Холодный дом.
Часть первая.
Глава XVIII. Леди Дэдлок.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть первая. Глава XVIII. Леди Дэдлок. (старая орфография)

ГЛАВА XVIII.
Леди Дэдлок.

Поместить Ричарда в контору Кенджа оказалось не так легко, как думали сначала; главным препятствием был сам Ричард. Как только он получил возможность оставить мистера Беджера во всякую минуту, в него закралось сомнение - следует ли бросать медицину? Он в этом совсем не уверен: профессия хорошая, он не может утверждать, чтобы она внушала ему отвращение; не подождать-ли еще немного, - может быть окажется, что медицина и есть его призвание?

На этом основании он заперся в своей комнате с книгами и костями и в небольшой срок прошел очень много; но через месяц его рвение начало остывать, потом совсем погасло, потом возгорелось с прежней силой, и так далее. Его колебания между юриспруденцией и медициной продолжались так долго, что прошла половина лета, прежде чем он решился наконец разстаться с мистером Беджером и поступить на испытание к Кенджу и Карбою.

После всех этих капризов, - как это ни странно, - он преисполнился уважением к себе за то, что на сей раз решился серьезно. Трудно было на него сердиться: так добродушно и весело он разсуждал, так горячо любил Аду.

-- Что касается до мистераДжерндайса, говорил мне Ричард (к слову сказать, м-р Джерндайс все это время находил, что восточный ветер дует с ужасным упорством), - что касается до мистера Джерндайса, Эсфирь, это лучший из людей! Я должен работать уж ради того только, чтоб доставить ему удовольствие, и вы увидите, как я буду работать, с головой погружусь в юриспруденцию.

Я не могла представить себе Ричарда серьезно работающим, это как-то совсем не вязалось с его безпечно смеющимся лицом, с его склонностью ловить все на-лету и совершенным неуменьем что либо удержать. Тем не менее в свои посещения к нам он говорил, что удивляется, как еще не поседел за это время, - столько он работает. Его "погружение в науку" началось, как я уже упомянула, в середине лета, когда он поступил к Кенджу попробовать. понравится-ли ему новая профессия.

В денежных делах он остался таким же, как и был: щедрым, расточительным, необыкновенно безпечным; по сам был вполне убежден, что он чрезвычайно разсчетлив и бережлив.

Как-то раз при Аде я сказала ему полушутя, полусерьезно, что по его манере обращаться с деньгами ему нужен заколдованный Фортунатов кошелек.

-- Ада, мое сокровище, слышишь ли, что говорит старушка, и знаешь ли почему она это говорит? Потому что я недавно заплатил восемь фунтов с чем-то за новый костюм. Но, оставшись у Беджера, я должен бы выложить сразу двенадцать фунтов за скучнейшия лекции; теперь в результате у меня четыре фунта экономии.

Опекун долго обсуждал вопрос об устройстве Ричарда в Лондоне на то время, пока продлится его предварительное испытание; ему нельзя было жить с нами в Холодном доме, откуда было слишком далеко до Лондона.

-- Если Ричард решит окончательно поступить к Кенджу, он может нанять такую квартиру, где и мы могли бы останавливаться во время приездов в Лондон, но, хозяюшка, - тут опекун многозначительно потер себе голову: - он все еще не решил окончательно.

Кончилось тем, что ему наняли на месяц чистенькую квартирку с мебелью в старинном доме, вблизи Сквера Королевы. Ричард сейчас же истратил все свои наличные деньги на покупку разных ненужных безделушек для украшения своего жилища; если мне с Адой удавалось отговорить его от какой нибудь слишком дорогой и слишком безполезной покупки, которую он имел в виду, Ричард запоминал её стоимость, покупал что нибудь подешевле и разницу относил к чистой прибыли.

За всеми этими хлопотами наш визит к Бойторну все откладывался; наконец Ричард водворен в покой квартире и ничто не мешало нашей поездке. В эту пору года Ричард мог совершенно свободно уехать из Лондона, но, поглощенный новизною своего положения и своими попытками распутать тайны злополучного процесса, он отказался сопровождать нас и тем дал повод Аде разсыпаться в похвалах его трудолюбию.

Мы отправились в Линкольншир в дилижансе; поездка была очень веселая: мистер Скимполь усердно развлекал нас всю дорогу. Вся его мебель была отобрана за долг тем человеком, который так неожиданно явился к нему в день рожденья его голубоглазой дочки, но, повидимому, мысль об этой утрате доставляла ему большое облегчение.

