Холодный дом.
Часть первая.
Глава XI. Наш дорогой брат.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть первая. Глава XI. Наш дорогой брат. (старая орфография)

ГЛАВА XI.
Наш дорогой брат.

Стряпчий остановился в нерешимости среди темной комнаты.

Вдруг он почувствовал чье-то прикосновение к своей руке. Он вздрогнул и спросил:

-- Кто тут?

-- Это я, произнес над самым его ухом голос хозяина дома: - вы, кажется, не могли его разбудить?

-- Да.

-- Где ваша свеча?

-- Погасла. Вот она.

Крук берет ее, идет к камину, нагибается к золе и пробует зажечь свечу, но его усилия тщетны, так как угли потухли.

Он кричит жильцу, чтоб тот сходил зажечь свечу в лавку - безполезно.

Старик отправляется сам.

По какой-то причине мистер Телькингорн не остается ждать его в комнате, а выходит на лестницу. Вскоре стена озаряется светом: старик медленно всходит по ступенькам, зеленоглазая кошка следует за ним по пятам.

-- Он всегда так крепко спит? тихо спрашивает стряпчий.

-- Гм, не знаю, отвечает старик, тряся головой и приподымая брови: - я почти ничего не знаю ни о нем, ни об его привычках, кроме того, что он редко показывается на свет Божий.

Продолжая шептаться, оба разом входят в комнату.

Когда внесли свечу, щели в окнах пропадают, как будто их глаза закрылись, но глаза человека, лежащого на постели, остаются открытыми.

-- Боже милостивый! Он умер! восклицает мистер Телькингорн.

Мистер Крук взял было свесившуюся руку человека, но мгновенно выпускает се и рука тяжело раскачивается.

С минуту оба безмолвно смотрят друг на друга.

-- Надо послать за доктором. Выйдите на лестницу, сэр, и позовите мисс Флайть. Вон у кровати яд. Покричите Флайт, говорит Крук, распростирая над постелью свои костлявые руки, точно крылья летучей мыши.

Крук следит за ним глазами и, пока тот кричит на площадке, успевает прокрасться к чемодану и вернуться назад.

-- Бегите, Флайт, бегите за ближайшим доктором. Торопитесь!

Так говорит Крук своей жилице, слабоумной старушке.

Она исчезает в одно мгновение ока и вскоре возвращается в сопровождении доктора с густо обсыпанной табаком широкой верхней губой и густо уснащенным шотландскими оборотами говором. Доктор ворчливо брюжжит, так как его оторвали от обеда.

-- Мертв, как фараон, клянусь моими предками, говорить он после короткого осмотра.

Мистер Телькингорн, стоя подле стула с чемоданом, спрашивает, давно ли он умер?

-- Давно ли, сэр? Да часа три тому назад, отвечает доктор.

-- Да, около, того, отзывается с другой стороны кровати смуглый молодой человек.

-- Вы тоже медик, сэр? спрашивает первый.

Молодой человек дает утвердительный ответ.

-- В таком случае я могу уйти, так как мне здесь нечего делать, говорит доктор, этим замечанием он заканчивает свой краткий визит и идет кончать свой обед.

Смуглый молодой лекарь подносит подсвечник к лицу умершого переписчика, который оправдал теперь свое странное имя, потому что превратился в ничто.

-- Я его знаю в лицо; он последние полтора года покупал у меня опиум. Кто нибудь из присутствующих ему родня? спрашивает лекарь, обводя их взглядом.

-- Я его домохозяин, отвечает с гримасой Крук, взяв свечу из протянутой руки доктора, - Как-то раз он сказал мне, что я самый близкий из что родственников.

-- Он умер от слишком большой дозы опиума, в этом нет сомнения. Комната сильно пропахла опием, говорит врач и, взяв старый чайник, который ему подал Крук, прибавляет: - этого хватит, чтоб убить дюжину людей.

-- Как вы думаете, он сделал это нарочно? спрашивает Крук.

-- Принял большую дозу?

-- Да?

Крук причмокивает губами, чуя, что в воздухе пахнет чем-то интересным.

-- Не могу вам сказать. Думаю, что это мало вероятно, так как он привык к большим приемам опия. Но наверное утверждать никто не может. Кажется, он был очень беден.

