Холодный дом.
Часть первая.
Глава V. Утреннее приключение.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть первая. Глава V. Утреннее приключение. (старая орфография)

ГЛАВА V.
Утреннее приключение.

Хотя утро было очень сырое и густой туман казался непроницаемым (говорю: казался, ибо оконные стекла были так грязны, что сквозь них даже яркий летний день глядел бы тускло), но я уже достаточно ознакомилась с неудобством спать при незапирающихся дверях, к тому же очень интересовалась Лондоном, и потому одобрила предложение мисс Джеллиби прогуляться.

-- Мама не скоро еще сойдет вниз, да и тогда придется ждать завтрака по крайней мере час; папа закусит чем попало и уходит в контору: он не знает, что значит завтракать по-людски. Присцилла ставит ему с вечера хлеб и немножко молока, иногда случится, что молока не осталось, иногда ночью его выпьет кошка. Но я боюсь, что вы страшно устали и, может быть, охотнее поспали бы?

-- Я совсем не устала, душечка, и с удовольствием прогуляюсь.

-- Ну, если так, то я схожу за своими вещами.

Ада пожелала присоединиться к нам и через десять минуть была готова. Я предложила Пеппи умыться, обещая за это положить его на свою постель. Он милостиво соизволил выразить свое согласие и даже не расплакался, хотя во время операции имел вид угрюмый и вообще отнесся к ней с таким удивлением, как будто видел ее в первый раз, а потом моментально заснул. Я сама было колебалась позволить себе такой самовольный поступок относительно чужого ребенка, но потом решилась, подумав, что никто этого и не заметит.

Окончив возню с Пеппи, я помогла Аде одеться, потом стала торопливо одеваться сама и от всей этой суеты совсем разгорелась. Мы нашли мисс Джеллиби за умываньем в той комнате, где она вчера занималась корреспонденцией.

Присцилла, с грязным подсвечником в руке, растапливала камин, бросая куски сала в огонь, чтоб он лучше разгорелся. Все было еще в том виде, в каком осталось со вчерашняго вечера: обеденная скатерть не была снята, повсюду крошки, пыль, клочки бумаги. Наружная дверь стояла настеж; на решетке двора висели оловянные кружки и кувшин, а кухарку мы встретити на улице - она выходила из кабака, утирая рукавом губы. Поравнявшись с нами, она сообщила нам, что заходила туда узнать, который час.

Еще прежде мы встретили Ричарда, он бегал взад и вперед по тротуару, чтоб согреться; он очень удивился, что мы так рано встали, и с удовольствием присоединился к нашей компании. Я и мисс Джиллиби шли впереди; в ней явилась её вчерашняя резкость, и, не скажи она вчера, что любит меня, я бы никак этого не подумала по её теперешнему виду.

-- Куда же вы хотите идти? - спросила она.

-- Куда-нибудь, - отвечала я.

-- Куда-нибудь - значит никуда, - сказала мисс Джеллиби, внезапно останавливаясь.

-- Ведите нас, куда хотите.

Она зашагала большими шагами и потащила меня за собой.

-- Мне все равно! - говорила она. - Будьте свидетельницей мисс Соммерсон, что я это сказала. Пусть он со своей противной лысиной ходит к нам хоть тысячу лет, я все-таки не стану с ним говорить. Они с мамой строят из себя настоящих ослов!

-- Дорогая моя, ваша дочерняя обязанность... попыталась было я возразить на этот эпитет, но мисс Джеллиби стремительно перебила:

-- Не говорите мне о дочерних обязанностях, мисс Соммерсон! Где же материнския обязанности? Отданы без остатка человечеству и Африке. Так и спрашивайте у Африки в чем должны состоять дочерния обязанности, это её дело, а уж никак не мое! Вы возмущены? Ну, и я возмущена!

Она тащила меня все быстрее и быстрее.

-- Повторяю, он может ходить к нам сколько угодно, а я ни слова с ним не скажу. Я его не выношу! Их разговоры с мамой я ненавижу и презираю больше всего на свете. Удивляюсь, как камни на мостовой у нашего дома не вышли из терпенья и остаются на местах слушать всю эту галиматью и любоваться маминым хозяйством!