-- Прескучная вещь видеть вокруг себя всегда одни и те же стулья и столы, их однообразие действует на душу угнетающим образом. Вы чувствуете, точно они смотрят на вас неподвижным, ничего не выражающим взглядом, и сами смотрите на них до того, что начинаете дуреть. Гораздо приятнее, когда ничто не привязывает вас именно к этому стулу или столу, а берете вы мебель на прокат и, как мотылек, перепархиваете с розового дерева на красное, с красного на ореховое, от одного фасона к другому, смотря по настроению духа. Самое забавное в этом происшествии то, что за мебель до сих пор не было заплачено в магазин, а мой домохозяин преспокойно взял ее себе. Ну, разве это не смешно? Это верх комизма. Ведь мебельщик не давал моему хозяину обязательства платить за мою квартиру, зачем же хозяин хочет вынудить его к этому? Если-бы у меня на носу был прыщик, который не нравился бы моему хозяину, не согласуясь с его представлениями о красоте, неужели же он ободрал бы нос мебельщика, на котором нет никакого прыщика? Неправильность такого силлогизма очевидна!

Мистер Джерндайс добродушно заметил:

-- Из сего следует, что за столы и стулья должен заплатить тот, кто взял их под арест? это очень мило.

-- Разумеется! В этом-то вся соль. Я говорил хозяину: за вещи, которые вы так неделикатно у меня отобрали, заплатит мой превосходный друг, мистер Джерндайс; отчего же вы не примете в соображение его имущества? Но он не обратил ни малейшого внимания на мои слова.

-- И не согласился ни на одно предложение?

-- Ни на одно, хотя предложения были самого практического свойства. Я его увел в свою комнату и сказал: послушайте, вы ведь человек деловой, так и будем разсуждать, как подобает деловым людям. Вот чернила, перо, бумага и печать. Что вы желаете? Я жил в вашем доме некоторое время, надеюсь, к нашему обоюдному удовольствию, по крайней мере до этого неприятного недоразумения, - останемся же и на будущее время друзьями. Чего вам от меня нужно? - Он ответил мне метафорой в восточном вкусе, - что он никогда не видел цвета моих денег. - Потому что их у меня не бывало, любезный друг, и я сам не знаю, каковы они. - А что предложите вы мне, сэр, если я вам дам отсрочку? - Я не имею никакого представления, что такое отсрочка, мой добрый друг, но вы, как человек деловой, знаете, что в таком случае прибегают к помощи чернил, перьев, бумаги и печати, и я готов поступить по вашим указаниям. Не возмещайте же свои убытки на другом лице: это чрезвычайно глупо, а действуйте, как человек деловой. Однако он не внял голосу благоразумия.

нибудь подкрепиться (между прочим скушал целую корзину отборных оранжерейных персиков) и ни разу не подумал о расплате. Точно так же, когда кучер отбирал от пассажиров деньги за места, мистер Скимполь спросил его, сколько ему дать, чтоб он остался вполне доволен? И когда кучер ответил великодушному и простоватому барину, что готов удовлетвориться полукроной, м-р Скимполь, заметив, что это требование довольно умеренное, предоставил мистеру Джерндайсу уплатить эту сумму.

Погода была чудная. Зеленеющие хлеба волновались, жаворонки заливались звонкими песнями, живые изгороди были сплошь покрыты цветами, густая листва одевала деревья; с полей, засаженных бобами, доносилось восхитительное благоухание. Под вечер мы добрались до городка, где должны были высадиться из дилижанса, до тихого глухого городка с высоким церковным шпицем, с крестом на базарной площади, с единственной улицей, залитой солнечным светом, с прудом, в котором бродила старая лошадь. Кое-где в тенистых уголках виднелись представители местного населения, предававшиеся сладкой дремоте, лежа на травке. После шелеста листьев и колосьев, который сопровождал вас всю дорогу, этот городок казался таким неподвижным, жарким, безмолвным, каким бывает маленький городок только в Англии.

У гостинницы нас поджидал мистер Бойторн верхом на лошади; открытая коляска была готова, чтоб доставить нас в его владения, лежавшия в нескольких милях от городка. Мистер Бойторн очень обрадовался нам, проворно соскочил с коня и отвесил нам самый приветливый поклон.

-- Что за отвратительный дилижанс! Клянусь небом, это самая ужасная колымага, какая когда либо тащилась по земле! Опоздала на целых двадцать пять минут. Кучера надо повесить! С этими словами он по ошибке накинулся на мистера Скимполя.

-- Неужели опоздал? Я ведь в этом мало смыслю! ответил ему м-р Скимполь.

-- На целых двадцать пять минут, какое! на двадцать шесть минут! сказал Бойторн, доставая часы. - В экипаже едут две дамы, а этот бездельник умышленно опаздывает на двадцать шесть минуть. Разумеется умышленно, тут нельзя предположить случайной задержки: и отец его, и дядя были величайшие негодяи, какие когда либо сидели на козлах.

