Холодный дом.
Часть первая.
Глава XVI. Том-Отшельник.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть первая. Глава XVI. Том-Отшельник. (старая орфография)

ГЛАВА XVI.
Том-Отшельник.

Миледи Дэдлок не сидится на месте. Великосветская молва в полном недоумении и едва успевает следить за нею: сегодня она в Чизни-Вуде, вчера была в своем городском доме, завтра может быть окажется в чужих краях, - ничего нельзя сказать наверное. Даже сэр Ленстер, несмотря на всю любезность, несколько затрудняется поспевать за миледи; на помощь ему является его верный, неизменный друг - подагра и, вцепившись в его ноги, приковывает его к старинной дубовой опочивальне Чизпивуда.

Сэр Лейстер принимает подагру, как навождение злого духа аристократического происхождения. Все Дэдлоки по прямой мужской линии с незапамятных времен страдали подагрой; против этого нечего возразить, это может быть доказано, сэр.

Предки других людей могут умирать от ревматизма, их простая кровь может заражаться пошлыми болезнями, но фамилия Дэдлоков выговорила себе исключительное право даже у смерти, этой всеобщей управительницы, и все Дэдлоки умирают от своей собственной фамильной подагры.

Она передается членами этой генеалогической линии от одного к другому, вместе с серебряной посудой, картинами и Линкольнширским поместьем, - она составляет часть их привилегий.

Хотя, конечно, сэр Лейстер никогда не формулирует словами, по ему не чуждо такое представление, что ангел смерти, отправляя свои служебные обязанности, сообщает теням аристократов: "Милорды и джентльмены, имею честь представить вам еще одного Дэдлока, прибывшого сюда, как это удостоверено, вследствие фамильной подагры".

Посему сэр Лейстер предоставляет свои благородные ноги в распоряжение этой благородной болезни, как бы отдавая этим должную дань своему имени и состоянию, вроде того, как феодалы платили за свои лены. Правда, он находит, что подагра позволяет себе слишком большую вольность, когда опрокидывает Дэдлока на спину, дергает и колет его конечности, но он думает: "все мы подвергались этому, подагра наша собственность; сотни лет уж постановлено, что мы не скомпроментируем фамильный склеп кончиной от какой нибудь простонародной болезни, и я должен подчиниться этому постановлению".

Величественное зрелище представляет сэр Лейстер, лежа с пурпурно-золотистым лицом среди большой гостинной на любимом своем месте - перед портретом миледи; сквозь длинный ряд окон комнату озаряют широкия полосы света, чередуясь с нежными переливами теней. Баронету свидетельствуют о его величии и древние дубы, обступившие замок и веками укоренившиеся в почве, которая никогда не знала плуга и осталась до сих, пор в том виде, в каком была, когда короли носились здесь со щитами и мечами или с луком и стрелами, - и предки, окружающие его в комнате; смотря на него со стен, они как будто говорят: "каждый из нас на время здесь был действительностью и оставил свое живописное изображение и воспоминание, туманное, как греза, слабое, как те отдаленные голоса грачей, которые тебя усыпляют".

И в эти минуты баронет чувствует себя великим. Горе Бойторну и всякому другому нахалу, который осмелится оспаривать хоть пядень его земли!

Теперь при сэре Лейстере находится только портрет миледи, сама же она упорхнула в Лондон, впрочем не намерена оставаться там долго и скоро вернется, к великому смущению фешенебельных умов. Городской дом не приготовлен к принятию миледи, он угрюм и закутан в чехлы; один напудренный Меркурий безнадежно зевает у окна передней, - еще вчера вечером в дружеской беседе со своим знакомым, другим Меркурием, так же, как и он, привыкшим к хорошему обществу, он признавался, что если такой порядок вещей продлится, то для человека с его принципами, с его положением в свете, остается одно - перерезать себе глотку.