Я поняла, что она говорит о мистере Кволе, которого мы видели вчера вечером.

Они спросили нас смеясь, уж не условились ли мы бежать на перегонки. Наш разговор прервался. Мисс Джеллиби молча шла рядом со мною с грустным лицом.

Я разглядывала улицы, удивляясь их бесконечности и разнообразию; несмотря на ранний час, оне кишели народом; пешеходы и экипажи сновали по всем направлениям; в лавках хлопотали с устройством обычной ежедневной выставки в окнах, чистили, мели; странные создания в отрепьях рылись в выметенном сору, разыскивая булавки и всякие отбросы.

-- Кузина, мы как будто и не выходили из суда, - говорил веселый голос Ричарда: - смотрите, другой дорогой мы пришли к месту нашей вчерашней встречи и... что это? Клянусь большой канцлерской печатью, ведь это опять вчерашняя старушка!

И правда, вчерашняя старушка стояла перед нами с теми же улыбками и реверансами, и с тем же покровительственным видом говорила:

-- А! Несовершеннолетние Джерндайсы! Очень рада!

-- Как вы рано вышли из дому, сударыня, - сказала я в ответ на её реверанс.

-- Да. Я всегда рано гуляю. До заседания. Здесь место уединенное. Я собираюсь с мыслями перед началом дневных занятий, - говорила она жеманясь. - Мои занятия требуют размышлений. Следить за судопроизводством ужасно трудно.

-- Кто это? - спросила у пеня потихоньку мисс Джеллиби, крепко сжимая мою руку. Но у старушки был замечательно острый слух, - она услыхала и обратилась прямо к девушке.

-- Истица, дитя мое. К вашим услугам. Имею честь аккуратно присутствовать на всех судебных заседаниях. Со своими документами. Имею удовольствие говорить с другою юной участницей в тяжбе Джерндайс? - спросила она, низко присев и склонив голову на бок.

Ричард, чтоб загладить свою вчерашнюю оплошность, поспешил ласкою ответить, что мисс Джеллиби ничем не связана с процессом.

-- А, она не ожидает решения? Но и она состареется. Только не так скоро. О нет! Это сад Линкольн-Инна. Я зову его своим. Летом это мое постоянное местопребывание. Птички здесь поют так мелодично! Я провожу здесь большую часть вакаций. В созерцании... Вы не находите, что вакации тянутся ужасно долго?

Чтоб не обмануть её ожиданий, мы поспешили согласиться.

-- Когда листья с деревьев опадут и все цветы завянут, так что не останется ни одного на букет лорду-канцлеру, тогда вакации кончаются, - продолжала она: - и шестая печать Апокалипсиса снова начинает господствовать. Соблаговолите зайти ко мне, посмотреть на мое жилище. Это будет для меня хорошим предзнаменованием: юность, надежда, красота! Давно оне не посещали меня!

Она взяла меня за руку и потащила за собой, кивая Ричарду и Аде, чтоб они шли за нами. Я не знала, как от нея отделаться, и взглядом просила Ричарда помочь мне; но должно быть приглашение заинтересовало его, или, может быть, он боялся оскорбить старушку, только он не обращал внимания на мои знаки и шел за нами, а с ним и Ада. Между тем, наша странная проводница посылала нам самые любезные улыбки, повторяя, что живет неподалеку. Действительно, это было близко. Через боковую калитку она провела нас в узкую улицу, примыкающую непосредственно к заднему фасаду Линкольн-Инна и отделенную от здания суда только дворами да переулками. Тут старушка вдруг остановилась со словами: - Вот моя квартира. Не угодно ли пожаловать!

Мы стояли перед жалкой лавчонкой, над дверьми которой было написано крупными буквами:

КРУК. СКЛАД ТРЯПЬЯ И БУТЫЛОК.

А внизу помельче

КРУК.
ПОСТАВЩИК КОРАБЕЛЬНЫХ ПРИНАДЛЕЖНОСТЕЙ.