Выпаливая эти негодующия слова, он в то же время с самой изысканной любезностью подсаживал нас в коляску и весь сиял восторгом. Устроив нас, он остановился с непокрытой головою у дверцы и сказал:

-- Милостивые государыни, я в отчаянии, что вам придется проехать две лишних мили, но прямая дорога проходит через парк сэра Дэдлока, а я поклялся, что при наших настоящих отношениях ни моя нога, ни нога моей лошади не ступят на землю этого господина до последняго моего издыхания!

И встретив взгляд мистера Джерндайса, он залился своим оглушительным хохотом, от которого кажется задрожал даже этот оцепенелый городишка.

-- Лаврентий, все Дэдлоки теперь здесь? спросил опекун, когда мы катили по дороге, а мистер Бойторн скакал подле экипажа по зеленому дерну.

-- Деревянный идол здесь, ха-ха-ха! и к величайшему моему удовольствию лежит без ног, а миледи (тут мистер Бойторн по обыкновению дал понять почтительным жестом, что совершенно исключает ее из числа своих врагов) ожидают на днях. Я нисколько не удивляюсь, что она оттягивает свой приезд елико возможно. Как могло случиться, что это неземное существо вышло замуж за такого крепколобого истукана, как этот баронет? Неразрешимая, непостижимая тайна! Ха-ха-ха!

-- А наши ноги могут ступать на землю Дэдлоков, пока мы будем жить у тебя, или ты и нам запретишь? спросил опекун.

-- Я запрещаю своим гостям только одну вещь: упоминать об их отъезде, - отвечал мистер Бойторн, любезно склоняя голову перед нами и улыбаясь своей милой улыбкой. - К величайшему огорчению, я лишен счастья сопровождать их в Чизни-Вуд, где место очень красивое. Но, клянусь светом этого дня, Джерндайс, если вы, мои гости, явитесь с визитом к владельцу замка, можно сказать наверняка, что прием будет не из горячих. Он и всегда облечен в броню своего величия, вроде тех старинных часов в великолепных футлярах, которые никогда не заводятся и никогда не ходят. Ха-ха-ха! Но, помяните мое слово, что принимая друзей своего соседа и друга Бойторна, он напустит на себя всю неприступность, какая только у него имеется в запасе.

-- Я не поставлю его в необходимость доказать это на деле. Полагаю, что он так же равнодушен к чести познакомиться со мной, как и я с ним. Я удовольствуюсь прогулкой по его владениям, может быть осмотрю замок, как это делают и другие туристы.

-- Отлично, очень рад. Это будет более соответствовать моему положению в здешнем обществе. Здесь на меня смотрят, как на второго Аякса, осмелившагося оскорбить Громовержца. Ха-ха-ха! Когда по воскресеньям я вхожу в нашу маленькую церковь, почти все прихожане пялят на меня глаза с таким видом, как будто ожидают, что я паду на землю, сраженный гневом Дэдлока, и прах мой развеет ветер. Ха-ха-ха! Я уверен, что и сам он удивляется, как я остаюсь цел, потому что, клянусь небом, он самый тупой, самодовольный, нахальный, безмозглый из ослов.

Тут внимание мистера Бойторна было отвлечено от владельца Чизни-Вуда, ибо мы выехали на вершину холма и наш друг указал на самое поместье.

Живописный старинный дом стоял посреди роскошного парка: за деревьями, неподалеку от замка, виднелся шпиц церкви, о которой упоминал мистер Бойторн. Прекрасны были величественные деревья, с быстро сменяющимися на их листве трепетными, то светлыми, то темными тенями, как будто от крыльев небожителей, парящих в воздушной высоте; прекрасны были мягкие, зеленые склоны, сверкающие серебром воды; сад, где пестрели правильно разбитые, эффектные клумбы самых роскошных цветов. Несмотря на огромные размеры, замок со своими щипцами, трубами, башнями, башенками, мрачным подъездом, широкой террасой с перилами и вазами, залитыми целыми каскадами роз, рисовался в таких легких очертаниях, такое мирное, безмятежное спокойствие царило вокруг, что все вместе казалось фантастическим видением. Дом, сад, террасы, зеленеющие склоны, древние дубы, светлые воды, мхи и папоротники, деревья, видневшияся повсюду, куда проникал глаз, даль, широко раскинувшаяся перед нами и утопающая в пурпурном сиянии, - все производило впечатление ненарушимого покоя, по крайней мере так казалось мне и Аде.

Мы въехали в маленькую деревню с трактиром, над которым качался герб Дэдлоков; мистер Бойторн обменялся поклоном с молодым человеком, сидевшим у дверей трактира; на скамье, возле него, лежали рыболовные снасти.

-- Это внук ключницы, мистер Роунсвель; он влюблен в одну хорошенькую девушку из замка. Леди Дэдлок приблизила эту девушку к своей особе, - честь, которую мой юный друг вовсе не ценит. Теперь он не мог бы жениться, еслиб даже Розочка была согласна, и вынужден пока утешаться, чем может, - вот он от времени до времени и является сюДа на день, либо на два... ловить рыбу. Ха-ха-ха!

-- Они уже обручены, мистер Бойторн? - спросила Ада.

-- Не знаю, но кажется отлично понимают друг друга, дорогая мисс Клер; впрочем, вы вероятно сами их увидите, не вам меня спрашивать: вы компетентнее меня в этом деле.

Ада покраснела.

домике, который прежде принадлежал приходу; к дому примыкал красивый цветник, перед домом была гладкая лужайка, а за домом огород и фруктовый сад. Кругом было изобилие плодов земных; все здесь зрело, наливалось... даже почтенная кирпичная стена, окружавшая сад, и та, казалось, краснела и спела на солнце. Роскошно развилась здесь всякая растительность: липовые аллеи превратились в зеленые коридоры, яблони и вишни были усыпаны плодами, ветви крыжовника гнулись под тяжестью ягод чуть не до земли, такое же обилие было малины и клубники, а персики покрывали шпалеры целыми сотнями. Под натянутыми сетками и под ослепительно сверкавшими на солнце стеклянными рамами произростало целое богатство стручков, гороху, огурцов и прочих овощей; на каждом шагу встречались новые сокровища растительного царства. С соседних лугов, где убирали сено, доносился запах скошенной травы; к аромату цветов примешивался пряный запах огородных растений, и воздух был напоен таким благоуханием, что казалось, возле дома раскинут гигантский букет.

В пространстве, ограниченном кирпичной стеной, царила такая безмятежная тишина, что развешенные, в качестве птичьих пугал, пучки перьев едва шевелились.

В сравнении с садом дом содержался в меньшем порядке; это был один из тех домов, где еще сохранились старинные печи в кухне, вымощенной красным кирпичом, и толстые брусья на потолках. С одной стороны к дому прилегал спорный кусок земли, на котором днем и ночью дежурил поставленный мистером Бойторном часовой; в случае нападения этот страж был обязан затрезвонить в нарочито повешенный набатный колокол, спустить с цепи огромного бульдога, конура которого была поставлена возле сторожевого поста, и вообще привести в разстройство неприятельския силы. Не довольствуясь этими предосторожностями, мистер Бойторн разставил доски, на которых огромными цветными буквами были изображены предостережения его собственного сочинения:

"Остерегайтесь бульдога, он очень зол. Лаврентий Бойторн".

"Мушкеты заряжены крупной дробью. Лаврентий Бойторн".

"Волчьи западни и ружья со взведенными курками стоят здесь днем и ночью. Лаврентий Бойторн".

"Обратите внимание: всякий, кто осмелится без дозволения ступить на эту землю, будет наказан самым жестоким образом всеми средствами, какие могут иметься в распоряжении частного лица, а затем подвергнется преследованию по всей строгости законов. Лаврентий Бойторн".

Когда наш хозяин показывал нам эти зловещия надписи из окна гостиной, канарейка весело прыгала у него на голове, а сам он заливался таким оглушительным хохо_t том, что я серьезно боялась, как бы он не повредил себе чего-нибудь.

-- Отчего вы так безпокоитесь о том, чему не придаете серьезного значения? - легкомысленно сболтнул мистер Скимполь.

-- Не придаю серьезного значения! - с несказанной горячностью воскликнул мистер Бойторн. - Я не придаю серьезного значения? Да я бы купил льва, вместо собаки, еслибы умел с ним обращаться, и выпустил бы на первого разбойника, который осмелится нарушить мои права. Пусть сэр Лейстер согласится решить этот вопрос поединком, я готов выйти и сразиться с ним на каком угодно оружии. Вот как серьезно отношусь я к этому вопросу. Как нельзя более серьезно!

Мы приехали к мистеру Бойторну в субботу и на другой день утром отправились в маленькую церковь, находившуюся в парке; нас привела туда тропинка, прилегавшая к спорной земле и красиво извивавшаяся между деревьями и зелеными лужайками. В церкви собралось немного прихожан, почти исключительно крестьян; были также слуги из замка; некоторых мы уже застали, другие пришли после; в числе их было много величественных лакеев и типичный старый кучер, смотревший так торжественно-важно, как будто был оффициальным представителем того великолепия, которое возил в каретах. Было много. молодых и хорошеньких служанок; между ними резко выделялось старое, во все еще красивое лицо ключницы и её полная, представительная фигура; красивая девушка, о которой рассказывал Бойторн, сидела возле ключницы; она была так хороша собою, что еслибы даже я не заметила, как краснела она, встречаясь глазами с юным рыболовом, я узнала бы ее по красоте. Рыболова я тоже узнала, - он сидел очень близко от красавицы; за ними наблюдала, и весьма недоброжелательно, как мне показалось, красивая, но неприятная девушка, француженка; она, впрочем, не выпускала из виду никого из присутствующих.

Колокол все звонил, так как важные особы еще не прибыли, и у меня было время разсмотреть церковь. Это была старинная, темная, внушающая почтение церковь, с каким-то землистым, могильным запахом; густо затененные древесными ветками окна пропускали скудный свет, при котором все лица казались бледными, а медные плиты на полу и надгробные памятники, пострадавшие от времени и сырости, - совсем темными.

После сумрака, наполнявшого церковь, солнечный свет, заливавший маленькую паперть, откуда продолжал доноситься монотонный звон колокола, казался ослепительно ярким. Но вот со стороны паперти слышится какое-то движение, на лицах крестьян появляется выражение подобострастной почтительности, с мистером Бойторном происходит мгновенное превращение: он напускает на себя самую мрачную свирепость и решительно не хочет знать о существовании кого-то, - по всем этим признакам я догадываюсь, что высокия особы прибыли, и что служба сейчас начнется.

-- Господи! не вниди в суд с рабом Твоим, яко да не оправдится пред Тобою всяк живый!

Забуду-ли я когда-нибудь, как забилось мое сердце от взгляда, который я встретила, когда вставала с места! Забуду-ли я, как оживились прекрасные гордые глаза, встретясь с моими! Это было только мгновение, - я опустила свои глаза на молитвенник (как будто могла там что-нибудь прочесть!), но прекрасное лицо навеки запечатлелось в моей памяти.

Удивительно странно, что лицо этой дамы (хотя прежде я никогда его не видела, в этом я была вполне уверена) пробудило во мне какое-то воспоминание, относящееся к той эпохе, когда я жила у своей крестной; мне вспомнились те дни, когда я, одев свою куклу, начинала наряжаться сама и становилась на цыпочки перед своим маленьким зеркалом.

Не трудно было догадаться, что седовласый джентльмен со слабыми ногами, державшийся по всем правилам этикета и занимавший вдвоем с дамой всю огромную скамью, был сэр Ленстер Дэдлок, а дама - леди Дэдлок; но я не могла понять, почему лицо её явилось для меня как бы осколком зеркала, в котором отражались отрывки моих детских воспоминаний, почему, встретив её взгляд, я так смутилась и встревожилась.

Я решилась преодолеть эту непонятную слабость и попробовала как можно внимательнее вслушиваться в слова проповеди, но странно: мне чудилось, что в моих ушах раздается не голос проповедника, а голос крестной матери, который я хорошо, помнила. Это навело меня на мысли, нет ли случайного сходства между моей крестной и леди Дэдлок, - и я украдкой взглянула на нее.

Пожалуй, некоторое сходство было, но выражение совсем другое, - в лице, которое я видела теперь перед собою, совершенно отсутствовала та непреклонная суровость, которая была так же неразлучна с лицом моей крестной, как морския бури с скалами. Нет, сходство было не так велико, чтоб могло поразить, но я встречала других лиц, которые походили бы на величественное и надменное лицо лэди Дэдлок, и, тем, не менее, образ этой аристократки, которую я никак не могла видеть раньше и знала наверное, что вижу в первый раз, какой-то непонятной силой вызвал из прошедшого мой собственный образ, воскрешал передо мною маленькую Эсфирь Соммерсон, которая жила таким одиноким, заброшенным ребенком и день рождения которой никому не приносил радости.

Мое безотчетное волнение было так сильно, что я вся дрожала; меня смущал даже устремленный на меня наблюдательный взгляд француженки, хотя эта особа одинаково бдительно следила за всеми с минуты своего появления в церкви. Мало-по-малу однако я победила свое странное волнение. Когда перед проповедью готовились петь, я опять взглянула на миледи, но она не обращала на меня внимания, и биение моего сердца стихло.

Служба кончилась; сэр Лейстер величественно, но с чрезвычайной любезностью предложил руку супруге (хотя сам мог двигаться только при помощи толстой трости) и довел ее до маленькой запряженной пони коляски, в которой они приехали. Слуги разошлись, разошлись и прочие прихожане, на которых сэр Лейстер впродолжение службы взирал с таким покровительственным видом, как будто владел поместьями и в небесных обителях, - как заметил мистер Скимполь к полному восторгу мистера Бойторна.

Тут м-р Скимполь совершенно неожиданно заметил:

-- А все-таки, чрезвычайно приятно видеть такого человека.

-- Не может быть! воскликнул Бойторн.

-- Отчего-же? Он хочет относиться ко мне покровительственно? Отлично! Я подчиняюсь

-- А я нет!

-- Но ведь это влечет за собой многия неудобства, возразил мистер Скимполь своим легкомысленным тоном. - Зачем же причинять себе неудобства? Вот я, например: я принимаю вещи, не мудрствуя лукаво, по детски, и никогда не навлеку на себя хлопот. Являюсь я, положим, сюда и встречаю могущественного магната; магнат требует, чтобы ему воздавали почести; я говорю: "могучий владыка! ты хочешь почестей? вот оне! Для меня удобнее оказать их, чем отказать в них, - вот оне! Соблаговолишь ты показать мне что нибудь хорошенькое, я с удовольствием взгляну, соизволишь дать мне что нибудь, - я с удовольствием приму". И могучий владыка без сомнения ответит: "Вот умный малый, - он ничем не нарушит моего пищеварения и не причинит мне разлития желчи; он избавляет меня от необходимости выставлять, подобно ежу, колючия иглы". И вам обоим приятно. Вот мой взгляд на вещи, выраженный по-просту, без затей.

-- Но предположим, что на другой день вы являетесь в другое место и попадаете к человеку противного лагеря. Как вы тогда поступите?

Мистер Скимполь ответил с величайшим чистосердечием:

-- Тогда я поступлю совершенно так-же: я скажу: "многоуважаемый Бойторн, - предположим, что вы этот воображаемый человек, - многоуважаемый Бойторн, вы противитесь могучему магнату? Превосходно, я также. Я считаю, что мое назначение в человеческом обществе - быть приятным; по моему мнению, таково назначение каждого члена социальной системы. Короче говоря, от этого зависит всеобщая гармония. Поэтому, если вы протестуете, и я протестую." А теперь, превосходнейший Бойторн, не пойдем ли мы обедать?

-- На это превосходнейший Бойторн может сказать, начал наш хозяин и лицо его покраснело от гнева: - Я бы...

-- Понимаю, он с удовольствием соглашается.

-- Пойти обедать! М-р Бойторн приостановился: ударил палкой в землю и разразился гневным криком: - Да, но он прибавил бы, вероятно: "а где же принципы, мистер Гарольд Скимполь? где же принципы?"

-- На это Гарольд Скимполь держал бы такой ответ: "Как вам не безъизвестно, я не имею никакого представления о том, что такое принципы, не понимаю, что подразумевают под этим словом, не знаю, где они, кто их имеет. Если У вас они есть, и вы находите это для себя удобным, я сердечно рад, и от души вас поздравляю. Но я ничего не знаю о принципах, уверяю вас; нисколько на них не претендую и обхожусь без них, потому что я прост, как дитя".

Все это м-р Скимполь высказал с самой веселой и невинной улыбкой.

-- Как видите, превосходнейший Бойторн, я во всех случаях останусь с обедом.

Таков был один из безчисленных споров между ними. Я всегда со страхом ждала конца этих споров и уверена, что при других обстоятельствах они могли бы закончиться бурным взрывом со стороны нашего хозяина. Но он был высокого понятия о долге гостеприимства, о своих обязанностях, как хозяина, по отношению к нам, гостям; к тому же опекун обезоруживал его своим искренним смехом, да и мистер Скимполь, как ребенок, надувающий мыльные пузыри, которые у него сейчас лопаются, никогда не доводил спора до крайних пределов. Мистер Скимполь, повидимому, совершенно не сознавал, на какой опасной почве он стоит, и обыкновенно после таких бурных прений принимался преспокойно набрасывать один из тех эскизов парка, которых он начал множество и ни одного не кончил, или наигрывать на фортепиано отрывки разных пьес, или напевать какой-нибудь мотив, или просто ложился на спину под деревом и смотрел на небо; последнее занятие, по его словам, было наверное предназначено ему от природы, потому что в высшей степени соответствовало его склонностям.

-- Меня приводят в восторг предприятия, требующия крайняго напряжения сил, говорил он, растянувшись на траве. - В этом отношении я истинный космополит, потому что отношусь с глубоким сочувствием ко всем великим предприятиям, какой бы стране они ни принадлежали. Лежа в тени, вот как теперь, я с восхищением думаю о смельчаках, которые отправляются на поиски северного полюса или проникают в глубь тропических стран. Люди корыстолюбивые спрашивают: "Что пользы человеку ехать к северному полюсу? какая ему от этого прибыль?" - Не знаю, ответить на это не берусь, по, может быть, путешественник, сам того не сознавая, отправился туда с целью занимать мои мысли, пока я лежу здесь. Возьмем самый крайний пример: негра-невольника на американских плантациях. Полагаю, что его работа очень тяжела, что он не любит ее, что его существование очень печально, но для меня он оживляет пейзаж, придает ему известную долю поэзии; может быть, для того он и существует на свете? Отчего не допустить такую догадку для объяснения существования невольников? Меня по крайней мере она очень трогает, и я нисколько не удивился бы, если б она оказалась верна.

В таких случаях я обыкновенно задавала себе вопрос, думает ли он когда нибудь о мистрис Скимполь и о своих детях? и с какой точки зрения представляются они уму этого космополита? По моему разумению, эти лица, в каком бы то ни было виде, вообще очень редко представлялись его уму.

которые, пробившись сквозь прозрачную листву, так красиво разсыпались по стволам, перемешиваясь с тенью от ветвей. Птицы заливались веселыми песнями, воздух дремал, точно убаюканный жужжаньем насекомых.

У нас был любимый уголок, устланный мохом и прошлогодними листьями; тут лежало несколько упавших деревьев, уже почти совсем обнаженных; присев на них, мы любили смотреть на зеленые своды, поддерживаемые безчисленным множеством естественных колонн., Стволы самых дальных деревьев, замыкавших прогалины, были освещены так ярко, что казались блестящими в сравнении с нашим тенистым уголком; контраст был поразительный и вид отсюда на зеленые аллеи был так хорош, что, казалось, все это место перенесено на землю из лучшого мира.

В субботу, через неделю после нашего приезда, мы сидели втроем, - мистер Джерндайс, Ада и я, в своем любимом уголке; вдруг послышались вдали раскаты грома и по листьям зашумели дождевые капли. Всю неделю воздух был душен и тяжел, но гроза разразилась так внезапно, что застала нас врасплох; прежде чем мы успели выбраться на окраину парка, гром усилился, молния сверкала безпрерывно и дождь стучал по листьям так сильно, как будто капли были свинцовые. Оставаться под деревьями было опасно; добежав до ограды парка, мы перелезли через нее по обросшим мохом уступам и бросились в сторожку, стоявшую неподалеку. И прежде мы часто любовались мрачной красотой этой сторожки: вся увитая плющем, она приютилась в древесном сумраке над крутым оврагом, густо заросшим папоротниками; мы видели раз, как собака сторожа нырнула в эти папоротники, точно в воду. Теперь, когда небо заволоклась тучами, в домике было так темно, что войдя мы даже не заметили сторожа, пока он не подошел к нам с двумя стульями в руках, - для меня и Ады.

тучи, точно клубы дыма; сверкала ослепительная молния, гром гремел почти без промежутков. Сердце сжималось благоговейным страхом перед этими таинственными силами, во власти которых наша жизнь, и в то же время невольно думалось, как благодетельны эти силы: самый крошечный цветок, самая ничтожная былинка освежены этой грозной бурей: она обновила все живущее.

-- Не опасно ли сидеть на таком открытом месте во время грозы?

Но не я задала этот вопрос.

Сердце мое забилось опять так же тревожно, как неделю назад. Я не слыхала раньше этого голоса, отчего же он так взволновал меня? отчего при звуках его, как и при виде лица этой женщины, передо мною вновь воскресала я сама в безчисленных образах?

Леди Дэдлок укрылась в сторожке еще до нашего прихода и теперь вышла из темного угла. Она стояла за мною, положив руку на спинку моего стула. Когда я обернулась, то увидела над собой её лицо, а её руку возле своего плеча.

-- Я вас испугала?

-- Я имею удовольствие говорить с мистером Джерндайсом.

Узнав меня, вы мне оказываете больше чести, чем я мог надеяться, леди Дэдлок.

-- Я узнала вас в воскресенье в церкви. Крайне сожалею, что некоторые обстоятельства, в которых, впрочем, сэр Лейстер отнюдь не виноват, делают для меня невозможными более близкия отношения с вами, пока вы живете здесь.

Опекун ответил с улыбкой:

Она подала ему руку с какой-то своеобразной, видимо привычной ей, небрежной грацией и равнодушно продолжала разговор. Голос у нея был очень приятный; грациозная, красивая, она в совершенстве владела собой; глядя на нее, я думала: "она может привлечь к себе всякого, раз найдет, что это стоит труда". Она села рядом с нами на стул, который поставил для нея сторож.

-- Пристроился ли тот молодой человек, о котором вы писали сэру Лейстеру? Сэр Лейстер очень сожалел, что не имел возможности содействовать желаниям этого юноши, сказала она мистеру Джерндайсу, почти не поворачивая головы в его сторону.

-- Надеюсь, что да.

Повидимому она уважала мистера Джерндайса и хотела приобрести его расположение. В её высокомерном обращении было что-то необыкновенно, привлекательное, и самое это обращение стало мало по малу проще, (я сказала бы свободнее, но едва ли можно было держаться более не принужденно, чем держалась она).

Опекун представил ей Аду по всем правилам этикета.

-- Вы лишитесь славы безкорыстного Дон-Кихота, которою пользуетесь, если будете принимать под свое покровительство таких красавиц, сказала ему леди Дэдлок через плечо; потом, повернувшись ко мне, прибавила: - Представьте же мне и эту молодую особу.

-- Мисс Соммерсон фактически тоже состоит под моей опекой, но за нее я не отвечаю ни перед каким лордом канцлером.

-- Мисс Соммерсон потеряла родителей?

-- Она очень счастлива, имея такого опекуна. - И леди Дэдлок посмотрела на меня.

Я подтвердила, что для меня это большое счастье, и тоже взглянула на нее. Вдруг по лицу её пробежала тень, она резко отвернулась с неудовольствием и опять заговорила с опекуном.

-- Века прошли с тех пор, как мы встречались, мистер Джерндайс.

-- Да, много времени. По крайней мере я так думал, пока не увидел вас в прошлую субботу.

-- Вы приобрели так много, что должны нести за это маленькое возмездие. Но я сказал правду.

-- Так много! - повторила она и засмеялась. - Да!

Её обаяние было так могущественно, она смотрела на меня и Аду с видом такого превосходства, как будто мы были детьми. Теперь, заглядевшись на дождь, она, казалось, совершенно забыла о нашем присутствии и погрузилась в свои мысли так свободно, точно была совершенно одна.

-- Кажется, когда мы вместе были за границей, вы были ближе знакомы с моей сестрою, чем со мною, - сказала наконец леди Дэдлок, взглянув на м-ра Джерндайса.

-- Наши дороги с нею разошлись. Да и прежде между нами было мало общого, наши характеры ни в чем не сходились. Об этом можно было жалеть, но помочь, я думаю, было нельзя.

Леди Дэдлок опять загляделась на дождь. Буря начала понемножку стихать. Ливень прекратился, не стало видно молний, гром грохотал уже в дальних холмах, солнце засверкало на влажных листьях и в дождевых каплях. Мы сидели молча. Вдруг на дороге показался маленький фаэтон, который резвые пони везли прямо к нам.

-- Возвращается посланный миледи с экипажем, сказал сторож.

Когда фаэтон остановился, мы увидели, что там сидело двое; первая вышла француженка, которую я видела в церкви, а за нею та хорошенькая девушка, о которой говорил мистер Бойторн; обе были нагружены шалями и мантильями; француженка подошла смело и самоуверенно, другая - робко и нерешительно.

-- Мне показалось, миледи, что оно относится ко мне, сказала молоденькая девушка.

-- Я послала за вами, дитя, спокойно ответила леди Дэдлок. - Накиньте на меня эту шаль.

Молодая девушка ловко набросила шаль ей на плечи; француженка, на которую не обращали ни малейшого внимания, смотрела на это, крепко стиснув зубы.

-- Мне очень жаль, что теперь неудобно возобновить наше прежнее знакомство, сказала леди Дэдлок мистеру Джерндайсу. - Позвольте мне прислать фаэтон назад для ваших девиц, он может вернуться сюда очень скоро.

-- Сядьте со мною, дитя, вы понадобитесь мне. Ступай.

Я думаю, что гордому человеку всего труднее выносить гордость других. Месть француженки выразилась самым неожиданным образом; она стояла неподвижно, пока фаэтон не скрылся из вида, потом, с совершенно спокойным лицом, сняла свои башмаки, бросила, их на землю и пошла босиком по мокрой траве в ту сторону, где скрылся экипаж.

-- Эта девушка помешанная? спросил сторожа опекун.

что видит, что ей дают отставку, а возвышают над нею другую.

-- Но зачем же она пошла босиком по мокрой земле? спросил опекун.

-- Не знаю уж, - верно затем, чтоб прохладиться.

-- А может быть она приняла воду за кровь, прибавила жена сторожа: - когда её кровь разгорится, она способна идти по лужам крови так же, как теперь по воде.

Несколько минуть спустя, мы шли мимо замка. Так же, как и тогда мы увидели его в первый раз, он производил впечатление безмятежного мира; дождевые капли сверкали вокруг, как алмазы, дул легкий ветерок, птицы звонко щебетали, все ожило после дождя; маленький экипаж, стоявший у подъезда, блистал на солнце, точно сказочная серебряная колесница. К замку подвигалась медленно, но твердым, уверенным шагом фигура, такая же спокойная, как и окружающий ландшафт, - это шла мадемуазель Гортензия босиком но мокрой траве.