-- Да, повидимому, говорить старик, бросая кругом такой острый взгляд, что кажется, будто он занял глаза у своей кошки: - эта комната выглядит не роскошно. Но я, с тех пор, как он тут поселился, ни разу у него не был, а он был слишком скрытен, чтоб посвящать кого нибудь в свои дела.

-- За шесть недель.

-- Теперь он не заплатит, говорит молодой человек, еще раз осмотрев труп. - Нет никакого сомнения, что он мертв, как египетская мумия; судя по его виду и обстановке, смерть была для него счастливым походом. В молодости, наверное, он был красив.

С этими словами молодой человек, видимо взволнованный, садится на край постели и, вглядываясь в лицо покойника, кладет руку ему на сердце.

-- В его манерах, помню, было что-то такое, что невольно наводило на мысль, не принадлежал ли он прежде к хорошему обществу и уже впоследствии пал так низко. Так это или нет? продолжал доктор, взглядывая на остальных.

-- Я могу сказать о нем столько же, сколько о тех женщинах, чьи волосы лежат в моих мешках там внизу, отвечал Крук. - Все, что я могу сказать о нем, это - что он прожил у меня полтора года и все это время жил, уж там кормился-ли, нет-ли, - этого не знаю, а жил перепиской бумаг.

Впродолжение этого разговора мистер Телькингорн, заложив руки за спину, стоял в стороне возле старого чемодана, повидимому безучастно и совершенно чуждый тех чувств, которые волновали остальных трех: любопытства мистера Крука, ужаса помешанной старушки и научного интереса, заметного в молодом докторе, помимо его участия к мертвецу, как к человеку.

Непроницаемое лицо мистера Телькингорна так же мало выражает чувства, как его черное платье отражает солнечные лучи. Глядя на него, никто не сказал бы, что он думает что нибудь в эту минуту: он не обнаруживает ни терпения, ни нетерпения, ни внимания, ни разсеянности. Он весь ушел в свою скорлупу; об его ощущениях также трудно судить, как о звуке дорогого инструмента, спрятанного в футляр.

Однако теперь и он вмешивается в разговор, обращаясь к молодому доктору своим безстрастным деловым тоном:

-- Незадолго до вас я пришел сюда с намерением дать переписку покойному, которого до сих пор никогда не видал, слышал только о нем от своего поставщика Снегсби, торговца бумагой в. Кукс-Корте. Если здесь ничего не знают о нем, может быть лучше послать за Снегсби?

Помешанная старушка, которую он часто встречал в суде, знаками изъявляет готовность сходить за Снегсби.

-- А! пожалуйста сходите! говорит ей стряпчий;

Пока она ходит, доктор оставляет безполезный осмотр, накрывает мертвеца одеялом и обменивается несколькими словами с мистером Круком. Телькингорн все молчит, не покидая своего сторожевого поста у старого чемодана.

Мистер Снегсби поспешно прибегает, не успев даже спять серого камзола и черных нарукавников, приговаривая:

-- Боже милостивый, до чего дошло! Боже мой, что случилось!

-- Не можете ли, Снегсби, дать домохозяину некоторые сведения об этом несчастном человеке? обращается к нему мистер Телькингорн: - он, кажется, остался ему что-то должен; кроме того, разумеется, его надо хоронить.

Мистер Снегсби, откашлявшись почтительно, говорит в руку:

-- Но знаю, сэр, что вам сказать; я могу только посоветовать послать за церковным сторожем.

-- Я не спрашивал у вас совета, и сам знаю, что посоветовать, возражает мистер Телькингорн.

-- Конечно, сэр, никто не даст лучшого совета, чем ваша милость, говорит мистер Снегсби, почтительно кашлянув.

-- Я спрашивал у вас каких нибудь указаний относительно его родных, его прежнего местожительства, вообще всего, что вы о нем знаете.

Мистер Снегсби старается покашливанием умилостивить мистера Телькингорна и отвечает:

-- Куда он теперь отправился, подсказывает доктор.

Молчание. Мистер Телькингорн смотрит на мистера Снегсби. Крук с полуоткрытым ртом ожидает, кто заговорит первый.

