Холодный дом.
Часть первая.
Глава XXVI. Ловкие стрелки.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть первая. Глава XXVI. Ловкие стрелки. (старая орфография)

ГЛАВА XXVI.
Ловкие стрелки.

В окрестности Лейчестер-Сквера заглянуло своими тусклыми глазами зимнее бледнеющее утро, но нашло там очень мало желающих вставать с постели. Большинство здешних обывателей даже и в лучшую пору года встают поздно, ибо принадлежа к хищным птицам, являются на ночлег тогда, когда солнце высоко, а просыпаются и выходят на добычу, когда заблестят звезды.

Теперь на чердаках и в верхних этажах, за грязными занавесками и шторами, под защитой фальшивых имен, фальшивых волос, фальшивых драгоценностей и титулов, фальшивых историй, вся мошенническая колония спит первым крепким сном: здесь и рыцари зеленого поля, которые по личному опыту могут говорить о заграничных галерах и отечественных смирительных домах, и трусливые шпионы разных национальностей, вечно дрожащие от страха за свою шкуру, и преследуемые угрызениями совести предатели, негодяи и буяны, игроки, шулера и лжесвидетели, есть даже клейменые каленым железом.

Здесь собрано больше зверства, чем было у Нерона, больше преступлений,-чем в Ньюгете.

Чорт отвратителен и во фланелевой блузе (он бывает ужасен и в таком одеянии), по когда, воткнув в манишку булавку он титулуется джентльменом, играет на бильярде и в рулетку, понтирует, сводит близкое знакомство с векселями долговыми росписками, тогда он является более опасным, лукавым и гадким, чем во всяком другом виде; таким встретит его мистер Беккет, когда ему заблагоразсудится обревизовать недра Лейчестер-Сквера.

По тусклое зимнее утро не нуждается в подобных джентльменах и не будит их, за то будит мистера Джоржа и его наперсника; они подымаются с постели, свертывают и убирают свои матрацы. Выбрившись перед зеркальцем микроскопических размеров, мистер Джорж с непокрытой головой и распахнутой грудью отправляется на маленький дворик к помпе. Когда он возвращался назад, лицо его лоснится от желтого мыла, ледяной воды, трения и обливаний; он вытирается огромным накатным полотенцем, отдуваясь точно водолаз, только что вылезший из реки.

Чем больше он трет себе голову, тем сильнее закручиваются завитки его кудрявых волос, и кажется, нельзя будет их расчесать иначе, как при помощи скребницы или железных грабель. Наклонившись немного вперед, чтоб вода не попала на ноги, он трет себе лицо, фыркает, отдувается, и, поворачивая голову направо и налево, полирует голову и шею так, что кажется слезет кожа.

Все это время Филь, стоя на коленях и растапливая камин, так пристально смотрит на своего принципала, как будто для него достаточно посмотреть на этот процесс умыванья, чтоб быть чистым, и как будто его подкрепит на весь день избыток здоровья, которым пышет от мистера Джоржа. Когда мистер Джорж вытерся, он начинает чесать себе голову двумя жесткими щетками зараз и так немилосердно, что Филь, который теперь, шмыгая плечом по стенам, подметает галлерею, сочувственно моргает.

Когда фундаментальная часть туалета окончена, орнаментальная берет не много времени. За тем мистер Джорж набивает и зажигает трубку, и начинает курить, расхаживая по галлерее по своему обыкновению; он курит торжественно и прохаживается медленно: быть может эта первая утренняя трубка посвящена памяти покойного Гридли. После нескольких молчаливых турок мистер Джорж говорит:

-- Так тебе, Филь, сегодня снилась деревня?

Филь, проснувшись, упомянул вскользь об этом сне

-- На что же она была похожа?

Подумав немного, Филь отвечает:

-- Не знаю, старшина.

-- Как же ты узнал, что это деревня?

-- Должно быть потому, что там была трава. А на ней лебеди, - прибавляет Филь после некоторого размышления.

-- Что же делали лебеди?

-- Кажется, ели траву.