Какая может быть связь между Линкольнширским замком, лондонским домом, напудренным Меркурием и местопребыванием подметальщика Джо, непризнанного законом Джо, на которого упал слабый луч света, когда он мел ступеньки кладбищенских ворот? А какая связь между множеством людей, участвующих в безчисленных житейских драмах, непостижимым образом сведенных вместе несмотря на то, что их разделяла огромная пропасть?

Джо ничего не ведает о звеньях той цени, которая сковывает его с другими людьми, он метет себе целый день, и еслиб его спросили, он резюмировал бы свое миросозерцание: "Ничего я не знаю"!

В грязную погоду тяжело очищать перекресток от грязи и еще тяжело жить этим заработком, - это он знает, хотя никто его этому не учил: сам догадался.

Джо проживает или, вернее, влачит свое существование в развалинах, которые между ему подобными известны под именем улицы Тома-Отшельника. Все порядочные люди обегают эту мрачную улицу развалившихся домов; ею завладели разные предприимчивые проходимцы, которые съумели воспользоваться ветхими строениями, близкими к полному разрушению, устроились в них сами и стали отдавать в наем. Теперь по ночам в этих обвалившихся постройках ютится нищета.

Грязная толпа кишит в этих убогих развалинах, как паразиты в разлагающемся теле; сюда, точно черви, пролезают сквозь трещины стен и щели досок, засыпают, свернувшись на полу, на который каплет дождь, и, расходясь, разносят с собою повсюду заразу, сея на каждом шагу столько зла, что ни лорду Будлю, ни сэру Томасу Вудлю, ни герцогу Гудлю и ни одному из администраторов, кончая Фудлем, не исправить его и в пятьсот лет, хотя они на то и рождены. _s

Подавно в Томе-Отшельнике уж два раза слышался треск и вслед за тем поднималось густое облако пыли, точно от взрыва мины: это обрушивался какой-нибудь дом. После такого происшествия в газетах появлялась заметка, а в соседней больнице были заняты две или три лишних койки. Провалы остались в полной неприкосновенности, они тоже дают приют трущобным обитателям и даже пользуются большой популярностью в их среде. Здесь много домов, близких к падению, и очень может быть, что в Томе-Отшельнике ждут следующого обвала, как величайшого благополучия.

Само собою разумеется, что эта приятная недвижимость принадлежит Канцлерскому суду; всякий, у кого есть хоть пол-глаза во-лбу, сочтет обидой для своей проницательности, если вы предположите, что ему надо это объяснять.

Почему этому месту дано название Тома-Отшельника? Потому ли, что оно служит наглядным изображением первого человека, запутанного в процесс Джерндайсов? потому ли, что Том жил здесь один оденешенек после того, как запрещение, наложенное судом, обратило эту улицу в пустыню, а теперешние жильцы еще не населили ее? потому ли дано это легендарное название, что его сочли достаточно выразительным и подходящим для пристанища, откуда изгнан даже бледный призрак надежды, которое навеки отрезано от общества честных людей?

Никто этого достоверно не знает. Разумеется, не знает и Джо; "я ничего не знаю", ответил бы он, если-б его спросили.

Как удивительно, должно быть, чувствовать себя в положении Джо! Бродить по улице среди незнакомых образов, пребывать в совершенном неведении смысла таинственных значков, которые в таком множестве попадаются на углах, улиц, в окнах, над лавками, над дверьми. Видеть, как одни читают, а другие пишут, видеть разносящих письма почтальонов и не иметь ни малейшого представления о том, что все это значит, не понимать ни одной буквы этого языка, уподобляясь безгласному слепому камню.

Как должно быть странно становиться втупик, видя по воскресеньям людей с молитвенниками в руках, направляющихся в церковь, и думать, потому что ведь и Джо кое-когда думает: "что все это значит? отчего это имеет значение для других, а для меня никакого?"