-- Относительно его родных, сэр, я могу сказать вам вот что. Еслиб кто-нибудь предложил мне, Снегсби, что в английском банке готовы для вас двадцать тысяч фунтов, если вы назовете хоть одного родственника этого человека, - я и тогда ничего не сказал бы. Поселился он здесь, в этой лавке, полтора года тому назад, если я не ошибаюсь...

Крук утвердительно кивает головой:

-- Да - ровно полтора года.

После этого подтверждения мистер Снегсби продолжает:

-- Полтора года тому назад он пришел в наш магазин и, застав там мою женушку, так я привык звать мистрис Снегсби, вручил ей образчик своего почерка, сказал, что нуждается в переписке, и дал понять, что - будем говорить прямо - (это любимое выражение мистера Снегсби, которое он употребляет безпрестанно, как бы извиняясь за свою простодушную откровенность), что находится в очень стесненных обстоятельствах. Моя жена вообще не благоволить к незнакомцам, особенно когда, - будем говорить прямо, - когда они являются с какими-нибудь просьбами, но, этот или расположил ее в свою пользу - не могу вам объяснить, чем именно: небрежной ли прической и небритой бородой, - или по каким-нибудь другим женским соображениям, только она взяла образчик и записала адрес.

Значительно откашлявшись, мистер Снегсби продолжает:

-- Моя женушка часто путает имена и вместо Немо ей послышалось Немврод. Вот она стала напоминать мне каждый день за обедом: "мистер Снегсби, вы не дали еще работы Немвроду. Отчего вы не дадите ему переписать тридцат восемь листов по процессу Джерндайсов!" и тому подобное. Таким образом, он стал постепенно получать заказы от нашей фирмы. Вот все, что я о нем знаю. Он работал очень скоро и мог писать целые ночи напролет; если вы дадите ему, скажем, сорок пять листов в среду вечером, он принесет их в четверг утром. Все это, - заключает свою речь мистер Снегсби, вежливо указывая шляпой на постель, - уважаемый -джентльмен, без сомнения, подтвердил бы вам, еслиб мог.

-- Не лучше ли будет взглянуть вам - нет ли у него бумаг, которые могли бы пролить некоторый свет на это дело, говорит Телькингорн Круку. - Назначат следствие и вас будут допрашивать. Вы умеете читать?

-- Нет, не умею, отвечает с гримасой старик.

-- Снегсби, говорит мистер Телькингорн, - осмотрите за него комнату; этим вы избавите старика от больших затруднений. Так как я уже здесь, то пожалуй подожду, если вы поторопитесь, и впоследствии, когда потребуется, могу засвидетельствовать, что все было выполнено, как должно. - Посветите мистеру Снегсби, мы сейчас увидим, нет ли тут чего для вас.

-- Во-первых, сэр, говорит мистер Снегсби: - здесь старый чемодан.

-- Да, правда, вот чемодан.

Мистер Телькингорн теперь только его замечает, хотя стоял бок о бок с ним, а в комнате было очень мало вещей.

Старик-лавочник светит и писчебумажный торговец начинает обыск; лекарь прислонился к углу камина; мисс Флайт дрожит у двери и бросает на всех боязливые взгляды. Старый воробей старой школы стоит на том же месте, в той же позе, в своем наглухо застегнутом черном платье и широком белом галстуке, завязанном бантом, который так хорошо знаком всем пэрам.

В старом чемодане оказывается несколько поношенных принадлежностей одежды, связка долговых росписок ростовщика - этих входных билетов на дорогу нищеты, смятый клочок пропахнувшей опиумом бумаги, на котором нацарапано: принято столько-то гран в такой-то день, при чем дозы идут все возрастая: очевидно эта запись была начата с намерением правильно ее продолжать, но впоследствии брошена.

Находят еще несколько грязных клочков, - вырезок из газет, судебными дознаниями о скоропостижно умерших. Больше в чемодане нет ничего. Обыскивают шкапчик с посудой, ящик забрызганного чернилами стола, но нигде не оказывается ни старых писем, ни других бумаг.

Молодой врач осматривает платье переписчика и находит только перочинный ножик да несколько пенсов. - Совет мистера Снегсби относительно церковного сторожа оказывается единственным рациональным. Помешанная старушка идет за сторожем, остальные выходят из комнаты.

-- Не оставляйте здесь кошки, уведите ее, говорит врач.

Крук выгоняет кошку, и она бежит вниз, махая своим гибким хвостом и облизываясь.

