Холодный дом.
Часть первая.
Глава XIV. Образец изящества.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть первая. Глава XIV. Образец изящества. (старая орфография)

ГЛАВА XIV.
Образец изящества.

На следующий день Ричард отправился к своим новым занятиям; разставаясь с нами, он поручал Аду мне с такой верой в меня, с такой любовью к ней, что совершенно меня растрогал. Даже и теперь я умиляюсь при воспоминании о том, сколько привязанности ко мне выказали они оба даже в описываемую эпоху, когда совершенно были поглощены друг другом. Я была посвящена во все их дела, а когда они строили планы относительно своего будущого, я непременно в них фигурировала.

Я должна была писать Ричарду раз в неделю, посылая самый подробный отчет об Аде (Ада обещала ему писать через день), а он должен был извещать меня о своих занятиях и успехах, чтоб я могла следить, с какой настойчивостью и усердием он будет трудиться.

На свадьбе я буду подругой невесты, а потом поселюсь с ними и буду заведывать их хозяйством, - они же постараются устроить мою жизнь так, чтоб я была всегда счастлива.

-- А если в довершение всего мы разбогатеем, вскричал Ричард, - выиграем свой процесс - ведь это возможно, Эсфирь!..

На ясное личико Ады набежала тень.

-- Ада, голубушка, почему ж бы и не так? спросил он.

-- Лучше б они сразу объявили нас бедными, промолвила Ада.

-- Не знаю... но во всяком случае они так привыкли тянуть, что сразу не решат. Ведь Бог знает, сколько лет прошло, а они не пришли ни к какому решению.

-- Это правда, согласилась Ада, но по взгляду её было видно, что она не отказывается от своей мысли.

Ричард продолжал настаивать:

-- Ведь чем дальше, тем ближе к окончанию, разве неправда, Ада?

-- Ты знаешь лучше, Ричард. Но я боюсь, что мы сделаемся несчастны, как только станем разсчитывать на этот злополучный процесс.

-- Разве мы станем надеяться на него? Мы его знаем слишком хорошо! сказал Ричард весело. - Я только говорю, что если этот процесс сделает нас богачами, - то я против этого ничего но имею. По торжественному постановлению, суд, отвратительный суд, состоит нашим опекуном, отсюда следует, что все, что он нам даст, - если только даст что-нибудь, - будет принадлежать нам законным порядком по праву, против этого никто не станет спорить.

-- Но все-таки лучше забыть об этом, ответила Ада.

-- Слушаю-с. Предадим все это забвению. Решено и подписано. Хозяюшка, покажите свою одобряющую мордочку в знак того, что вы скрепляете этот приговор.

Я в эту минуту занималась укладкой книг и отозвалась из глубины сундука:

-- Вы ее не увидите, так как называете таким скверным словом, но хозяюшка одобряет и утверждает ваше мудрое решение.

Он уехал бодрым и веселым; мы с Адой скоро почувствовали его отсутствие, без него нам предстояла тихая и монотонная жизнь.

По приезде в Лондон мы с мистером Джерндайсом сделали визит мистрис Джеллиби, но не застали ее дома: она была куда-то отозвана на чашку чая и увела дочь с собою. Так как предполагалось, что на этом вечере, кроме чаю будут проливаться потоки красноречия по вопросу об ускорении устройства европейских колоний в Барриобула-Га (для более успешной культуры кофейного дерева и для просвещения туземцев, погруженных во мрак невежества), то предвиделась необходимость написать несколько писем; из чего следовало, что мисс Джеллиби предстоит очень много дела и очень мало удовольствия на этом празднике.

Так как мы не могли дождаться возвращения мистрис Джеллиби, то зашли вторично, но опять не застали ее, - она сейчас после завтрака отправилась в Миль-Энд хлопотать, чтоб Общество подавания помощи лондонским беднякам распространило свою деятельность на колонию Барриобула-Га.

В прошлый раз я не видела Пеппи, так как его нигде не могли найти, и кухарка склонялась к предположению, не укатил-ли он на телеге мусорщика; теперь я опять о нем осведомилась. В коридоре валялись еще устричные раковины, из которых он строил домик, но самого Пеппи не было видно; после усердных поисков кухарка объявила, что он "опять удрал за баранами".

-- За баранами? переспросили мы с некоторым изумлением.

-- Да, по базарным дням он их провожает иной раз до конца города, и в каком виде возвращается... нельзя себе представить!

На следующее утро я и опекун сидели у окна, а Ада писала письмо (разумеется к Ричарду), когда доложили о приходе мисс Джеллиби. За нею шел Пеппи собственной персоной; сестра приложила все усилия, чтоб сделать его хоть сколько-нибудь благообразнее: умыла ему лицо и руки, смочила волосы и завила их локонами.

Все, что было надето на этом ребенке, было или слишком коротко, или слишком длинно. Его голову украшала огромная шляпа вроде епископской митры, а на руках были напялены перчатки, которые были бы впору разве новорожденному. Сапоги его годились бы любому пахарю, а из клетчатых панталон, слишком коротких, хотя и надставленных у колен оборками (совершенно другого рисунка) выглядывали голые ноги, испещренные царапинами в таком количестве, что представляли некоторое подобие географических карт. Огромные бронзовые пуговицы, которые прежде вероятно украшали фрак мистера Джеллиби, заменяли недостающия пуговицы на его шотландской курточке. На всех частях его одежды виднелись штопки и заплаты, шитые наскоро и таким непостижимо странным образом, что могли принадлежать только неопытной руке мисс Джеллиби.

Сама же мисс Джеллиби была неузнаваема, - так изменился к лучшему весь её внешний вид; она казалась теперь очень хорошенькой.

Но взгляду, который она бросила на брата и потом на нас, можно было заключить, что она отлично понимает, сколько недостатков в его костюме, несмотря на все её усилия.