Хозяин продолжает прогулку, а человечек принимается за приготовления к завтраку: они не слишком сложны, - нужно приготовить все принадлежности скромного завтрака на две персоны и поджарить на каминной решетке несколько ломтиков ветчины, но так как за каждым предметом Филю необходимо обойти кругом всей галлереи, и он никогда не приносит двух вещей зараз, то времени уходит много.

к себе на колени: может быть он выражает этим свое смирение или хочет скрыть свои черные руки, а может быть это его обыкновенная манера кушать.

-- Деревня! Я думаю, ты на яву никогда ее и по видывал, Филь? говорит мистер Джорж, работая ножом и вилкой.

-- Я видал раз болота, отвечает Филь, с аппетитом уничтожая свой завтрак.

-- Где же?

-- Я не знаю, где это было, но я их видел, командир. Они такия плоския, и там сыро.

Старшина и командир - титулы, которыми, в знак особого почтения и уважения, Филь величает своего хозяина, считая его одного достойным их.

-- Я родился в деревне, Филь.

-- В самом деле?

-- Да. И вырос.

Филь очень заинтересован и выражает это тем, что, подняв свою единственную бровь, почтительно взглядывает на хозяина и не сводит с него глаз даже тогда, когда проглатывает большой глоток кофе.

-- В целой Англия нет ни одной птички, песни которой я бы не слышал, нет ни куста или ягоды, которых бы я не умел назвать, нет дерева, на которое я не влез бы. если бы понадобилось. Я был когда-то настоящим деревенским мальчиком - моя матушка жила в деревне.

-- Чудесная, должно быть, старушка ваша, матушка, командир?

-- И вовсе не была стара тридцать пять лет тому назад. Я готов биться об заклад, что и в девяносто лет она будет так же широка в плечах, как и я, и держаться будет так-же прямо.

-- Она умерла девяноста лет, старшина?

-- Нет! Впрочем Бог с ней. Что это мне вздумалось вспомнить деревню, деревенских мальчиков, беглецов и тому подобные пустяки? - Все ты виноват. Значит, если несчитать болот, ты никогда не видал деревни, кроме, как во сне?

Филь качает головой.

-- А хотел бы увидать?

-- Н-нет, особенного желания не имею.

-- С тебя достаточно и города, а?

-- Видите ли, командир, я не знаю ничего другого, к тому же слишком стар, чтобы любить новинки.

-- Сколько тебе лет, Филь? спрашивает мистер Джорж, поднося к губам дымящееся блюдечко.

-- Как? Что за чертовщина? - И мистер Джорж ставит на стол блюдечко, не сделав ни одного глотка, и начинает смеяться, но сейчас же умолкает, заметив, что Филь что-то высчитывает на своих грязных пальцах.

-- Мне было ровно восемь, - так считали в приходе, - когда я ушел с медником. Меня послали по делу; вот пошел я, и вижу: сидяч медник у старого строения возле яркого огня. Он и говорит: "Не хочешь ли идти со мною, парень?" Пожалуй, - говорю, и вот он вместе со мной отправился в Клеркенвиль, тогда было первое апреля. Я умел считать до десяти. Когда снова наступило первое апреля, я сказал себе: теперь тебе восемь лет и один год, потом на следующее первое апреля я сказал: вот тебе восемь лет и два года. Потом мне стало уже десять лет и восемь, потом два раза десять и восемь. Тут мне трудно уж стало считать и я бросил, но я знаю, что в моих летах есть восемь.

-- А! И мистер Джорж принимается за прерванный завтрак. - Что же случилось с медником?

-- Пьянство довело его до больницы, а больница, как мне передавали, спровадила его прямо в могилу, отвечает таинственно Филь.

-- Таким образом тебе вышло повышение: ты сделался его преемником?

-- Да, командир, практика, какая у него была, перешла ко мне; не очень-то много было работы, потому что кругом Саффрон-Гилль, Гаттон-Гарден, Клеркенвиль, Смифильд, - местность бедная, где котлы служат, пока в них нечего и чинить. Главный доход хозяину был от странствующих медников, которые проживали у нас, но меня они бросили: я не был похож на хозяина. Тот пел им хорошия песни, я не знал ни одной; тот выбивал на железных и оловянных горшках всякия пьесы, я же умел только их чинить, я от роду не мог взять ни одной музыкальной ноты. Я тут еще женам их не нравилось, что я безобразен.