Новость успела уже облететь весь околоток; обыватели собираются в группы потолковать о происшествии. Уличные мальчишки, составляющие авангард любопытных, тесно обступают окна мистера Крука. Полисмен, побывавший уже наверху, становится у дверей, как столп благочиния и порядка, и хотя по временам снисходительно допускает мальчишек приблизиться, по иной раз взглянет так грозно, что они так и разсыпятся во все стороны, как горох.

Мистрис Перкинс, которая уж несколько недель не говорит с мистрис Пппер вследствие неприятного недоразумения, происшедшого из-за того, что юные Перкинсы "потрепали" юных Пиперов, теперь пользуется случаем возобновить дружеския сношения с бывшей приятельницей.

Мальчик, разносящий напитки в угловой кофейне, которому часто приходится иметь дело с пьяными людьми и полицейской частью, спешит воспользоваться своим положением привилегированного лица и вступает в конфиденциальную беседу с полисменом, после чего напускает на себя вид полнейшей неприступности, как будто участок и жезл полисмена ему нипочем.

Обыватели высовываются из окон и переговариваются через улицу; из Ченсери-Лэна прибегают разведчики узнать, что случилось; второпях они не успели захватить шапок, но, поглощенные любознательностию, относятся к этому обстоятельству с большим хладнокровием. Вообще преобладает чувство удовольствия по поводу того, что покойник, прежде чем покончить с собою, не отправил на тот свет мистера Крука, но к этому удовольствию примешивается капелька столь свойственного человеческой природе разочарования, что этого не случилось.

Среди всех этих треволнений на сцену является приходский сторож.

Хотя местное население относится вообще с насмешкой к церковному сторожу, но в данную минуту он пользуется большой популярностью и уважением, как человек, который увидит труп.

Полисмен считает эту должность нелепостью, глупым остатком тех варварских времен, когда еще существовали ночные сторожа, но пропускает его, как неизбежное зло, которое надо терпеть, пока правительство его не уничтожило.

Напряжение умов достигает высшей степени, из уст в уста и передается новость, что сторож явился и вошел к покойнику.

Когда сторож выходит, волнение, улегшееся было во время его отсутствия, снова растет.

Оказывается, что сторож не мог добиться никаких сведений об умершем для завтрашняго дознания, не нашел никого, кто бы знал покойника. Немедленно указывают на нескольких лиц, но никто из указанных не может сказать ничего нового.

Сторож сбивается с толку и окончательно глупеет, когда ему начинают твердить что-нибудь вроде того, что вот сын мистрис Грин, тоже переписчик, отлично знал, покойного; - подать его сюда! - оказывается, что сын мистрис Грин находится на корабле, который три месяца тому назад отплыл в Китай, и сторожу предлагают отнестись с ним. по телеграфу через лордов Адмиралтейства.

Сторож заходит в соседния лавки и квартиры, чтоб разспросить жильцов, и всякий раз запирает за собой двери; это выводит из себя преследующую его по пятам толпу, раздраженную, кроме того, его медленностью и глупостью.

Полисмен улыбается мальчику из кофейной. В публике начинает ослабевать интерес и наступает реакция. Тоненькие детские голоса дразнят сторожа тем, что он сварил, приютского мальчика; пополняются хором отрывки из народной песни на этот сюжет, подтверждающие, что именно из этого мальчика, и ни из чего другого, был сварен бульон для Приходского Дома Призрения Бедных.

Полисмен находит наконец нужным поддержать уважение к властям и хватает за шиворот запевалу, хор обращается в бегство; пленник отпускается на свободу лишь под условием, что все они немедленно уберутся и безпорядок прекратится. Условие выполняется добросовестно.

Возбуждение толпы замирает. Безстрастный полисмен (и в самом деле: что ему этот случай, эти несколько лишних капель опиума?), безстрастный полисмен, со своей лоснящейся шляпой, в несгибаемом камзоле с кожаной перевязью" и всеми остальными атрибутами, тяжелым шагом продолжает свой обход, похлопывая одна о другую ладонями своих белых перчаток и приостанавливается на перекрестках посмотреть, не наклюнулось ли чего-нибудь, вроде заблудившагося ребенка или смертоубийства.