-- Бог мой, какой восточный ветер, воскликнул мистер Джерндайс, увидев входящих.

Мы с Адой ласково приняли гостью и представили ее мистеру Джерндайсу. Садясь, она сказала ему:

-- Мама просила вам кланяться и извиниться, что не могла прийти, - она очень занята корректурой своего проекта. Она только что разослала пять тысяч новых циркуляров и, зная, как вы этим интересуетесь, поручила сообщить вам об этом и передать один экземпляр.

И мисс Джеллиби с мрачным видом вручила ему этот подарок.

-- Покорно благодарю. Весьма обязан мистрис Джеллиби. О Боже мой, какой ужасный ветер!

Тем временем мы снимали с Пеппи епископскую митру и спрашивали его, помнит ли он нас. Сперва он дичился и прятался, но смягчился при виде сладкого торта, милостиво соизволил сесть ко мне на колени и сидел, кушая торт, очень смирно. Когда мистер Джерндайс удалился в свою временную ворчальню, мисс Джеллиби начала со своей обычной стремительностью:

У нас в Тевис-Инне еще хуже прежнего. У меня нет ни минуты покоя от Африки. Лучше-б я была кем угодно...

Я попробовала сказать ей что нибудь в утешение, но она но дала мне договорить:

-- Это безполезно, мисс Соммерсон; очень благодарна вам за доброе намерение, но это безполезно, - со мною так ужасно обращаются!.. Еслиб с вами так обращались, и вы бы не выносили утешений. Пеппи, отправляйся под фортепиано и играй, будто ты дикий зверь!

-- Так ты так-то! неблагодарный, скверный, злой мальчишка! Никогда больше не стану заботиться о твоем костюме! - воскликнула со слезами мисс Джеллиби.

-- Ну, я пойду, Кадди, послушно сказал Пеппи, который в сущности был очень добрый ребенок, и, чтоб не огорчать сестру, сейчас же полез под фортепиано.

-- Кажется ведь, что о таких пустяках не стоит плакать, но я так измучена, сказала нам в свое оправдание бедная мисс Джеллиби: - я до двух часов ночи писала под мамину диктовку новые циркуляры. Я так ненавижу Африку, что уж от одного этого у меня разбаливается голова до того, что я ничего не вижу и не понимаю; Взгляните вы на этого несчастного ребенка. Видали вы что нибудь ужаснее?

Пеппи, сидевший под фортепиано, пребывал в счастливом неведении недостотков своего костюма и, посматривая на нас из своей берлоги, спокойно уплетал торт.

Мисс Джеллиби придвинулась ближе к нам и продолжала:

-- Я отослала его на другой конец комнаты, чтоб он не слышал нашего разговора: дети так понятливы! Я сказала вам, что у нас, хуже прежнего, - папе вскоре придется объявить себя банкротом; тогда мама будет довольна! Ее надо за это благодарить, никого больше!

Мы выразили надежду, что дела мистера Джеллиби не в таком уж отчаянном положении.

-- Безполезно на это надеяться... Вы говорите так по своей доброте, - сказала мисс Джеллиби, качая головой: - папа говорил мне вчера утром (какой он был несчастный, еслиб вы знали!), что он выбился из сил. Я удивляюсь, как он до сих пор выдержал: поставщики съестных припасов присылают нам то, что им заблагоразсудится, служанки делают все, что хотят, у меня нет времени, еслиб даже я умела, за всем присмотреть, а мама ни о чем не заботится. Не понимаю, как папа раньше не выбился из сил: на его месте, я бы давно убежала из дому!

-- Вероятно вашего отца удерживала от этого мысль о семье, - сказала я улыбнувшись.

-- Прекрасная семья, нечего сказать! Какую отраду он в ней находит? Счеты поставщиков, грязь, шум, безпорядок, дети без призора, вечно чего нибудь не хватает! В этом безобразном доме всегда такой погром, точно происходит мытье полов или стирка, а между тем ничего никогда не моют.

Мисс Джеллиби топнула ногой и отерла слезы.

-- Я не нахожу слов, чтоб выразить, до какой степени мне жаль папу и как я сержусь на маму! Больше я не могу выносить, - я решилась. Я не хочу всю жизнь быть рабой и подчиняться тому, что меня назначают в жены мистеру Кволю. Выйти замуж за филантропа: приятная перспектива! Довольно уж с меня, говорила бедная мисс Джеллиби.

Признаюсь, что я сама почувствовала раздражение против мистрис Джеллиби, слушая все это, видя эту заброшенную девушку и зная, как много горькой правды было в её язвительных словах.

-- Я решилась прийти к вам только потому, что мы так подружились, когда вы у нас останавливались: иначе мне было бы совестно прийти, потому что я знаю, какой я должна казаться в ваших глазах. Я пришла еще потому, что по всей вероятности не увижу вас, когда вы в следующий раз приедете в Лондон.

Она так выразительно произнесла последния слова, что мы с Адой переглянулись, предвидя что-то новое.

Мисс Джеллиби продолжала, покачав головой:

-- Да, по всей вероятности мы больше не увидимся! Я знаю, что могу положиться на вас: вы меня не выдадите. Я помолвлена.

-- И дома об этом не знают? - спросила я.

-- Боже мой, мисс Соммерсон, да разве может быть иначе? стала оправдываться она, немного взволнованная, но нисколько не сердясь: - вы знаете маму, а папе я ничего не сказала, его же жалея; это сделало бы его еще несчастнее.

Мисс Джеллиби стала понемногу успокаиваться.

-- О нет, нет. Я постараюсь, чтоб папа сталь счастливее, чтоб он мог отдохнуть, приходя ко мне. Я буду брать к себе гостить Пеппи и остальных по очереди, и буду о них больше заботиться.