-- Оне были слишком разборчивы. Ты не хуже других, Филь, говорит хозяин с ласковой улыбкой.

-- Нет, старшина, отвечает Филь, качая головой, - нет. Когда я ушел с медником, я, хоть и не мог похвалиться наружностью, но был как люди. А как с младости стал раздувать огонь ртом, да глотать дым, да то и дело обжигался да опалял волосы, да - видно уж на роду мне было написано такое несчастье - вечно попадал в расплавленный металл, а как стал постарше, часто терпел увечья от медника, когда тот напивался пьян - редкий день этого не было, - так и вышло, что красоты во мне большой не было, даже уж в ту пору. А потом пробыл двенадцать лет в кузнице, где рабочие постоянно устраивали мне каверзы, да опалило меня случайно на газовом за воде, а как вылетел я из окна, когда набивал ракетные гильзы для фейерверка, так и стал таким уродом, что хоть за деньги показывайся!

Очевидно вполне помирившийся с такой участью, Филь просит налить ему вторую чашку кофе и, отпивая из нея, говорит:

-- Вскоре после того, как меня выбросило ракетой из окна, я и увидел вас, командир, в первый раз, помните?

-- Помню, Филь, ты прогуливался по солнышку..

-- Полз, старшина, полз у стенки.

-- Да, совершенно верно, шел, опираясь о стенку.

-- В больничном колпаке! восклицает Филь с воодушевлением.

-- Да, в колпаке.

-- И на костылях!

Филь еще больше воодушевляется.

-- И на костылях.

-- Вы тогда остановились, помните? Филь поспешно отодвигает чашку с блюдцем и снимает тарелку с колен. - И сказали: "товарищ, ты был на войне?" Я не отвечал, потому что очень удивился, как это такой сильный, высокий и здоровый человек не побрезгал заговорить с хромым калекой, каким я был тогда. А вы говорите со мной от сердца, и так-то мне приятно, тепло на душе, точно стаканчик водки проглотил. "Что с тобой случилось, товарищ? Ты тяжело контужен, где у тебя болит, дружище? Ободрись и разскажи мне..." Ободрись! да я и то уж ободрился. Я вам ответил; слово за слово мы разговорились, и вот я здесь. И вот я здесь, командир! восклицает Филь, и вскочив с места, начинает ходить кругом, не отдавая себе, отчета, зачем он это делает.

-- Когда не хватит мишени, или когда надо будет поправить дела, скажите посетителям, чтоб целили в меня, - моя красота от этого не пострадает. Пускай! Если понадобится, я и для бокса могу приготовиться, пусть тузят меня по голове, - я и не почувствую. Если потребуется им гимнастический мяч, могут зашвырнуть меня хоть в Корнваллис, Девоншир или Ланкашир, - мне вреда от этого не будет, меня в жизни швыряли на всякия манеры.

чтоб выразить всю свою преданность; затем, как ни в чем не бывало, принимается убирать завтрак.

Весело засмеявшись и потрепав его по плечу, мистер Джорж помогает ему прибрать со стола и привести галлерею в надлежащий порядок. Потом, повозившись несколько времени с гимнастическими гирями, он взвешивается на весах и, найдя, что "прибавилось жиру", берется за шпагу и самым серьезным образом фехтует в одиночку. Тем временем Филь садится за работу у своего стола, привинчивает, отвинчивает, чистит, разбирает, продувает всякия, самые крошечные дырочки, словом, делает все, что только можно сделать при чистке огнестрельного оружия, и с каждой минутой становится чернее.

Вдруг до хозяина и слуги доносится шум шагов в коридоре, какой-то странный шум, возвещающий прибытие не совсем обыкновенных посетителей. Шаги раздаются все ближе и ближе, наконец в галлерею вваливается группа такая удивительная, что с первого взгляда ее можно принять за одну из тех, которые появляются на лондонских улицах раз в год - пятого ноября.

Группа состоит из безобразной немощной фигуры, которую несут в кресле два носильщика в сопровождении худощавой особы женского пола с таким лицом, что еслибы её губы не были крепко сжаты, ее можно бы принять за комическую маску, которая сейчас прочтет куплеты в честь того достопамятного дня {Английские простолюдины празднуют 5 ноября, день, когда был открыт Пороховой заговор (5 ноября 1605 г. католики намеревались взорвать посредством пороховой мины Парламент вместе с королем Иаковом). И доныне в этот день делают чучело, изображающее главного заговорщика Гая Фокса, и издеваются над ним. Примеч. перев.}, когда собирались взорвать Англию на воздух.

Носильщики опускают кресло на пол; сидящая в нем фигура восклицает: "О, Господи помилуй, я совсем разбит! Как поживаете, милый друг мой, как поживаете?" и мистер Джорж узнает в этой развалине достопочтенного мистера Смольвида, который собрался на прогулку с внучкой в качестве телохранительницы.

-- Мистер Джорж, дорогой друг мой, как поживаете? повторяет мистер Смольвид, выпуская из правой руки шею носильщика, которого чуть не задушил. - Вы удивлены, видя меня здесь?

-- Я бы не больше удивился, увидя вашего приятеля из Сити, отвечает мистер Джорж.

-- Я редко выхожу! вздыхает мистер Смольвид. - Много месяцев уже прошло с тех пор, как я последний раз выходил из дому, - неудобно и очень убыточно. Но мне так хотелось повидать вас, дорогой мистер Джорж. Как поживаете?

-- Хорошо; надеюсь, что и вы тоже.

-- Дай Бог вам всякого благополучия, говорит мистер Смольвид, пожимая ему обе руки. - Я взял с собою внучку, Юдифь; нельзя было удержать ее дома, так горячо желала она вас проведать.

-- Гм! Однако ж по её виду этого не заметно! бормочет мистер Джорж.

-- Вот мы наняли кэб, поставили туда кресло, а когда доехали до вас, меня вынули из экипажа, посадили в кресло и принесли сюда, чтоб я мог видеть дорогого моего друга и его заведение. Это вот кучер, говорит мистер Смольвид, указывая на того носильщика, который подвергался опасности быть задушенным и теперь уходит, растирая себе шею. - Ему не придется платить за то, что помог нести, это пойдет в счет платы за проезд. - И, указывая на другого носильщика, мистер Смольвид, прибавляет: - А вот этого мы наняли на углу за пинту двухпенсового пива. Юдифь, дай ему два пенса. Я не был уверен, есть ли у вас слуга; знай я это, я не нанимал бы этого человека.

Взглянув на Филя, дедушка Смольвид не может скрыть своего испуга и восклицает: - Господи помилуй! И при настоящих обстоятельствах его страх довольно основателен, ибо Филь, никогда еще не видавший черного колпака дедушки Смольвида, застыл с ружьем в руках в такой позе, как будто собирался пристрелить старика, как какую-нибудь безобразную птицу вороньяго рода.

-- Юдифь, дитя мое, отдай этому человеку два пенса, и это слишком большая плата за его услугу.

Человек этот принадлежит к тем странным образчикам человеческого рода, которые внезапно, точно грибы, выростают перед вами на западных улицах Лондона, предлагая подержать лошадь или кликнуть извозчика. Нельзя сказать, чтобы его привели в восторг два пенса, полученные от Юдифи; он подбрасывает монету на воздух, небрежно ловит и удаляется.

-- Дорогой м-р Джорж, будьте так добры, помогите придвинуть меня поближе к огоньку. Я привык греться у огня, я ведь старик и скоро зябну. О, Господи помилуй!

Последнее восклицание вырывается у достопочтенного джентльмена от испуга: мистер Сквод, как какой-то гном, схватывает его вместе с креслом и ставит чуть не в самый жар.

-- Господи! Силы небесные! твердит задыхаясь старик. - Дорогой друг мой, ваш слуга удивительно силен и проворен, удивительно проворен. Юдифь, отодвинь маня немножко. Мои ноги начинают гореть!

И действительно, носы присутствующих убеждаются в справедливости последняго заявления, обоняя запах горелой шерсти, подымающийся от чулок почтенного джентльмена. Прелестная дева послушно исполняет просьбу старика, потом поправляет колпак, который надвинулся ему на глаза, точно черный гасильник на свечку.

-- Дорогой друг, как я рад вас видеть. А, это ваш^е заведение? Прелестно, точно картинка. А что, не случается, чтоб какое-нибудь из этих ружей случайно выстрелило? спрашивает он, чувствуя себя немножко не по себе.

-- О нет, не бойтесь.

-- А ваш слуга, он... о, Господи помилуй... он не может выстрелить, нечаянно, разумеется?

-- До сих пор он еще никого не ранил, кроме себя, отвечает улыбаясь мистер Джорж.

-- И должно быть неоднократно! По, ведь, если он мог ранить себя, значит может ранить и другого, с умыслом... или без умысла... Мистер Джорж, прикажите ему положить это дьявольское ружье и убираться!

Повинуясь хозяйскому знаку, Филь удаляется с пустыми руками на противоположный конец галлереи; успокоенный мистер Смольвид потирает себе ноги.

-- Так вы поживаете хорошо? говорит он мистеру Джоржу, который стоить около него со шпагой в руках: - благодаря Бога благоденствуете?

Мистер Джорж холодно кивает головою и говорит. - Продолжайте. Ведь не затем же вы явились сюда, чтоб сказать мне это.

-- Ах, какой же вы шутник, мистер Джорж! Я не знаю другого такого приятного собеседника!

-- Ха-ха-ха! Продолжайте.

-- Дорогой друг мой... но этот меч на вид преострый и пренеприятно сверкает... Он может случайно задеть кого-нибудь... Я весь дрожу. - И пока кавалерист отходит в сторону, чтоб положить шпагу, старик говорят à parte Юдифи: - Проклятый! что как ему взбредет в голову покончить со мною счеты в этом ужасном месте! А жаль, что нет старой ведьмы: я бы хотел, чтоб он отрубил ей голову!

-- Мистер Джорж возвращается, складывает на груди руки и, глядя сверху на старика, который с каждой минутой сползает все ниже в своем кресле, спокойно говорит:

-- Теперь приступим!

-- Но к чему же, к чему, мой дорогой друг? кричит мистер Смольвид, потирая себе руки и лукаво засмеявшись.

-- К трубке! отвечает мистер Джорж с величайшим спокойствием, затем ставит стул к камину, достает трубку, набивает и закуривает с самым хладнокровным видом.

Это выводит из себя мистера Смольвида и, не зная, как приступить к цели своего посещения, - в чем бы она ни заключалась, - он в безсильной ярости царапает ногтями воздух, горя желанием вцепиться в лицо мистера Джоржа и выцарапать ему глаза. Так как у старого джентльмена длинные крючковатые ногти, высохшия жилистые руки и водянистые зеленые глаза, то в эту минуту он очень похож на злого духа, тем более, что совершенно скатился с кресла и представляет какую-то безформенную массу. Это зрелище действует даже на Юдифь, хотя глаза её привыкли к подобным картинам; она стремглав бросается к старику - нельзя сказать, чтобы руководимая исключительно нежной привязанностью к дедушке - и так встряхивает, толкает и поколачивает его по всему телу, что раздаются звуки, напоминающие удары трамбовки мостильщика.

При помощи таких средств старик опять водворен в кресле, и хотя у него побелело лицо и окоченел нос, но он все еще продолжает раздирать ногтями воздух. Юдифь подходит к мистеру Джоржу и толкает его в спину своим костлявым пальцем, он подымает голову; тогда она дает такой же толчок деду и, сведя их таким образом вместе, устремляет свой жесткий взгляд в огонь.

-- Ай, ай, ой, ой, ух! бормочет дедушка Смольвид, с трудом подавляя свою ярость. - Дорогой друг мой!

-- Я уже сказал вам, чтоб вы говорили сразу, что вам надо. Я человек прямой и не умею ходить вокруг да около; у меня нет на это ни сноровки, ни уменья. - И мистер Джорж засовывает трубку в рот. - Когда вы начинаете ткать свою паутину, я чувствую, что меня душит. - II он широко вбирает в себя воздух всею грудью, как будто желая удостовериться, не задохся ли.

Прелестная Юдифь, не спуская взора с каминной решотки, опять дает тумака своему дедушке.

-- Видите ли, и ваша внучка того же мнения. Не понимаю, ради какого дьявола эта молодая леди не хочет сесть, как добрые люди! говорит в задумчивости мистер Джорж, глядя на Юдифь.

-- Она находится возле меня, чтоб помогать мне, сэр, отвечает дедушка Смольвид. - Я старый человек, сэр, и нуждаюсь в некотором внимании, я уже не так дряхл, как та ощипанная старая ведьма, - тут он невольно бросает взгляд на подушку, - но за мной нужен уход, мой дорогой друг.

-- Ну! и бывший воин поворачивает к нему свой стул. - Что же дальше?

-- Мой приятель из Сити имел небольшое дельце с одним из ваших учеников.

-- Да? Жалею своего ученика.

Мистер Смольвид потирает себе ноги.

-- Этот красивый юноша - теперь уже офицер, по фамилии Карстон. Явились его друзья и уплатили все до чиста, очень благородно.

-- Так они заплатили? говорит мистер Джорж. - Как вы думаете, не примет ли ваш приятель из Сити доброго совета от меня?

-- Я полагаю, что примет, особенно от вас.

-- В таком случае я посоветую ему не иметь больше дел с этим молодчиком: из него ничего уж нельзя высосать. Я знаю наверное, что он гол, как сокол.

-- Нет, мой дорогой друг; нет, мистер Джорж; нет, сэр! возражает ушка Смольвид, лукаво ухмыляясь и потирая свои тощия ноги. - Не совсем так; у молодого человека есть добрые друзья; есть жалованье, есть патент, который стоит кое что, если его продать, есть доля в процессе, наконец можно разсчитывать на приданое его будущей жены; кроме того, видите ли, мистер Джорж, мне кажется, мой приятель разсчитывает на молодого человека еще в одном отношении, говорит дедушка Смольвид, сдвинув свою ермолку и почесываясь за ухом, точно обезьяна.

Мистер Джорж отложил трубку и, облокотившись рукой на спинку стула, стучит правой ногой в пол, как будто не совсем довольный оборотом разговора.

Мистер Смольвид продолжает:

-- Но перейдем от одного предмета к другому, от прапорщика к капитану, - повысим нашу тему, как выразился бы какой нибудь шутник.

-- О ком вы теперь говорите? О каком капитане? спрашивает мистер Джорж, нахмурившись и перестав разглаживать воображаемые усы.

-- О нашем капитане, о том, которого мы оба знаем, о капитане Гаудоне.

-- Так вот в чем дело! говорит мистер Джорж и потихоньку свищет, заметив, что и дед знучка пристально смотрят на него. - Вот вам что понадобилось! Ну, что же о нем? Продолжайте, а то я скоро совсем задохнусь. Говорите же!

-- Любезный друг, ко мне обратились вчера, - Юдифь, встряхни меня немножко, - ко мне обратились по поводу капитана, и я до сих пор остаюсь при том убеждении, что он жив.

-- Чушь!

-- Чушь!

-- О! Судите сами по тем вопросам, которые были мне предложены и по тем резонам, которыми при этом руководились. Как вы думаете, чего хочет адвокат, который задает эти вопросы?

-- Поживы! отвечает мистер Джорж.

-- Ничего подобного!

-- В таком случае он не адвокат, говорит мистер Джорж, складывая руки с видом непоколебимого убеждения.

-- Он юрист, знаменитый юрист, дорогой друг мой. Он хочет видеть образчик почерка капитана Гаудона для сравнения с почерком тех бумаг, которые находятся в его распоряжении. Он только взглянет и вернет обратно.

-- Что же дальше?

-- Вспомнив объявление, которым вызывались те, кто может дать какие нибудь сведения о капитане Гаудоне, этот юрист пришел ко мне, точно так же, как и вы, дорогой друг. Позвольте пожать вашу руку. Как я рад, что вы пришли тогда! Какой дружбы был бы я лишен, если бы вы не пришли!

-- У меня кроме его подписи нет ни строки, написанной им. И яростно комкая в руках свой черный колпак, старик, которому пришло на память одно из немногих, известных ему молитвенных прошений, восклицает: - Труса, потопа, огня, меча, на его голову! У меня только его подписи, полмиллиона его подписей! Но у вас, дорогой мистер Джорж, - и старик, задыхаясь, старается придать своей речи прежний сладкий тон, пока Юдифь поправляет колпак на его голове, гладкой, как кегельный шар, - но у вас наверное найдется письмо, или какая нибудь бумага, писанная им? Довольно строчки, написанной его рукой.

-- Несколько строчек, писанных его рукой, может быть у меня и найдутся, говорить в раздумьи бывший кавалерист.

-- Лучший друг мой.

-- А может быть и нет.

-- Еслиб у меня были целые мешки его писаний, я и тогда не показал бы вам даже такого маленького клочка, какой идет на забивку патрона, не узнав сперва, зачем вам это понадобилось.

-- Сэр, я сказал вам зачем; дорогой мистер Джорж, я объяснил вам зачем.

-- Этого мало. Я хочу знать больше, прежде чем признаю причины уважительными.

-- В таком случае не хотите ли отправиться к адвокату? Милый друг мой, не хотите ли сами повидаться с этим джентльменом? торопливо предлагает мистер Смольвид, вытаскивая своими костлявыми руками старые невзрачные серебряные часы. - Я говорил ему, что быть может явлюсь к нему сегодня между десятью и одиннадцатью, а теперь половина одиннадцатого. Не хотите ли отправиться к этому джентльмену, мистер Джорж?

-- Я стараюсь обо всем, что может пролить какой-нибудь свет на капитана Гаудона. Разве не провел он всех нас? Разве не должен он нам громадных сумм? Я стараюсь! Все относящееся к нему кого может касаться ближе, тем меня? Нет мой милый друг, прибавляет старик понизив голос, - не думайте, что я хочу вас обмануть, я далек от этого. И так, готовы ли вы отправиться со мною, мой дорогой друг.

-- Да, да, дорогой мистер Джорж.

-- А вы даром доставите меня туда, к этому адвокату, и ничего не потребуете за провоз? спрашивает мистер Джорж, доставая шляпу и толстые, много раз мытые замшевые перчатки.

конце галлереи, отпирает висячий замок у грубого шкапчика с посудой, заглядывает туда, шарить на верхних полках и вынимает что-то. Слышится шелест бумаги, мистер Джорж прячет какую-то вещь у себя на груди, Юдифь толкает мистера Смольвида, мистер Смольвид толкает Юдифь.

-- Я готов, говорит подходя мистер Джорж. - Филь, снеси этого джентльмена в экипаж и не требуй с него платы.

-- Господи помилуй, Боже мой! Подождите минутку! вопит мистер Смольвид. - Ваш слуга слишком проворен. Уверены ли вы, что снесете меня осторожно, добрый человек?

Филь, не отвечая, схватывает кресло вместе с его содержимым; мистер Смольвид умолкает и заключает его шею в тесные объятия. Филь мчится боком по корридору, как будто получил приказание бросить старика в ближайший кратер вулкана; однако же в конце концов благополучно сваливает старика в экипаж, Юдифь усаживается подле, крыша кареты украшается креслом, мистер Джорж занимает место на козлах.

Когда по временам мистер Джорж заглядывает сквозь стекло внутрь кареты, зрелище, которое представляется его глазам, приводит его в совершенное смущение; угрюмая Юдифь сидит недвижимо, а старик в съехавшем на один глаз колпаке совсем сполз с сиденья на солому и безпомощно глядит своим свободным глазом.