Под покровом ночи слабоумный сторож обходит с повестками весь Чевсери-Лэн, но в этих повестках фамилии присяжных совершенно перевраны и можно разобрать только фамилию самого сторожа, которая никому не нужна.

Повестки разнесены, свидетели уведомлены.

Сторож возвращается к мистеру Круку, куда он назначил сойтись нескольким беднякам; все они уже в сборе и проведены наверх. И теперь здесь, в бедном жилище труженика, узкие глаза ставен равнодушно смотрят, как жители здешняго мира убирают покойника, придают ему последний земной образ, который принял никто, и который кто из нас не примет?

На следующий день на дворе необыкновенное оживление: настоящая ярмарка, как выражается мистрис Перкинс в дружеской беседе с мистрис Пипер, превосходнейшей женщиной, с которой она вполне примирилась.

Коронер будет производить дознание в зале "Солнечного Герба", в той самой, где два раза в неделю происходят музыкальные собрания; всякий знает, что этими собраниями дирижирует "известная знаменитость" и что в них принимает участие комический певец, маленький Свайльс, который, как гласит афиша, надеется, что друзья соберутся поддержать его первоклассный талант.

Нынче утром дела "Солнечного Герба" идут блестящим образом; даже дети, под влиянием всеобщого возбуждения, ощущают какую-то сверх-естественную потребность в подкреплении сил, и пирожник, примостившийся на этот случай на углу улицы, не может не сознаться, что сегодня его пирожки исчезают аки дым.

Сторож носится между лавкой мистера Крука и "Солнечным Гербом", показывая находящийся в его распоряжении предмет всеобщого любопытства немногим избранным, на чью скромность он может положиться, и получая в виде благодарности стакан элю или какого-нибудь другого горячительного напитка.

В назначенный час прибывает коронер, которого присяжные давно ждут; он встречен стуком кеглей, несущимся с плотно убитой площадки кегельбана, смежной с залой "Солнечного Герба".

Коронер на своем веку посетить больше кабаков, чем последний пьяница; запах опилок, табачного дыма, спирта и пива неразлучен для него со смертью в самых ужасных её видах. Сторож и хозяин трактира вводят его в залу, где он, положив шляпу на фортепиано, занимает место во главе длинного стола, который составили из маленьких столиков, обильно изукрашенных клейкими кружками от безчисленного множества перебывавших на них стаканов и кружек.

За столом садится столько присяжных, сколько может поместиться, остальные стоят прислонившись к фортепиано, или же размещаются вокруг плевальниц и трубок. Над головой коронера висит железное кольцо - ручка от колокольчика, что придает этому величественному джентльмену такой вид, как будто его сейчас повесят.

Присяжные вызываются по очереди и приводятся к присяге.

Пока идет эта церемония, волнение в публике возобновляется вследствие того, что в залу вошел низенький человечек в широких отложных воротничках, с огромной, как пивной котел, головой, с влажными глазами и красным носом. Человечек стал скромно у двери, как и прочая публика, по видно, что зала ему хорошо знакома. Кругом перешептываются, называют его знаменитым Свайльсом и высказывают весьма правдоподобное предположение, что он явился сюда с целью изучить приемы коронера и потом представить его перед публикой; наверное это будет главный номер сегодняго концерта.

-- И так, джентльмены, начинает коронер.

-- Молчать! кричит сторож (не подумайте однако, чтоб это приказание относилось к коронеру, хотя оно и может так показаться с первого взгляда).

-- И так, джентльмены, вы собрались сюда, чтоб произвести дознание о смерти человека. Вам будут представлены свидетельския показания об обстоятельствах, сопровождавших эту смерть, и вы должны будете вынести... - Кегли! Как оне мешают! - Сторож, вы должны бы распорядиться прекратить игру! - вынести свой вердикт согласно этим показаниям, не руководствуясь никакими посторонними соображениями. Прежде всего надо осмотреть труп.

-- Дайте дорогу! - взывает сторож.