В бедной Каролине таилось много нежности: поверяя нам свои планы, она совсем расчувствовалась, а когда ей представилась незнакомая дотоле квартира семейного счастья, она пришла в такое умиление, что даже расплакалась.

Увидя это из своей пещеры, Пеппи растрогался в свою очередь и опрокинулся навзничь с громким воплем. Его душевный мир удалось возстановить только тогда, когда я, взяв его на руки, поднесла поцеловать сестру, водворила на прежнем месте - у себя на коленях - и доказала ему, что Кадди уже смеется (она нарочно для этого засмеялась). Ему было дозволено взять каждую из нас за подбородок и погладить рученкой по щеке; но боясь, что он не настолько еще успокоился, чтоб выдержать заточение под фортепиано, мы поставили его на стул и позволили смотреть в окно. Придерживая его за ногу, мисс Джеллиби продолжала свою исповедь.

-- Это началось с вашего приезда к нам.

Весьма естественно, что мы осведомились, каким образом могло это случиться?

-- Глядя на вас, я почувствовала себя такой неуклюжей, что решила во что бы то ни стало исправиться в этом отношении и придумала учиться танцовать. Я сказала маме, что мне за себя стыдно и я хочу брать уроки танцев; в ответ она только посмотрела на меня своим всегдашним обидным взглядом, как будто она меня не замечает. Но я твердо решилась и отправилась в Ньюмен-Стрит в классы мистера Тервейдропа.

-- Так это там... начала я.

-- Да, там. И помолвена я с мистером Тервейдропом. Их два: отец и сын; мой мистер Тервейдроп, разумеется, сын. Жаль только, что я так дурно воспитана, но все-таки я наверно буду ему хорошей женой, потому что очень люблю его.

-- Признаюсь, мне очень грустно это слышать, - сказала я.

-- Не знаю, почему вам грустно, - ответила она с некоторой тревогой. - Но так или иначе, я дала слово мистеру Тервейдропу, и он очень любит меня. Пока это тайна даже и для его отца, потому что старый мистер Тервейдроп имеет свою долю в доходах от танцовальных классов, и если сказать ему внезапно, что сын женится, это может нанести ему тяжелое потрясение и разбить его сердце. Он очень благовоспитан, вполне джентльмен.

-- А жена его знает об этом? - спросила Ада.

-- Жена старика? Ее на свете нет, он вдовец.

Здесь нас прервали. В своем одушевлении мисс Джеллиби совершенно безсознательно дергала ногу Пенни, точно веревку от колокольчика; бедный мальчик, доведенный наконец до отчаяния, выразил свои страдания жалобным воплем, а так как я была только слушательницей, то и взяла на свою ответственность держать его. Испросив прощение Пеппи нежным поцелуем и уверив его, что она не хотела сделать ему больно, Каролина продолжала:

-- Вот положение вещей! Если я и заслуживаю порицания, то виновата в этом мама. Мы обвенчаемся, когда будет возможно, тогда я скажу папе и напишу маме, она не очень огорчится: ведь я для ней только пишущая машина.

И, подавив невольные слезы, Кадди продолжала:

-- Одно уж то хорошо, что, выйдя замуж, я не буду больше слышать об Африке; молодой мистер Тервейдроп ненавидит ее ради меня, и еслиб старик знал, что это за отвратительное место, он тоже возненавидел бы.

-- Тот, который так благовоспитан - спросила я.

-- Да, очень благовоспитан: он всюду прославился своими манерамя.

-- Нет, сам он ничему не учит, но манеры у него удивительны!

Запинаясь, полная смущения, Кадди сказала, что хочет сообщить нам еще одну вещь и надеется, что мы не разсердимся, когда узнаем: она воспользовалась знакомством с мисс Флайт, маленькой помешанной старушкой, чтоб по утрам, до завтрака, видеться на несколько минут со своим возлюбленным, - только на несколько минуть

-- Я захожу к ней и в другое время, но Принц бывает там только утром; молодого Тервейдропа зовут Принц, - я предпочла бы другое имя, потому что это звучит точно собачья кличка, но, конечно, он не сам себя крестил. Старый мистер Тервейдроп дал ему это имя в честь Принца Регента, которому он поклоняется за его изящные манеры. Не думайте обо мне дурно потому, что я устраиваю эти свидания у мисс Флайт (в первый раз я была у нея вместе с вами, помните?). Я хожу туда и ради её самой: я очень ее полюбила и знаю, что и она меня любит. Если вы увидите молодого мистера Тервейдропа, я уверена, что он вам понравится, или по крайней мере вы не станете думать о нем худо. Теперь я иду туда на урок; не смею просить нас, мисс Соммерсон, пойти со мною, но если вы пойдете... я... буду рада, очень рада, зокончила она дрожащим, умоляющим голосом.

Как раз в этот день мы с опекуном уговорились отправиться к мисс Флайт; наш рассказ о первом визиге очень заинтересовал его, по до сих пор нам всегда что нибудь мешало навестить старушку. Так как я знала, что имею влияние на мисс Джеллиби и съумею удержать ее от всякого слишком опрометчивого шага, если не оттолкну той доверчивости, с которою бедняжка ко мне относилась, то я предложила такой план: мы втроем (она, я и Пенни) отправимся в танцевальные классы, а потом встретимся с Адой и опекуном у мисс Флайт (я теперь только узнала имя помешанной старушки). Я поставила непременным условием, чтоб оттуда Каролина и Пеппи вернулись к нам обедать, - этот пункт договора был принят с удовольствием обоими. Приведя Пеппи в приличный вид с помощью мыла, воды, нескольких булавок и головной щетки, мы вышли из дому и направили паши стопы к Ньюмен-Стриту, который лежал неподалеку.