На окне была изображена красная бумажная фабрика с подъезжающими к ней красными телегами, наложенными доверху красными мешками с тряпьем. Там и сям видне лись надписи: "Покупают кости". "Покупают старое железо, ломанную кухонную посуду". "Покупают негодную бумагу". "Покупается подержанное платье мужское и женское".

Казалось, что здесь покупают все что угодно и ничего не продают. На окне стояло множество бутылок самых разнообразных сортов: от инбирного пива, от содовой воды, из под ваксы, аптекарские пузырьки, винные бутылки, стклянки из под пикулей, из под чернил.

Последнее слово мне напомнило, что кроме множества пустых чернильных пузырьков еще много особенностей напоминало о близком соседстве этой лавки с судебными учреждениями: она казалась грязным паразитом, непризнанным родственником судебной палаты. На улице у дверей лавчонки стояла хромоногая скамья, а на ней лежала груда книг с ярлыком: "Судебные уставы, по 9 пенсов за том". Все надписи были сделаны писарским почерком, какой я видела на бумагах в конторе Кенджа и Карбоя и в письмах, которые получала от них. Тем же почерком было написано объявление, не имеющее ничего общого с лавкой и гласившее:

"Почтенный человек сорока пяти лет ищет переписки, исполняет заказы скоро и аккуратно. Адресоваться: Немо, квартира мистера Крука".

По стенам лавки висели подержанные синие и красные мешки, у двери лежали кучи старых пергаментных свертков и выцветших рваных бумаг. Мне казалось, что все ржавые ключи, которые сотнями валялись в груде старого железа, когда-нибудь отворяли двери и ящики юристов; что все лохмотья, лежавшие на сломанных деревянных весах и свешивавшияся с потолочной балки, некогда были судейскими мантиями. "Для дополнения картины остается вообразить, что кости, - вон там, в углу, - и как чудесно оне вычищены! взгляните! это кости несчастных клиентов", шепнул нам Ричард.

В это пасмурное утро в лавке, загороженной от света стенами Линкольн-Инна, было совсем темно, и мы могли разсмотреть её содержимое только благодаря фонарю, который держал старик в очках и меховой шапке. Теперь он повернулся к двери и заметил нас.

Это был маленький сморщенный старикашка с лицом, напоминающим лицо трупа; его голова ушла далеко в плечи и дыхание выходило густым паром, точно дым от горевшого внутри огня. Брови и борода были совсем белые, кожа сплошь изрезана глубокими морщинами и толстыми вздутыми жилами, что делало его похожим на старый древесный сук, осыпанный снегом.

-- Хи-хи... Желаете что-нибудь продать? спросило старик, подходя к двери.

Мы поспешили ретироваться и обратились к нашей проводнице, которая в эту минуту тщетно пыталась отворить свою дверь. Ричард стал было убеждать ее, что так как мы имеем удовольствие знать, где она живет, то можем уйти, и прибавил, что мы торопимся домой. Но от нея не так-то легко было отделаться. Она так настойчиво просила нас, особенно меня, войти хоть на минутку (для хорошого предзнаменования), что нам оставалось только уступить. К тому же нас разбирало любопытство, и когда старик стал в свою очередь упрашивать: "Ну, ну, зайдите, сделайте ей удовольствие. Это займет не более минутки. Заходите, заходите. Если та дверь не отворяется, пройдите через лавку!" - мы вошли, ободряемые и поощряемые Ричардом, и разсчитывая на его покровительство.

-- Мой хозяин Крук, соблаговолила представить его нам старушка: - прозван соседями лордом-канцлером, а лавку зовут Верховным судом. Очень эксцентричный человек. Большой чудак, страшный чудак, уверяю вас.

Она покачала головой и постучала пальцем по лбу, давая понять, что мы должны быть к нему снисходительны, - потому что... вы понимаете? он немного... того! сказала она с чрезвычайной важностью. Старик, услыхав это, засмеялся.

Положим, это правда, что меня зовут лордом "канцлером, а лавку мою Верховным судом, говорил он, идя впереди с фонарем: - А знаете ли, за что прозвали так меня и мою лавку?