И длинная, нестройная процессия, напоминающая отчасти отсталых провожатых в похоронном шествии, тянется к дверям мистера Крука; после осмотра некоторые присяжные выходят торопливо совсем бледные. Сторож особенно заботятся о двух джентльменах, в довольно грязных манжетах с оторванными пуговицами, и прилагает все старания, чтоб они как можно лучше видели все, что нужно видеть. Он заботился о них и раньше в зале "Солнечного Герба", и поставил для них особый столик, рядом с коронером, потому что это газетные хроникеры всех подобных происшествий. Сторояс, не чуждый некоторых человеческих слабостей, хочет прочитать в печати: "Муни, деятельный и расторопный сторож округа, сказал то-то поделал то-то", и ласкает себя надеждой, что фамилия Муни будет упомянута с такой же фамильярностью и благосклонностью, как имя палача в последней статье.

Знаменитый Свайльс ожидает возвращения коропера и присяжных в залу "Солнечного Герба", мистер Телькингорн также. Последний был принят с особенным почтением и посажен между коронером, угольным ящиком и бильярдом.

Следствие продолжается.

Присяжные узнают, как умер человек, о котором производится дознание, но и только.

-- Джентльмены, присутствующий между нами знаменитый юрист, - говорит коронер: - находился случайно при открытии трупа умершого, но он может только повторить показания, которые мы уже слышали от доктора, хозяина, жилицы и писчебумажного торговца, и безполезно безпокоить его. Не найдется ли кого-нибудь в числе присутствующих, кто бы мог сообщить нам, что-нибудь новое?

Мистрис Перкинс выталкивает вперед мистрис Пипер. Та приносит присягу.

-- Анастасия Пипер, джентльмены. Замужняя женщина.

-- Ну, мистрис Ппнер, что вы имеете сказать по настоящему делу?

мастерскую), и давно уже в соседстве известно (как раз за два дня перед тем, как был крещен Александр Джемс Пипер, а его крестили восемнадцати месяцев и четырех дней, потому что до тех пор было мало надежды, джентльмены, что он останется жив: это дитя страдало зубами); давно известно, что этот горемыка - как называл покойника мистрис Пипер - продал свою душу. Может быть этот слух пошел от того; что у горемыки был страшный вид. Видела я его часто, и так как от природы робка, то, боясь его свирепой наружности, остерегалась подпускать к нему детей (если сомневаются, она надеется, что ее поддержит мистрис Перкинс, которая присутствует здесь и заслуживает полного доверия, так же, как её муж и вся семья). Видела часто, как преследовали дети с криком горемыку (потому что дети всегда останутся детьми, и вы не можете требовать, чтоб они были Соломонами, потому что в свое время и вы сами ими не были). Вследствие всех этих толков и свирепого выражения лица, какое тогда было у горемыки, ей часто снилось, что он выхватывает из кармана острый лом и пробивает голову Джонни (этот ребенок не знает страха и постоянно бегал за ним по пятам и дразнил его). Но она никогда не видала, чтоб горемыка на самом деле хватался за лом, или за другое острое орудие; видела часто, как он молча уходил, когда за ним бежали дети; вероятно, он не питал особенной склонности к детям, никогда не разговаривал с ними, да и со взрослыми не разговаривал, по крайней мере ей не случалось видеть. (Ах, да! она забыла! есть один человек, с которым он иногда говорил: это мальчик, что подметает улицу на перекрестке; еслиб этот мальчик был здесь, он подтвердил бы её слова).

Коронер спрашивает, здесь ли мальчик?

Сторож отвечает отрицательно. Коронер приказывает отыскать и привести его. В отсутствие "деятельного и расторопного" сторожа, коронер беседует с мистером Тёлькингорном.

Джентльмены, вот мальчик!

Да, вот он: грязный, охрипший, в отрепьях. Разсказывайте, мальчик! Впрочем, позвольте: сперва необходимо выполнить некоторые предварительные формальности;

Имя? Джо. Другого он не знает: не знает, что у каждого человека должно быть еще второе имя, никогда не слыхивал об этом. Не знает, что Джо уменьшительное имя от другого, более длинного; для него и это имя достаточно длинно и вполне удовлетворяет его. Умеет ли подписать свое имя? Нет, не умеет, никогда не был в школе. Нет ни отца, ни матери, ни братьев, ни друзей, ни родного дома. Знает, что такое метла и что лгать нехорошо, но кто ему сказал, - не помнит. Не умеет сказать в точности, что будет с ним после смерти, если он теперь солжет "господам", но знает, что за это его накажут, и поделом; но этому будет говорить правду.

-- Он не годится, джентльмены, - говорит коронер, грустно качая головой.