Мы вошли в ворота грязного дома: в глубине их помещался вход в танцовальные классы; тут же, как можно было заключить по дощечкам, прибитым над входной дверью, жили: учитель рисования, торговец углем (конечно, уголь его был сложен где нибудь в другом месте) и литограф. На самой большой дощечке, прибитой на самом видном месте, я прочла имя мистера Тервейдропа. Дверь была открыта настежь и переднюю загромождали: фортепиано, арфа и множество других музыкальных инструментов в футлярах; при дневном свете видно было, что все эти вещи сильно подержаны и потерты; их вынесли из комнаты потому, как объяснила мне мисс Джеллиби, что прошлый вечер танцовальную залу нанимали для концерта.

Мы взошли наверх; окна лестницы были украшены бюстами и все показывало, что дом был очень хорош в былое время, когда его держали в чистоте и порядке, и когда он не был еще прокончен насквозь дымом. Танцовальная зала помещалась над конюшнями задняго двора и освещалась через потолочные окна: это была большая пустая комната с прекрасным резонансом и с запахом конюшен. Вдоль стен стояли тростниковые скамьи. Стены были украшены живописными изображениями лир, чередовавшихся со стеклянными старомодными канделябрами, которые от старости растеряли свои грушевидные надвески, как осенью древесные ветви теряют свои листья. В зале было несколько девиц от тринадцати до двадцатитрехлетняго возраста; я отыскивала взглядом между ними учителя, когда Кадди, ущипнув меня за руку, произнесла обычную формулу представления.

-- Мисс Соммерсон, мистер Принц Тервейдроп.

Я поклонилась маленькому голубоглазому человеку, он был недурен собою и казался очень молод: льняные волосы, разделенные пробором по середине, вились на концах; в левой руке он держал смычек, а под мышкой маленькую скрипочку, одну из тех, которые в нашей школе мы звали карманными. Его ноги в бальных башмаках казались необыкновенно маленькими, и вообще во всей его наружности было что то женственое, наивное, что очень расположило меня в его пользу; он произвел на меня странное впечатление: мне показалось, что он должен быть непременно похож на свою мать, и что его мать при жизни не пользовалась ни особым вниманием, ни особым хорошим обращением.

-- Счастлив познакомиться с подругой мисс Джеллиби, сказал он, низко поклонившись мне, и прибавил с робкой нежностью: - Я начинал уже бояться, что мисс Джеллиби сегодня не придет, так как обыкновенно она приходит раньше.

-- Это моя вина, сэр: я задержала ее; пожалуйста извините меня, сказала я.

-- О, мисс, ради Бога!..

Я прервала его:

Продолжайте свои занятия, прошу вас, я не хочу быть причиной новой задержки.

Я отошла и уселась между Пеппи (он, как старый знакомый, вскарабкался уже на угловую скамью) и пожилой дамой грозного вида, которая явилась сюда со своими двумя племянницами; видно было, что сапожищи. Пеппи зажгли в её груди страшное негодование.

Между тем Принц Тервейдроп настроил свою скрипочку и девицы готовились начать танцы, как вдруг в боковых дверях появился мистер Тервейдроп-старший во всем блеске своего изящества.

Это был толстый старик в парике и фальшивых бакенбардах, с фальшивыми зубами и фальшивым цветом лица; он весь был на вате, а на груди была подложена такая толстая подушка, что для полноты впечатления не хватало только звезды или широкой орденской ленты через плечо. Он был надут и размалеван, подтянут и перетянут до последней возможности. Его подбородок и даже уши тонули в высоком галстуке, затянутом до того, что глаза вылезали из орбит; казалось, стоит распустить этот галстук, и объем мистера Тервейдропа сразу удвоится. Тяжелую и необычайных размеров шляпу он держал в руке как-то на отлете, полями вверх, и похлопывал по ней парой белых перчаток; поза его была верхом изящества: он слегка осел на одну ногу, вздернул плечи, округлил локти; у него был лорнет, трость, табакерка, перстни, манжеты, - все, что угодно, за исключением естественности. Он не был похож ни на молодого человека, ни на старика: это был не человек, а вывеска, - образец изящества.

-- Отец! Гостья, - подруга мисс Джеллиби, мисс Соммерсон.

-- Польщен присутствием мисс Соммерсон, сказал мистер Тервейдроп-старший, и когда он поклонился, я увидела, как белки его глаз наливались кровью.

-- Мой отец замечательный человек, он всюду возбуждает восхищение, сказал мне потихоньку сын с таким глубоким убеждением, что я была тронута.

-- Продолжай, Принц, продолжай, мой сын.

После этого благосклонного дозволения или, лучше сказать, приказания, урок продолжался. Принц то играл на скрипочке, танцуя, то на фортепиано, стоя, то напевал такт своим слабым голоском, поправляя ошибку какой-нибудь ученицы; он добросовестно занимался с наименее способными, поправлял каждый шаг, каждое движение и ни на минуту не оставался в покое. Между тем его великолепный папенька стоял у огня, являя собою образец безукоризненной осанки.

-- Вот он всегда так! сказала мне дама грозного вида. - Спрашивается, с какой стати он выставил на дверях свою фамилию?

-- У его сына та же фамилия.

-- Он отнял бы у него и имя, если-бы только мог, отозвалась она: - Взгляните, как одеть сын! (Действительно, костюм молодого человека был потерт почти до неприличия), а отец разукрасился, как кукла, по случаю своих изящных манер. Задала бы я ему эти манеры!

Мне захотелось узнать побольше об этом господине, и я спросила свою соседку:

-- Должно быть теперь он дает только уроки хороших манер.

-- Ни теперь, ни прежде, кратко ответила та.

После минутного размышления я осведомилась, не преподает ли он фехтования?

-- Я уверенна, что он вовсе не умеет фехтовать, сказала грозная дама и в ответь на мой вопросительный любопытный взгляд сообщила несколько подробностей из жизни мистера Тервейдропа старшого, раздражаясь все более и более по мере развития сюжета и заверяя честным словом, что все сущая правда.