-- Нет, отвечал Ричард довольно равнодушно.

-- Видите-ли начал было старик, останавливаясь и обернувшись к нам: - А, хи-хи-хи! Какие прекрасные волосы! У меня внизу три мешка женских волос, но таких шелковистых и тонких нет. Что за цвет! какая тонина!

-- Ну, любезный, довольно! крикнул Ричард, возмущенный тем, что старик своей желтой рукой дотронулся до волос Ады. - Можете восхищаться про себя, как и мы, но вольностей себе не позволяйте!

Старик бросил на него быстрый взгляд, но Ада, раскрасневшаяся от смущения и похорошевшая так, что поразила даже ко всему, кроме своего процесса, равнодушную старуху, поспешила вмешаться и сказала смеясь, что гордится таким простодушным комплиментом. Тогда мистер Крук вернулся к начатому рассказу так же внезапно, как прервал его.

-- Посмотрите, сколько у меня всякой всячины, говорил он приподнимая фонарь. - Соседи ничего не понимают и думают, что все это никуда не годный хлам, который здесь гниет и пропадает, потому то и окрестили так это место. У меня масса пергамента и старых бумаг, я люблю ржавчину, плесень и паутину. Мне все годится: доброму вору все в пору. Что раз попалось в мои лапы, с тем я уж не разстанусь (так думают мои соседи, хоть толком и не знают). Я не люблю ничего переставлять, мести, вытирать, чистить или чинить. Вот почему они дали мне это скверное прозвище. Я на них плюю! Каждый день я хожу в Инн смотреть, как заседает мой высокоблагородный ученый собрат. Он меня не замечает, но я за ним наблюдаю: между нами разница небольшая, оба копаемся в грязи, хи-хи! - Леди Джэн!

Большая серая кошка спрыгнула с ближайшей полки к нему на плечо так неожиданно, что мы вздрогнули.

-- Покажи им, как ты царапаешься. Ну, рви, леди Джен! говорил хозяин.

Кошка соскочила на пол, вонзила свои острые, как у тигра, когти в кучу тряпья и стала его раздирать с таким скрипом, что я почуствовала оскомину на зубах.

-- Так она бросится на всякого, на кого я ее науськаю! сказал старик. - Я скупаю, между прочим, я кошачьи шкурки, эту также продали мне на шкуру, видите, какая красота! Но я не содрал ее. (В суде не так поступают, не так ли?)

Говоря это, он провел нас через лавку, отпер заднюю дверь, которая вела внутрь дома, и остановился, положив руку на замок. Прежде чем пройти в дверь, старушка любезно ему заметила:

-- Будет, Крук! у вас прекрасные намерения, но вы надоели моим юным друзьям. Они торопятся. Мне самой пора идти в суд. Мои молодые друзья - несовершеннолетние участники в тяжбе Джерндайс.

-- Джерндайс? с испугом воскликнул старик.

-- Джерндайс с Джерндайсом, - громадный процесс, пояснила она.

-- Вы, кажется, взяли на себя труд принимать участие в делах, которые разбирает ваш достопочтенный ученый собрат.

-- Да, вы угадали, отвечал старик разсеянно: - ваше имя?..

-- Ричард Карстон.

-- Карстон, повторил он медленно загибая указательный палец и продолжая загибать следующие при дальнейшем перечислении: - Да, там есть эта фамилия и еще Бербери, Клер, Дэдлок.

-- Он знает о деле столько же, сколько настоящий лорд-канцлер, получающий за это жалованье, заметил Ричард.

-- Э, пробормотал старик, выходя из задумчивости: - Том Джерндайс... извините меня, что я так его называю, но в суде его никогда не знали под другим именем, а было время, когда он был так же известен там, как теперь она (многозначительны!'! кивок в сторону старухи). Том бывал здесь часто. Он приобрел безпокойную привычку бродить около суда и разговаривать с здешними лавочниками, заклиная их избегать суда, как чумы, чтобы ни случилось. "Потому что, говорил Том, судиться - это все равно, что жариться на медленном огне, или чтоб тебя растирали в порошок между жерновами; судиться - значит умирать под пчелиными жалами, захлебываться капля по капле, сходить съума ежеминутно, изо дня в день, из года в год"... Он чуть-чуть не покончил с собою вот на том самом месте, где стоит молодая леди.