-- Вы полагаете, что нельзя принять его показания, сэр? - спрашивает один добросовестный присяжный.

-- Без всякого сомнения, - говорит коронер: - вы слышали, - он не может сказать в точности, что с ним будет на том свете. Мы в суде, джентльмены, и не можем этого допустить. Ужасная безнравственность! Уведите мальчика.

Мальчика уводят к великому назиданию присутствующих, главным образом маленького Свайльса, комического певца.

Есть другие свидетели? Нет никого.

Очень хорошо. Джентльмены! Некто найден мертвым вследствие приема слишком большой дозы опиума. Доказано, что втечение полутора года он приобрел привычку употреблять опиум в огромном количестве. Если вы полагаете, что из свидетельских показаний следует прийти к заключению, что он совершил самоубийство, - постановите соответствующее определение; если думаете, что смерть последовала случайно, - произнесите согласный с этим вердикт.

Вердикт произнесен: случайная смерть, вне всяких сомнений.

-- Джентльмены, вы свободны. Прощайте!

Коронер, застегивая пальто, допрашивает частным образом, с помощью мистера Телькингорна, отвергнутого свидетеля.

Порочное создание знает только, что покойный, он признал его по черным волосам и желтому лицу, подвергался иногда преследованию от детей, которые гонялись за ним с гиканьем; что в одну зимнюю холодную ночь, когда он, мальчик, дрожал на пороге одной двери возле своего перекрестка, этот человек, проходя мимо, взглянул на него, подошел и стал разспрашивать. Узнав, что у мальчика никого нет на белом свете, он сказал: "и у меня нет никого!" и дал ему столько, чтоб заплатить и за ужин, и за ночлег. С тех пор этот человек часто с ним разговаривал, спрашивал: крепко ли он спит, как он переносит холод и голод, желал ли бы он умереть и многое в этом роде. Когда у него не было денег, то, проходя мимо мальчика, он говорил: "сегодня я так же беден, как ты", но когда деньги были, он всегда давал ему что нибудь.

-- Он был очень добр ко мне, - говорит мальчик, утирая глаза рваным рукавом: - я хотел бы, чтоб он мог слышать, как я это говорю, теперь, когда он лежит там вытянувшись. Он очень был добр ко мне!

Выходя мальчик встречает мистера Снегсби, который ждал его на лестнице. Мистер Снегсби сует ему в руку полкроны и, приложив пален к носу, шепчет внушительно: "смотри, не напоминай мне об этом когда-нибудь, если увидишь меня с женою, т. е. с дамой, на своем перекрестке".

"Солнечном Гербе" за частной беседой; но под конец, среди облаков, наполняющого залу, табачного дыма, остается не более шести человек, - двое ушли в Гэмистед, остальные четверо устроили складчину, чтоб пойти по уменьшенной плате в вечерний спектакль и завершить это ужином с устрицами.

Маленького Свайльса угощают со всех сторон; когда его спрашивают, что он думает о коронерском следствии, он, по своей склонности к простонародным выражениям, характеризует его так: "пишет мыслете". Заметив, какой популярностью пользуется маленький Свайльс, хозяин "Солнечного Герба" разсыпается в похвалах ему перед присяжными и остальной публикой, утверждает, что в исполнении характерных песен у него нет соперников, а комических костюмов у него столько, что его гардероб займет целую повозку.

Но вот "Солнечный Герб" окутался ночною мглою и вдруг засверкал блеском газа. Наступает час музыкального собрания.

"Знаменитость" занимает свое место, против нея - маленький Свайльс; друзья собрались поддержать первоклассный талант. В разгаре вечера маленький Свайльс подымается с места.

Возвращается он уже не маленьким Свайльсом, а коронером, или, по крайней мере, человеком, похожим на коронера, как две капли воды, и начинает свой рассказ о следствии, разнообразя его веселым припевом под акомпанимент фортепиано:

Ты не поверишь,

Как ты хорош!

Бим, бам, бум,

Наконец фортепиано умолкает. Концерт кончился. Посетители музыкального собрания давно храпят на своих постелях. Вокруг одинокой фигуры, которая отдыхает теперь в своем последнем земном жилище, покой и безмолвие - только продолговатые глаза ставен караулят ее в ночной тиши.