Мистер Тервейдроп был женат на маленькой болезненной женщине, учительнице танцев, имевшей много уроков (сам же он всю жизнь только и делал, что любовался собою), и заставил ее работать, или по крайней мере допустил ее заработаться до смерти, чтоб доставлять все, что ему было необходимо для поддержания славы благовоспитанного джентльмена. Ему было необходимо показывать свои манеры лучшим знатокам, ему было необходимо постоянно иметь перед глазами лучшие образцы, и для этого он должен был посещать всякия сборища фешенебельной публики, ездить в Брайтон и другия модные места, когда это требовалось по хорошему тону, - он прекрасно одевался и вел праздную жизнь. Чтоб доставить ему все это, бедная танцмейстерша трудилась до изнеможения и продолжала бы трудиться и до сего времени, если бы у нея хватило сил, потому что, несмотря на непомерный эгоизм этого человека, его жена, покоренная его изяществом, верила в него до последней минуты. На смертном одре она, в самых трогательных выражениях, поручила его сыну, как человека, который всегда будет иметь право на сыновнюю преданность, как человека, которым должен гордиться и которого должен уважать. Сын наследовал от матери благоговение перед изяществом отцовских манер, возрос в этих чувствах и до сих пор сохранил веру в отца; теперь, тридцати лет от роду, он работает на отца по двенадцати часов в сутки и продолжает преклоняться перед ним, как перед божеством.

-- Посмотрите, как он важничает! продолжала моя собеседница, указывая с негодованием на мистера Тервейдропа, который натягивал узкия перчатки, не ведая о расточаемых ему похвалах. - Ведь он мнить себя аристократом! А с какой снисходительностью относится он к сыну, как мастерски прикидывается любящим отцом! И обращаясь к нему с бесконечной злобой, моя сердитая соседка произнесла сквозь зубы: - О, попадись ты только мне!

Хотя услышанный мною рассказ был далеко не веселого свойства, но тут я не могла не улыбнуться. Нельзя было не верить, видя перед собою отца и сына; не знаю, как-бы я отнеслась к словам моей соседки, не видя этой пары; не могу сказать, что бы я подумала о каждом из них, если-б ничего о них не слышала, - но одно до такой степени дополняло другое, что не оставляло никаких сомнений в правдивости рассказа. Мои глаза переходили от сына, который так усердно трудился, к отцу, который так великолепно позировал; вдруг мистер Тервейдроп старший подошел ко мне, семеня ногами, и вступил со мной в разговор.

Он начал с того, что спросил меня: всегда ли я дарю Лондон счастьем моего присутствия, или он удостоился этой чести только на время? Конечно, я не стала ему высказываться, что я думаю на счет счастья моего присутствия, и ответила только, где я живу.

-- Отнесется ли снисходительно столь изящная и совершенная особа к недостаткам, которых не может не замечать в этом скромном убежище? спросил он, поцеловав пальцы своей правой перчатки, и, протянув ее по на правлению к ученицам, прибавил: - мы делаем все, что можем; не жалея никаких усилий, чтобы шлифовать, шлифовать и шлифовать!

Он сел подле меня и приложил все старания, чтобы придать себе ту позу, в которой был изображен на портрете, висевшем над софою, - знаменитый образец, который он выбрал себе для подражания.

-- Шлифовать, шлифовать и шлифовать, повторил он, взяв понюшку табаку грациозно изогнутыми пальцами. - В отношении манер теперь уже не то, что прежде, если смею так выразиться пред особой, которую и природа и искусство одарили несравненной грацией, прибавил он с поклоном в мою сторону, при чем высоко поднял брови, закрыл глаза и вздернул плечи.

-- Не то, сэр?

-- Мы выродились, продолжал он, качая головой, насколько это позволял его галстук. - Век всеобщого равенства не благоприятствует процветанию изящных манер и развивает вульгарность. Может быть я не вполне безпристрастен, и, конечно, не мне бы об этом говорить, но много уж лет тому назад я прозван "Тервейдроп-джентльмен", и его королевское высочество Принц Регент сделал мне честь спросить обо мне, когда я поклонился ему в Брайтоне при его выходе из павильона (чрезвычайно элегантной архитектуры). Его королевское высочество изволил спросить: - Кто это? Почему я его не знаю? Отчего у него нет тридцати тысяч годового дохода? - Этот маленький анекдот сделался общим достоянием, сударыня, и теперь еще повторяется между лицами высших классов общества.

Он снова отвесил мне поклон.

-- Да, в высших классах, где еще влачит свое существование все, что осталось изящного в Англии. Увы, родная страна! ты выродилась и вырождаешься с каждым днем. Немного осталось нас, настоящих джентльменов, и я не вижу наших преемников - за нами идет поколение ремесленников.

-- Можно надеяться, что здесь поколение джентльменов не исчезнет, сказала я.

-- Вы очень добры, ответил он и опять вздернул плечи, поклонился и улыбнулся. - Вы мне льстите. Нет! сколько я ни старался, я не мог развить в бедном моем мальчике эту отрасль искусства; я не хочу унижать моего дорогого сына, сохрани Боже! но у него нет... манер.

-- Кажется, он превосходный учитель, заметила я.

-- Поймите меня, милостивая государыня, он превосходный учитель; все, что можно приобресть, он приобрел, все, что можно передать, он передает, но есть вещи... и он взял новую понюшку табаку и отвесил новый поклон, как бы добавляя: вот это, например!

Я бросила взгляд на середину комнаты, где поклонник Каролины, окруженный теперь лучшими ученицами, трудился еще усерднее прежнего.

-- Возлюбленное дитя! прошептал, поправляя галстук, мистер Тервейдроп.

-- Ваш сын неутомим.