Мы слушали с ужасом.

-- Он вошел в эту дверь в день своей смерти, продолжал. старик, указывая пальцем на полу воображаемый путь Тома Джерндайса. - Весь околоток давно знал, что он покончить с собой рано или поздно, и вероятно скоро. Так вот, в этот день он вошел ко мне, прошелся по лавке, сел на скамью, вон эту, и попросил меня (вы конечно понимаете, что я тогда был помоложе) привести ему пинту вина, "потому что", говорил он: "я, Крук, совсем измучился, - мой процесс опять в суде. Теперь, я думаю, решение наконец близко". Мне не хотелось оставлять его одного и я уговорил его сходить в таверну, что по ту сторону улицы, проводил его туда и видел в окно, как он уселся в кресле у камина в большой компании. Не успел я вернуться, как слышу выстрел, - бегу в в таверну, и все соседи бегут туда, и каждый кричит: это Том Джерндайс! i.

Старик помолчал, поглядел на нас, потом на фонарь, задул его и продолжал:

-- Разумеется мы не ошиблись. Хи-хи! Конечно вечером, когда докладывалось дело, весь околоток собрался в суде. Мой высокопоставленный ученый собрат и компания по обыкновению копались в грязи и притворялись, будто ничего не слыхали про случившееся, или, если и слыхали, то они тут не при чем. Ох-хо-хо, Боже мой!

Розовое личико Ады смертельно побледнело, Ричард выглядел не лучше; я понимала, что они должны чувствовать, если даже я, не участница в процессе, так взволнована.

Какое потрясение должны были испытать эти неопытные молодые сердца, узнав, что они наследники целого ряда несчастий, оставивших по себе такия ужасные воспоминания. Я безпокоилась также о том, как подействует этот тяжелый рассказ на бедную сумасшедшую, но, к моему удивлению, старушка как будто и не слышала его и продолжала тащить нас наверх, объясняя с снисходительностью высшого существа к слабому смертному, что её хозяин "немножко того... вы понимаете?"

Она занимала большую комнату на чердаке, откуда открывался вид на крыши Линкольн-Инна, - что, казалось, и было главной причиной, побудившей ее занять эту комнату. Она говорила, что может видеть отсюда Линкольн-Инн даже ночью, особенно при лунном свете. Комната была чистенькая, почти пустая, в ней стояла только самая необходимая мебель; по стенам было прилеплено несколько старых, вырванных из книг гравюр, изображающих адвокатов г канцлеров, и висело с полдюжины ридикюлей и рабочих мешков "с документами" - как она нам объяснила. В камине не было ни топлива, ни золы, нигде не видно ни принадлежностей одежды и ничего съестного. На полке открытого шкапа я заметила одну или две пустых тарелки, столько же чашек, - и только; все это было чисто-пачисто вытерто и пусто. Осмотревшись кругом, я начала понимать, какой трогательный смысл скрывался под жалкой внешностью старухи.

-- Я чрезвычайно польщена, могу вас уверить, визитом несовершеннолетних Джерндайсов, приветливо говорила наша бедная хозяйка: - очень обязана за хорошее предзнаменование. Место здесь уединенное. Удобно размышлять. Я очень ограничена в выборе места, так как мне необходимо следить за судопроизводством. Я живу здесь много лет. Дни провожу в суде, а вечера и ночи тут. Ночи мне кажутся ужасно длинными, так как я мало сплю и много думаю. Иначе и нельзя, имея дело в суде. Я в отчаянии, что не могу вам предложить шоколада. Вскоре выйдет решение, и я заживу на широкую ногу. В настоящее же время (решаюсь открыться в этом несовершеннолетним Джерндайсам, но только под условием строжайшей тайны) я часто нахожусь в затруднении, как сохранить приличную внешность. Я часто страдала здесь от холода; бывали неприятности и похуже холода. Но это ничего не значит. Простите, что завела разговор о таких пустяках.

