Холодный дом.
Часть первая.
Глава X. Переписчик.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть первая. Глава X. Переписчик. (старая орфография)

ГЛАВА X.
Переписчик.

На восточном краю Ченсери-Лэна, или точнее говоря в Кукс-Корте на Канцелярской улице, ведет свою торговлю мистер Снегсби, поставщик канцелярских принадлежностей.

Под тенью Кукс-Корта, в самом темном углу улицы, мистер Снегсби продает всевозможные бланки для судебных дел, свитки и листы пергамента, бумагу разного формата: для векселей, для судебных предписаний, бурую, белую, серую, протечную, гербовую; перья гусиные и стальные, чернила, резину, растушовки, штифтики, карандаши, сургуч и облатки, красные тесемки, зеленые ленты, карманные книжки, альманахи, счетные книги, адрес-календари, шнурки, линейки, письменные приборы, стеклянные и свинцовые, перочинные яожи, ножницы, шнуровальные пглы и другия мелкия канцелярския принадлежности.

Короче, мистер Снегсби продает такое множество предметов, что перечислить их все нет никакой возможности. Торгует он с тех пор, как по окончании ученья вступил в компанию с Пеффером. Тогда в Кукс-Корте совершился переворот: появилась новая, свеженькая вывеска с надписью "Пеффер и Снегсби", заменившая старого, почтенных лет ветерана под скромным именем: "Пеффер", которое почти нельзя было разобрать, - так обвился вокруг него дым, этот лондонский паразит; дым разъел его, как разъедает плющ, вскормившее его растение.

В Кукс-Корте давно не видно Пеффера, да никто и не ожидает его увидеть, потому что уж двадцать пять лет, как он отдыхает на кладбище у церкви Св. Андрея в Гольборне под грохот телег и экипажей, неумолкаюший целый день и половину ночи, точно рев дракона.

Очень может быть, что, когда смолкнет этот рев, он является в Кукс-Корт украдкой, но никто этого не знает. Может быть он прогуливается на свежем воздухе, пока голос безжалостного петуха в подвале маленькой молочной, что на Канцелярской улице, не возвестит ему минуту возвращения в могилу.

Может быть, ему любопытно бы изучить способность петуха угадывать появление дневного света, может быть, он завидует этой способности с тех пор, как сам не может наслаждаться дневным светом.

Если когда нибудь Пеффер и посещает Кукс-Корт при бледном свете луны, - чего не может положительно отрицать никакой торговец канцелярскими принадлежностями, - то он является невидимкой, и от этого никому ни тепло, ни холодно

Когда Пеффер был еще жив, а мистер Снегсби, впродолжение семи долгих лет, состоял у него в учениках, в том же помещении при Пеффере жила его племянница, приземистая сварливая девица с чрезвычайно туго перетянутой талией и чрезвычайно острым носом, который, подобно резкому осеннему вечеру, становился к концу еще острее.

Кукс-Кортская молва гласила, что мать этой племянницы, когда та была еще ребенком, очень заботилась о том, чтоб талия её достигла совершенства, и каждое утро собственноручно зашнуровывала ее, упершись ногой в ножку кровати, для лучшей опоры. Говорили, что, кроме наружных средств, для той же цели употреблялись и внутренния: она вливала ей в горло целые пинты уксуса и лимонного соку; эти кислоты въелись в пациентку, отразились на её характере и заострили её нос.

Кто первый пустил этот слух - неизвестно, но должно быть он не достиг ушей молодого Снегсби. или не имел на него влияния; по крайней мере молодой человеке настойчиво ухаживал за племянницей, одержал победу над её сердцем и, достигнув совершеннолетия, взял себе разом двух компаньонов.

И так, в настоящее время в Кукс-Корте на Канцелярской улице мистер Снегсби и племянница составляют одно целое, и последняя до сих пор заботится о своей талии, которая если и не всем правится, то безспорно имеет ценность редкости.

Мистер и мистрис Снегсби составляют не только единую плоть, но, как утверждают соседи, имеют вдвоем один голос, и голос этот, принадлежащий повидимому мистрис Снегсби, часто слышится в Кукс Корте; мистер Снегсби изъясняется обыкновенно не иначе, как устами своей дражайшей половины.