-- Все, что я слышу из ваших уст, вознаграждает меня за несбывшияся надежды. В некоторых отношениях мой сын идет по стопам своей матери, которая теперь в лучшем мире; она была преданное созданье. О, женщина, любящая женщина... Как прекрасен ваш слабый пол! сказал мистер Тервейдроп с какой-то приторной слащавостью в голосе.

Я встала и присоединилась к мисс Джеллиби, которая надевала свою шляпку; урок кончился, все одевались и собирались уходить. Я не могла понять, когда мисс Джеллиби и несчастный Принц нашли время объясниться, но на этот этот раз им не было возможности обменяться и дюжиной слов.

-- Дорогой мой, знаешь ли, который час? милостиво спросил сына мистер Тервейдроп.

-- Нет, папенька.

У сына часов не было; отец вынул прекрасные золотые часы с таким видом, как будто подавал пример человечеству, как следует совершать эту процедуру.

-- Сын мой, теперь два часа. Помни, что в три у тебя урок в Кенсингтонской школе.

-- У меня еще достаточно времени, папенька. Я перекушу чего-нибудь на скоро и отправлюсь.

-- Торопись, дорогой мой мальчик. Ты найдешь на столе холодную баранину.

-- Благодарствуйте. А вы, папенька, скоро уходите?

-- Да, мой милый. Полагаю, тут мистер Тервейдроп вздернул плечи и закрыл глала в скромном сознании своего достоинства: - полагаю, что я должен по обыкновению показаться в городе.

-- Я так и намереваюсь, милое дитя. Спрошу себе скромный обед во французском ресторане под Оперной Колонадой.

-- Ну, и чудесно. Прощайте, папенька, сказал Принц, пожимая ему руку.

-- Прощай, сын мой. Да благословит тебя Бог! благоговейно произнес мистер Тервейдроп.

Казалось, эти слова доставили сыну большое удовольствие. Видя, как он восхищается и гордится своим отцом, как предан ему, - я почувствовала себя как будто виноватой перед молодым человеком в том, что не разделяю его слепой веры в мистера Тервейдропа старшого. За те несколько мгновений, когда он прощался с нами (особенно с одной из нас), хорошее впечатление, которое произвел на меня Принц, еще более усилилось. Какое сострадание, какое участие к нему я почувствовала, когда увидела, что, несмотря на все свое желание побыть еще немного с Кадди, он положил в карман свою скрипочку и покорно отправился к своему холодному жаркому и своим кенсингтонским урокам. Я едва не более сердитой дамы злилась в эту минуту на его отца.

грацией он перевел нас на другую сторону улицы и отправился в город, показывать себя между немногих уцелевших джентльменов.

На несколько минут я так задумалась о том, что видела и слышала в Ньюмен-Стрите, что не была в состоянии не только разговаривать с Кадди, но даже сосредоточить внимание на том, что она мне говорила. Я думала, есть ли или были ли еще на свете джентльмены в других слоях общества, которые бы приобрели свою репутацию исключительно своим внешним видом?

Но такое предположение показалось мне диким: невозможно, чтоб на свете существовало много мистеров Тервейдропов, - и я решила, что следует отделаться от этой мысли и отдать свое внимание Кадди. Я так и сделала. Мы проболтали с ней всю дорогу до Линкольн-Инна; Кадди рассказала мне, что воспитание её возлюбленного было очень запущено, его записки можно было прочесть с большим трудом. Еслиб еще он меньше заботился о своем правописании, а то он из усердия ставил столько лишних букв в самых коротких словах, что казалось, будто они написаны на каком угодно языке, только не на английском.

-- Конечно, бедняжка делает это с самыми лучшими намерениями, но результат выходит совсем не тот, какого он ожидает! Но можно ли требовать, чтоб он был образован, когда всю жизнь провел на танцовальных уроках, играя на скрипке, или выделывая на с утра до ночи!?

Что-ж такое, что он не умеет писать: она может писать письма за двух, ведь это её ремесло. На что ей его ученость? Пусть он лучше будет добр к ней.

-- Теперь мы с вами одне, продолжала она, - и я должна вам сказать еще кое-что; мне не хотелось упоминать об этом раньше, когда вы еще не видели Принца. Вы знаете, каков наш дом, - там я не могу научиться ничему, что необходимо знать жене Принца. У нас хозяйство в таком положении, что еслиб я попробовала дома учиться хозяйничать, у меня опустились бы руки. Вот я и хожу практиковаться, к кому, как вы думаете? К бедной мисс Флайт! Рано утром я помогаю ей убирать комнату, чистить клетки, варю ей кофе - конечно, она показала мне, как это делается - и научилась приготовлять его очень хорошо - Принц говорит, что никогда не пил такого вкусного кофе и что я наверное угожу даже его отцу, который очень разборчив в этом отношении. Кроме того, я умею делать пуддинг, знаю, как надо выбирал баранину, как покупать чай, сахар, масло и множество других самых необходимых в хозяйстве вещей. Правда, я еще не научилась хорошо шить, продолжала Кадди, бросив взгляд на косном Пеппи: - но я думаю, что со временем научусь. С тех пор, как я дала слово Принцу и начала учиться хозяйству, я чувствую, как исправился мой характер; я даже стала гораздо снисходительнее к маме. Правда, сегодня утром у вас я опять вышла из себя, но это от того, что я увидела вас и мисс Клер такими изящными, красивыми; мне стало стыдно за себя и за Пеппи, - но мне все-таки кажется, что мой характер стал лучше, чем прежде, и что я меньше злюсь на маму.

Бедная девушка говорила с такой искренностью, её рассказ так тронул меня, что я сказала ей:

-- Голубушка Кадди, я очень полюбила вас, надеюсь, мы сделаемся друзьями.

-- Ах, как я тогда буду счастлива! воскликнула она.

Кадди пришла в восторг. Я сказала ей со своей обычной старосветской манерой все, что умела, чтоб ободрить ее и вдохнуть в нее мужество.