Она приподняла занавеску, прикрывавшую узкое окно её чердака и обратила наше внимание на висящия там клетки с птицами: жаворонками, коноплянками, щеглами; всех было по крайней мере штук двадцать.

-- Я начала покупать их с целью, которую вы сейчас поймете. Я хотела выпустить их на волю в тот день, как выйдет решение. Да-а. А они умирают в неволе! Их жизнь так коротка, а дело тянется так долго, что оне умирают одна за другой, и мою коллекцию я должна постоянно возобновлять. Это все молодые птицы, но сомневаюсь, доживет ли до освобождения хот одна. Неправда ли, это ужасно?

Она не ждала ответов на свои вопросы: должно быть она имела привычку задавать вопросы даже тогда, когда была одна.

-- По временам, когда дело откладывается и большая печать снова господствует, мне приходит мысль, что, может быть, когда нибудь и меня найдут бездыханной здесь, где я находила мертвыми стольких птичек!

-- Я не могу позволить им много петь, говорила старушка, - потому что (вам, быть может, это покажется смешно) меня смущает мысль, что они распевают здесь, пока я в суде слежу за доказательствами. А мне нужно, понимаете, полное спокойствие. В другой раз я скажу вам их имена. Не теперь. Пусть их поют на здоровье в день такого хорошого предзнаменования. В честь юности, надежды и красоты! проговорила она, сопровождая каждое из последних слов улыбкой и реверансом. Ну, дадим им свету!

И птички начали прыгать и щебетать.

шепотом: - что её врожденная кровожадность усилилась вследствие страха видеть их на свободе - это потому, что скоро выйдет решение. Она страшно хитра и лукава. Я почти уверена, что это не кошка, а волк сказочный, - так трудно выгнать ее за дверь.

Не знаю, скоро ли бы мы съумели найти предлог закончить наш визит, но весьма кстати на соседних часах пробило половина десятого. Она поспешно схватила со стола мешок с документами и спросила, не пойдем ли мы с ней в суд? Мы сказали, что не пойдем, прибавив, что не намерены ее задерживать.

есть предчувствие, что это непременно так будет.

Спускаясь, она говорила нам шепотом, что весь дом набит хламом, который хозяин все скупает, а продавать не хочет - потому что он немного... того, вы понимаете?

Во втором этаже она остановилась перед мрачного вида дверью.

-- Здесь живет другой жилец, переписчик, объяснила она нам. - Уличные мальчишки говорят, что он продал душу чорту. Не знаю, что он сделал с полученными деньгами. Т-с!

Очевидно она подозревала, что жилец может услышать ее даже отсюда; повторяя: "т-с" она отошла на ципочках, как будто-бы звук её шагов мог передать ему, что она говорила.

градом катился пот. Опустив связку вниз, он чертил мелом на стенке крестик. Ричард, Ада и мисс Джеллиби прошли вперед за старухой; когда же я, в свою очередь, проходила мимо Крука, он остановил меня за руку и написал мелом на стене букву Д, выводя ее очень странно: он начал букву с конца и начертил ее наоборот. Это была заглавная буква, и не печатная, а совершенно такая, какую написал бы каждый клерк Кенджа и Карбоя.

-- Можете вы это прочесть? спросил он, глядя на меня проницательным взглядом.

-- Конечно. Это не трудно.

-- Что написано?

-- Д.

Взглянув еще раз на меня, потом на дверь, он стер написанное и вывел на том же месте "ж", только на этот раз маленькое, не прописное, и опять спросил:

Я ответила.

Он быстро стер и снова писал буквы тем же странным способом, начиная с конца и спрашивая каждый раз, какая это буква, пока не вышло слова: Джерндайс. Ни разу он не оставил на стенке двух букв вместе. Когда я прочла все слово, он засмеялся и стал снова тем же странным способом и так же быстро чертить новые буквы, из которых составилось: Холодный дом.