Мистер Снегсби кроткий, плешивый, робкий человечек с блестящей лысиной и маленьким клочком черных волос на затылке; он имеет наклонность к тучности и покорности, Когда в сером рабочем камзоле и черных коленкоровых нарукавниках, стоя на пороге своей двери, он созерцает облака, или за конторкой в темной лавке, с тяжелой плоской линейкой в руках, кромсает пергамент в сообществе своих двух учеников, он производит впечатление застенчивого, вполне безпритязательного существа.

Из под его ног в эти часы часто слышится пронзительный голос, точно голос безпокойного духа, который не может угомониться в своем гробу, - вырываются жалобы и вопли; случается при этом, что, когда крик подымется до самых высоких нот, мистер Снегсби заметит своим ученикам:

-- Это моя женушка задает нахлобучку Осе!

Имя, которое назвал мистер Снегсби, должно бы по удачному выражению одного местного остряка, принадлежать самой мистрис Снегсби, как необыкновенно метко определяющее её наружность и ядовитый характер, по оно принадлежит не ей, а худенькой девушке из приюта для бедных. Это прозвище единственная её собственность, за исключением маленького сундучка с её гардеробом и пятидесяти шиллингов годового жалованья.

Некоторые утверждают, что при крещении Оса получила имя Августы; выросла она в Тутинге и была отдана по контракту одному из благодетелей, и хотя, по мнению всего прихода, развивалась там при самых благоприятных условиях, по почему-то по временам ее "встряхивали припадки", - происхождения этой болезни никто из благотворительных членов прихода не мог объяснить.

Осе двадцать три или двадцать четыре года, но на вид она десятью годами старше; благодаря своим странным припадкам, она получает такую несоразмерно дешевую плату. Оса так боится, чтоб ее не отослали назад к благодетелю, что работает за семерых, за исключением тех случаев, когда ее схватит припадок и ее находят распростертой, - с головой в ушате, в помойной яме, в кастрюле с кушаньем, или вообще в таком месте, около которого се застиг припадок.

Для родственников и опекунов двух молодых учеников мистера Снегсби Оса служить большим утешением, так как решительно нельзя опасаться, чтоб она приворожила их юные сердца. Требованиям своей хозяйки она тоже вполне удовлетворяет, ибо мистрис Снегсби может есть и пилить ее, ничем не рискуя, и, наконец, доставляет много приятных минуть мистеру Снегсби, который уверен, что делает благодеяние тем, что держит се у себя.

В глазах Осы жилище поставщика канцелярских принадлежностей есть храм, полный великолепия; маленькая гостиная верхняго этажа, вся закутанная чехлами, точно старая дева в передничке и папильотках, кажется ей самой изящной комнатой во всем христианском мире. Вид из окон, - с одной стороны на Кукс-Корт, наискось Канцелярской улицы, а с другой - на задний двор тюрьмы Коавинс, - кажется ей ландшафтом неподражаемой красоты. Два портрета масляными красками (на которые очевидно живописец не пожалел масла), изображающие любовно переглядывающихся мистера и мистрис Снегсби,--для нея произведения кисти Рафаэля или Тициана.

Мистер Снегсби, за исключением тайн своего ремесла, все дела передал жене: она распоряжается деньгами, бранится со сборщиками податей, назначает время и место воскресных молений, выдает мистеру Снегсби разрешения на прогулки или другия увеселения, не признает за собой никакой ответственности относительно обеда и подает к столу, что ей вздумается.

Таким образом мистрис Снегсби служить предметом зависти для всех жен в околотке, не только по обе стороны Ченсери-Лэна, но даже в Гольборне; в домашних стычках с мужьями все местные дамы обращают их внимание на разницу в положении их (т. е. жен) и мистрис Снегсби, и в поведении их (т. е. мужей) и мистера Снегсби.