Я готова была все простить мистеру Тервейдропу, если только он хорошо примет свою невестку.

Тем временем мы подошли к дому мистера Крука. Дверь в квартиры жильцов стояла отворенной и на косяке был прибит билетик об отдаче в наймы комнаты во-втором этаже. Увидев билетик, Кадди рассказала мне, пока мы взбирались наверх, что в этой комнате кто-то скоропостижно умер и по этому поводу производилось следствие, а бедная старушка с испугу захворала. Дверь этой комнаты теперь была растворена настежь, та самая мрачная дверь, на которую мисс Флайт обратила мое внимание в первое наше посещение.

Печальна была эта опустелая комната, - мрачная, унылая, она навела на меня тяжелое чувство, не только грусти, но какого-то страха.

Опекун с Адой опередили нас, - за разговорами мы с Кадди шли очень тихо, - и мы застали их уже на чердачке мисс Флайт; они занимались разглядываньем птиц, а у камина разговаривал с хозяйкой молодой доктор. Этот доктор с большой заботливостью и состраданием ходил за ней во время её болезни.

-- В качестве врача я больше не нужен мисс Флайт, ей гораздо лучше и завтра она опять может явиться в суде, куда стремится душою и где её отсутствие, наверное, чувствуется всеми, сказал доктор.

Мисс Флайт с удовольствием выслушала этот комплимент, а нас приветствовала реверансом.

-- Считаю за честь вторичное посещение несовершенно летних Джерндайсов! Счастлива принять под своей скромной кровлей Джерндайса из Холодного дома! (с особым реверансом в его сторону). Еще раз здравствуйте, дорогая Фиц-Джерндайс! (этим именем она окрестила Кадди и всегда ее так называла).

Вопрос был сделан шепотом, но она услыхала и сейчас же ответила:

-- Конечно больна, очень больна. Но не телесные муки - душевные. Тело не так страдало, как нервы. Да, нервы... видите ли (тут она понизила голос и продолжала, вся дрожа): в этом доме случилась смерть. От яду. Я очень чувствительна к таким ужасам. Это меня сильно напугало, - только один мистер Вудкорт знает, как сильно.

И она представила с большою торжественностью:

-- Мистер Вудкорт, мой врач, - несовершеннолетния Джерндайс, Джерндайс из Холодного дома, Фиц-Джерндайс.

и более крепкого человека; от волнения и огорчения она захворала. За мной прислали, как только прискорбный случай был открыт; к сожалению, для несчастного было слишком поздно, но с тех пор я постоянно навещал мисс Флайт и вознагражден тем, что мог быть ей полезен.

-- Самый добрейший из всех докторов! сказала по секрету мне мисс Флайт. - Я жду решения. Как только настанет этот день, я подарю ему богатое поместье.

Взглянув на нее с доброй улыбкой, мистер Вудкорт сказал:

-- Через два, три дня она будет так же здорова, как прежде; другими словами, - совершенно здорова. Слыхали вы об её счастьи?

-- Необыкновенная, неслыханная вещь! воскликнула мисс Флайт с сияющим лицом: - Каждую субботу красноречивый Кендж или Гуппи, клерк красноречивого Кенджа, вручает мне пакет с банковым билетом. Всегда на одну и ту же сумму - представьте себе! - по одному шиллингу на день. Понимаете, как это пришлось кстати! Да-а! А откуда идут эти банковые билеты? Вот в чем вопрос. Сказать ли вам, что я думаю? - и мисс Флайт отступила назад, придала своему лицу проницательное выражение и многозначительно потрясла указательным пальцем правой руки: Я думаю, что их присылает лорд великий канцлер, зная, как долго уже бездействует Большая печать. Ох, как давно она бездействует! И он будет присылать их до дня решения, которого я жду. Понимаете, как это обязательно с его стороны? Таким образом он сам сознается в своем промедлении. Как деликатно! Когда я пришла в суд, - я со своими документами аккуратно посещаю судебные заседания - я почти заставила его сознаться: я улыбнулась ему со своей скамьи, и он ответил ответил мне улыбкой. Не правда ли это большое счастье? Теперь, когда я больна, Фиц-Джерндайс распоряжается моими деньгами и тратит очень расчетливо, много выгадывает для меня, очень много.

денег и понять, кто был так внимателен к бедной старушке, мне не надо было для этого даже глядеть на моего опекуна, который в это время весь погрузился в разсматривание птиц.

-- Как вы зовете этих малюток, сударыня? есть у них имена? спросил он, как ни в чем не бывало.

-- Я могу ответить за мисс Флайт, что у её прачек есть имена, она обещала нам сказать их. - Помнишь, Ада?

Ада хорошо это помнила.

-- Разве я обещала? спросила мисс Флайт: - Ах, кто это? Зачем вы, Крук, подслушиваете у моей двери?

-- Я не подслушивал, мисс Флайт. Я только что хотел постучаться. Йо вы такая скорая!

-- Выгоните свою кошку на лестницу! прогоните ее! кричала сильно встревоженная старушка.

-- Ба, ба! Нет никакой опасности, когда я тут, благородные леди и джентльмены, медленно проговорил мистер Крук, разглядывая нас каждого по одиночке своими хитрыми глазами: - Она ни за что не бросится на птиц, если я ей. не прикажу.

-- Извините моего хозяина, сказала с многозначительным видом старушка: - он.... того! совершенно! - Что вам надо, Крук? Вы видите, у меня теперь гости.

-- Ну, так-чтож из этого? спросила мисс Флайт.

-- Странно было бы канцлеру не знать кого-нибудь из Джерндайсов, не правда ли, мисс Флайт? ответил хихикая старик: - Я и позволил себе... Ваш покойный слуга, сэр. Я знаю дело Джерндайсов почти так-же хорошо, как и вы, сэр. Знавал и старого сквайра Тома, а вас никогда еще не видывал, сэр, даже в суде, хотя бываю там чуть не каждый день в году.