Если бы мать покинутого человека, лелея его на своих руках, прижимая к своей груди, когда он малюткой подымал глаза к её любящему лицу и нежной рученкой обнимал её шею, могла бы провидеть, что его ждет, как он, всеми оставленный, будет лежать здесь один, - каким невероятным показалось бы ей это видение! Или, если в его лучшие дни в сердце его пылала страсть к женщине, где теперь эта женщина, которую он прижимал к своей груди, где она в эту минуту, когда здесь, в убогой комнате - печальном приюте бедняка, лежит его одинокий труп, этот пепел потухшого огня?

Непокойно прошла ночь в заведении мистера Снегсби в Кукс-Корте, где Оса разогнала сон у всех домочадцев своими припадками, которых мистер Снегсби насчитал около двадцати за ночь.

Причина того, что она заболела именно сегодня, заключается в том, что у нея от природы нежное сердце и такая впечатлительность, которая могла бы развиться в фантазию, еслиб не благотворительное влияние приюта.

и с ней сделался припадок, за ним последовал второй, третий и т. д.

Когда она приходит в себя после припадка, то начинает терзаться страхом, как бы мистрис Снегсби не отказала ей от места, и умоляет всех идти спать и оставить се лежать на каменном полу, надеясь этим умилостивить хозяйку. Такими мольбами и заклинаниями бывают обыкновенно наполнены короткие промежутки между её припадками, в таких заклинаниях прошла и эта ночь.

Поэтому, несмотря на то, что мистер Снегсби самый терпеливый человек, но когда он услыхал, наконец, как петух на молочной ферме Канцелярской улицы выражает свой безкорыстный восторг по случаю разсвета, он глубоко вздохнул, промолвив: - А я уж думал, что и ты умер!

В самом деле, любопытно, что имеет в виду эта птица, когда так неистово надрывает себе горло? какую задачу думает она разрешить? почему она кричит так яростно по поводу того, что её нисколько не касается и до чего, по настоящему, ей не должно быть никакого дела? Впрочем, ведь и с людьми бывает то же: разве не кричат они так же яростно по поводу самых ничтожных обстоятельств!

Но для нас теперь дело не в этих людях, и не в петухе, а в том, что наконец показался дневной свет, наступило утро, а затем и полдень.

земную юдоль, и несут на отвратительное, зараженное кладбище.

Кладбище расположено среди города, и заразные болезни безпрепятственно распространяются на живущих возле братьев и сестер, пока другие братья и сестры сгибаются в три погибели у задних дверей официальных лиц и чувствуют себя прекрасно во всех отношениях.

Вот пришли на кладбище, и здесь, на этом клочке земли, до такой степени загрязненном, что даже нецивилизованный турок отверг бы его с отвращением и неприхотливый кафр содрогнулся бы при виде его, предают христианскому погребению тело нашего возлюбленного брата.

Дома обступили это место со всех сторон, и только узкий грязный проход ведет к окружающей его железной решотке, у которой жизнь в самых жалких своих формах сталкивается со смертью и ядовитое дыхание смерти отравляет жизнь.

Здесь нашего возлюбленного брата опускают на глубину одного или двух футов, зарывают его среди этой гнили, и когда он воскреснет, он встанет, как укоряющий призрак-многим, с такого смертного ложа - постыдного свидетельства будущим векам о том, как цивилизация и варварство уживались рядом на этом надменном острове.

их по крайней мере не в виду этой сцены смерти!

сюда!..

Вместе с ночною темнотою приходит сюда какая-то фигура с опущенной головой. Она неловко пробирается по узкому проходу к решотке, останавливается перед нею, берется руками за железные прутья и долго смотрит сквозь их.

Потом пришедший берется за метлу, принесенную с собою, подметает ступеньки и усердно прочищает грязный проход. С какой нежностью старается он хоть немного красить этот грязный вход! Кончив свою работу, он бросает последний взгляд за решотку и уходит.

Это ты, Джо? Свидетель, отвергнутый по той причине, что не мог сказать в точности как поступит с тобою Тот, Кто сильнее рук человеческих. Ты еще не вполне погряз во тьме, что-то, напоминающее далекий яркий луч света, блеснуло в тех словах, которые-ты бормотал подметая ступеньки: "Он был очень добр ко мне, очень добр!"