Когда я с удивлением прочла эти два слова, он за смеялся и спрятал мел.

-- Хи-хи. Я имею способность, мисс, чертить на память буквы, хоть не умею ни читать, ни писать!

- Надеюсь, мисс Соммерсон, что вы не заняты здесь продажей своих волос? Довольно с мистера Крука и тех трех мешков!

Я поспешила пожелать мистеру Круку доброго утра и присоединиться к своим друзьям. Разставаясь с нами, старушка торжественно нас благословила и повторила свое вчерашнее обещание сделать меня и Аду наследницами своих будущих поместий. Поворачивая за угол, мы оглянулись назад и увидели в дверях лавки мистера Крука, смотрящого нам вслед. На его плече сидела кошка и хвост её торчал сбоку его меховой шапки, точно громадное перо.

-- Вот наше первое лондонское приключение! сказал со вздохом Ричард. - Ах, кузина, какое скверное слово: Канцелярский суд!

-- И для меня, с тех пор, как себя помню, прибавила Ада. - Как грустно, что я должна быть врагом стольких людей, да еще своих родственников! А они, я уверена, со своей стороны питают ко мне враждебные чувства, и все мы разоряем друг друга, не зная зачем и почему, и всю нашу жизнь проведем во вражде и недоразумениях. Должен же кто нибудь из нас быть прав? Не странно-ли что ни один честный судья, серьезно изучавший это дело, не мог открыть этого втечение стольких лет?

-- Да, кузина, вы правы: в этой разорительной нелепой игре есть что-то дикое. С каким спокойствием, с какой безмятежностью занимались вчера судьи этим делом! а как подумаешь, сколько несчастий оно принесло, - кружится голова и сжимается сердце! Когда я спрашиваю себя, как могло это случиться с людьми, допустив, что это люди неглупые и порядочные, - я теряю голову, а когда подумаю, что может быть они действительно плуты, - у меня сердце разрывается. Но во всяком случае, Ада, - ведь я могу звать вас Адой?

-- Во всяком случае, Ада, на нас с вами суд не окажет дурного влияния. Благодаря нашему доброму родственнику, мы столкнулись на жизненном пути и теперь нас ничто не разлучит!

-- Ничто, Ричард! тихо ответила Ада.

Мисс Джеллиби значительно пожала мою руку и посмотрела на меня выразительным взглядом. Я улыбнулась ей, мы весело продолжали свой путь, и наша прогулка закончилась весело.

Спустя полчаса после нашего возвращения, явилась мистрис Джеллиби; затем втечение часа постепенно появлялись в столовой разные принадлежности завтрака.

в том самом состоянии, в каком был вчера.

За завтраком она была очень занята, так как утренняя почта принесла ей кучу писем о Барриобула-Га; по её словам, ей предстоял хлопотливый день. Дети вертелись вокруг стола, безпрестанно падая и прибавляя новые синяки к тем, которыми были испещрены их ноги, представлявшия настоящую летопись их злоключений. Маленький Пеппи пропадал без вести втечение полутора часа, пока наконец полисмен принес его домой с Ньюгетского рынка. Спокойствие, с которым мистрис Джеллиби перенесла это отсутствие, а потом его возвращение в недра семьи, не мало нас удивило. Все это время она продолжала неутомимо диктовать Каролине, которая уже успела основательно выпачкаться в чернилах.

В час за нами приехала открытая коляска и повозка за нашими вещами. Мистрис Джеллиби просила нас передать её привет её доброму другу мистеру Джерндайсу. Каролина оставила свою конторку, чтоб нас проводить; она крепко поцеловала меня в коридоре и стала на крыльце, кусая перо и горько плача. Пеппи, по счастию, спал и тем избавил себя от тяжелых минут разставания; (у меня было некоторое подозрение, что он очутился на Ньюгетском рынке, разыскивая меня). Остальные дети окружили нашу коляску, влезали на запятки, безпрестанно падали, а когда мы тронулись, они пустились бежать за экипажем, рискуя попасть под колеса, чем привели нас в неописанный страх.