Сплетни и слухи под сенью Кукс-Корта носятся, как летучия мыши и толкаются во все окна, и слухи эти гласят, что мистрис Снегсби ревнива и подозрительна, и по временам доводит мужа до того, что он убегает из дому; слышно также, что мистер Снегсби сносит такое обращение только потому, что он труслив как заяц. Но замечено, что те самые жены, которые ставят его в пример своим своевольным мужьям, в действительности смотрят на него с пренебрежением. Особенно презирает его одна дама, муж которой подозревается - и не без основания - в том, что в супружеских стычках частенько пускает в ход свой зонтик, в виде исправительного средства.

Но все эти неопределенные слухи насчет четы Снегсби возникли, быть может, из того, что мистер Снегсби имеет склонность к созерцанию и поэзии, любит, прогуливаясь леток по Степль-Инну, наблюдать, как чирикают воробьи и шелестят листья. Прохаживаясь по двору архива по воскресеньям после полудня, любит рассказывать о добром старом времени, о том, что под угловой часовней можно открыть несколько старых каменных гробниц. Любит он также услаждать свое воображение воспоминаниями о многочисленных канцлерах, вице-канцлерах и архивариусах, которые сошли уже в могилу. Разсказывая своим ученикам о том, как некогда с Гольборнского холма сбегал ручей, "чистый как хрусталь", а на месте тротуаров были тропинки и вели оне в зеленые луга, он так одушевляется, так проникается пламенной страстью к сельской природе, что не имеет даже надобности отправляться за город.

День склоняется к вечеру, газ уже зажжен, но светит еще слабо, потому что не вполне стемнело.

Стоя у порога своей лавки, мистер Снегсби следит за облаками и усматривает на свинцовом небе, нависшем над Кукс-Кортом, запоздавшую ворону, которая летит к западу; пролетает она над Канцелярским переулком, Линкольн Иннским садом и направляется к ЛинкольнъИнну.

Здесь, в огромном доме, принадлежавшем некогда знатному вельможе, а ныне разделенном на несколько квартир, сдающихся в наем, живет мистер Телькингорн.

Этот дом - излюбленное место юристов; они гнездятся в этих бренных останках былого величия, как черви в орехе.

В бывших чертогах до сих пор уцелели широкия лестницы, просторные коридоры, высокия сени, уцелели даже расписные плафоны с Аллегорией в римском шлеме и небесно-голубой тоге, возлежащей на такой неприступной вышине среди баллюстрад, колонн, цветов, облаков и толстоногих мальчуганов, что у каждого, кто на нее смотрит, начинает кружиться голова - впрочем, кажется, это общая участь всех аллегорий.

Здесь, среди ящиков с именами знатнейших фамилий, пребывает мистер Телькингорн в те часы, когда его безмолвная фигура не присутствует в загородных замках, где великие мира сего умирают со скуки. Сегодня он здесь и сидит за столом так смирно, как старая устрица, которую нет возможности открыть.

На сколько можно различить в сумраке сегодняшняго вечера, жилище мистера Телькингорна по виду похоже на него самого: нелюдимое, старомодное, с отпечатком какой-то холодной сдержанности, оно как будто старается ускользнуть от наблюдений.

Неуклюжия, допотопные, с широкими спинками кресла красного дерева, обитые волосяной материей, такия тяжелые, что их не сдвинешь с места; покрытые банковыми скатертями, старинные на тонких ножках столы; гравированные портреты известных лиц знатнейших фамилий последняго и предпоследняго поколения, - вот что его окружает.

На полу, у его ног, разостлан толстый темный турецкий ковер; на столе, в серебряных старомодных подсвечниках, стоят две свечи, которые не в состоянии достаточно осветить обширную комнату.

Заглавия на корешках книг скрыты обертками; все, что можно запереть, - под замком и нигде ни одного ключа; две-три бумаги избегли обшей участи и лежат на столе.

Мистер Телькингорн не обращает внимания на лежащие перед ним документы, а занят тем, что молча и медленно перекладывает с места на место круглую крышку от чернильницы и два обломка сургуча, - эта работа помогает его размышлениям. Он, видимо, не может прийти к какому-то решению: то крышка оказывается по середине, то палочка красного сургуча, то черного. Но это все не то. Мистер Телькингорн смешивает все и начинает сызнова.

Здесь, под расписным плафоном, с которого Аллегория взирает на вторжение мистера Телькингорна с таким строгим видом, как будто угрожает слететь на него и отрубить ему голову, здесь и жилище, и контора мистера Телькингорна.