Когда на улице тебя гоняют с места на место, толкают, дают подзатыльники, потому что другим кажется, что у тебя нет дела, которое требует твоего присутствия тут, там или где-нибудь в другом месте; как должно быть странно чувствовать, что это действительно правда, и сознавать при том, что очутился же я как-нибудь здесь на земле, дожил я до известных лет и стал тем, что я есть, оттого, что все пренебрегают мною.

лошади, собаки, рогатый скот, что ты по своему невежеству принадлежишь скорее к ним, чем к тем высшим существам, изысканные чувства которых оскорбляешь своим видом.

Как должны быть странны представления Джо о судебном разбирательстве, о судье, епископе, государстве, о самом благодетельном для него учреждении - конституции, если только он знает о ней.

Необыкновенно странная вещь вся жизнь Джо и духовная и материальная, а смерть еще страннее!

На встречу утру, которое всегда запаздывает заглянуть в эти края, выходит Джо из Тома-Отшельника, грызя на ходу грязную корку хлеба. Много улиц проходит он, но дома везде еще заперты; чтоб удобнее позавтракать, он присаживается на ступеньке подъезда Общества распространения Евангелия в языческих странах. Окончив свой завтрак, Джо подметает крыльцо в знак признательности за пристанище и думает про себя: "что это за здание таких огромных размеров?"

Бедный оборвыш не имеет ни малейшого представления о духовном мраке, в который погружены коралловые рифы Тихого Океана, и не ведает, чего стоит обращение драгоценных душ, проживающих под кокосовыми пальмами и хлебными деревьями.

Джо отправляется к своему перекрестку и начинает прибирать его к наступающему дню.

Город пробудился: огромный волчок спущен, завертелся и зажужжал. Зачем-то читают, пишут... возобновляется обычная суетливая жизнь после ночного отдыха... Джо, как умеет, подвигается вперед в этой сутолоке, в которой он понимает не больше безсловесных животных. Сегодня базарный день. Быки, ослепленные, одурелые, раздраженные ударами, которые на них сыплятся, мечутся, с налитыми кровью глазами и с пеной у рта бросаются на каменные стены, сшибают с ног ни в чем неповинных прохожих, ранят друг друга. Какое сходство с состоянием Джо! Огромное сходство!

Приходит оркестр музыкантов и начинает играть. Джо слушает музыку. Слушает ее и собака гуртовщика, которая поджидает своего хозяина у дверей мясной лавки; должно быть она размышляет о баранах, которые были на её попечении, но уже благополучно доставлены на место. Но вот она начинает безпокоиться относительно трех или четырех: никак не может вспомнить, где она их оставила, не сбились ли они с дороги? и она оглядывается по сторонам, как будто ожидая их увидеть. Вдруг она навостряет уши, прислушивается и вспоминает все.

Эта овчарка настоящий бродяга: она привыкла к кабакам и дурному обществу; она страшно зла и по первому свистку готова броситься на барана и рвать в клочки его шерсть; но вместе с тем она знает свои обязанности, умеет исполнять их; люди позаботились воспитать ее, обучить, развить её способности. Можно сказать почти наверное, что она и Джо слушают музыку с одинаковым животным удовольствием; что же касается до мыслей, желаний, веселых или грустных воспоминаний, стремлений к чему-то высшему, которые будит в душе музыка, то в этом отношении, вероятно, оба они, и собака и человек, стоят на одном уровне.

Но во всех других отношениях собака стоит гораздо выше маленького слушателя в человеческом образе. Предоставьте потомков собаки самим себе, они одичают (подобно Джо) и по прошествии некоторого времени так выродятся, что забудут даже лаять, но не разучатся кусать.

Погода испортилась, стало пасмурно, накрапывает изморозь. Джо выбивается из сил на своем перекрестке, среди грязи, колес, лошадей, ударов бичей и зонтиков пешеходов, и за всю эту муку ему только-только удается добыть жалкие гроши, которыми он заплатит за вонючий ночлег в Томе-Отшельнике.

Смеркается. В лавках зажгли газ, по тротуарам забегал фонарщик со своей лестницей, - наступает унылый вечер.