-- Я никогда не хожу туда, сказал мистер Джерндайс (и сказал правду: он положил себе за правило не показывайся в суде ни при каких обстоятельствах). - Вы могли бы встретить меня где угодно, только не там.

-- Вот как! Строгоньки вы, сэр, к моему достопочтенному ученому собрату, хотя в Джерндайсе это и не удивительно: обжегшись на молоке, будешь дуть и на воду. Вы разсматривали птичек моей жилицы, мистер Джерндайс? Старик мало-по-малу подвигался вперед, теперь он стоял возле опекуна и, дотронувшись до него локтем, уставился в его лицо своими очками: - Мисс Флайт ни за что не скажет имен своих птиц, если есть хоть малейшая возможност этого избежать, - это одна из её странностей, - но имена есть у всех, она сама и придумала. Это он сказал опекуну шепотом, после чего громко спросил: - Флайт, могу я их перечесть?

-- Как хотите, пробормотала она суетливо.

Бросив еще раз взгляд на нас, старик обернулся к клеткам и стал перечислять:

-- Надежда, Радость, Юность, Мир, Покой, жизнь, Прах, Пепел, Порча, Нужда, Гибель, Отчаяние, Ярость, Смерть, Лукавство, Безумие, Слова, Парики, Лохмотья, Пергамент, Прецедент, Грабеж, Красноречие, Обман, - вот сколько их тут собрано, и всех держит в неволе мой высокородный ученый собрат.

-- Какой резкий ветер! пробормотал опекун.

и со страшной гримасой, - оне попадутся в лапы таким птицам, которые никогда не знали клетки.

-- Никогда еще не было такого восточного ветра, как сегодня! сказал опекун, притворяясь, что из окна ищет глазами флюгер.

С большим трудом удалось нам уйти, и не мисс Флайт нас удерживала, - когда дело касалось удобств других людей, она была очень понятлива, - а мистер Крук. Опекун никак не мог отделаться от старика, который следовал за ним по пятам, точно пришитый. Старик предложил показать свой Канцелярский суд, т. е. свою лавку и весь странный винигрет, который там хранился: он старался как можно долее протянуть этот осмотр, и все время ни на шаг не отставал от мистера Джерндайса. Несколько раз он задерживал его под тем или другим предлогом, пока мы проходили дальше; его как будто мучило желание поговорить с мистером Джерндайсом о чем-то по секрету, но он никак не решался начать. Я не могу себе представить физиономии, на которой яснее бы, чем на лице м-ра Крука в тот день, отражались опасение, нерешительность, мучительное желание сделать что-то, на что у него не хватало смелости. Он неотступно следил за мистером Джерндайсом, не сводил глаз с его лица; идя сзади, наблюдал за ним так бдительно, как лукавая старая лиса за добычей, и безпрестанно оглядывался на него, если шел впереди.

Когда мы останавливались, он помещался против мистера Джерндайса, проводил рукою по своим полуоткрытым губам со странным выражением сознания своей власти, вращал глазами, хмурил свои седые брови так, что оне совсем закрывали глаза, и, казалось, изучал каждую черту лица мистера Джерндайса.

Кошка сопутствовала нам все время; наконец мы обошли весь дом, осмотрели все редкостное собрание разнородного хлама и пришли в комнату за лавкой. Тут на опрокинутом вверх дном пустом боченке, стоял пузырек с чернилами и лежало несколько обломанных перьев и грязных обрывков театральных афиш; вся стена было оклеена крупными печатными буквами различных шрифтов.

-- Пробую выучиться без чужой помощи читать и писать.

-- Что ж, подвигается?

-- Мало. Плохо, ответил с раздражением мистер Крук: - Трудно учиться в мои годы.

-- Если бы у вас был учитель, вам было бы легче.

если меня выучат навыворот.

-- Навыворот? Кто же, по вашему мнению, способен на такую вещь? спросил опекун со своей добродушной улыбкой.

-- Не знаю, мистер Джерндайс из Холодного дома ответил старик, приподняв очки на лоб и потирая руки. - Не знаю кто, но лучше полагаться на себя, чем на других.

Эти ответы, эти странные манеры побудили мистера Джерпиайса спросить у молодого доктора, когда мы вместе возвращались назад, действительно ли Крук помешан, как утверждала его жилица? Мистер Вудкорт ответил, что нет никаких оснований это думать. - Крук, как и все невежественные люди, очень недоверчив и всегда более или менее находится под влиянием джина, который истребляет в огромном количестве и в чистом виде; наверное и мы заметили, как от старика несет водкой, и как пропахла ею комната за лавкой. Но до сих пор он не обнаружил никаких признаков помешательства.

Дорогою я купила Пеппи ветряную мельницу с мешками муки, чем заслужила его расположение до такой степени, что он, когда мы вернулись домой, никому кроме меня не позволил спять с себя шляпу и перчатки, а за обедом пожелал сидеть непременно рядом со мною; сестра его села с другой стороны, рядом с Адой, которой мы конечно уже рассказали со всеми подробностями все, относительно помолвки Кадди. Мы изо всех сил ухаживали за Пенни и его сестрою; она сияла от восторга; мистер Джерндайс был в таком-же веселом настроении, как и мы, и все были довольны и счастливы.

Я забыла упомянуть, или по крайней мере не упомянула о том, что м-р Вудкорт - тот самый смуглый молодой, врач, с которым мы познакомились у мистера Беджера, и о том, что опекун пригласил его обедать, а он обедал у нас. А когда все разошлись, и я сказала Аде: "Ну, милочка, поговорим о Ричарде", она засмеялась и сказала...

Но стоит ли повторять, что она сказала: она всегда любила пошутить: