Холодный дом.
Часть первая.
Глава XXIII. Рассказ Эсфири.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть первая. Глава XXIII. Рассказ Эсфири. (старая орфография)

ГЛАВА XXIII.
Разсказ Эсфири.

Шесть приятных недель провели мы у мистера Бойторна и тогда только вернулись домой. За это время нам часто случалось бывать в парке, гулять по лесу, не раз, если было по пути, заходили мы в домик, где укрывались от грозы, поболтать с женою сторожа, но нигде не встречали леди Дэдлок; лишь по воскресеньям видели ее в церкви. Много гостей перебывало за это время в Чизни-Вуде. по, несмотря на прекрасные лица, окружавшия миледи, её лицо всегда производило на меня то же впечатление, как и в первый раз. Даже теперь я не могу отдать себе отчета, - было ли это впечатление приятное или тягостное, влекло ли меня к ней, или отталкивало от нея, кажется, к моему восхищению примешивалась боязнь, - знаю только, что в её присутствии мои мысли всегда переносились назад, к ранней поре моей жизни.

Не раз мне казалось, что и она также интересуется мною, что мое присутствие, хотя может быть несколько иначе, но тоже волнует ее; когда же я взглядывала не нее и видела се такой невозмутимой и неприступной, такой далекой от пеня, я чувствовала, что мое предположение нелепо. Мне казалось непростительной слабостью поддаваться странному впечатлению, которое она на меня производила, и я изо всех сил старалась не поддаваться.

Кажется, здесь уместно будет упомянуть об одном случае. происшедшем незадолго до того, как мы оставили дом мистера Бойторна.

Мы с Адой гуляли в саду, когда нам сказали, что кто-то желает говорить со мною; войдя в маленькую столовую, я увидела горничную миледи, ту самую француженку, которая в тот день, когда нас застигла гроза, сняла башмаки и отправились в замок босиком по мокрой траве.

-- Mademoiselle! - начала она, пронизывая меня своим колючим взглядом: впрочем, вид её был самый любезный и в манере не было ни подобострастия, ни дерзости. - Являясь сюда, я позволила себе слишком большую смелость, но вы так добры, mademoiselle, что наверное извините меня.

-- Вам не в чем извиняться: мне передали, что вы желаете говорить со мною?

-- Да, mademoiselle. Тысячу раз благодарю за согласие. Вы позволите мне говорить, не так-ли?

Она говорила быстро, самым непринужденным тоном.

-- Разумеется, сделайте милость, - ответила я.

-- Вы так любезны, mademoiselle! Выслушайте же меня пожалуйста. Я оставила миледи, мы с ней не могли поладить: миледи так горда, так высокомерна. Pardon! Вы совершенно правы, mademoiselle, - быстро прибавила она, угадав, что я хочу сказать, лишь только я успела подумать, - конечно, я не должна бы являться к вам с жалобами на миледи. Но больше я не скажу ни слова, кроме того, что миледи горда и высокомерна. Это всему свету известно.

-- Пожалуйста к делу.

-- Сию минуту. Я так благодарна вам, mademoiselle, за вашу любезность. Mademoiselle, я невыразимо желаю поступить в услужение к молодой леди, такой же доброй, прекрасной, благовоспитанной, как вы. Вы настоящий ангел! Ах, если б я имела честь служить вам!

-- Очень сожалею... начала было я.

-- Не отказывайте мне вперед, mademoiselle! И её тонкия черные брови нахмурились. - Не отнимайте у меня надежды. Я знаю, что место у вас будет более скромное, чем оставленное мною: придется жить в деревне, ничего не значит, - именно этого я и желаю. Я знаю, что буду получать меньше жалованья, но я удовольствуюсь и малым.

-- Уверяю вас, я не держу горничной, - ответила я, смутясь при одной мысли иметь при себе такую служанку.

-- Ах, mademoiselle, почему же? Вы имели бы вполне преданную вам женщину, которая с восторгом служила бы вам, честную, старательную, верную. Mademoiselle, я всем сердцем желаю поступить к вам; о деньгах не будем говорить, берите меня так, даром.

Она говорила с таким необыкновенным пылом, что просто пугала меня; я невольно отступила назад, но она в своем увлечении, казалось, этого не замечала и продолжала приставать ко мне, говоря быстро, хотя и сдержанным голосом, держась изящно и вполне прилично.

и я буду служить вам верой и правдой. Я сделаю для вас больше, чем вы можете себе представить. Но все еще молчание! Mademoiselle, я сделаю все, что только возможно. Если вы примете мои услуги, вы не раскаетесь, я буду служить вам хорошо. Вы даже не знаете, как я буду служить вам!

Пока я объясняла, почему мне невозможно взять ее, - при чем я не сочла нужным прибавить, как мало желала этого, - она упорно смотрела на меня с таким выражением, что мне казалось, я вижу перед собою одну из тех женщин, которые встречались на Парижских улицах в эпоху террора. Она выслушала меня, ни словом не прерывая, и потом сказала своим приятным акцентом и самым кротким голосом:

-- Кончено! Вы не дадите мне иного ответа! Очень жаль; я должна отправиться в другое место искать того, чего не нашла здесь. Позвольте мне поцеловать вашу руку.

Коснувшись моей руки, она кажется успела в одно мгновение разглядеть на ней каждую жилку и посмотрела на меня еще внимательнее прежнего. Сделав последний реверанс, она спросила:

-- Кажется, я удивила вас, mademoiselle, в тот день, когда была гроза?

-- Признаюсь, все мы были изумлены.

-- Я дала себе тогда обет, ответила она, улыбаясь, - и хотела запечатлеть в своей памяти, что должна его сдержать. И я сдержу его. Adieu, mademoiselle!

Так кончилось наше свидание, и как я была рада, что оно кончилось!

Должно быть она вскоре удалилась из тех мест, потому что больше я ее не встречала. Теперь ничто не нарушало спокойствия этих приятных летних дней; как я уже говорила, когда шесть недель прошли, мы вернулись в Холодный дом.

Ричард приезжал к нам аккуратно каждую неделю в субботу или воскресенье и оставался до понедельника; кроме того, иногда совершенно неожиданно среди недели он приезжал верхом и, проведя вечер с нами, уезжал рано утром на следующий день. Он был такой же оживленный, как всегда, говорил, что занимается усердно, но в глубине души я не совсем была довольна им: мне казалось, что его рвение направлено не туда, куда следует; я была убеждена, что ни к чему, кроме призрачных надежд, не приведут его занятия роковым процессом, причинившим уже столько горя и несчастий. Теперь, по словам Ричарда, он постиг самую суть этой загадки, - ничего нет проще, как устроить, чтоб завещание, по которому ему и Аде достается не знаю уж сколько именно тысяч фунтов, наконец было утверждено, если только в Канцлерском суде есть хоть капля здравого смысла и справедливости (о, как страшно звучало в моих ушах это слово "если"!), и счастливая развязка не замедлит последовать в самом непродолжительном времени. В доказательство он приводил все аргументы, вычитанные им по этому вопросу, и каждый из них укреплял его в этом ослеплении. Ричард сделался завсегдатаем в Канцлерском суде, он говорил, что каждый день встречает там мисс Флайт и беседует с ней, - что ему удалось заслужить её благосклонность, и хотя он посмеивается над нею, по жалеет ее всем сердцем. Но ни разу не подумал он, что роковая цепь соединяет его цветущую молодость с её увядшей старостью, - его надежды, свободные, как ветер, с её птицами, запертыми в клетки, с её холодным и голодным чердаком, с её разстроенным умом.

Ада любила Ричарда так сильно, что у нея не могло явиться никаких сомнений по поводу того, что он говорил или делал; опекун хотя и часто жаловался на восточный ветер, хотя чаще обыкновенного бывал в ворчальне, но хранил строгое молчание по этому предмету; поэтому, когда по просьбе Кадди и Джеллиби я должна была отправиться в Лондон, я написала Ричарду, чтоб он встретил меня в конторе дилижансов, думая, что мы можем поговорить на свободе.

Когда я приехала, он уж ждал меня; мы вышли, взявшись под руку, и при первой возможности заговорить с ним серьезно, я спрашивала:

-- Ну, Ричард, как вам кажется, на этот раз ваше решение прочно?

-- О да, голубушка, все идет прекрасно.

-- Но решение ваше прочно?

-- Что вы под этим подразумеваете? спросил Ричард, весело засмеявшись.

-- Я спрашиваю относительно юриспруденции.

-- О все идет отлично.

-- Ведь и раньше вы говорили то же, милый Ричард.

-- По вашему такой ответ не годится, а? Ну, пожалуй, это и правда. Вы хотите узнать, окончательно ли я остановился на юриспруденции?

"окончательно". - Можно ли что нибудь решать окончательно, пока не решено дело, - под этим словом я подразумеваю запрещенный предмет.

-- А вы думаете, что оно когда нибудь решится?

-- По крайней мере мне так сдается.

Некоторое время мы шли молча, наконец Ричард заговорил с той откровенностью, которая так к нему располагала:

-- Дорогая Есфирь, я понимаю вас и от всего сердца желал бы быть более постоянным, - разумеется не относикльно Ады, которую люблю с каждым днем все больше и больше, - но по отношению к самому себе; я не умею ясно выразить свою мысль, но вы понимаете, что я хочу сказать. Ужь я человек более постоянный, я уцепился бы изо всех сил за Беждера или за Кенджа и Карбоя, занимался бы ровно и систематически, не наделал бы долгов...

-- У вас есть долги, Ричард?

-- Да, небольшие... Я стал немного играть на бильярде, ну и многое тому подобное... теперь, когда вы узнали, вы презираете меня, Эсфпрь, не правда ли?

-- Вы отлично знаете, что нет.

-- Вы лучше относитесь ко мне, чем я сам. Меня страшно мучит, что у меня нет постоянства, но, дорогая Эсфирь, откуда же мне его взять? Если б вы поселились в недостроенном доме, вы не могли бы прочно располагать в нем; если б вы были осуждены оставлять неоконченным все, за что ни возьметесь, вам было бы трудно взяться за что бы то ни было,--так и со мною. Я родился и вырос среди превратностей этого бесконечного процесса; влияние его на меня началось еще с той поры, когда я не знал хорошенько, что значит слово суд, и продолжается до сих пор. Вот я и вышел таким, как есть, - человеком, который по временам сознает, что он вовсе недостоин любви та кого преданного существа, как кузина Ада.

Место, где мы находились, было уединенное; закрыв глаза руками, он зарыдал при последних словах.

-- О, Ричард, не горюйте! У вас благородная натура, любовь Ады придаст вам сил на борьбу с собою.

-- Знаю, дорогая Эсфирь, знаю все это, проговорил он, сжимая мою руку. - Не обращайте внимания на мою слабость. Давно уж у меня это лежит на душе много раз хотел я поговорить с вами, но или случая не было или мужества не хватало. Я знаю, что мысль об Аде должна поддерживать меня, а выходит не так,--даже и тут мне не хватает твердости. Я люблю Аду, готов за нее жизнь отдать, а делаю зло и ей и себе каждый день, каждый час. Но так не может продолжатся вечно: дело будет слушаться последний раз и решится в нашу пользу, тогда вы и Ада увидите, каким я могу быть!

Мне было мучительно слышать его рыдания и видеть его слезы, но оживление, с которым он произнес последния слова, надежда, звучавшая в них, опечалили меня еще больше.

-- Эсфирь, я хорошо разсмотрел все бумаги, я рылся в них целые месяцы, продолжал он и обычная веселость опять вернулась к нему,--можете быть уверены, что ми выйдем из процесса победителями. Правда, процесс тянулся долгие годы, но тем больше вероятности, что мы вскоре дождемся его окончания. Теперь наше дело опять стоит на очереди, скоро наконец последует благополучная развязка, и тогда увидите!

Вспомнив, что, говоря о Кендже и Карбое, он включил их в одну категорию с мистером Беджером, я спросила, когда он намерен зачислиться в Линкольн-Инн.

-- Опять! Я совсем не думаю зачисляться в эту корпорацию отвечал он с видимым усилием, - довольно с меня! Поработавши, как каторжный, над процессом Джерндайсов, я по горло насытился юриспруденцией и убедился, что не могу полюбить ее; кроме того я становлюсь еще более нерешительным оттого, что постоянно присутствую на месте действия!.. и к нему вернулся прежний, самоуверенный тон. - И так, весьма естественно, что теперь мои помыслы устремились... куда, как вы думаете?

-- Не могу себе представить!

-- Не смотрите так серьезно, дорогая Эсфирь. Я уверен, что придумал самое лучшее, что могу сделать. Так как я не нуждаюсь в профессии, которая давала бы средства к жизни, потому что, когда процесс кончится, я буду обезпечен, то и считаю эту карьеру, которая по характеру своему тоже более или менее непостоянна, соответствующей тем условиям, в каких я временно нахожусь, - как нельзя более соответствующей могу сказать. Так куда же всего естественнее было обратиться моим помыслам?

Я взглянула на него с недоумением и отрицательно покачала головой.

-- Как, а военная служба! ответил Ричард с глубоким убеждением.

-- Разумеется, военная служба! Для этого надо только выправить патент, вот и все.

И он пустился в объяснения, подтверждая их вычислениями, приготовленными заранее в его записной книжке; предположим, что он сделает в шесть месяцев, скажем, двести фунтов долгу; в такой же период времени, служа в армии, он не задолжает ни копейки, если твердо на это решится; таким образом, поступив в военную службу, он сберегает четыреста фунтов в год, т. е. в пять лет две тысячи фунтов, - сумму значительную. Потом он заговорил о жертве, которую приносит, разлучаясь на время с Адой, о своей твердой решимости вознаградить её любовь, упрочить её счастие, победить свои недостатки, приобрести устойчивость, которой ему не достает; заговорил с такой искренностью и простодушием, что я почувствовала, как мучительно больно сжимается мое сердце. Я думала о том, чем это кончится, если так быстро, так безповоротно отразилась на лучших свойствах его души роковая зараза, которая губила все, к чему прикасалась.

Со всей пылкостью, на которую была способна, с последней искрой надежды, которая у меня еще сохранилась, я заговорила с Ричардом; ради Ады я умоляла его не возлагать никаких упований на Канцлерский суд. Ричард охотно соглашался со всем, что я говорила, красноречиво громил Палату и все с ней связанное, рисовал в блестящих красках, каким он станет... увы! тогда, когда злополучный процесс выпустит его из своих когтей. Наш разворь продолжался долго, но в сущности мы все топтались на одном месте.

Нуконец мы пошли к Сого-Скверу, где должна была ждать меня Каролина, назначившая это место потому, что тут мы могли поговорить спокойно, и потому еще, что оно неподалеку от Ньюмен-Стрита. Кадди была в том садике, что в центре сквера,.и, увидав меня, поспешила к нам на встречу. Перекинувшись с нею несколькими шутливыми фразами, Ричард оставил нас вдвоем.

-- У Принца есть ученик, через которого он достал ключ от сада; если вы не прочь погулять тут со мною, мы запрем калитку изнутри, и я могу на свободе рассказать вам то, для чего мне понадобилось выписать сюда мою милую голубушку.

-- И прекрасно, душечка, вы не могли сделать ничего лучше.

Кадди нежно поцеловала меня, заперла калитку и, взявшись за руки мы стали расхаживать по саду; Кадди была в полном восторге от нашего таинственного свидания.

-- Видите-ли Эсфирь: после того, как вы сказали, что я сделаю дурно, выйдя замуж без ведома мамы, и что нехорошо, тоже оставлять ее в полном неведении относительно нашей помолвки, - хотя, должна признаться, я не верю, чтоб мамаша много думала обо мне, - я решила, что следует сообщить ваше мнение Принцу. Во первых потому, что я стараюсь применять к делу все, что вы мне советуете; во вторых, потому, что у меня нет секретов от Принца.

-- Ну, чтож Кадди, он одобрил?

-- О, голубушка моя! Уверяю вас, он одобрит все, что бы вы ни сказали. Вы не имеете ни малейшого представления о том, какого он о вас мнения!

-- В самом деле?

-- Право! Другая на моем месте стала бы ревновать его к вам, засмеялась Кадди, лукаво покачав головой, - но меня это только радует, потому что вы - первый друг, который встретился мне в жизни, и лучший друг, какой когда-нибудь у меня будет; по моему никто не может уважать и любить вас слишком много.

-- Честное слово, Кадди, это какой-то общий заговор против меня; вы все поставили себе целью захвалить меня! Но что же дальше?

-- Сейчас скажу, и Кадди доверчиво скрестила свои руки на моей шее. - Ну, долго мы говорили об этом, и я сказала: Принц, так как мисс Соммерсон...

-- Неужели вы так и назвали меня: мисс Соммерсон.

Нет, конечно! я сказала Эсфирь, вскричала Кадди с просиявшим лицом. - Я сказала Принцу: так как Эсфирь такого мнения, Принц, и постоянно продолжает намекать на то же в тех милых записочках, которые вы так любите слушать, когда я читаю их вам, то я решила открыть всю правду маме, когда вы найдете удобным. И мне кажется, Принц, Эсфирь думает, что лучше, честнее и благороднее будет сказать вам обо всем своему отцу.

-- Да, душечка, конечно, Эсфирь так думает.

-- Вот видите ли, я была права! воскликнула Кадди. - Ну, это очень встревожило Принца, - не потому, чтоб он сомневался в себе, - а потому, что он питает такое глубокое уважение к старому мистеру Тервейдропу и боится, что при этой вести у отца может сделаться разрыв сердца, или он упадет без чувств и вообще будет страшно поражен. Принц боится, что отец сочтет это непочтительностью в себе и испытает сильное потрясение, потому что, понимаете-ли, по своей утонченной натуре старый мистер Тервейдроп крайне чувствителен и впечатлителен.

-- Будто?

сильно покраснев.

Я засмеялась. Она тоже смеялась и краснела, потом продолжала:

-- Эти соображения заставили его...

-- Заставили кого?

-- О, какая вы злая! упрекнула меня Кадди, и лицо её запылало пуще прежнего, - милое дитя, если уж вам так хочется! Эти соображения заставили его мучиться целые недели и откладывать объяснение со дня на день. Наконец он сказал мне: "Кадди, мне кажется, будет легче начать разговор, если мисс Соммерсон, которая пользуется расположением моего отца, согласится при этом присутствовать", и я пообещала ему, что попрошу вас..." И посмотрев на меня робким, по полным надежды взглядом, она прибавила: - Кроме того, я положила себе, - в случае, если вы согласитесь, - просить вас отправиться после со мною к маме. Вот что я подразумевала в своей записке, когда писала, что собираюсь просить у вас большого одолжения и помощи. Если вы, Эсфирь, согласитесь оказать мне эту услугу, мы оба вам будем ужасно благодарны.

-- Дайте подумать, Кадди, отвечала я, притворившись, что мне надо обсудить этот вопрос. - Правду сказать, я думаю, что, еслиб понадобилось, я согласилась бы сделать для вас и побольше этого. Я готова к услугам вашим и вашего милого дитяти всегда, когда вам угодно.

Этот ответ привел Каролину в совершенный восторг, - я думаю, никто в мире не умел ценить так, как она, всякой незначительной услуги, самого ничтожного одолжения. Мы прошлись раза два по саду, пока Кадди надевала новенькия перчатки и оправляла свой туалет, чтобы быть достойною "образца изящества" и не потерять в его мнении; затем мы отправились прямо в Ньюмен-Стрит. Разумеется, Принц был по обыкновению занять уроком. Когда мы вошли, он занимался с девочкой, подающей очень мало надежд, неуклюжей как чурбан, с надутым лицом и глухим голосом; при ней состояла чопорная мамаша, у которой был такой вид, точно она чем-то недовольна. Смущение, в которое наш приход поверг учителя, конечно не содействовало успешности преподавания, и хотя урок продолжался, но толку выходило очень мало; наконец девочка переменила башмаки, накинула шаль, чтоб закрыть белое кисейное платье, и ушла вместе со своей мамашей.

Обменявшись предварительно несколькими словами, мы пошли разыскивать старика, и нашли в единственной удобной комнате во всем доме, - его собственной. Он сидел на софе с атрибутами своего изящества, шляпою и перчатками, и, подкрепляя себя легкой закуской, должно быть в антрактах не торопясь совершал свой туалет, потому-что перед ним стоял нессесер и лежали щетки и прочия туалетные принадлежности, - все самого изящного разбора.

-- Отец! Мисс Соммерсон, мисс Джеллиби.

Польщен! Очарован! произнес мистер Тервейдроп, вставая с места, и, приподняв плечи, отвесил нам свой обычный поклон. - Прошу! (он подвинул нам стулья). Садитесь! (Он поцеловал кончики пальцев левой перчатки). Я в полном восторге. (И закатив глаза, он стал ворочать белками)! - Мой скромный приют превратился в Эдем! (И он уселся на софу так, как кроме него не мог бы сделать ни один джентльмен во всей Европе).

-- Опять застаете вы нас, мисс Соммерсон, среди тех же скромных занятий: шлифуем, шлифуем! Опять прекрасный пол поощряет и награждает нас, благосклонно удостоивая счастьем своего присутствия. В такия времена, как нынешния, когда замечается страшный упадок в отношении грации со времен Его Королевского Высочества принца Регента, моего патрона, смею сказать, особенно приятно бывает узнать, что изящество еще не вполне попрано ногами жалких ремесленников и есть некоторая надежда, что оно может ожить, согретое улыбкой красоты.

Я промолчала, не найдя ничего подходящого для ответа; он грациозно взял щепотку табаку.

-- Дорогой сын мой, после полудня у тебя четыре урока. Советую тебе закусить сандвичами и спешить.

-- Благодарю вас, папенька, я поспею. Милый папенька, могу ли просить вас выслушать хладнокровно то, что я сейчас вам скажу?

-- Праведное небо! воскликнул образец изящества, бледнея от ужаса, потому что Принц и Кадди, взявшись за руки, опустились перед ним на колени.

-- Что такое? В здравом ли вы уме? Что это значит?

-- Папенька! кротко ответил Принц: - я люблю ее, мы обручены.

-- Обручены! пролепетал мистер Тервейдроп и, прислонившись к спинке дивана, прикрыл глаза рукою. - Мое сердце пронзено стрелой, пущенной рукой родного сына!

Принц продолжал, путаясь на каждом слове:

-- Мы обручены уже давно... мисс Соммерсон, узнав об этом, посоветовала объявить обо всем вам, и была так добра, что согласилась присутствовать при этом. Папенька! Мисс Джеллиби питает к вам глубокое уважение....

-- О, умоляю вас, умоляю вас, успокойтесь, папенька! И Принц торопливо прибавил: - Мисс Джеллиби питает к вам глубочайшее уважение, забота о вашем спокойствии будет всегда первой нашей обязанностью.

Мистер Тервейдроп зарыдал.

-- Успокойтесь, папенька, умоляю вас! восклицал Принц.

-- Сын мой! счастлива твоя святая мать, что ей не пришлось испытать этого удара. Разите глубже, не щадите! Убивайте на-повал!

-- О, не говорите так, папенька! умолял Принц, заливаясь слезами. - Вы разбиваете мне сердце. Уверяю вас, что первое, чего мы желаем и к чему будем стремиться - ваш комфорт. Каролина и я никогда не забудем своих обязанностей, она считает своим долгом то, что я считаю своим, - мы часто об этом беседовали. С вашего одобрения и согласия, папенька, мы дадим обет сделать вашу жизнь приятной и счастливой.

-- Рази глубже, рази на-повал, продолжал бормотать мистер Тервейдроп, но, мне казалось, внимательно прислушивался к словам сына.

-- Милый, дорогой папенька, мы хорошо понимаем, что вы привыкли к маленьким удобствам и имеете на них право; первой нашей заботой будет доставить вам эти удобства; мы поставим себе за честь, чтобы вы ни в чем не нуждались. Если вы осчастливите нас своим согласием и дадите свое благословение, мы будем ждать со свадьбой, сколько вы назначите, и когда женимся, то, разумеется, ваше благополучие будет для нас всегда на первом плане. Вы всегда будете главой дома и хозяином здесь; мы хорошо сознаем, что с нашей стороны было бы преступлением, еслиб мы, забыв свои обязанности, не стали изо всех сил стараться сделать вашу жизнь приятной.

Мистер Тервейдроп переживал жестокия внутренния терзания.

Наконец, пыхтя и отдуваясь в своем тесном галстухе, он выпрямился, принял подобающую позу на софе, пред нами предстало безукоризненное воплощение благородного отца.

-- Сын мой! Дети мои! Не могу противиться вашим просьбам, будьте счастливы! произнес он.

Никогда не видела я ничего подобного той картине, которую представлял этот старик, когда благосклонно помогал встать своей будущей невестке и протягивал руку сыну, который почтительно и с трогательной благодарностью поднес ее к губам.

-- Дети мои! начал мистер Тервейдроп, усадив Каролину подле себя и отечески обняв ее левой рукой, а правой упершись в бок. - Сын мой, дочь моя! ваше счастье будем моей главной заботой, я буду стоять на страже его. Вы всегда будете жить у меня (вероятно он подразумевал: я всегда буду жить у вас). Отныне этот дом ваш столько же, сколько и мой, считайте его своим. Дай Бог, чтоб еще много лет вы разделяли его со мной!

Действие его изящных приемов было так могущественно, что Принц и Кадди были совершенно подавлены благодарностью, как будто он совершал в их пользу величайшее самопожертвование, а не пристраивался к ним на хлеба на всю жизнь.

-- Что касается меня, дети, я в той поре, когда листья блекнуть и желтеют, и нельзя сказать, долго ли будут влачить жизнь эти последние останки истинного джентльменства в наш век ткачей и прядильщиков. Но пока продлятся дни мои, я должен отдавать свой долг обществу и буду по обыкновению появляться в городе. Мои потребности ограничены и просты: вот эта скромная комнатка, необходимые предметы для моего туалета, легкий завтрак и скромный обед - с меня и достаточно. Разсчитывая на вашу привязанность в соединении с чувством долга, я возлагаю на вас удовлетворение этих потребностей, а об остальном позабочусь сам.

Они были буквально подавлены таким необкновенным великодушием.

-- Сыпь мой, в отношении того, чего тебе не достает, - изящества, с которым надо родиться, которое можно развить воспитанием, но нельзя приобрести, раз его нет, - ты можешь положиться на меня. Я верен своему призванию со времен блаженной памяти Его Королевского Высочества принца Регента, и не покину его! Нет мой сын! Если ты хоть-сколько нибудь гордишься скромным положением, которое занимает твой отец, будь уверен, что оно никогда не затмится. У^тебя, Принц, качества совсем другия - не можем же мы все быть одинаковы, желать этого было бы неблагоразумно, - работай будь, трудолюбив, добывай деньги и старайся расширить, на сколько возможно, круг своих учеников

-- Расчитывайте на меня, милый папенька, я сделаю все, что от меня будет зависеть.

-- В этом я я имел счастье зажечь несколько светлых лучей, заботьтесь о процветании наших классов, старайтесь удовлетворять мои скромные потребности, и да благословит вас Бог!

В честь необыкновенного события, мистер Тервейдроп сделался до того любезен, что я спросила Каролину, не пора ли нам отправляться в Тевис-Инн, если мы собираемся туда сегодня. Мы наконец ушли, разумеется после того, как помолвленные нежно простились друг с другом; Каролина была на верху блаженства и всю дорогу разсыпалась в таких горячих похвалах старому мистеру Тервейдропу, что я ни за что не решилась бы сказать ей ни одного слова ему в осуждение.

На окнах дома в Тевис-Ипне были наклеены билетики с извещением, что он отдается внаймы; сам дом казался еще грязнее, мрачнее, еще непрезентабельнее прежнего. Дня за два перед этим имя мистера Джеллиби появилось в списке банкротов. Он был в столовой с двумя какими-то джентльменами, которые с помощью счетных книг, синих мешков и бумаг, наваленных целыми грудами, делали отчаянные усилия распутать его дела, сам он, как мне показалось, когда Кадди по ошибке ввела меня в эту комнату, совершенно отказывался понимать в них хоть что нибудь и сидел безмолвно и безучастно на углу большого обеденного стола.

Дети шумели в кухне совершенно одне; поднявшись наверх, в комнату хозяйки дома, мы застали ее занятой обширной корреспонденцией: она распечатывала, прочитывала и сортировала письма, весь пол вокруг был усеян лоскутками бумаги. Она была так погружена в свои занятия, что хоть и посмотрела на меня тем странным взглядом своих блестящих глаз, который как будто витал где-то в другом мире, но не сразу узнала меня.

Я с своей стороны выразила надежду, что мистер Джеллиби хорошо себя чувствует.

-- Не совсем, ответила мистрисс Джеллиби самым спокойным тоном. - В его делах случилось разстройство, и он немножко не в духе. По счастью для меня, мне некогда думать об этом, - я так занята: в настоящую минуту, мисс Соммерсон, у нас уже сто семьдесят семейств, по пяти человек средним числом в каждом, частью уехали, частью уезжают на левый берег Нигера.

Я подумала об одном близком ей семействе, которое не уехало и не уезжало на левый берег Нигера, и удивилась, как может она быть столь спокойной.

-- Я вижу, вы привели Кадди домой, заметила мистрис Джеллиби, бросив взгляд на дочь. - Теперь для нас большая редкость видеть ее дома; она почти совсем забросила свои прежния занятия, так что я была принуждена нанять на её место одного юношу.

-- Ты ведь знаешь, Кадди, что я наняла себе в помощники юношу, - он теперь обедает, - зачем же ты противоречишь? возражала мистрис Джеллиби с величайшей кротостью.

-- Я не противоречу, мамаша, а только хотела сказать, что наверное вы не думали закабалить меня на всю жизнь в черную работу.

Мистрис Джеллиби все это время продолжала распечатывать и сортировать письма; теперь она обвела их выразительным взглядом и отвечала с ясной улыбкой:

-- Я полагаю, милая моя, что твоя мать подает тебе пример любви к труду; кроме того, что значит "закабалить в черную работу?" Если бы ты хоть сколько-нибудь сочувствовала судьбам человечества, ты была бы выше подобной идеи! Но у тебя, Кадди, нет ни малейшого сочувствия, - я часто тебе это говорила, - ни малейшого сочувствия.

-- Разумеется. Еслиб по счастию я не была так занята, мисс Соммерсон, - продолжала мистрис Джеллиби, благосклонно переводя на меня взгляд, пока обдумывала, куда положить только что распечатанное письмо, - это бы огорчало и мучило меня. Но я должна думать о Барриубула-Га, мне необходимо сосредоточиваться, и в этом одном мое спасение.

Каролина бросила на меня умоляющий взгляд, и так как в это время мистрис Джеллиби сидела обратившись ко мне лицом и созерцая далекие берега Африки поверх моей шляпки, то я воспользовалась этим случаем, чтоб коснуться предмета моего посещения и привлечь к нему внимание мистрис Джеллиби.

-- Может быть вас удивляет, что я явилась сюда и прервала ваши занятия? - начала я.

-- Я всегда рада вас видеть, - отвечала она, продолжая заниматься своим делом.

-- Хоть и желала бы, чтоб вы больше интересовались Барриубульским проектом.

-- Я пришла сюда с Кадди, так как она думает, что не должна иметь секретов от своей матери, и находит, что мое присутствие придаст ей мужества и поможет сообщить вам одну её тайну.

Мистрис Джеллиби на секунду оторвалась от своего занятия, покачала головой и безмятежно принялась за работу, сказав:

-- Кадди, ты наверное собираешься сказать какую-нибудь глупость.

-- Мама! я помолвлена.

-- Ах, Кадди, глупая девочка, какая ты простушка, - ответила разсеянно мистрис Джеллиби, глядя в письмо, которое только что распечатала.

-- Я помолвлена, мамаша, с молодым мистером Тервейдропом, который учит в классах Ньюмен-Стрита и мистер Тервейдроп-старший - он, мама, настоящий джентльмен - дал нам свое согласие, и я прошу вашего согласия, мамаша, потому что без него я не буду счастлива, никогда, никогда! - рыдала Каролина, которая забыла свои обычные жалобы и все, кроме своей привязанности к матери.

-- Видите, мисс Соммерсон, какое счастье, что у меня столько занятий и что я принуждена постоянно сосредоточивать на них свои мысли. Вот моя дочь помолвлена с сыном танцмейстера, сама не симпатизирует судьбам человечества, хочет вступить в среду, где оне не пользуются ни малейшим сочувствием, тогда как один из первых филантропов нашего времени, мистер Кволь, говорил мне, что интересуется ею!

-- Кадди, Кадди! - с величайшей снисходительностью вымолвила мистрис Джеллиби, распечатывая новый пакет. - Я не сомневаюсь, что ты его ненавидишь, и как же может быть иначе: ты совершенно лишена гуманных симпатий, которыми он переполнен! Еслибы общественные обязанности не были моим любимейшим чадом, еслиб я не была занята деятельностию в обширных размерах и на широком поприще, тогда, мисс Соммерсон, эти ничтожные мелочи огорчали бы меня. Но позволю ли я, чтоб глупые выходки моей дочери, со стороны которой я не ожидала ничего другого, стала преградой между мной и огромным африканским континентом? Нет, нет и нет! - повторила мистрис Джеллиби самым спокойным голосом и с ясной улыбкой, продолжая распечатывать новые пакеты.

Я не знала, что сказать, потому что хотя и могла ожидать чего-нибудь подобного, но все-таки не была подготовлена к полнейшему равнодушию, с которым было принято известие; Кадди тоже, казалось, совершенно растерялась. Мистрис Джеллиби продолжала спокойно вскрывать и сортировать письма, повторяя по временам самым сладким голосом: - нет, нет и нет!

-- Мама, надеюсь, вы не сердитесь на меня? - вымолвила, наконец, Каролина.

-- И я могу надеяться, мама, что вы дадите свое согласие и пожелаете нам счастья? - спросила Кадди.

-- Ты поступила, как глупая сумасбродная девочка, вместо того, чтоб посвятить себя на высокое служение обществу... но шаг сделан: я взяла себе помощника, и больше об этом не стоит говорить. Пожалуйста не надо, Кадди! - сказала она, когда дочь подошла поцеловать ее, - ты мешаешь мне работать, а я должна покончить с этой грудой писем до получения вечерней почты.

Я подумывала было уйти, по меня остановили следующия слова Каролины:

-- Мама, вы позволите мне привести его к вам?

-- Бога ради, Каролина! Ты опять начинаешь! Кого привести?

-- Его, мама.

-- Кадди, Кадди! - укоризненно произнесла мистрис Джеллиби, недовольная тем, что ей надоедают такими пустяками, и прибавила с видом мученицы: - Ты должна выбрать такой вечер, когда нет заседаний Главного общества, собраний отдельных секций и вспомогательных комиссий, ты должна сообразовать этот визит с распределением моего времени. Вы очень добры, мисс Соммерсон, что пришли сюда помочь этой дурочке. До свидания! Мне не будет надобности извиняться перед вами в том, что у меня мало свободного времени, когда я скажу, что нынче утром я получила пятьдесят восемь писем от семейств разных фабричных рабочих, желающих получить подробные сведении о природных условиях страны и о возделывании кофейных плантаций.

Меня нисколько не удивило, что Кадди была печальна, когда мы спускались вниз, что она разрыдалась, обняв меня за шею и повторяя, что лучше бы мать накричала на нее, разбранила ее, только бы не отнеслась к ней с таким обидным равнодушием; не удивилась я и тогда, когда Кадди сообщила мне, что её гардероб так беден, что она не знает даже, как ей прилично одеться к венцу. Мало-помалу мне удалось развеселить ее, распространившись о том, сколько может она сделать для своего несчастного отца и для Пеппи, когда у нея будет свой собственный дом. Потом мы сошли вниз, в сырую темную кухню, где Пеппи и его младшие братья и сестры барахтались на каменном полу. Мы затеяли с ними такую возню, что я испугалась, как бы мое платье не разлетелось в клочки, и во избежание этого прибегла к волшебным сказкам.

в своих делах, выскочил из-за обеденного стола и бросился к окну с намерением выпрыгнуть на мостовую.

Возвращаясь поздно вечером домой, после этого хлопотливого дня, я на досуге много передумала о замужестве Кадди и пришла к тому заключению, что, несмотря на старика Тервейдропа, её положение улучшится, и она станет счастливее. Хотя, повидимому, мало было шансов на то, чтоб оба они когда нибудь поняли, что такое в действительности образец изящества, но для них так было пожалуй и лучше, да и кто пожелал бы им большей мудрости в этом отношении? Что касается меня, я не желала им этого и почти стыдилась, что сама не могу верить в него так, как они. Взглянув вверх на звезды, я вспомнила о тех, кто теперь плавает в далеких морях, думала о том, какие-то звезды они теперь видят, и молилась, чтоб мне всегда было даровано счастье быть полезной, на сколько могу, хоть кому-нибудь;

Когда я вернулась в Холодный дом, все по обыкновению так мет обрадовались, что, еслиб я не боялась их огорчить, я бы заплакала от умиления. Все в доме, от высших до низших, приветствовали меня с такими веселыми лицами, так были счастливы услужить мне хоть чем нибудь, что я почувствовала себя самым счастливым созданием в мире.

Мы очень заболтались в этот вечер; опекун и Лда заставили меня рассказать им все о Кадди, и я говорила, говорила без умолку, так что, придя к себе в комнату, я чуть не покраснела, вспомнив, сколько наболтала. Вдруг послышался легкий стук в дверь, и после того, как я сказала: "войдите!" в комнате появилась хорошенькая девочка в трауре и, сделав мне реверанс сказала топким голосом:

-- К вашим услугам, мисс. Я Чарли.

-- К вашим услугам, мисс. Я ваша служанка, - проговорила она своим нежным голосом - Что такое?

-- Мистер Джерндайс сделал вам сюрприз, - я к вашим услугам.

Обняв Чарли, я села и молча смотрела на нее.

-- О, мисс!

-- Представьте себе: Том в школе, и учится так хорошо! А малютка Эмма у мистрис Блиндер, и та очень о ней заботится. Том бы и раньше поступил в школу, Эмма и раньше бы перешла к мистрис Блиндер, а я сюда, но мистер Джерндайс думал, что лучше нам привыкнуть к разлуке по немножку, потому что мы такие маленькие. Отчего же вы плачете, мисс? Не плачьте пожалуйста!

-- Я не могу удержаться, Чарли.

-- И я не могу удержаться, мисс. Я к вашим услугам, мисс. Мистер Джерндайс думает, что вы иногда будете меня учить. А с Томом и Эммой мы будем видеться раз в месяц. Я так счастлива, так благодарна, мисс!

И Чарли заплакала горючими слезами.

-- О, Чарли, не забывай никогда того, кто сделал все это для вас!

-- Нет, мисс, я никогда не забуду. И Том, и Эмма не забудут, - это сделали вы, мисс.

-- Я ничего и не знала об этом. Это все сделал мистер Джерндайс, Чарли.

-- Да, мисс. Но он сделал это ради вас, чтоб вы могли взять меня к себе. Я - маленький подарок вам от него, и все сделано из любви к вам. Будьте уверены, что и я, и Том всегда будем помнить это.

шагами и опять стала просить:

-- О, пожалуйста, не плачьте, мисс!

-- Не могу удержаться, - опять ответила я.

-- И я, мисс, тоже не могу удержаться, - повторила Чарли.

Впрочем я плакала от радости, да и она также.