Мистер Телькингорн в своем кабинете занят сочинением заявления, с которым завтра утром обратится в ближайший полицейский участок, требуя задержания опасной личности. Гридли, истец обманутый в своих надеждах, являлся к нему сегодня и был чрезвычайно дерзок; таких оскорблений нельзя допустить и следует опять засадить Гридли в тюрьму. С потолка Аллегория, в виде какого-то римлянина в невозможной позе: ногами вверх, головой вниз, с вывихнутой рукой, которая по размерам годилась бы только Самсону, упорно указывает мистеру Телькингорну перстом на него; почему бы мистеру Телькингорну не обратить туда своих взоров? Но ведь римлянин вечно указывает на улицу, зачем же мистеру Телькингорну смотреть туда? А еслиб он посмотрел и увидел проходящую мимо женщину что ж из того? Ведь на свете столько женщин! Мистер Телькингорн думает даже, что черезчур много: женщины - корень всякого зла, хотя оне-то и доставляют работу юристам.

Что ж из того, что он увидел бы женщину, если даже она и старается пробраться незаметно? У всех женщин есть тайны-мистер Телькингорн превосходно это знает.

Но немногия женщины похожи на ту, что прошла теперь мимо окон мистера Телькингорна; как не вяжутся её изящные манеры с простым платьем: по костюму - это служанка из хорошого дома, а по походке и по манере держаться - знатная дама. Она спешит; видно, что ноги её не привыкли ступать по грязной мостовой, как она не старается подражать чужой походке. Её лицо скрыто вуалью, но манеры так выдают ее, что не один прохожий бросает на нее любопытный взгляд.

Она идет не оборачиваясь, знатная дама или горничная, но она идет с какой-то определенной целью и наверное съумеет её достигнуть. Она не оборачивается ни разу, пока не приходит на перекресток, где пребывает обыкновенно Джо со своей метлой; он подходит к ней, прося милостыни; она все не оборачивается, переходит на другую сторону улицы и кивает ему, чтоб он следовал за нею.

Джо идет на разстоянии двух шагов от нея, пока они по входят в какой-то пустынный двор.

-- Ты тот мальчик, о котором я прочла в газетах? спрашивает она, не подымая вуаля.

-- Я ничего не знаю про газеты, угрюмо говорит Джо, бросая взгляд на вуаль, - я про них и слыхом не слыхал.

-- Тебя спрашивали на следствии?

-- Ничего я не знаю про... а, вы говорите, про то, куда меня водил сторож? Тот ли я Джо, что был на разследовании?

-- Да.

-- Тот самый.

-- Пойдем.

-- Вы хотите знать про человека, про того, который умер?

-- Тс! Говори шепотом! Да, про него. При жизни оне был в нужде, в бедности?

-- О, да!

-- Неужели он был такой, как ты? с отвращением спрашивает женщина.

-- Куда мне до него! Я простой бродяга. А вы знали его?

-- Как ты смеешь спрашивать меня об этом?

Джо отвечает с величайшей почтительностью:

-- Не обижайтесь, леди! (Даже и он решил, что она должна быть знатная дама).

-- Я вовсе не леди, а простая служанка.

-- Вы хорошенькая, говорит Джо, далекий от всякого намерения оскорбить, отдавая только должную дань восхищению.

-- Помолчи и слушай. Не разспрашивай меня и стань подальше. Можешь ты указать мне все места, о которых говорилось в газетном отчете: откуда он брал переписку, где умер, куда тебя приводил сторож, где его похоронили? Ты знаешь, где его похоронили?

Джо кивает утвердительно головой, он кивал так и тогда, когда она перечисляла все остальные места.

-- Ступай и покажи мне эти страшные места. Когда подойдем, остановись и молчи, пока я не спрошу, и не оглядывайся назад. Если исполнишь все как следует, я тебе хорошо заплачу.