Он не держит большого штата прислуги: у него только один слуга - человек средних лет, который почти не бывает подле него, а сидит обыкновенно на скамье в передней и редко обременен занятиями. Мистер Телькингорн не держится общепринятого порядка и не нуждается в клерках, как другие: великое хранилище тайн не может доверять их чужим рукам. Его клиенты нуждаются в нем самом, и он самолично выполняет все, что им нужно. Стряпчие Темпля составляют все бумаги, какие только могут понадобиться, по его таинственным инструкциям; снимать с них копии он отдает поставщикам и за платой не стоит никогда. Человек средних лет, сидящий на скамье в передней, знает о делах пэров не больше, чем первый встречный подметальщик на Гольборнской улице.

Красный сургуч, черный, крышка от чернильницы, другая крышка, песочница... Так! Эту по середине, ту направо, эту налево. Колебание должно наконец прекратиться, теперь или никогда - это ясно.

Мистер Телькингорн встает, поправляет очки, надевает шляпу, кладет в карман рукопись и выходит, сказав человеку в передней:

-- Я скоро вернусь.

Очень редко скажет он ему что нибудь более определенное.

Путь мистера Телькингорна тот же, каким летела ворона, только короче: он направляется в Кукс-Корт, в Канцелярскую улицу, к Снегсби, специальному поставщику канцелярских принадлежностей для суда, к Снегсби, который берет на коммисию переписку бумаг, снимает копии, перебеливает всевозможные судейские акты и проч. и проч.

десятого. Мистер Снегсби готовился уже спуститься в подземные апартаменты для чаепития, когда, выглянув в дверь, увидел запоздалую ворону.

-- Хозяин дома?

Пока ученики пьют чай на кухне в обществе мистера и мистрис Снегсби, за лавкой присматривает Оса, и следовательно две дочери портного, расчесывающия свои локоны перед зеркалом во втором этаже противоположного дома, напрасно лелеют надежду пленить ими сердца учеников и возбуждают только никому ненужное удивление Осы, у которой волосы не хотят рости и, как всем известно, никогда не выростут.

-- Хозяин дома? спрашивает мистер Телькингорн.

-- Да, он дома.

И Оса отправляется за ним; она рада предлогу исчезнуть из лавки, на которую смотрит со смешанным чувством благоговения и ужаса, как на склад страшных орудий судебных пыток, как на место, куда опасно входить, когда газ погашен.

Является мистер Снегсби, вспотевший, с лицом, лоснящимся от горячого чаю и от масла; он торопливо проглатывает кусок хлеба с маслом и говорит:

-- Боже мой, мистер Телькингорн!

-- Я к вам на одно слово, мистер Снегсби.

Снегсби моментально расцветает.

-- К вашим услугам, сэр. Но отчего вы не прислали за мной своего слугу? Пожалуйте в комнату за лавкой, сэр.

В соседней комнате стоит запах пергамента; она служить одновременно кладовой и конторой; тут же занимаются перепиской бумаг.

Мистер Телькингор садится на стул перед конторкой, против мистера Снегсби.

-- Дело Джерндайса с Джерндайсом, Снегсби.

-- Слушаю, сэр.

Снегсби прибавляет света, повернув газовый рожок, и скромно кашляет в кулак, предчувствуя поживу; как робкий человек, он привык покашливать на разные манеры, что избавляет его от труда говорить.

-- Недавно вы снимали для меня копии с некоторых бумаг по этому делу.

-- Так точно, сэр.

-- Одна из них, говорит мистер Телькингорн, ощупывая карманы и роясь не в том, где нужно (плотно закрытая устрица старой школы!), - написана особенным почерком который мне понравился. Случайно проходя мимо и думая, что я захватил эту рукопись с собою, я зашел спросить вас.. Но я не взял ее. Ничего, дело не важное, как нибудь в другой раз. Ах, вот она!.. Я зашел спросить вас, кто это переписывал?

-- Кто переписывал, сэр? говорит Снегсби и, взяв рукопись, кладет ее на конторку, повертывая и перелистывая левой рукой, как умеют делать только торговцы бумагой. - Мы сдавали ее на сторону, сэр, у нас тогда накопилось очень много работы. Сейчас я не могу вам сказать, кто ее переписывал. Справлюсь в книге, сэр.

Снегсби вынимает из шкапа и делает новую попытку проглотить кусок хлеба с маслом, застрявший у него в горле, взглянув на копию, он начинает водить указательным пальцем по странице:

-- Джьюби, Покер... Джерндайс... Здесь, сэр. Так. Как я это забыл!.. Мы сдавали ее, сэр, переписчику, который живет на той стороне улицы.

Мистер Телькнигорн увидел запись в книге гораздо раньше Снегсби и успел прочесть ее прежде чем палец Снегсби остановился на ней.

-- Немо, сэр. Здесь обозначено: сорок два листа сданы в среду в восемь часов вечера, принесены в четверг в половине девятого утра.

-- Немо! повторяет мистер Телькингорн, - по латыни nemo значит никто.

-- А по английски некто, сэр, предлагает свое мнение Снегсби, почтительно покашливая. - Это имя человеческое. Оно стоит здесь, как видите. Сорок два листа сданы в среду в восемь часов вечера, принесены в четверг в половине девятого утра.

Уголком глаза мистер Снегсби начинает следить за головой своей супруги, которая выглядывает из двери лавки, чтоб узнать, по какой причине муж оставил свой чай недопитым. Мистер Снегсби выразительно покашливает, желая ей сказать: милая, это заказчик.

-- В половине девятого, сэр, повторяет мистер Снегсби. - Наши переписчики, живущие поденной работой, часто имеют странную судьбу. Может быть это не настоящее его имя, а прозвище, которое он себе присвоил. Я припоминаю теперь, сэр, что он назвал себя этим именем в объявлениях, которые выставил в главном правлении, в королевском суде, в судебных палатах. Все эти объявления в одном роде, знаете: "такой-то ищет занятий и проч."

Мистер Телькингорн смотрит в маленькое окно, выходящее на задний двор тюрьмы Коавинс, в окнах которой появляется свет; кофейная Коавинса выходит сюда же, на шторах её отражаются туманные силуэты нескольких фигур. Мистер Снегсби пользуется удобным случаем, поворачивает слегка голову к двери и, взглянув через плечо на свою жену, начинает беззвучно шевелить губами, произнося в виде оправдания: - Тёль-кин-горн, бо-га-тый, вли-ятель-ный.

-- Давали вы раньше работу этому человеку? спрашивает мистер Телькингорн.

-- Сколько раз, сэр! Даже для вас!

-- Я задумался о вещах более важных и позабыл, где он живет.

-- На той стороне улицы, сэр; там, где... мистер Снегсби в третий раз старается проглотить хлеб с маслом, который заупрямился и никак не проходит: - где лавка тряпья и бутылок.

-- Не можете ли указать мне?

-- С величайшим удовольствием, сэр.

Мистер Снегсби снимает нарукавники и серый камзол, надевает черный сюртук, берет шляпу с гвоздя.

-- А вот и моя женушка! говорит он громко: - дорогая моя, будь так добра, скажи которому нибудь из молодых людей, чтоб пришел присмотреть за лавкой, пока я пройдусь недалеко с мистером Телькингорном. Мистрис Снегсби, сэр. Через две минуты я вернусь, дружочек.

Мистрис Снегсби кланяется юристу, удаляется за прилавок, следит за ними через оконную штору, прокрадывается в заднюю комнату и бросается к записной книге, которая до сих пор лежит открытой: очевидно она любопытна.

- это их общий жребий, сэр. Особенность этого человека та, что он, кажется, никогда не спит. Если вам понадобится, он будет писать без конца, сколько назначите.

Теперь уже совсем смерклось и газовые рожки ярко светят. Они идут натыкаясь на клерков, которые несут на почту сегодняшния письма, на спешащих к обеду адвокатов и атторнеев, на просителей и ответчиков, истцов и вообще на людей, которым вековая мудрость приказных поставила миллионы препятствий, мешающих им отправлять житейския дела, подобно прочим смертным.

