- Как она хороша собой!

Я с улыбкой подтвердила это.

-- Сирота?

-- Да.

-- Но, должно быть, училась многому? Танцам, музыке, пению? Может говорить по французски, умеет шить, знает географию, историю и все остальное?

-- Конечно.

-- А я не знаю. Я ничего не знаю! Умею только писать. Я всегда пишу для мамы. Как не стыдно было вам двум приехать сегодня вечером любоваться моим невежеством! Наверно, теперь вы мечтаете о себе Бог знает что?

-- Это безобразие! - продолжала она. - Вы и сами так думаете: весь дом, дети, я - все гадки! Папа жалок - и не удивительно! Присцилла пьяна - она постоянно пьяна! Стыдно будет с вашей стороны, если вы станете отрицать, что не заметили, когда она прислуживала за обедом, как от нея несло кабаком. Вы ведь заметили это?

-- Милочка, уверяю вас, не заметила!

-- Вы заметили, не отрекайтесь, вы заметили!

-- О милочка! Дайте мне сказать...

-- По вы выслушаете, если не хотите быть несправедливой. Повторяю, я не знала о том, что вы мне сейчас сказали, потому что служанка не подходила ко мне близко за обедом. Но раз вы сказали, я, конечно, не сомневаюсь, и мне очень прискорбно это слышать.

-- И вы, конечно, ставите себе это в заслугу?

-- Нет, дорогая моя, это было бы очень глупо.

С тем же недовольным лицом она нагнулась над постелью и поцеловала Аду, потом тихо подошла к моему стулу. Её грудь тяжело дышала, и мне было ее бесконечно жаль, но я думала, что лучше молчать.

И она опустилась передо мной на колени, пряча свое лицо в складках моего платья, и, рыдая, стала умолять простить ее.

Я утешала ее, как могла; хотела поднять, но она упиралась.

-- Вы учите девочек! О, если бы вы могли учить меня, как я стала бы у вас учиться! Я так несчастна! Я так вас люблю!

Никак нельзя было уговорить ее сесть рядом со мною, она продолжала стоять на коленях на скамеечке, уткнувшись в мое платье. Мало по малу бедная измученная девушка заснула; я приподняла её голову, положила на-свое плечо и закуталась вместе с нею в шаль, так как огонь потух и стало холодно. Сперва я напрасно старалась уснуть: перед моими закрытыми глазами проносились образы, виденные втечение дня. Наконец, понемногу они стали сливаться, расплываться; мне стало казаться, что на моем плече спит то Ада, то одна из моих прежних подруг в Гринлифе, с которыми я как будто разсталась уже давно, то помешанная старушка. Потом мне представился какой-то владелец Холодного дома, наконец я уже ничего не различала.

от холода его зубы выбивали частую дробь.