Джо внимательно слушает, но понимает с трудом и для лучшого уразумения отмечает рукояткой метлы каждое слово. Он долго молча обдумывает то, что она сказала, наконец кивает своей лохматой головой и говорит:

-- Меня не проведешь, не таковский! Смотрите, не вздумайте задать тягу!

Служанка отступает на шаг с восклицанием:

-- Понимаете, не удерете после.

-- Не понимаю. Ступай вперед! Я дам тебе столько Денег, сколько у тебя никогда не было.

Джо почесывает голову и посвистывает. Потом, взяв метлу под мышку, отправляется в путь, ловко ступая босыми ногами по камням и грязным лужам.

Кукс-Корт. Джо останавливается. Молчание.

-- Тут живет, кто давал ему работу, а мне дал полъкропы, отвечает Джо шопотом и не оглядываясь.

-- Лавка Крука. Джо опять останавливается. Долгое молчание.

-- Кто здесь живет?

Молчание. Его спрашивают, наконец:

-- В которой комнате?

-- В задней комнате, наверху. С угла улицы вы можете видеть окно. Вон там, вверху! Я видел его там, когда он лежал вытянувшись, как палка. А вон на той стороне кабак, куда меня привел сторож.

-- Ступай дальше.

запертого железной решеткой и освещенного теперь газовыйь рожком. Джо берется рукою за прутья и, взглянув за решетку, говорит:

-- Вот тут его положили.

-- Здесь, в этом ужасном месте?

-- Там, за решеткой. Вон за той кучей костей у сорной ямы. Он лежит неглубоко: насилу впихнули, пришлось стать на гроб, чтоб вошел на место. Коли б дверца была отворена, я мог бы метлой разрыть землю и показать вам его, только дверь-то всегда заперта. Джо трясет дверь и прибавляет: - Верно потому ее и запирают. Смотрите: крыса! Как раз там!

Джо гикает на крысу и восклицает:

Служанка стремительно кидается прочь от этой ужасной решетки и прислоняется к углу зловонного прохода, где платье её пачкается в липкой грязи. Она отгоняет от себя Джо, машет ему руками, кричит, чтоб он отошел подальше, что он внушает ей отвращение. Джо стоят, вытаращив глаза. Она наконец приходит в себя.

-- Освящено это ужасное место?

-- Чем, газом? спрашивает Джо недоумевая.

-- Кропили его святой водой?

-- Я спрашиваю, кропили ли тут святой водой?

-- Убей меня Бог, если я знаю! Должно быть кропили. А хоть себе и кропили, так разве место от этого лучше? Ишь ты, нашла, что спросить.. кропили ли водой. Сказано: ничего я этого не знаю.

Служанка почти не слушает то, что он говорит, и, кажется, мало думает о том, что говорит сама.

Она снимает перчатку, чтоб вынуть деньги из кошелька. Джо безмолвствует и замечает про себя, как мала и бела эта рука и какие блестящия кольца носит хорошенькая служанка.

Джо просовывает рукоятку метлы между прутьями решетки и с величайшим усердием указывает ей место. Он оглядывается, чтоб узнать, поняла ли она, но оказывается, что её уж нет.

Первым делом он подносит полученную монету к газовому рожку: монета желтая, - Джо замирает от восторга; потом пробует ее на зубах, чтоб удостовериться, не фальшивая ли она, и наконец, прячет для большей сохранности за щеку. Затем он тщательно подметает ступеньки и проход к решетке, и отправляется на ночлег к Тому-Отшельнику. По дороге он останавливается чуть не у всех газовых фонарей, чтоб полюбоваться на монету, попробовать ее на зубах и еще раз увериться в том, что это настоящее золото.

В этот вечер напудренный Меркурий не может пожаловаться на недостаток общества: миледи отправляется на званый обед, а после посетить два-три бала.

-- Лучше бы сэр Лейстер поместился в другой половине дома, говорит м-с Роунсвель Розе: - его уборная, как и комнаты миледи, выходит окнами на террасу, а я никогда еще не слышала шагов привидения так ясно, как в эту ночь.