Вот они проходят то вместилище всяческой грязи, - то место, где лавируют в невидимой грязи между законом и правосудием, и ныряют в видимой грязи улицы; как и откуда берется вся эта грязь - неизвестно, известно только, что когда её скопится слишком много, ее надо счистить.

Судейский крючек и судебный коммисионер достигли наконец лавки тряпья и бутылок, громадного склада самых отвратительных товаров, приютившейся под сенью Линкольн-Иннской стены и принадлежавшей, как гласила надпись, некоему Круку.

-- Вот где он живет, сэр, говорит поставщик канцелярских принадлежностей.

-- Разве вы но зайдете, сэр?

Мистер Снегсби приподымает шляпу и возвращается к своей женушке и недопитому чаю.

Но мистер Телькингорн раздумал идти в Линкольн-Инский сквер: пройдя немного, он повернул назад и вошел в лавку мистера Крука.

Старик встает и, взяв в руку свечу, идет навстречу посетителю.

-- Дома жилец?

-- Жилец или жилица, сэр? спрашивает мистер Крук.

-- Жилец. Тот, что берет переписку.

-- Вам угодно видеть его, сэр?

-- Да.

-- Мне и самому это редко удается, усмехается мистер Крук: - позвать его сюда? Только мало, надежды, чтоб он пришел, сэр!

-- Так я пойду к нему сам, отвечает мистер Телькингорн.

Мистер Крук в сопровождении кошки становится у подножия лестницы и смотрит вслед мистеру Телькингорну. Только что тот скрылся, старик смеется: - Хи-хи!

Стряпчий глядит вниз через перила, кошка оскаливает зубы и шипить на него.

-- Смирно, леди Джэн! Будьте вежливы с гостями милэди.

Мистер Крук догоняет посетителя и говорит ему на ухо: - Знаете, что говорят о моем жильце?

-- Говорят, что он продал душу чорту. Конечно, мы с вами знаем, что чорт не покупает душ, по могу сказать одно: я убежден, что мой жилец вступил бы в эту сделку скорее всякого другого, - такой он мрачный и угрюмый. Не выводите его из терпения, сэр, - вот мой совет.

Кивнув головой, мистер Телькингорн продолжает свой путь. Он подходит к грязной двери во втором этаже, стучится и не получает ответа. Он отворяет дверь и при этом нечаянно тушить свечу. В комнате, куда он вошел, воздух так сперт, что свеча и сама бы погасла. Маленькая комната совсем черна от сажи сала и грязи. На ржавой каминной решетке, такой помятой, как будто сама нищета сдавила ее своими острыми когтями, слабо тлеет несколько угольков. В углу у камина, на некрашеном сосновом столе, сплошь испещренном чернильными пятнами стоит изломанный пюпитр. В другом углу покоится на стуле старый рваный чемодан, заменяющий комод и шкап; как видно, в нем не очень нуждаются, ибо обе его крышки ввалились, как щеки умирающого с голоду бедняка.

Пол ничем не прикрыт только перед камином валяются истоптанные лохмотья веревочного мата. Нет занавесок, которые скрывали, бы ночную тьму но старые выцветшие ставни притворены и сквозь их щели голод может бросить свой призрачный взгляд на человека, лежащого на кровати.

Против огня, на жалкой постели, представляющей какую-то смесь грязных заплат, тощого тюфяка и грубой парусины, стряпчий, остановившийся в нерешимости в дверях, видит распростертую человеческую фигуру.

Растрепанные волосы, сливаясь с всклокоченной бородой и бакенбардами, окружают лицо точно туманной пеной.

Грязная и вонючая комната, сырой и затхлый воздух; трудно сразу решить, какой запах более всего поражает обоняние и чуть не доводит до обморока, но, сквозь общую затхлую, пропитанную табаком атмосферу, до стряпчого доносится горький неприятный запах опиума.

-- Эй, приятель! кричит стряпчий, стуча в дверь железным подсвечником.

Он думает, что разбудил приятеля, так как, хотя тот лежит немного отвернувшись, видно, что глаза его открыты.

Он повторяет свой стук, и свеча, которая давно уже начала тухнуть, наконец гаснет и оставляет его в потемках, только узкие глаза ставень блестят над постелью.